Пособие по уничтожению Луны для начинающих

Сахароза в отражении оттянула нижнее веко, обнажая розовую внутреннюю сторону. Отвести щеку чуть в сторону — видна, наконец, линия скулы, скрытая припухлостью. Люди, как и механизмы, состоят из множества маленьких частей. Их можно улучшить. Изменить форму, начинить чем-то иным. Сахарозе хочется себя раздробить, многократно и с холодным расчетом. Она смотрит в свое лицо и думает; каково было бы достать ее глазные яблоки и вставить вместо них иные — более зрячие, или, наоборот, имеющие редкие заболевания, а не простую миопию; серо-голубые, цвета дождя, как у Моны, или льдистые, как у Кэйи. Профессор Гольд такие любит, по всей видимости. Холодно-красивые. Отлив или в серебро, или в нежное, солнечное золото. Ему, судя по работам, нравятся черты лица более тонкие, неуловимо угловатые — нет, структурированные — слово точнее; люди, чей красивый череп способен себя хоть как-то проявить, даже под слоями плоти. Сахароза тянет щеки в сторону, натягивает чуть ли не до ушей; потом ослабляет хватку и разочаровано выдыхает. Нет, у Итэра тоже мягкое лицо; просто в нем есть что-то такое, чего нет в лице Сахарозы, как его не поворачивай, как его не меняй. Что именно? Вот бы знать. Сахароза может перечислить все мимические мышцы лица и какая к какой части черепа прикреплена; знает, как аорты и вены образуют единое русло, перебиваемое озерами-органами, для ее крови. Знает, где у нее двенадцатиперсная кишка, а где мозжечок. Но является ли организм простой суммой всех элементов? Нет, он может функционировать только через соединение и взаимодополнение — иначе говоря, организм тождественнен совокупности. Ну, а что с людьми? Люди реально любят сразу все — или из суммы элементов выбирают самое интересное, а остальное достраивают в идеализированную, воображаемую совокупность? Как Сахарозе найти ту самую часть элементов, их идеальную комбинацию, чтобы профессор Гольд хотя бы посмотрел на нее глазами, в которых слабо бы отражались сквозь расширенные зрачки фейерверки синтеза окситоцина и дофамина? Ей хочется разобрать на части себя, других и профессора Гольда тоже, чтобы понять, что с ней не так и что в нем особенного. Почему ей так сильно хочется быть интересным образцом для изучения или куклой, на чье личико приятно смотреть? Идеальное личико. Она так долго смотрела на людей, изображенных на бумаге, холсте и в диджитале, что начала видеть неуловимое сходство. Сахароза не придумала ему лучше определения, чем идеальность. Идеальность была в том, как улыбается Люмин; как прищуривает единственный глаз капитан Альберих; как заплетает волосы полуодетый Итэр; как Мона, облаченная в белые одежды, гадает на воде. Возможно, она сходит с ума. Сахароза смотрела не только на рисунки — вглядывалась в инстаграмы, фотографии профилей на всех возможных сайтах, селфи Моны в ее же собственном телефоне. Она не злится — почти. Мона до сих пор даже не знает, что Сахароза пишет научную работу у Альбедо Гольда, с которым «придворная провидица», бывает, пропускает чашечку кофе по старой дружбе. Сахароза безуспешно пытается понять, что ей с собой сделать, лишь бы профессор Гольд захотел хотя бы даже наметить контур ее головы на бумаге. Она пыталась это почувствовать, наблюдая за ним; как он пьет кофе, когда Сахароза сидит прямо перед ним и когда она стоит на улице, незримая для его взгляда. Ей никак не надоедает смотреть на него, пускай и приходится сдерживаться — прятаться, сливаться с дорогой и людьми. У Сахарозы непримечательный силуэт, если спрятать волосы под капюшон байки. Сахароза знает, что это плохо — иначе, в конце концов, ее бы не тошнило от самой мысли быть пойманной — но остановиться не может. Она знает, что Альбедо любит пробовать новое — если в меню есть авторские напитки, то обязательно возьмет. Методично вытирает рот салфеткой в два движения — аристократичные, правильные. В кафе он работает не больше двух часов подряд, оставляет чаевые, улыбается уголками рта баристе; иногда зарисовывает людей в зале, и его движения углем быстрые и уверенные; Альбедо знает, чего хочет. Сначала он садился у окна; потом стал в глубине зала, но сидя лицом на улицу. Сахарозе так было легче смотреть и проще прятаться, вопреки его намерениям. Она жадно ловила тревожно поджатые губы, хмурый лоб и бексконечные комкания салфеток. «у меня опять это ощущение» «какое?» «будто бы взгляд в затылок я не знаю, я уже давно это чувствую не могу спать нормально прости, что выкладываю это тебе» Сазарозе хочется написать «не выдумывайте», но ей от этого становится мерзко — так она поступит как отец, а этого не хочется; она думает, что в таком случае нужно поддержать, выразить участие — и от этого кисло на языке, ведь лицемерие и ложь всегда отдавали тошнотой. Тогда Сахароза пишет: «если вы никому не расскажете, то не полегчает ничего страшного, я всегда готова выслушать, если вам надо» «спасибо» В моменте Сахарозе хочется сделать что-то плохое. С собой. Но она снова смотрит на себя в зеркало. Что в ней должно быть другое, чтобы ее полюбил Альбедо? Не так. Что в ней должно быть такого, чтобы Альбедо хотел на нее смотреть? Что в ней должно быть другое, чтобы она его полюбила, как нормальный человек? Что она должна сделать, чтобы полюбить себя? Сахароза блокирует экран, разогревает готовый обед в микроволновке и решает, что последний вопрос все-таки невалиден.