Ландыши цветут по ночам

Блять. Телефон, находившийся на зарядке в другом конце комнаты, — и кто делает розетки так далеко от кровати в двадцать первом-то веке? — звонит третий раз, и Арсений отчаянно трёт пальцами глаза, пытаясь снова привести себя в чувства. Только ведь заснул, зря понадеявшись, что после второго непринятого звонка к человеку по ту сторону трубки придёт озарение, что звонить дальше бесполезно. Сонное сознание первое же, что подкидывает — упрёк. Конечно, самокритичность исправно работает у Арсения даже во сне, чтоб её. Но, в самом деле, мог бы и разобраться с проблемой дефицита прикроватных розеток, не первый месяц снимает эту квартиру. Но нет же, сейчас приходится пожинать плоды своей лени: откинуть в сторону одеяло, выпустив драгоценное тепло, подняться, чувствуя, как ноют все мышцы после полного рабочего дня и дошлёпать босыми ногами до стола, на краю которого и лежал этот светящийся кирпич, вибрирующий и орущий на всю комнату переливами мелодии звонка из каких-то базовых на телефоне. Арсений собирается просто сбросить вызов и отрубить телефон к чёртовой бабушке. Он настолько устал, что даже на ругань и разборки не тянет, завтра обязательно выскажет всё и с лихвой добавит, а сейчас… Он по инерции уже едва не смахивает звонок, но плывущие в глазах яркие буквы на экране складываются в чёткое «Антон», и палец на секунду нерешительно колеблется в воздухе, точно над спасительной красной кнопкой. Чёрт. — Слушаю, — прокашливается Арсений, стараясь придать голосу больше строгости, чем волнения. Прислушивается к чуть сбитому дыханию в трубку и к прокатывающемуся на заднем плане хору чужих голосов, смеха. И как музыка тяжёлыми басами затмевает все остальные отчётливые звуки, кроме пьяного голоса, шуршащего в динамик: — Если ты меня сейчас же отсюда не заберёшь, меня тут точно трахнут, — хихикает. Он, сука, хихикает. А Арсений вцепляется пальцами в стол, чтоб опереться на него полусонной тушкой и кашлянуть ещё раз, до першения в горле — надо собраться и послать его куда подальше. Господи, почему он сразу не сбросил? — Меня должно это волновать в грёбаных два часа ночи? — Не должно, — нехотя соглашается он и, судя по звукам, допивает остатки коктейля через трубочку, неприлично и по-детски сёрбая остатками на дне, — но волнует. — Единственное, что меня сейчас волнует — это почему ты до сих пор на меня работаешь, — соскакивает с темы Арсений, пытаясь внимательнее разобрать происходящее на заднем фоне. Пока подозрительных голосов поблизости с Антоном нет, да и вроде никто с предложениями трахнуть не напирает. Антон, конечно, был из тех людей, кто мог просто придумать этот предлог для звонка, заодно проверяя приревнуют ли его, моментально потребовав адрес, но хотелось думать, что совесть он ещё пропил не до конца. — Ни один разумный человек не станет звонить начальнику в такое время и в таком состоянии, если ему его место работы дорого. — Вот вы опять нудите, Арсений Сергеевич, — разочарованно тянет омега, и этот резкий переход на «вы» режет уши. — Вы даже по ночам такой скучный и правильный, поэтому до сих пор не женат, да? Наверняка же и во время секса душните. Или того хуже — спите. Потому что «какой секс, когда работа». — Я хотя бы не совмещаю, как это делаешь ты, — не сдерживает уже простой, человеческой злости мужчина: Антон разбудил его, чтобы копаться в личном и давить на больное? — Это вы меня сейчас так шлюхой завуалированно назвали? — Достаточно прямо. Исходя из твоего образа жизни — самое логичное, что можно предположить. — Фу, ну вы и мерзкий тип, Арсений Сергеевич, — морщится Шастун. — Я просто живу для себя, а вы застряли в каменном веке, а ещё не умеете отдыхать. — Тебя это не касается. — Вас тоже мой образ жизни не касается, но вы почему-то меня за него оскорбляете. — Меня касается то, что утром ты отпугиваешь людей своим личиком со слоем тоналки в три сантиметра. Хотя, надо признать, твой профессионализм поражает: как ты умудряешься сделать так, чтоб цветы не вяли от перегара? Арсений, конечно, утрирует. Антон не так часто загуливается накануне своих смен, а на утро после этого и вовсе чудом выглядит свежо. Косметика это или нечистая сила какая — не Арсеньевское то дело. Да даже после перекура Шаст всегда жуёт свои мятные жвачки, чтобы перебить неприятный запах табака, отчего долгое время казалось, что это и был его естественный омежий аромат. Так что вопросов непосредственно к его работе у Арсения за год так и не накопилось на хотя бы строгий выговор, чего уж говорить об увольнении. Однако альфу ждало разочарование, стоило узнать Антона ближе вне рабочего времени, а этого зачастую требовали обстоятельства: не счесть сколько раз Антон оставался под конец недели подсобить работой с документами, которые у Арсения уже из рук валились от усталости, и сколько раз им после этого приходилось вместе ужинать доставкой или в кафе поблизости. Но уже исходя из первых часов, проведённых вместе, их диалогов и дискуссий стало ясно: мировоззрения у них кардинально отличаются. С этим вполне можно было уживаться на одной территории, если соблюдать субординацию и поменьше лезть в чужую душу, да только вот Антон любил этим пренебрегать, как и тактичностью в целом. А в последнее время вообще как с цепи сорвался. И ведь не осадить как следует, даже угрозы об увольнении стали звучать бредово, несерьёзно: этот гадёныш ведь стал его правой рукой и сильно помог бизнесу раскрутиться. Знал и пользовался тем, что Арсений из этических соображений его не может уволить. — После вашей духоты им мой перегар как блаженная роса. Но я всё ещё не понимаю чем заслужил в ваших глазах звание шлюхи, — всё-таки обижено припоминает он. — Хотя о чём я, конечно, куда мне до девственных монахов, ведущих аскетический образ жизни. Вы же только таких ебёте. И в принципе за достойных омег считаете. — Антон, езжай домой и проспись, — Арсений трёт пальцами виски, которые начинают гудеть тупой болью от этого бессмысленного диалога. Только сейчас обращает внимание как сильно мёрзнут ноги — в этой части комнаты ковра не было, а тапочки, оставшиеся возле кровати, осуждающе смотрят на него в темноте двумя мохнатыми рожами. В этот раз он даже по отработанной привычке, поднимаясь с постели, не стал в них влезать, настолько был уверен в своём быстром возвращении в объятья Морфея. Телефон, привязанный к розетке шнуром зарядки, остаётся на столе на громкой связи, а Арсений всё же доходит до кровати, пряча ноги в тепло этих самых тапок: здоровье ему всё-таки важно, да и он ещё планирует заводить детей. — Не хочу, завтра придётся снова видеть вашу недовольную рожу, пытаюсь оттянуть неизбежное. Ещё повторите, пожалуйста, — последнюю фразу явно адресует бармену. — Завязывай, Антон, не успеешь протрезветь, если продолжишь в том же духе. И точно уедешь оттуда с кем-то. И на работу тогда можешь вообще не являться. — Димку попрошу заменить, делов-то, — мычит он на отвали. — Мне, может, Позову сразу твою зарплату отдавать, чего через третьи руки пускать? Тем более человек работает на совесть, нервы мне по ночам не делает. — Угу, вам виднее, товарищ начальник. Перед Антоном, судя по повисшей паузе и звукам по ту сторону, уже ставят алкогольный коктейль, и он снова присасывается к трубочке. Арсений мысленно благодарит судьбу за пару секунд передышки в их ленивой перепалке. — На меня тут уже полчаса пялится какой-то тип и, судя по скорости, с которой он опрокидывает в себя спиртное, активно набирается смелости подкатить, — сообщает Шастун. — Может пойти на танцполе затеряться… хотя и там облапают. — Спасибо, что посвятил в свои планы. Арсений слышит, как тщательно Антон пытается скрыть досадливое пыхтение. Что, не работают дешманские попытки вывести на эмоции? — Ладно. Извините, что я вас потревожил, но… Арсений Сергеевич, можно последний вопрос задать? — кажется, в ход пойдёт тяжёлая артиллерия. — Попробуй. — Кто вас таким сделал? — а, нет, всего лишь клишированные мелодрамные фразочки. Но куда ж без них. — Каким «таким», Антон? Красивым? Мама. Омега негодующе цыкает, и мозг автоматом воспроизводит картинку, как закатываются мятные слегка помутнённые от алкоголя глаза. Довольно часто он видит то же и в жизни. Почти на каждую свою реплику. — Таким… сдержанным. Или и вовсе бесчувственным? Знаете как это странно выглядит: вы начальник целой сети цветочных салонов, но такое ощущение, что за жизнь никому ни одной розочки не подарили. Вы даже на свидания не ходите! Что, верите, что вам однажды придёт письмо с адресом замка, откуда нужно вызволить принцессу и жить с ней долго и счастливо, да умереть в один день? — Именно так, доволен? — лениво уточняет Арсений и не дожидается ответа. Сбрасывает. Антон же сказал — один вопрос, он ответил. А что получит на это и так ясно: очередную порцию «вы душный и слишком правильный». И если к подобным предъявам он уже обзавёлся иммунитетом и умел пропускать мимо ушей, то «выканье» от Шастуна уже изрядно искололо уши за весь диалог. Он привык общаться на равных вне работы. Продолжать слушать этот трёп — только развлекать омегу. А на сон и так оставалось не слишком много времени. Не нужно было вообще отвечать и поощрять столь наглое поведение. Сейчас не хочется ничего, кроме как задержать палец на кнопке питания, чтобы нахер отключить телефон от греха подальше, и упасть лицом в кровать, крепко проспав до самого утра. Арсений ещё никогда не был так рад своей тупой покупке найденного на какой-то барахолке старого будильника-часов, который не зависел от телефона и трезвонил по утрам так, что уши вяли — не проспишь. Поэтому выключить мобильный не составило бы никаких проблем. Но сегодня явно не его день, потому что на экране тут же всплывает оповещение из электронной почты и приходится со вздохом по нему перейти. Перфекционизм не даст ему уснуть спокойно, потому вдруг что-то и правда важное по работе. Да и внутренний критик не дремлет: всё равно уже встал с кровати, хоть какая-то от этого польза должна быть. Но, переходя и быстро пробегаясь глазами по строчкам, он со стоном прикладывается виском к стене, хотя хотелось бы к пистолету. Письмо от всё от того же Антона. С адресом. Короткое, но содержательное. Больше забавно, что именно письмо: по почте они общались исключительно первый месяц совместной работы, а дальше даже рабочие файлы стали перекидывать друг другу сообщениями в личном чате. Какое внимание к деталям, Антон Андреевич. «Принцесса ждёт твою карету. И давай быстрее, рыцарь; непонятно сколько подсевший к ней дракон сможет удерживать свою вторую голову в штанах».

***

На улице, в темноте облачной ночи и прохладе после дождя ощущается приятное умиротворение. Звуков так необычно мало для шумного мегаполиса, что даже теряешься с непривычки. Но медлить нет времени, посему Арсений лишь вдыхает полную грудь свежего воздуха и вбивает нужный адрес в навигатор по пути к машине. Он не мог сделать с собой ничего. Обычно рациональность никогда не уступала чувствам, но, как показывает практика, если дело касалось Антона — пиши пропало всему, особенно какой-то определённости в жизни. В самом деле, какой бред: он едет забирать своего непутёвого подчинённого посреди ночи из какого-то левого ночного клуба, хотя даже не планировал брать трубку. Арсений вообще никогда с ним ничего не планировал, хотя любил держать всё в своей жизни, вплоть до мелочей, под контролем. Просто Шаст слишком непредсказуемый и непостоянный. Альфа вот всегда точно знал, чего хотел: крепкую семью, детей, любимую работу с хорошей прибылью в своём городе. Примитивно, как «дом роди, сына посади и дерево построй», но он никогда не собирался прыгать выше крыши, изобретать лекарство от неизлечимого или становиться всемирно известным. Мечты и планы были вполне приземлёнными. Да и с последним, к слову, уже всё шло в гору, и все силы тратились на эту цель без каких-либо сожалений и сомнений, а с первыми пунктами пока не продвигалось. Он просто знал, что так будет, хотел этого и пребывал в уверенности, что в нужное время всё придёт. Хоть и в преддверии третьего десятка лет, конечно, волновало, что никак это самое нужное время и тот самый нужный человек не приходили. А Антон, напротив, был лёгок на подъём и много раз заявлял, что его нигде ничего не держит: хоть завтра может уехать учиться в другую страну, стать каким-нибудь переворачивателем пингвинов, ведь те, бедные, засматриваются на самолёты, падают на спину и не могут подняться самостоятельно, рискуя умереть голодной смертью. Ну или срезать кокосы с пальм, чтоб туристам на головы не падали. А ещё периодически он доставал Арсения идеями в духе «Вложись в мою стратегию по открытию приюта для котят и морских свинок» и «Если я буду вязать попугаям перчатки, это будут покупать? Или это больше носки?». И всё же увольняться он явно не спешил. Пытался компенсировать пресную реальность своей жизни, тусуясь и прожигая всё свободное время с друзьями, знакомыми, незнакомыми, а иногда и в одиночестве. Старался сделать свою жизнь насколько это возможно более живой и подвижной, не увязнув в пресловутом «дом — работа — дом», но что мрачноватый Питер мог дать этому комку бесконечной энергии и света? И всё-таки Антон только мечтал, никак и ничем не рискуя ради изменений. И почему — оставалось для Арсения загадкой. Такой ведь амбициозный мальчишка. Ну или хочет казаться таковым. Заходить внутрь и отыскивать Антона среди потных, пьяных тел не приходится. Арсений замечает его сразу по приезде на улице, около входа в заведение с яркой кислотно-зелёной вывеской. И что, даже с драконом за его честь не нужно будет драться? И ведь омега его действительно ждал, был уверен, что Арсений приедет, хотя никаких подтверждений этому не давали. Гадёныш, похоже, знал его лучше его самого. И правда, Антон даже не удивляется, завидев подъехавшую машину начальника. Только как воробушек вздрагивает на холоде и встряхивает кудрявой копной волос. Видимо, смахивает с чёлки и носа начавший накрапывать дождь. Лобовое стекло машины так же начинает покрываться моросью, и Арсений включает дворники, наблюдая через шатающиеся туда-сюда чёрные палки, как Шастун направляется к его «карете». Дверь машины открывается, пуская холодок в салон, и Антон молча опускается на соседнее сиденье. Трёт друг о дружку холодные руки и прикладывает их к ещё сильнее замёрзшим, судя по румянцу, щекам. — Чё так долго? — недовольствует он, на что Арсений только качает головой. Ещё и жалуется. Пьяный Антон — это антоним к слову деликатность. Да и трезвый, в общем-то, тоже. Но того хоть совесть периодически одёргивает. — Сейчас в багажнике поедешь. — Принцесс так не возят, — Антон прячет ладони между бёдер, всё ещё стараясь отогреться, и Арсений, на секунду залипнув на худые ляжки в тонких джинсах в обтяжку, сжаливается и включает печку на максимум. — Скажи спасибо, что я не на коне прискакал, и ты не на ветру коченеешь, а в тёплом салоне сидишь, принцесса, блин. Пристегнись, — отчеканивает Арсений, выезжая на дорогу. Практически пустые улицы, тихая езда и свет фонарей, который размывает по стеклу разыгравшийся дождь, выглядят довольно залипательно: Антон и залипает. В какой-то момент даже кажется, что дыхание его становится глубже, и он и вовсе отключается, но нет. Просто сидит тихо-смирно, чуть сползает по сиденью и смотрит на скатывающиеся по стеклу капли, не бросая больше ни взгляда, ни слова в сторону альфы. Наверняка развозит в тепле и только сильнее даёт в голову выпитым алкоголем, но хотя бы молчит и на том спасибо, голова уже болит неясно отчего сильнее — недосыпа или его трёпа, пусть Арсений и сам подписался его слушать на свою голову. Неловкости в воздухе не повисает, хоть тишина и стоит всю дорогу, и даже музыка её не разбавляет. Его адрес Арсений знал, много раз подвозил после работы, а ничем другим интересоваться не хотелось. Хоть кто-то должен держать дистанцию, иначе они так и превратятся в кошку с собакой, цепляющихся за острые темы и непонятно для чего мучающих себя в попытках существовать на одной территории. — Прибыли, — паркуясь в знакомом дворе, сообщает очевидное Арсений, привлекая внимание разомлевшего юноши. Только Шастун не спешит выбираться из тёплого салона наружу, в холод и мрак улицы, где почему-то не горели фонари, — только фары машины освещали козырёк подъезда, пару клумб с увядшими цветами и блестящий на свету дождь, — лениво приоткрывает глаза, мыча что-то себе под нос. Через минуту неловких копошений Арсений чувствует согревшуюся, почти горячую ладонь на своём бедре и не успевает возмутиться, как Антон, оперевшись об его ногу, тянется к ключу за рулём и глушит мотор. — Антон, на чай даже не зови, иди трезвей в одиноч… — Да какой чай! — злится Шаст, потому что, кажется, Арсений сбил его с мысли, не успел он и рта открыть. — Молчи вообще. — Вот тебе и благодарность за мою отзывчивость, — присвистывает шутливо-удивлённо. Антон, пытающийся злиться заплетающимся языком, скорее забавный, чем устрашающий: как минимум ради этого зрелища стоило сорваться посреди ночи и забирать его невесть откуда. — Вот тебе, блин, — ткань в спешке накинутого альфой худака натягивается на груди, сжатая в чужом кулаке, — благодарность. Момент — и губы коротко проежаются по чужим, оставляя влажный след и пекущее ощущение в груди. Внутри всё разом обдаёт жаром. Арсений хватает Антона за шею, отстраняя от себя слишком быстро — тот даже пугливо распахивает глаза, слишком ясные для пьяного и слишком разочарованные для простого коллеги и даже для приятеля, хотя назвать так их можно с огромной натяжкой. И чего он ждёт? — Или как там принцессы делают… — шепчет он, будто оправдываясь. — Антон. Что ты вытворяешь? — Ну что ты ломаешься, Арс! — начинает он, растерянно бегая взглядом по чужому лицу. — Ты серьёзно просто приехал меня до дома довезти? Скажи честно, ты импотент? Или тебя привлекают только альфы? Или ты до сих пор девственник и реально до брака верность хранишь? Да не может же быть такого, блять, ну это глупо, ересь полная, тебе почти тридцать! Я тебя просто не привлекаю, да? Нисколько? Слишком на потаскуху похож? Или тебе так принципиально внутрь кончать, фетишируешь, представляя, как омега от тебя залетит? — Антон уже скатывается в откровенную чушь, и сам это понимает, но остановиться не может: то ли от нервов, то ли от, как всегда, нескончаемого пьяного желания бесстыдно докапываться до личной жизни своего начальника. И только паузу берёт, чтоб вдохнуть побольше воздуха и продолжить с тем же запалом. — А может… — Я не первый раз забираю тебя пьяного откуда-то. — Тем более пора бы уже хоть ради приличия поприставать ко мне! Ну скажи, реально что-ли такой рыцарь как ты не возит с собой латексные доспехи? Потянувшаяся в сторону бардачка рука резко возвращается назад, когда шею крепче сжимают, не давая достаточно отпрянуть и начать рыться в личных вещах. Арсений отчётливо чувствует медленно дёрнувшийся под собственной ладонью кадык и видит кроткие, сразу же присмиревшие глаза. Шастун, как будто действительно боится, что его сейчас задушат за подобные выходки, обхватывает чужую руку своими, тщетно стараясь отнять от себя. И распахивает рот, хватая больше, сколько разрешают, воздуха, когда понимает: не получится. И правильно делает. Разве что запас кислорода пригождается для другого — когда совсем нежданно его подтягивают к себе, проталкивая между приоткрытых губ язык, оглаживая его собственный. Привлекают теснее, затягивают в поцелуй и практически рычат в рот от удовольствия. Оторваться от жадных до ласк губ не получается, хотя внутри мысли не успевают сменить одна другую и попросту смешиваются в набор из букв и вопросительных знаков. Но последние мысли как выбивает, когда Арсений с шеи перекладывает ладонь на тёмно-медовый кудрявый затылок, а второй рукой быстро выдёргивает свитер из-под ремня Шастуновских джинсов, наощупь задирая тонкий топик под ним и сминая омежью грудь. Антон, захлёбываясь, стонет ему в рот. Ахреневать попросту не было сил: Шаст столько времени грезил увидеть вечно сдержанного и строгого альфу таким и в самый ответственный момент просто забывается, дрожа в чужих руках. Сопит носом в щетинистую щёку, жмурится и с удовольствием подставляет губы под голодные и жадные покусывания, поцелуи, бесстыжее лизание и горячее дыхание. Арсений больно прокручивает между пальцев его сосок, целует в уголок покрасневших губ нежно до щемящего под рёбрами чувства — и от этих контрастов хорошо так, что аж плохо. Антон чувствует как слёзы проступают в уголках глаз и выдыхает поражённо: никогда не нравилось самому себе выкручивать соски, а здесь чужие грубоватые пальцы — аж до мурашек и распахнутого рта. — Арс, — только тихий-тихий выдох, мучительно содрогающимся в удовольствии голосом. Не тянет ни на подъёбки, ни на серьёзные разговоры. Мужчина приходит в себя неохотно. Отстраняется, на пару секунд прижимается к холодному боковому окну затылком и, собравшись, мотает головой, всем своим видом напоминая героев в фильмах за секунду до фразы «это была ошибка». Только она, видимо, встаёт ему поперёк горла, стоит глянуть на растрёпанного и смотрящего поплывшим взглядом прямиком в душу Антона. Он молча выпрямляется, руками вновь лезет под свитер, но только омега льнёт навстречу, остужает его пыл: — Тихо-тихо, всё. Хватит. И поправляет топ, успокаивающе-ласково пригладив впалый живот, прежде чем насовсем убрать руки. — Арс, ну почему опять? — едва не скулит от разочарования Шастун. Обида обжигает гортань, когда он сглатывает ком, мешающий нормально дышать. — Не опять, Антон, — поправляет он. — Сейчас мы точно слишком далеко зашли. А ты чересчур легкомысленно к этому относишься; я — нет. — Посмотрим. Я тебе это ещё припомню, — Антон, пару раз ругнувшись себе под нос, выпутывается из ремня безопасности, гордо поправляет и так расправленную уже одежду и вылетает из машины. Только тень его мелькает в свете фар и скрывается под козырьком за железной дверью подъезда. Арсений качает головой: мальчишка перебесится. Если вообще с утра не решит, что всё происходящее ночью — пьяный бред. А вот самому ему с мыслью об этом инциденте и своей несдержанности ещё жить и жить. Стукнув по рулю бессильно упавшей рукой, Арсений тяжело выдыхает, прикрывает веки и снова заводит машину. Непосредственно сейчас с ним остаётся только одна проблема: крепкий стояк, неудобно оттягивающий штаны. Блять.

***

— Арсений Сергеевич, доброе утро! — перегибается через прилавок Антон и улыбается до ушей, причмокивая жвачкой, стоит прозвенеть колокольчикам на входной двери цветочного салона. — И вам, Антон, — Арсений даже тормозит озадаченно, не доходя до двери кабинета, когда не слышит продолжения. Вот так просто? На пару секунд в душе успевает разгореться надежда, быть может его молитвы были услышаны и хоть сегодня обойдётся без… — Слушайте факт дня! — а, нет, у него же не день рождения, чтобы судьба решила его так побаловать. Видимо, в этот раз Антон просто чуть дольше открывал сайт, где каждый раз откапывал сие мракобесие. — В Древней Греции жаргонное слово, обозначающее оральный секс, переводилось как «играть на флейте». Что думаете? И так уже две недели начинался каждый день, стоило только Арсению переступить обшарпанный коврик порога ранним утром, когда посетителей в их края ещё толком не заносило, но Шастун уже добросовестно стоял за витриной, усыпанной различными композициями цветов. И, чёрт бы его побрал, разумеется, уже готовый поделиться всеми своими, вернее чужими, но найдеными собственноручно в первой же ссылке в гугле научными фактами. — Искусство это прекрасно, — сдержанно отзывается начальник. — Не знал, что вас увлекает музыка. — Не скажу, что я умелец, но если любимому человеку нравится, то почему бы и не попробовать научиться и сыграть. А вы как к этому относитесь? Любите… музыку? — Антон ещё сильнее нагибается над столом с обёрточной бумагой, выглядывая из-за своего укрытия в виде раскидистого фи́гового дерева в горшке и чуть не толкает с края вазочку с конфетами для посетителей. Арсений пару секунд смотрит на него в упор, безнадёжно вздыхает и скрывается в своём кабинете. Поразительно как в этом миловидном омеге умещалось столько звенящей пошлости даже на трезвую. А ведь когда Арсений только взял его на работу он казался таким приличным, стеснительным юношей! Кинув сумку с документами на стул, Попов начинает бороться с кофемашиной. Та в последнее время барахлит, а в выдвижном ящике в тумбе под ней на всякий случай хранится пара-тройка пакетиков растворимого кофе, но сегодня судьба решила смиловаться над ним, не забирая последние нервные клетки под конец недели. Поэтому, быстро обзаведясь чашкой с бодрящим напитком и расстегнув пиджак, Арсений садится за стол. Усмехается между делом, диву даваясь, как у Антона фантазии хватает всё это время с завидной регулярностью доставать его разными непотребствами. Чего он только не наслушался! «Арсений Сергеевич, вы знали, что за всю жизнь мужчина вырабатывает около 13 литров спермы? Хотя, когда пару месяцев назад я нашёл ваш инстаграм, я, похоже, перевыполнил норму», «Ровно также, как и смех, оргазм продлевает жизнь. Арсений, вы уже написали завещание, я надеюсь?», «И когда вы собирались признаваться, что у вас итифаллофобия? Как вы не знаете что это? Страх думать об эрекции, видеть или иметь её — точно ваш случай!», «Жаль, что сексуальный пик мужчины приходится на возраст семнадцати лет. Вы, видимо, решили уйти на пике…» — это что нужно курить, чтобы такое придумать?! Это он ещё тактично не вспоминает случай, когда Антон прочитал, что москиты тратят на секс не больше 3-х секунд и принялся жужжать, обрадовавшись, что наконец поговорит с Арсением на его родном языке. Попов как мантру повторял про себя, что его не касалось, что там курит Антон, главное, что к работе нет вопросов и что запах хорошо перебивают его грёбаные мятные жвачки. Да и вообще он скоро перебесится, альфа уверен. Весь этот показной спектакль своеобразная месть ему и поделом: они так и не обсудили тот случай в машине, хотя было очевидно — Антон всё до мелочей помнил. И столь же очевидно желал вывести Арсения на повторный подобный срыв. Так глупо. Несколько часов приходится просидеть за бумагами и компьютером, лишь изредка прерываясь, — чтобы размять шею или по новой налить кофе, — решая все отложенные на потом за неделю вопросы, вкупе с внезапно навалившимися с магазином в другом городе. И только во время звонка с облегчённым «всё решили, спасибо, Арсений Сергеевич» уже ближе к времени закрытия магазина, он поднимается с места и нервно ходит по комнате, никак не избавившись от этой привычки. Ноги, поясница, да и всё тело гудит от смены положения, так что хочется размяться или пройтись куда-то за пределы кабинета, но это подождёт. Вечереет по ощущениям слишком быстро и мужчина, в задумчивости отключая телефон, порывается закрыть окно слегка пожелтевшими, но пока ещё белыми жалюзи, потому что свет в помещении теперь привлекал взгляды проходящих мимо по сумеречной улице зевак, а Арсений не любил даже такое незначительное внимание. Но в дверь стучат, и Антон, не дожидаясь разрешения, вторгается на чужую территорию, привлекая всё внимание к себе. — Арсень Сергеич, вы чего вообще не выглядывали сегодня? Так много дел? Помощь нужна? — Антон, — укоризненный взгляд летит в сторону торчащей в дверном проёме кучерявой головы на заинтересованно вытянутой шее. Сколько раз его отчитывали за то, как бесцеремонно он заявляется в чужое рабочее пространство? Не счесть. — Да что? Там всё равно пока никого нет, я же услышу, когда входная дверь откроется. — Да-да, — Арсений не обращает внимание на его оправдания, только оглядывает рабочее место, прикидывая сколько осталось невыполненных задач в списке на сегодня из-за сложившегося форс-мажора с другим магазином. — Знаешь, нужна помощь. Заходи. Антон с какой-то странно счастливой улыбкой проскальзывает в комнату, оставляя приоткрытой дверь, чтобы слышать колокольчики на входе в салон и успеть добежать до посетителей, когда это понадобится. Но слышит только: — Закрой. На щеколду. — Зачем? — резковато оборачивается на дверь, словно их грабят и в проёме будет как минимум торчать пистолет. Иначе зачем ещё его старомодных принципов начальник будет просить закрыть их в тесном помещении, оборудованном под рабочий кабинет? Но ответа не следует, Антон пожимает плечами, толкает дверь и щёлкает замком. — А теперь раздевайся, — бросает так, словно просит о чём-то столь элементарном, как включить кондиционер или не следить грязными ботинками по полу, а нормально вытирать их о коврик при входе. И подходит к столу, опираясь на спинку стула руками и вдумчиво пробегаясь глазами по всем документам, что были разложены на столе. — Что-о? — опешивший выдох получается слишком громким и, кажется, отдаётся эхом от полупустых стен комнаты. — Что такое? Снимай рабочую форму, говорю, переодевайся. Сегодня пораньше закроемся, поедем ко мне, закажем еду и спокойно поможешь мне всё доделать. Тут работы непочатый край навалилось, или до утра хочешь тут сидеть? Уловив, что Антон понятливо хмыкает — так они уже делали, и работать дома в тепле и в спокойной обстановке действительно было приятнее, да и Арсений самостоятельно отвозил его домой либо заказывал такси, так что никаких беспокойств по поводу предложения и в помине не было — и оглядывается по сторонам, подсказывает: — Вещи ты в пакете оставил, рядом с тумбой. — Спасибо. А вы не выйдете? Некрасиво же омеге в вашем присутствии переодеваться. Арсений, вспомнив про жалюзи, всё-таки закрывает окно, возвращаясь к документам и складывая нужные в сумку. — Я не смотрю. Пока вещи соберу, быстрее уедем. Но если стесняешься, — Арсений прыскает, потому что это совсем не вяжется со всеми грязными словечками, услышаными от него за последние дни, — ты знаешь, где туалет. Шаст, ухватив с пола пакет, пять секунд всё же раздумывает над тем, чтобы сбегать до туалета для персонала, заодно поправив сбившееся в гнездо нечто на голове, которое ещё в начале дня было причёской. Но быстро отметает идею: тот аж в другом конце помещения, рядом с подсобкой. У них же, блять, не магазанчик, а целая оранжерея! Антон с одной стороны восхищён тем, как роскошно выглядит их, — вернее Арсения, но так как они вместе чуть ли не с нуля поднимали это дело и стали как минимум товарищами, он вполне может выразиться и так, — своеобразный «главный офис», первый магазин, открывшийся из всей сети; но точно так же и укоризненно готов качать головой — а если бы дело не выгорело? Им весь этот ботанический сад куда девать? Впрочем, Арсению с самого начала во многом везло, ну или он действительно не покладая рук работал, просто первое время не позволяя и не доверяя Антону так сильно лезть в свои дела. Помимо заработка, что приносили покупатели на месте, благодаря парочке связей, неплохой рекламе и рекомендаций у салона стали появляться уже более значимые клиенты, которыми занимались выездные сотрудники. Украшение залов, составление ландшафтных композиций, уход за офисными растениями и так далее. Конечно, не так быстро, но по итогу они стали узнаваемым и качественным брендом. — Я тут, только отвернитесь, — всё-таки решает он, и Арсений вздыхает, но всё же разворачивается спиной к нему, продолжая складывать со стола кипу осточертевших уже бумаг к себе. Слышит копошение, кряхтение и довольное «всё, поехали» через пару минут и только тогда позволяет себе развернуться, закинув на плечо сумку.

***

За куском пиццы тянется вверх плавленый сыр, пока Антон пытается кое-как справиться с ним одной рукой, и, отцепив от общей массы, не замарать обе руки. Арсений за оправу поправляет очки и с улыбкой наблюдает за этой борьбой поверх крышки ноутбука. Шаст от усердных стараний аж кончик языка высовывет, но следом всё же оставляет попытку элегантно поесть: салфетка, через которую он придерживает ароматный треугольник, успевает пропитаться, пачкая пальцы, и жирные руки в любом случае придётся идти мыть. Он тоскливо вздыхает, локтем по столу двигает от себя все важные бумаги и подтягивает ближе коробку с лучшим ужином в мире. В машине по пути они сразу обсудили и заказали всё нужное, поэтому сейчас Антон счастливо булькает колой и без стеснения набивает щёки излюбленной пиццей с ветчиной и салями. Только оливки незаметно перебрасывает на половину Арсения — тот сам разрешил. Попов, правда, к ней почти не прикасается. Сказал, что едут к нему работать, и действительно — работает, быстро закинув в себя один-два куска и глотнув газировки. Антон про себя возмущённо пыхит, — ну вот как так можно есть? — но в слух не предъявляет: подумает ещё, что волнуется. Вот прав он был — Арсений совершенно не умел наслаждаться жизнью. Да и ладно: Антону больше достанется. Разве что быстро становится совестно есть в своё удовольствие, когда начальник, и так весь день неустанно трудясь, даже не смотрит в сторону еды, и Антон старается таскать перекус между делом, что оказывается достаточно сложно. С его аккуратностью через пару минут всё могло превратиться в полный бедлам: заляпанный телефон, папки с документами, стол, стул, карандаш, нос и даже чёлка. Поэтому он быстро сдаётся, всё же решая нормально поесть: всяко лучше, чем получить за жирные отпечатки пальцев на договорах и чистой скатерти. Сидят они не до утра, но действительно долго. Арсений переодически снимает очки, давая глазам отдохнуть, и в очередной такой раз Антон зависает взглядом, не мигая, подмечает как измотан уже мужчина. Таким он видел его достаточно редко. Шаст молча перетягивает его ноутбук к себе, а коробка с остывшей пиццей проезжается по столу в сторону мужчины. Тот кивает благодарно и, спокойно перекусив, наконец выглядит чуть более живым. — Можно я открою окно покурить? — Антон поднимается из-за стола, решив немного переключиться. — Да, кофту только надень, простынешь. Послушно накинув на плечи толстовку, Антон опирается на подоконник перед распахнутым окном, вдыхая уличную прохладу и щёлкая зажигалкой. Наблюдает за огоньком, опалившим кончик, и, немного погодя, блаженно затягивается впервые за день. Сквозь москитную сетку выпускает сигаретный дым на улицу и смахивает пепел на захваченную с собой салфетку. Арсений, судя по стуку пальцев по клавиатуре, снова падает в работу, хотя Антону казалось, что на сегодня они закончили. Докурив, Шаст оборачивается, смотря на сосредоточеного мужчину. Пора бы уже и ему отвлечься, так совсем поехать можно без отдыха. — Арсений Сергеевич? — М-м? — Арсений кивает, давая понять, что слушает, но от экрана не отрывается, и это Антона совершенно не устраивает. — Вы знали, что если мужчина долго не занимается сексом — несколько лет — то его член может уменьшиться? Это же мышца, её тоже нужно тренировать, всё такое… — Антон старается не выйти из образа и не заржать, когда на него поднимают взгляд, а-ля «ты опять за своё?». — Сам придумал? — Не-а. Прочитал, запомнил, передал вам на заметку. — Спасибо за заботу. Учту. Шаст привычно закатывает глаза, когда очередная гениальная по его меркам подколка-подкат остаётся проигнорированной. Может он выбрал провальную тактику… Салфетка с пеплом чуть не слетает с подоконника на вылизанный до блеска пол, поддуваемая сквозняком из всё ещё приоткрытого окна, и отвлекает задумавшегося Антона. Он, мысленно выматерившись, всё же успевает её ухватить, комкает в кулаке и выбрасывает в мусор. В голове за это время быстро формируется иная идея. — Арсений Сергеевич? — Антон, хватит меня так называть, я чувствую себя старым. Мы же договаривались: так — только на работе, сейчас просто Арсений. Он снова нехотя отрывается, смотрит исподлобья, но рука так и замирает в воздухе, потянувшись поправить дужку очков. — Кхм… Шастун, застегнитесь. Простудитесь, — сразу же отводит взгляд обратно и с напускным холодом в голосе, наставляет он. Антон только усмехается произведённому эффекту и захлопывает окно, повернув ручку вниз. Опирается талией на выступающий подоконник и достаёт из заднего кармана пачку своих любимых мятных жвачек-пластинок. — А мне жарко, — упирается он и назло выпускает из прорези ещё одну пуговицу на рубашке, тем самым полностью оголяя шею, ключицы и край светлого топа на груди. Реплика снова остаётся без ответа, а Антон без внимания. Хочется по-детски топнуть ногой, помахать ладонями у Арсения перед лицом или демонстративно захлопнуть крышку его ноутбука, чтобы он хотя бы позлился, начал отчитывать, отвлёкся на ещё чуть-чуть от своей нескончаемой работы, а не безразлично бегал глазами по строчкам на экране, кажется напрочь забывая об Антоновом присутствии. Но это бред, он же не ребёнок. Тем более, что выбесить можно и иначе. Шаст вытягивает из упаковки и разворачивает белую пластинку, отправляя в рот и чувствуя как мята почти щиплет язык, до чего насыщенный был вкус, да и запах — такой, что легко перебивал запах курева. Кажется, он подсел на них так же точно как и на ежедневную дозу никотина. Своеобразный ритуал, одно без другого уже не использовалось. — Арсений Сергеевич, а вы знаете, что… — Антон! — от внезапного раздражённого окрика Шаст аж дёргается, чуть не подавившись и не проглотив жвачку. Он же даже ничего ещё не сказал, что ж так орать! Мужчина поднимается из-за стола, и Антон нервно следит за каждым его движением, словно боится, что его сейчас же выволокут из квартиры и бесцеремонно выставят за порог. Но вряд ли Арсению бы хватило на это духа. Хотя Антон уже видит, что взаправду его вывел. Тот сейчас либо начнёт читать лекцию о том, что так нельзя, что это не смешно, что им стоит обсудить то, что произошло в машине, если именно это Шаста и волнует; либо начнёт закидывать Антона вопросами по типу «Чего ты добиваешься? Зачем тебе это, неужели так с клубными кавалерами туго? Почему ты ведёшь себя как маленький: сказали же — нет?». Но, словно ничего не происходит, продолжает, смотря прямиком в горящие синим пламенем глаза. — Знаете, что такое мятный минет? И выдыхает подошедшему непозволительно близко Арсению в лицо ментоловым ароматом.

***

Антон подталкивает языком головку и она мягко утыкается в щёку: хочется положить на лицо ладонь, чтобы ощупать как она оттягивает кожу снаружи, но руки было приказано сцепить за спиной, а ослушаться сейчас — смерти подобно. Тем более щеки в том месте касается широкая полоска кожаного ремня альфы, об которую Антон переодически невольно трётся порозовевшими от накалившейся температуры скулами. За пропущенные между пальцев густые вьющиеся пряди его голову легко тягают. Заставляют проехаться вперёд-назад, щедро распределив языком слюну, хотя её и так было полно, и она уже давно текла по подбородку к широко растёгнутому воротнику рубашки. Вздёргивают голову чуть выше, резко сжимая и убирая с лица чёлку, вглядываясь в до одури развратную картину: как светлые глаза оттеняет слегка потёкшая тушь, ярко-красные от трения губы целуют головку, уздечку и податливо приоткрываются, с протяжным выдохом опаляя мятной прохладой по всей длине. Это помогает только отсрочить пик удовольствия и остудить пыл. Ощущения от таких экспериментов, конечно, на любителя. Арсений, как оказалось, — любитель. Особенно, когда Шастун так блядски причмокивает своей жевательной резинкой, смотря на него, и перегоняет её за другую щёку, снова возвращаясь к делу: опускается, делая губы трубочкой, и пускает тонкую струю прохлады уже на яйца, сразу же осторожно и по очереди беря их в рот. Арсений уже жалеет, что запретил хоть как-то касаться его паха руками — в такой момент очень хотелось видеть как Антон пальцами окольцовывает его член, вновь согревая тёплой ладонью, двигает от основания вверх и собирает слюну со смазкой по всей длине, чтобы аж капало на пол. Но Антон и без этого справляется. Поднимается, трётся о член гладкой и до безумия мягкой щекой, наверняка ухоженной накануне какими-то кремами-масками, прикрывает глаза, словно довольный кот. Арсений откровенно залипает, даже не стараясь это как обычно скрыть — обычно Шастун и не стоит перед ним на коленях, с покорно сведёнными за спиной руками и в наслаждении прикрытыми веками. Антон необычайно красив, и этому нет достойных сравнений. Рука, впутанная в волосы, так и тянется почесать между воображаемых кошачьих ушек, и Попов не смеет себе в этом отказать: водит пальцами по коже на макушке и гладит до загривка, будто хвалит за старательность. Только Антон воспринимает ложащуюся на затылок ладонь как знак и, быстро сплюнув в руку жвачку, наконец глубже насаживается. Долгожданное тепло пробирает до самых кончиков пальцев: член в чужом рту и выглядит и ощущается как пиздец. Ритмичные скольжения и так припухшими губами, которые уже наверняка потрескались и саднят, сбивают дыхание напрочь у обоих. Шаст, после пары не особо удачных попыток взять член до самого корня и ткнуться острым кончиком носа в лобок, отстраняется, старается отдышаться, и этими шумными выдохами вновь обдаёт такой болезненно-приятной прохладой головку, оставленную лежать на языке — оттого ещё отчётливей получается контраст. — Блять, — пальцы на ногах поджимаются от удовольствия, а рука в волосах стискивает пряди до тянущей боли. Но, судя по удовлетворённо прищуренным после этого жеста Антоновым глазам, — тому и нравится. Передохнув, он очерчивает головку кончиком языка по кругу, пробираясь под крайнюю плоть и сдвигая её с чувствительной кожи. Выпускает член изо рта, и, сплюнув скопившуюся слюну на ствол, вновь приступает к попыткам взять поглубже. На этот раз берёт темп помедленнее и, когда неожиданно его подгоняют, подталкивая лежащей на затылке рукой, несдержанно стонет, пуская по телу приятную дрожь: то ли от осознания, что Антон получает не меньшее удовольствие, подчиняясь и делая приятное ему, — что сильно разнилось с его образом, — то ли от вибрации, прошедшей по всему стволу разом. У Антона только через пару минут получается приноровиться и, поборов рвотный рефлекс, пропустить член до горла. Он снова в голос стонет и, мелко задрожав всем телом, сразу выпускает его почти полностью: нужно отдышаться и привыкнуть к лёгкому першению. Язык самым кончиком упирается в уретру, мажет по самым чувствительным местам, словно Антон Арсения изучал вечность, дабы сегодня не оплошать. Да только, казалось, оплошать априори было невозможно. Тот был слишком чуток и как минимум хорош в теории, даже если не совсем умел — чувствовал, слушал и считывал каждую реакцию. Он по-новой толкает за щеку, слегка зацепляя кожу зубами и извиняющимися глазами смотрит вверх. Самостоятельно водит головой взад-вперёд, не отрывая внимательного взгляда. И выталкивает орган изо рта, прося: — До конца, только не грубо. Арсений понимает о чём речь: мягко обхватывает его за подбородок и тянет, насаживая на всю длину мягкие губы. В уголках губ омеги скапливается вся влага и стекает аккурат к придерживающей за подбородок руке. По загривку давно скатывается пот, щекоча спину, на лбу проступает испарина и хочется прерваться, чтоб смахнуть мешающую чёлку, но просто не выходит — сейчас слишком хорошо, чтобы отвлекаться и упускать такой момент. Хватает пары движений, и когда Антон трогает его за бедро, дабы, скорее всего, попросить передышки, Арсений поджимает губы, чтобы не застонать слишком громко: накрывает. От макушки до поджатых кончиков пальцев на ногах. Сил отпустить Антона попросту нет: и мужчина готов кончить ещё раз от его наивно-удивлённого взгляда и через секунду брызгающих из уголков глаз слёз, в очередной раз смазавших тушь потёками к самым щекам, когда он чуть не давится, сглатывая выстрелившую прямиком в глотку сперму. Он дёргается, и альфа, опомнившись, сразу же отпускает, извиняющимся жестом поглаживая по вспотевшему виску. Антон, кашлянув, мстительно дует ему на головку. Холодящий эффект от ментолового дыхания почти сходит на нет, но после оргазма всё слишком чувствительное, и Арсений сразу притягивает обратно горячие губы, чтобы приласкали и согрели. А ещё, чтобы полюбоваться на самую лучшую картину, которую он только видел: белёсые капли собственной спермы на чужом сыто облизывающемся языке, мокрая чёлка, местами прилипнувшая ко лбу, пальцы в медных завитках на макушке, всё миловидное личико, перемазанное в слюнях, слезах, смазке и чужой гневный взгляд. Последнее — скорее минус сего шедевра. — Извини, не удержался, правда. — Иди к чёрту, — ворчит и поднимается с затёкших коленей Шаст. Арсений быстро убирает член обратно в трусы и застёгивает ширинку с ремнем на штанах. Омега возится, отряхивая колени, скорее для вида — не знает куда себя деть и как вести. И Арсений, поймав его взгляд, притягивает к себе: впечатывается в губы обомлевшего Антона, который сначала пытается возразить, но после просто млеет под настойчивостью и нежностью, отдаваясь целиком и позволяя целовать себя так, как мужчина того желает. Тонкий ландышевый аромат давно заполнил комнату. Антон в обычное время пах слабо, либо и вовсе незаметно за смешением остальных окружающих его запахов: своими мятными жевательными пластинками, духами, кремами, уличной прохладой, оставшейся моросью на кудряшках, алкоголем, когда Арсений забирал его после очередной весёлой пьянки, кучей цветов, побывавших за день в руках, пока он складывает безупречные композиции букетов, конфетами, что таскал из вазочки для посетителей. И за всем этим Арсений практически не улавливал настолько чистый и лёгкий аромат любимых цветов: отдающие лесной свежестью, ещё не сорванные и настолько нежные, что хочется забрать себе, вдыхать-вдыхать-вдыхать, не разрешая больше ни с чем этот запах мешать. И становится понятно почему — омега возбуждён и дико. Он в поцелуе неловко теснится ближе, трётся возбуждением о чужое бедро, вспотевшими ладонями обхватывает шею, не давая отстраниться. Хочет. Всем своим телом просит ещё. И с облегчением стонет в чужой рот, когда Арсений руки опускает на поясницу и поглаживает через тонкую рубашку. Он полностью окутывает собой и своим естественным запахом: Шаст, отстраняясь, носом беспорядочно тычется в шею и изгиб плеча, ненасытно вдыхая аромат цветущей черёмухи. — Повернись, — в самое ухо пылко шепчет Арсений, подталкивая омегу опереться о подоконник локтями и прогнуться в талии. Антон не перечит. Прижимается к окну горячей щекой, пачкая стекло потёками туши, но сейчас на это глубоко плевать. Арсений отходит на пару шагов, и только Шаст хочет повернуться, чтобы посмотреть зачем — свет гаснет. Пока глаза привыкают к темноте, остальные чувства собостряются: запах Арсения пронизывает всё тело до сладкой дрожи, руки, беспрепятственно спускающие с плеч — но не снимающие полностью — растёгнутую рубашку, жгут кожу, а поцелуй в голое плечо и подавно заставляет промычать несдержанную просьбу: — Быстрее, Арс, пожалуйста, я больше не могу… сделай что-нибудь… По ягодице прилетает хлёсткий шлепок, беззвучным стоном выбивая из груди весь воздух. Возмутиться не дают: шершавая ладонь крепко прижимается ко рту, а губы мужчины смакуют вкус изящно вытянутой шеи. Поднимаются неспешными поцелуями к уху, прикусив и лизнув чувствительное место за ним. Следом он сразу же дует на влажный след, давая и Антону почувствовать всю прелесть контрастов, пусть и не столь же ярко, как тот пару минут назад давал ему. — Позволишь? — вежливо интересуется, убирая руку с его губ и опуская с плеч лямки топа вслед за рубашкой. Будто не грудь его облапать хочет, а дверь придерживает или руку подаёт, чтоб помочь выйти из машины. Ох уж эта питерская интеллигенция. Антон кивает и сам тянет одежду ниже, оставляя болтаться на талии. Теперь ясно зачем Арсений потушил свет: они хоть и далеко не на первом этаже, да и никаких жилых многоэтажек напротив нет, но так всё равно было гораздо комфортнее и безопаснее, особенно когда Шаст вплотную и чуть ли не полностью голый вжат в окно. А Арсений сзади прилегает всем телом и кладёт пальцы на чужой сосок, сжимая и массируя, пока оставляет россыпь влажных поцелуев на загривке — Антон, склонив голову, упирается влажным лбом в холодную стеклянную поверхность. Вертит потёкшей задницей, проежаясь по уже вновь твёрдой чужой ширинке и почти валится с ног от удовольствия и усталости: приходится почти полностью перенести вес на локти, молясь, чтобы бедный пластиковый подоконник выдержал это испытание. Арсений наконец-то тянет всю одежду с них обоих вниз. Обхватывает светлое бедро, изучающе проводя пальцами по влажной коже — пока он стаскивал с омеги промокшее нижнее бельё, оно вымазало естественной смазкой всю внутреннюю часть бёдер, что теперь холодит кожу. Но Шаст ничего не говорит, только ближе льнёт к чужой руке, шумно сглатывая слюну и тут же смущаясь своей несдержанности. Пальцы медленно подбираются к промежности, долго кружа рядом и не касаясь самого сокровенного. Гладят нетерпеливо выпяченную задницу, бёдра, покрытые мурашками, тазовые косточки. И только когда легко проскальзывают между половинок, оглаживая дырку и проникая самыми кончиками, Антон, сорвавшись, гортанно стонет. — Если ты будешь продолжать в том же духе, может проще будет отнести тебя в спальню, уткнуть носом в подушку и взять так, чтобы твои стоны слышал только я? Или ты сам потом пойдёшь объясняться перед соседями? — нашёптывает Арсений в покрасневшее ухо и, в противовес своим словам, только глубже протискивается пальцами и сжимает грудь, поочерёдно прокручивая и нежно царапая вставшие соски. — Не-а…гх… нет, я буду тихо, — сипит Антон, заведомо понимая: не сможет. — Молодец, — Арсений прикусывает мочку, и Шаст готов кончить только от пальцев и этого горячего дыхания рядом с ухом. Мужчина замечает, как Антон, совсем разомлев и, видимо, забыв, что сегодня распускать руки ему не дозволено, тянется к члену, желая помочь себе с уже болезненным напряжением в паху. И на что только рассчитывает? Руку моментально перехватывают и заводят за спину, покрепче вжимая уставшее тело в подоконник. Омега переступает с ноги на ногу, ёрзая от не самой удобной позы. — Ты мог просто попросить меня. — Ты бы не разрешил, — жалобно скулит он. — Верно, сегодня ты кончишь от моего члена. Пальцы выскальзывают, и Антон чувствует приникающий к ложбинке член. Арсений пару раз водит головкой по входу, кладёт руку на мягкий животик омеги, придвигая ближе и насаживая на себя: уверенно глубоко, плотно. В комнате душно. Опять из-за Арсения, но уже совсем в иной ситуации. Ноги непроизвольно разъежаются в стороны, и Антон закусывает руку, которой всё ещё опирался на подоконник, пока вторую Арсений продолжает сжимать за спиной, переплетая пальцы влажных ладоней. Антон на первом же полноценном толчке обещание не сдерживает — голос хрипит, но это не мешает взвыть в умоляющем стоне, когда Арсений входит до самых яиц, замирая и двигая бёдрами так, чтобы задеть внутри все чувствительные места. Да так, что Антону до блаженных фейерверков перед глазами всего ничего остаётся, но кончить снова не дают. Интересно, Арсений в курсе, что пытки отменили ещё в восемнадцатом веке? Альфа прижимается к нему вплотную и пару минут просто дышит нежным, но густым запахом у самой шеи, совершая мелкие плавные толчки. Наслаждается приятным жаром тела и пульсирующими, сжимающими его стенками. Хочется всего Антона впитать. Сцепить руками, ногами, зубами, замотать собой так нагло и собственнически, чтобы даже дышать в одном темпе и всем телом чувствовать как глухо и часто бьётся чужое сердце. Из мыслей вытягивает только сдавленное, просящее: — Арс, ну пожалуйста… — и добавленное из последних сил, — я же сейчас отключусь нахер… Арсений отстраняется, мельком осматривает голую спину прекрасного тела под собой, с выпирающими лопатками, красивым изгибом поясницы, перемазанными в смазке ягодицами, так и напрашивающимися на ещё один шлепок. Он выходит почти полностью и берёт наконец нормальный темп. Гладит Антона везде, где дотягиваются ладони, останавливаясь на плечах и подталкивая себе навстречу. С фальцетом Антона может посоревноваться разве что Витас со своей второй оперой, да только в такой тишине омега стонет, кажется, и того громче. Соседи, с которыми их разделяют стены тоньше картона, вероятно, очень благодарны этому бесплатному концерту в первом часу ночи. Но как же глубоко похуй. Арсений входит быстрее, резче, до закатывающихся в экстазе глаз, протяжных всхлипов омеги и до сжатых губ и глухого стука сердца в висках — собственного. Шаст в один момент крепко сжимает бёдра, усиливая ощущения до предела. И действительно упирается в потолок удовольствия, когда они заканчивают практически одновременно, хотя так почувствовать друг друга даже у пар выходит достаточно редко. Отдышаться сложно. Арсений выходит сразу: оставлять омегу на себе и позволить сцепить их узлом — слишком рискованно, тем более, что они и так занялись сексом без контрацептивов, о чём красноречиво напоминает медленно вытекающая из блестящей розовой дырки сперма. Теперь всё вокруг липкое, мокрое, грязное, скользкое. Только не появляется неприятного ощущения собственной грязноты, да и желания сразу бежать в душ — тоже. И дело даже не столько в послеоргазменной истоме, неге или накатывающем сне. Происходящее кажется слишком правильным. Но, стоит немного отойти, когда физические ощущения всё же берут верх, а подсыхающая смазка на теле стягивает кожу — принимается решение оставить философствования на потом и пойти отмокать под тёплыми освежающими и разум и тело струями воды.

***

Кровать Арсения оказывается с мягкой перьевой периной и нырнуть в неё освежённым после ванны — просто сказачное удовольствие. Антон чувствует как тепло и спокойствие заполняют его по самую макушку, а сон неумолимо накатывает, но он борется с ним, дожидаясь альфу. Тот благородно пустил его в душ первым, дал чистые вещи и вместо предложений отвезти домой, чего изначально ждал Антон, неожиданно указал на свою постель, для ясности пригласив манерным «моё ложе — твоё ложе». И сейчас сам ушёл ополоснуться во всё ещё заполненную паром после Шастуна ванную комнату. Уже на грани сна Антон чувствует как рядом прогибается кровать и руки обнимают его, подтянув ближе и хорошенько закрыв одеялом обоих под самый подбородок. Арсений глубоко втягивает еле уловимый аромат собственного шампуня с чужих влажных волос, наслаждаясь тем, как омега полностью пропитывается его запахом. — Я не спал, — оправдывается Шастун, как будто его уличили в чём-то преступном, и разворачивается, утыкаясь лбом в чужие губы. Арсений сдувает влажную чёлку с его лица и целует, если так можно назвать прильнувшие на пару секунд ко лбу губы. — Я вижу, — хихикает он. Пару минут они лежат в тишине, но уснуть Антон теперь и правда не может. Недосказанность голодной крысой грызёт изнутри, но и начать разговор не с чего. Он же этого и добивался? Хотел проверить неужели его начальник настолько целомудренный и непорочный, каким хотел казаться? И зачем ему, Антону, это надо? Самому себе на вопрос ответить не может. А хочет чего-то от Арсения. — Все вы альфы такие — сдержаться не можете, — хмыкает он беззлобно, но будто с ноткой разочарования подтверждая свою правоту. — А ты ещё и строил из себя непонятно кого, Арсений Сергеевич… про семью, брак затирал, а сам на первого же встречного омегу, который вокруг тебя закрутился и захотел, клюнул. Но перед этим, конечно, мне все нервы своими лекциями потрепал. С чувством выполненного долга — хоть какой-то разговор же должен был состояться, даже если это просто глупый полусонный монолог? — он прикрывает глаза. И совершенно не в тему съежает ниже по кровати, умещая нос где-то в изгибе шеи и плеч, дыша любимой сладковатой черёмухой. Арсений действительно трепал ему нервы. И временами, наверное, даже больше лез в его жизнь, чем омега — в его. Нет, мужчина был вполне себе терпелив и даже несколько безразличен к чужим жизненным укладам. На земле восемь миллиардов человек, право, какое ему дело до всех этих людей? Но Антон… — Первый встречный, — тихо смеётся Арсений, но Шаст уже не особо соображает что именно того развеселило. — Так выходи за меня, Антон.