Имеющий глаза - да увидит

      Есть пробелы в памяти, бельма

На глазах: семь покрывал...

Я не помню тебя - отдельно.

Вместо черт - белый провал.

Без примет. Белым пробелом -

-Весь. (Душа, в ранах сплошных,

Рана - сплошь.) Частности мелом

Отмечать - Дело портных.

Небосвод - цельным основан.        Океан - скопище брызг?!        Без примет. Верно - особый -        Весь. Любовь - связь, а не сыск.

Ты - как круг, полный и цельный:

Цельный вихрь, полный столбняк.

Я не помню тебя отдельно

От любви. Равенства знак.

(В ворохах сонного пуха:        Водопад, пены холмы -        Новизной, странной для слуха,        Вместо: я - тронное: мы.)

Но зато, в нищей и тесной

Жизни - "жизнь, как она есть" -

-Я не вижу тебя совместно

Ни с одной:- Памяти месть.

Марина Цветаева ("Поэма горы")

Эпилог. Часть вторая, заключительная.

(Юэ Цинъюань)

      Он облачается в парадные одежды, собирает волосы в высокую причёску, закалывая её драгоценным гуанем из лучшего хотанского нефрита — редкий подарок сяо Цзю — и топчется у двери, не решаясь сделать шаг, прежде чем выйти из дома и встать на зачехлённое лезвие Сюаньсу.       Он слишком долго откладывал это, не будучи уверенным, как ему поступить. Он знает, что предвзят, и что будь на то его воля, — сяо Цзю всегда был бы рядом с ним. И не только в школе, но и в его постели (если уж честно признаться себе, без обиняков). Он устал разрываться между умом и сердцем: между школой, которая вверена ему в подчинение, и любовью к ребёнку, найденному и подобранному им в нищем детстве.       К ребёнку, которого он подвел. К ребёнку, которого он не смог спасти, как бы ни старался, как бы ни рвался. Его поспешность в единении с мечом едва не обернулась трагедией и лишь всё испортила, усугубив их разлуку.       Вечные метания между долгом (школой) и любовью (сяо Цзю) истощили его морально: он понял, что тонет в этих противоречиях, теряя себя: свою мудрость, свою целостность как личности — то, чего он так стремился достичь всю жизнь.       Когда первые обвинения против владыки Цинцзин были выдвинуты его бывшим учеником, он решил, что чаша весов, наконец, склонилась в сторону долга. Он поверил в виновность сяо Цзю, как верил в неё всю свою жизнь, начиная с их уличного детства: методы названого брата казались ему неподобающими, а слова — недопустимо грубыми, когда тот дрался за еду для них обоих либо пытался отстоять лучшее место, или же отомстить их обидчикам. Он тогда всё время только и делал, что гасил конфликты и заглаживал вину перед другими за поступки сяо Цзю, к которому он сам, как он полагал, был слишком мягок и снисходителен из-за своих собственных постыдных и безответных чувств.       Но теперь его одолевают совсем другие чувства. Впервые с тех пор, как страшная тень легла на репутацию сяо Цзю, тень убийцы, после того, как двое ушли в уединённую медитацию в пещерах Линси, а вышел только один. Теперь кажется, что его выбор встать на сторону школы, оказался ничем иным, как предательством собственного брата.       И эта мысль заставляет его покрываться холодным потом.       С тех пор, как брата заключили под стражу, им владело почти непреодолимое желание ворваться во Дворец Хуаньхуа и спасти его. Он из последних сил сдерживался, убеждая себя, что сяо Цзю сам признал вину, что это навредило бы школе и повлекло за собой пересуды и разброд в заклинательском мире. Вдобавок ещё и ученик оказался небесным демоном, сыном Тяньлан-цзюня, и злить его — означало спровоцировать войну... Но теперь всё это кажется лишь отговорками.       А суть состояла в том, что Ци-гэ в очередной раз подвёл своего сяо Цзю.       И сам он — трус, который, сосредоточившись на обязанностях перед школой, забыл о своем первом и самом главном в жизни обещании: оберегать сяо Цзю во что бы то ни стало.       Когда он успел позабыть ту клятву, что шептал, уткнувшись в спутанные волосы на затылке спящего малыша, свернувшегося калачиком в его объятиях?              А теперь...       Всё началось с возвращения Нин Инъин. Та вернулась в Цанцюн с разбитым сердцем, подавленная и в ярости. Больше месяца она провела в уединении на пике Цинцзин. А когда, наконец, вышла, то пришла к нему поделиться своей историей. То, что она рассказала, леденило кровь. Он и представиться себе не мог, насколько убедил себя в развратности брата, "охотящегося" на невинных учениц, чтобы подавить свои собственные чувства к нему.       Когда он услышал от Инъин, что та была введена в заблуждение и пала жертвой манипуляции, а затем расспросил других учениц, и все они подтвердили её слова, как и женщины из близлежащих борделей, — стало ясно, что слухи были ложны и его сяо Цзю - никакой не развратник и ни разу не то, что не переспал — не притронулся с неподобающими намерениями ни к одной из женщин. Как бы он ни пытался обнаружить следы недостойного поведения брата.       Новая информация заставляла сердце болеть и желудок спазматично сжиматься. Стало ещё хуже, когда вместо обиженных и покинутых женщин, он обнаружил, что бывший ученик Сяо Цзю, Ло Бинхэ — небесный демон, чудовище, захватившее мир и провозгласившее себя императором при полном попустительстве заклинательского мира, похититель своего учителя — побывал в тех же самых местах незадолго до него, задавая тем же людям те же самые вопросы, что и он.       Нин Инъин говорила что-то о намерениях Ло Бинхэ взять сяо Цзю себе в наложники, но он лишь отмахнулся от её слов: он больше не доверял мнению той, что смогла так просто обвинить своего ни в чём не повинного учителя в домогательствах лишь на основании чужих недобрых сплетен.       Ведь не мог же он оставить его в самом деле на произвол судьбы в руках того, кто заинтересован в том, чтобы наложить свои грязные лапы на эту нефритовую красоту! Он бы не смог жить с собой, если бы это произошло, и его любимый пострадал бы подобным образом.       Но ведь он уже оставил его, обрекая на худшее, которого бедный сяо Цзю не заслужил...       После опроса работниц борделя, к нему подошла группа старших адептов с Байчжань. Оказалось, Ло Бинхэ и у них побывал, задавая вопросы. По их смущенным лицам и неуверенному поведению было видно, что их снедает чувство вины.       После рассказа о своей беседе с полудемоном, они нехотя, заикаясь и перебивая друг друга (как и полагается адептам Байчжань, пусть даже и в присутствии главы школы), нестройным хором заговорили о давно назревшей проблеме восстановления справедливости: возвращения доброго имени сяо Цзю в деле об убийстве Лю Цингэ. Чувствовали они себя явно не в своей тарелке, и высказываться им, очевидно, было некомфортно. Их визит внёс очередную порцию беспокойства и тяжелых мыслей.       Хотя они и не пришли к единому мнению, что именно произошло тогда в пещерах Линси, но в один голос твердили, что инициатором был, судя по всему, Лю Цингэ. Галдя и перекрикивая друг друга, они вспоминали, как в конфликтах между Шэнь Цинцю и Богом Войны, последний всегда начинал первым и задирал владыку Цинцзин, благо тот воспламенялся, словно сухая солома — от малейшей колкости. Но сам первым никогда конфликтов не начинал, лишь отвечая на провокации. Хоть они явно были не в восторге, но всё же признали, что если Сяо Цзю действительно убил Лю Цингэ — Бога Войны, главу их пика, одного из самых могучих заклинатей и их собственного кумира — то тот, скорее всего, сам был виноват. Некоторые из них (несмотря на недовольство и протест своих соратников) даже высказали мнение, что Лю Цингэ был увлечён Шэнь Цинцю, но стыдился собственных чувств и вымещал зло на предмете своей тайной страсти.       Это было тяжко и больно выслушивать.       Так тяжко, что он не мог заставить себя по-настоящему это обдумать.       Ему стало ещё хуже, когда осторожный опрос показал, что это же мнение разделяют и те ученики школы, что являлись наиболее рассудительными и трезво мыслящими, а не полагающимися лишь на эмоции. Такие, как правило, находятся ближе всех к истине в своих суждениях.        Он-то сам в душе своей, в отличие от них, сразу согласился с виновностью сяо Цзю. Даже не усомнившись, что дело могло обстоять совершенно иначе, и что сяо Цзю просто защищался от обезумевшего Бога Войны.       Что же он за человек такой...       Но об этом можно будет подумать позже: когда сяо Цзю будет дома и в безопасности.       Ведь ещё же не поздно всё исправить? Он же сможет?       Он гонит от себя сомнения: сейчас ему следует сосредоточиться на том, что вскоре предстоит.       Ведь если сяо Цзю невиновен в предумышленном убийстве Лю Цингэ, и если не было неподобающего обращения с ученицами под его опекой, и если Ло Бинхэ на самом деле — наполовину небесный демон, и сяо Цзю вовсе не обязан был носиться с ним, как с писаной торбой... Что ж, горная школа Цанцюн не может больше позволить держать одного из своих лордов в Водной тюрьме. Он должен быть немедля освобожден и возвращен в свою школу.       Конечно, убедить в этом императора — легче сказать, чем сделать, но ему придется найти способ, и если Ло Бинхэ откажется уступить... Он не дрогнет, хотя и знает, что, вероятно, идёт на верную смерть. Возможно, ему придется обнажить Сюаньсу, но это будет правильно.       Он сознаёт, что уже очень давно не поступал правильно.       Он приземляется у дворца Хуаньхуа и ждёт аудиенции. Повсюду среди заклинателей, тут и там, снуют демоны — у всех на виду, не делая никаких попыток замаскироваться. Какие же они все идиоты, что купились на душещипательную историю и грустные щенячьи глаза кривляющегося полудемона.       Проходя сквозь толпу демонов и заклинателей, он чувствует на себе их пристальные взгляды: не враждебные, но заинтересованные, словно в предвкушении зрелища, явно обещающего быть захватывающим. Вероятно, они думают, что он пришёл бросить вызов их господину. Что ж... они не ошиблись.       Он следует за адептом по залам и коридорам дворца, пока они, наконец, не оказываются в кабинете хозяина. Сам демон восседает за столом в кресле, похожем на трон.       — Юэ Цинъюань, — без титулов, без почтения, лишь с широкой самодовольной улыбкой на лице.       — Я здесь, чтобы обсудить дело Шэнь Цинцю, — говорит он ему, — появились новые доказательства его невиновности...       — Новые, говоришь?... — тянет император демонов. Его поза — подчёркнуто вызывающая: он сидит, развалившись в кресле и широко расставив ноги, демонстрируя пах. Он так похож сейчас на тех бандитов из тёмных переулков из их общего с сяо Цзю нищего детства.       — У Хуаньхуа нет права заключать его в тюрьму. Он не домогался своих учениц, нет доказательств, что он убил Лю Цингэ, и как бы он ни обращался с тобой, когда ты был его учеником... Ты — небесный демон-полукровка. Каковы бы ни были твои личные чувства, ты должен понимать, что это меняет дело. Заклинателя нельзя винить за жестокое обращение с демоном.       Ло Бинхэ смеется коротким издевательским смехом: — Я не держу его против его воли.       — Я тебе не верю! — взрывается он. Если бы сяо Цзю был свободен, он бы вернулся домой. Эта мысль приводит его в ярость. — Я требую встречи с ним! Прямо сейчас я хочу знать, что с ним всё в порядке!       — Он не хочет тебя видеть, — отвечает демон.       — Ты лжёшь... — начинает он, но его перебивают.       — Он больше никогда не хочет видеть ни тебя, ни кого-либо ещё из горной школы Цанцюн...       — Ты лжёшь, — только и может шептать он, словно молитву.       — И я понимаю, почему... — ухмыляется Ло Бинхэ, — ты ведь так спешил, правда? Так торопился поверить в худшее в нём? Так безропотно передал его в мои руки, чтобы я подверг его любому наказанию, на своё усмотрение...       Его рука хватается за рукоять Сюаньсу: — Если ты причинил ему боль...       Звук открывающейся двери привлекает их внимание. Не той, через которую он вошёл, а той что находится за спиной Ло Бинхэ и ведет куда-то вглубь дворца.       На пороге возникает грациозный силуэт. С головы до ног облачен он в алые шелка. Драгоценными камнями усыпаны одежды его. В высокой причёске сверкает золотой гуань. Не в силах отвести восхищенного взора, он не сразу узнаёт стоящего перед ним. Даже, когда нежные губы размыкаются, чтобы выдохнуть "супруг". Даже, когда темно-зелёный взгляд, равнодушно скользнув по его лицу, обращается на Ло Бинхэ.       Тот, словно подсолнух солнцу, весь открывается вошедшему божеству в красном. Небожитель подходит ближе и становится рядом с креслом: тонкая рука ложится на мощное плечо сидящего в нем. И знакомые глаза цвета цин глядят на него из-под ресниц.       Супруг.       Большая ладонь императора накрывает нефритовую драгоценную руку на плече нежным, но собственническим жестом. Словно он имеет права прикасаться к сяо Цзю так, как он того пожелает.       — Возлюбленный супруг. Зачем пожаловал к нам действующий глава школы Цанцюн? — не поведя бровью. Голос словно чужой.       Чужой.       Он стал чужим для сяо Цзю.       Тот лишь холодно смотрит. В его глазах - ни злости, ни огня. Лишь вежливое, спокойное равнодушие.       Это то, чего он добился своими поступками, что заслужил и с чем остался теперь на всю свою долгую-долгую и несчастливую жизнь.