Поцелуй королевской кобры

      Чонглин и Нианзу лежали в постелях, каждый в просторной спальне своих особняков, но мысли их были направлены друг на друга.       «Я не понимаю, как так получилось, что я откликнулся на его слова. Почему? Что со мной не так? Он ведь хотел сделать это с тем барменом, а мне казалось — он говорит со мной, и я в уме согласился... Согласился? Чтобы телохранитель поимел меня?» — корил себя Чонглин за бурную реакцию на Нианзу.       «Он протянул мне руку... Чонглин сам дал мне свою руку. Он так дрожал и не сопротивлялся, только боялся, что я сниму повязку. Кто ты на самом деле? Как в одном человеке могут уживаться жестокость и одновременно мягкость, покладистость? Ты узнал, что я гей, и не отвернулся, а пришёл... Это ведь ты послал ту диву. Ты спишь с женщинами, но протягиваешь руку мне. Шантажируешь людей, не задумываясь о последствиях, но предупреждаешь меня. Ты ненавидишь таких, как я, но не избегаешь моих объятий. Если завтра ты не уволишь меня, я точно буду знать, что нравлюсь тебе...» — думал Нианзу, захваченный волнующими чувствами.       Он не находил себе места в широкой постели. Жар охватывал всё тело, стремление быть рядом с Чонглином достигло пика. Однако Нианзу не пошёл в ванную, не стал ласкать себя. Вместо этого он встал, и босиком, прямо в пижаме, направился в просторный рабочий кабинет. Включив свет, он схватил чертежный лист и карандаши. Чёткие линии ложились на бумагу, пересекались, создавая новый рисунок...       «...Но мне было так тепло и хорошо... Его большие ладони. Он обнимал меня так крепко, будто я для него что-то значу... Но не я... Это проклятый бармен, его он целовал...» — мысли Чонглина терзали его.       От раздумий ему стало невыносимо больно, так больно что он застонал. Его собственные чувства пугали его и одновременно разжигали страстный огонь.       Чонглин обнял подушку и тихонько проскулил: “Нианзу…” Потом рассердился на телохранителя: “Ненавижу… ненавижу… ты просто мусор от которого нужно избавится. Выкинуть и забыть”.       Чонглин поднялся и медленно направился в мастерскую. Желание не отпускало его, но он не собирался искать утешения, удовлетворяя себя — такое казалось ему постыдным и недостойным мужчины его статуса, который мог позволить себе всё, даже снять целый клуб, полный красивых женщин.       Сев за мольберт, он взял холст и угольный карандаш, начав делать набросок. На полотне постепенно проявился силуэт мужчины, стоящий полубоком, со слегка растрепанными волосами и полузакрытыми глазами, словно в задумчивости. Его рубашка была с глубоким V-образным вырезом, обнажавшим сильную шею и мускулистую грудь. На заднем фоне виднелись ветви и цветы, придающие рисунку загадочности и нежности.       Чонглин остановился, задумавшись.       "Я ведь не умею писать сам себя..." — мелькнуло в уме. Правда он колебался лишь мгновение...       Нианзу было недостаточно просто представить образ в голове — ему хотелось передать каждую деталь, прорисовать каждую складочку у глаз, каждый волосок бровей. Он отложил карандаш и отправился в кабинет, где достал из ящика фотографию. Вернувшись в студию, он продолжил работу, полностью углубленный в процесс.       Тем временем пальцы Чонглина были испачканы краской, и даже футболка осталась в разноцветных пятнах, но он не обращал внимания. За окном, несмотря на ночную темноту, уже слышались первые звуки пробуждающихся птиц. Вице-президент чувствовал усталость, однако отложил кисть только тогда, когда понял, что достиг предела своих сил. Он вытер руки большим куском белой ткани, на которой остались пятна от масляных красок.       Картина ещё требовала доработки, хотя даже в недорисованном виде она отражала его мысли и внутреннюю борьбу...       Нианзу отошёл на шаг, чтобы лучше рассмотреть рисунок. Перед ним был изящный портрет, выполненный в карандаше, с тонкой проработкой каждой детали. На изображении мучжина поправлял рукой волосы; его миндалевидные глаза завораживали, в самоуверенном и хитром выражении лица читалась притягательная сила, а слегка пухлые губы манили, вызывая непреодолимую тягу прикоснуться. И Нианзу не сдержался — аккуратно провел пальцем по изображению, стараясь не размазать линии карандаша. Образ Чонглина на листе будоражил его сознание, вызывая шквал эмоций. Волнение тела стало невыносимым и Нианзу запустил ладонь в пижамные брюки...       Чонглин, находясь в мастерской, критически осматривал свежее полотно. Он отметил, где внести изменения, но образ, застывший на холсте, продолжал тревожить его. Возбуждённый и погружённый в свои размышления, он взял стул, расположил напротив мольберта и опустился на него, не в силах отвести взгляд от картины.       Профиль мужчины на картине был выразительным и притягательным. Его полуприкрытые глаза, чуть разомкнутые губы — всё передавало зрителю ощущение скрытой чувственности и мягкой страсти. Задний фон усиливал эффект: на нём расцветали ветки сакуры, добавляя картине нотку нежности и романтизма. Создавалось впечатление — мужчина смотрит с трепетом и любовью. Правда объект его восхищения можно было бы без зазрения совести назвать странным: на картине был изображён Нианзу, чьи руки осторожно держали крупную змею. Грациозная рептилия положила голову ему на грудь, словно находя утешение и тепло в его объятиях.       Чонглин сидел, замерев, будто загипнотизированный, в голове мелькали обрывки воспоминаний о недавнем вечере: Нианзу зовет, нежно прижимает к себе, гладясь лицом о его живот. Желание, которое он старался подавить, взяло верх, отключив рациональные мысли. Не осознавая, он приспустил брюки, в порыве обхватив ладонью, испачканной краской, до боли напряженный член. Его тело дрожало, и с губ срывались тихие стоны, но ему было недостаточно — он хотел большего. Его воображение рисовало свою картину, в соответствии с тем, что он узнал о Нианзу.       Хотя Чонглин никогда не испытывал особого интереса к интимной стороне однополых отношений, но ему казалось — если бы его ласкал Нианзу, всё происходило бы именно так. Он раздвинул ноги, сполз со стула и стал мягко касаться своей дырочки, отмечая приятность такой ласки. Но охваченный безумным вожделением он не решился вставить пальцы, лишь слегка гладил и надавливал. Эти прикосновения усиливали его возбуждение, придавая особую полноту ощущений.       Чонглин ускорил движение рукой и закусил нижнюю губу, чтобы сильно не стонать. Оргазм накрыл его волной, заставив тело излиться, а с губ сорвалось тихое, пронзительное: "Нианзу…"       Он и подумать не мог, что в другой мастерской кто-то также страстно зовет его по имени.