Отверженный

Роберт сдвинул шляпу на затылок и утер струйку пота на поросшей щетиной щеке. Путь еще предстоял не близкий, а он уже вымотался так, словно гонялся по непроходимым чащобам за самим сатаной со товарищи. То ли июньское солнце парило нещадно, то ли дала о себе знать проклятая болячка, но сделать привал хотелось отчаянно. И если бы не полный юношеского энтузиазма Селим, он бы уже давно стек с лошади в ближайшие кусты и там немножко умер, но ударить в грязь лицом под восхищенным взглядом мальчишки отчего-то не хотелось. Черт побери, ему всего тридцать три, а он уже чувствовал себя древней развалиной. Расслабился под дядюшкиным надежным крылом, не иначе. Роберт сглотнул подступающую тошноту и прислушался к звукам леса. Тишина, спокойствие и умиротворение. То, что ему нужно после шумной и грязной столицы. Вот уж по чему он не будет скучать, так это по надоевшему сырому смрадному Лондону. А ведь если бы покойный папаша меньше кутил, все могло быть иначе. Унаследовал бы Роберт поместье с землями, жил бы подальше от столицы, политики и грязи, и, глядишь, и наследниками бы обзавелся… Но нет. Папаша спустил все земли, оставив его без пени в кармане, да еще и в долгах, и если бы не дядя… побираться бы ему по родственникам или в услужение идти к богатому милорду. Тяжело вздохнув, Роберт вспомнил обширное имение своего отца, где толкались все местные сквайры, постоянно пили и кутили, прогуливая на пирах последнее оставшееся от когда-то немалого дедового состояния; где охотились на лисицу со сворой гончих, содержание которой за погода съедало доходы от двух лет урожая. На своих любимых гончих отец тратил больше, чем на нелюбимого единственного наследника, оставшегося без матери еще во младенчестве. Роберт вспоминал, как лишенный материнской ласки и отцовской поддержки, он вместо вертлявой сверстницы-крестьяночки из арендаторов по молодости и неопытности нашел утешение в объятиях пажа его папаши, даже не подозревая, что его первая искренняя привязанность частенько делит ложе и быстрые ласки с многими отцовскими гостями. Вспоминал Роберт и смерть отца, наступившую в следствии невоздержанного употребления горячительных напитков; вспоминал и явившего к нему нотариуса, сообщившего ему о разорении, которое папаша на них навлек… Вспомнил и отъезд улыбчивого друга-любовника с первым поманившем того покровителем… Было тяжело и больно, но он справился. Справился с помощью дяди, кузена отца. Богатый и влиятельный родственник, пользующийся доверием нескольких членов парламента, успевший удвоить свое состояние на охоте на ведьм, откликнулся на просьбу племянника и пригласил того в Лондон. Роберт долго не раздумывал, закончив с уплатой долгов разорившего их родителя, продажей всего, что можно было продать, отбыл из опустошенного поместья, прихватив с собой старого слугу и диковинку папаши — семилетнего турчонка Селима, которого тот сторговал у каких-то заезжих торговцев и использовал в качестве маленького шута. Это случилось тринадцать лет назад. Тот старый слуга давно ушел в мир иной, а Селим, ставший двадцатилетним шустрым парнем, продолжил верно и преданно служить своему господину и теперь ехал рядом на своей низенькой, но крепкой лошадке. Огромный шумный Лондон тогда, тринадцать лет назад, произвел на юного провинциала, не выезжающего никуда дальше поместья, ошеломляющее впечатление, еще и потому, что приняли его в доме дяди не как бедного родственника, а как долгожданного гостя. Тогда ему, наивному парнишке не было известно, что дядюшка, пользуясь своими немалыми связями, уже все о нем разузнал, целое досье собрал, потому что помнил еще миловидным пацаненком, а теперь хотел приручить… Большой город и огромный дом дядюшки тогда оглушил богатством и впечатлил возможностями, которые дядюшка красноречиво описал в первый же совместный ужин и пояснил, что чем сговорчивее будет милый племянник, тем больше у него будет этих возможностей. Красочно рассказав о благом деле — о выслеживании, выявлении и наказании ведьм и всех, кто отрекается от бога Христа нашего, дядюшка легко заманил блестящего красивыми умными глазами племянника и в свое богоугодное дело, за которое ратовал — в дело охотника на ведьм божьим именем, а заодно — и в свою мягкую уютную постель. Милорды в окружении дядюшки были достаточно знамениты и высокопоставленны, чтобы у Роберта закружилась голова. Его приставили к лучшим дознавателям и практикам для учебы у лучших, бездетный дядя поощрял все его начинания, дарил отличные мужские подарки, представлял всем вокруг как своего приемника в богоугодном деле охоты на поборников сатаны. И Роберт проникся, давно обделенный не только родительской любовью, но и сколь бы то ни было важной привязанностью, он нашел в дяде все самое лучшее, как ему тогда казалось - сначала отца и друга, а в последствии - и любовника, благо он уже не был нежным нецелованным цветочком и мягкому нажиму дяди сопротивляться не стал, потому что теплая привязанность все же была. Тогда, тринадцать лет назад, о подоплеке происходящего и двуличии дяди он старался не задумываться. Роберт, вспоминая то время, невольно улыбнулся на наивного себя, мечтавшего о славе лучшего охотника на нечисть. Озарение пришло к нему много позже, после бесчисленных колдовских процессов, на пиру, в богатом доме дядюшки… Он отлично помнил этот благословенный или, наоборот, проклятый день. Тогда в главной зале дядюшкиного дома за ломившимися от разносолов столами собрались достопочтенные милорды; стены, обшитые дубовым панелями и украшенные богатыми, тонкой работы гобеленами, освещались отблесками свечей и факелов. Он сам, разряженный в шелка и бархат, сидел по правую руку от дяди; а тот, порядком захмелевший, произносил очередной бравурный тост, то поглаживая под столом его колено, то хозяйским жестом убирая ему за ухо упавшую на глаза длинную светлую прядь… Да, он был дядиным любимцем, ни в чем никогда не знавшим отказа вот уже много лет… Все знали об их порочащей греховной связи, но закрывали на нее глаза, как и на многое другое… что бросало тень на древние аристократические семьи, приближенные ко двору. А вот на многочисленные анонимные и нет доносы не закрывали… И все это копившееся в нем годы вдруг пробрало Роберта ощущением какой-то горькой фальши и двуличия… Нет, оно не возникло из неоткуда. Роберт никогда не был глупым простачком. Всегда умел видеть дальше собственного носа и делать правильные выводы. Уже очень давно он понял: не все ведьмы — ведьмы. Обычно это те, слабые, больные и несчастные, кого приходилось кормить общине, и те, кто по тем или иным причинам в нее не вписывался. Роберт знал, кого им обычно сдавали в качестве ведьм, щедро приплачивая за «отлов»… Десятилетнего, вечно голодного сиротку, который взахлеб рассказывал «джентльменам из Лондона», что явившийся к нему черный человек при помощи колдовской мази якобы научил его выращивать на деревьях печенье… Старуху-нищенку и ее маленькую внучку, грузом висевших на добропорядочной, работящей общине… Полуослепшую пряху — тощенькую, безгрудую почти девчонку лет шестнадцати — эту за то, что ее мать уже была сожжена как ведьма, и теперь община не желала более кормить «отродье дьявола»… Вот об этом он вспоминал на богатом пиру своего, разглагольствующего о собственных заслугах дядюшки. — Если она потомственная ведьма, то я тогда сам дьявол! — проговорил тогда Роберт, отставляя прочь драгоценный кубок. Его конечно услышали и в шумном еще мгновение назад зале повисла нехорошая густая тишина. Казалось, было слышно только сбившееся дыхание дяди. — Ты о ком сейчас, мой мальчик? — О той несчастной пряхе, что мы сожгли на той неделе. Её вина только в том, что она была бедной слепой сиротой и заступится за нее в деревне было некому, — чеканил каждое слово Роберт, четко осознавая, что и кому он говорит. — Ты не пьян, часом? — склонившись к нему в напряженной, звенящей и зловещей тишине, спросил его дядя. — Пойди-ка проспись и не позорь меня! Сейчас, по прошествии времени, Роберт жалел о том, что этот неприятный разговор с дядей стал последним. На следующий день после пира тот захворал, впав в беспамятство, затем открылось кровотечение, а через пару дней его со всеми почестями похоронили в родовом склепе. Роберт так и не простился с единственным родным человеком, который его по настоящему любил и обучил всему, что знал за эти тринадцать лет. И поэтому, когда в день похорон его накрыло нестерпимой головной болью, решил, что это дядя проклял его за неуважение. Иногда явившаяся ниоткуда боль доводила его до тошноты и беспамятства; иногда, под напором ртутных порошков, ослабевала, но стала его постоянной спутницей и с каждым днем становилась все сильнее… Болезнь свою Роберт тщательно скрывал ото всех, кроме Селима. Состояние телесное и душевное не улучшала и осточертевшая служба, которая теперь вызывала только ненависть к самому себе и туповатым подчиненным. Поэтому, получив письмо от старого знакомого дяди милорда Лидла, Роберт решил бросить все к чему привык, и отправиться в провинцию, которую когда-то так легко и с радостью покинул. В письме тот рассказывал о появлении в окрестностях поместья огромного черного волка — не иначе как оборотня, которого его егерь видел собственными глазами. Сначала, прочитав послание, Роберт разозлился, представляя, кого им в очередной раз выдадут в качестве оборотня — опять какого-нибудь нищего полуголодного сиротку или портящего добронравие общины бастарда, который под пытками подтвердит все, что скажут… А потом подумал, что это и есть его шанс — убраться из столицы под благовидным предлогом. Снова взглянув вокруг, Роберт вдруг увидел то, чего давно не замечал. Благостную тишину, прерываемую только трелями птиц, поля под солнцем, тенистые опушки, серебрящуюся ленту реки на горизонте. Звуки и запахи вовсе не те, что в столице, но почему-то даже они навевали сейчас дурноту… Роберт уже научился определять ее скорый приход. Боль… Она всегда приходила без спроса и сжимала в железных тисках его голову. Оплетала его собой, как навязчивая шлюха в трактире, и Роберт не мог ей сопротивляться. Вот и сейчас было бы неплохо прилечь и глотнуть той дрянной настойки, что помогала через раз. — Эй, Селим! — позвал Роберт ехавшего чуть позади мальчишку. — Привал. Еще немного и я отправлюсь к праотцам. Мальчишка тут же нахмурился, засуетился, и, спешившись, кивнул своему господину на зеленую опушку: — Можем там расположиться. Вы немного отдохнете, я сделаю вам то питье с ртутным порошком, и сразу полегчает. Они свернули на указанную опушку, спешившись второпях, и Селим, привычными уже движениями отмеривая ртутную настойку, следил за своим господином, что почти рухнул на траву. Своего господина Селим любил, заботился, как мог, ухаживал, даже научился готовить, вот только избавить того от боли у него не получалось. И это пугало. Господин всегда был сильным и выносливым, а еще умным и очень красивым. Селим, сколько себя помнил, мечтал стать когда-нибудь таким же мужественным. Правильные черты лица, густые светлые волосы, которые перед путешествием в провинцию господин почему-то велел состричь, красивые, светлые, чуть насмешливые глаза, широкие плечи, сильные руки и ноги, литые мышцы живота и спины. Видимо, смотрел Селим очень пристально, потому что господин открыл глаза и спросил: — Чего ты так смотришь, Селим? Давай сюда твою отраву… — Хочу когда-нибудь стать таким же важным и сильным как вы, господин, - с поклоном ответил Селим. Роберт посмотрел вдруг серьезно, без привычной полуулыбки и произнес: — Если чего-то очень хочешь, то стремись к целям, не размениваясь на пустяки. — Приняв настойку и выпив ее залпом, он продолжил: — А пока давай-ка поглядим, что там происходит на поляне… Что-то слишком громко воронье разоралось для такого тихого полудня. Селим обернулся, глядя меж тонких стволов деревьев вглубь леса. Там и правда вилось воронье. Оставив пасущихся на приволье коней, они направились сквозь просвет в деревьях. Те расступились и Селим растерянно зашептал: «О Аллах!» От открывшейся им находки кровь застыла в жилах у обоих. Раздробленные, обглоданные человеческие кости, почти съеденные, растерзанные тела. Совсем свежее пиршество дикого зверя. Внимательным взглядом Роберт распознал двух взрослых — мужчину и светловолосую женщину, и полностью обглоданные косточки поменьше… Младенец? Из тяжких раздумий Роберта вывел испуганный шепот Селима: — Как вы думаете, что здесь произошло, милорд? — Что бы здесь не произошло, мы не сможем это проигнорировать. Но первое, что необходимо сделать — это направиться в деревню и оповестить милорда Лидла.