Отражение души

Мы в ответе за тех, кого приручили.

— Умер! — Не может быть… — Тебе стоило быть внимательнее. Чан склоняет голову, подперев ее большими ладонями. Джиу слегка покачивается взад-вперёд на кресле, перебрасывая из руки в руку фигуру. Сумасшествие какое-то. Лёгкий ветерок сквозит из приоткрытой форточки, он лижет пятки и щеки, оседая слабой дрожью на спине. Чан морщится. Джиу вгрызлась в большой палец губами, постукивая остальными по подбородку. Девушка выглядит разбито, пусть и держится. Её веки поцеловала луна. Волосы небрежно сплетены в пучок, редкие пряди колышет сквозняк, а сердце отбивается в горле слабым стуком. Чан выдыхает, поднимает голову, кинув взгляд на спину Джисона. — Она меня выиграла, — мужчина хмыкает, протянув через шахматную доску руку. Это не первый час, как они сидят у Джисона дома и перетаскивают шахматные фигуры по клеткам. Это не первый час, как Джисон стоит у окна и тупо вглядывается в высотки, потягивая сигарету за сигаретой и выпивая уже не понятно какую кружку кофе. — Ты всё время сидишь в защите. Я же — выбираю нападение. Иногда, чтобы выиграть нужно чем-то пожертвовать, — Джиу прикрывает глаза, расслабляясь на кресле. В грудине скребёт, но вера во что-то лучшее в ней присутствует до сих пор. — Джи? Тебе стоит поспать, — Чан отлепляет фигурки от стола, поглядывая на непривычно расслабленного Джисона. Он все ещё в той одежде, в которой был тогда с Минхо. На его кофте виднеются засохшие пятна крови. Если не знать, что это, то вполне похоже на дизайн, словно так было задумано. Вот только это всё въелось глубже, осталось пятнами не только на одежде, но и на руках Джисона. Хан сжимает ладонь в кулак. Вены обжигает пролитой кровью и злостью на себя самого: если бы не повелся… Но успокаивает лишь одно: остаточное тепло чужой шеи и фантомное ощущение пульса на кончиках пальцев. Минхо просто отключился, все так же не услышав желанного «люблю». Джисон прикладывает сигарету к губам, делая последнюю затяжку. Шторы придется менять: в них уже въелся за эти два дня табачный дым и непролитые слезы. — Посплю, когда он будет лежать рядом со мной, — Джисон выплёвывает последний сгусток дыма, припечатывая бычок к жестяной банке. Там скопилась уже не маленькая горка окурков. Надо бы выбросить, да рука не поднимается. — Ты себя зря убиваешь, — Джиу скептически приподнимает бровь, поворачиваясь полубоком к Джисону. Тот стискивает зубы, зло зыркая на девушку. Джиу тушуется под взглядом безжизненного глаза. — Эта пуля должна была быть во мне! Как ты думаешь, что я должен чувствовать, когда мои руки ещё помнят тепло его тела, а самого его здесь нет? — Джисон опускает руку, которой сжимал кофту в районе груди. Там скребётся, печет, режет ножом каждую минуту, в которой он не знает, что с его любимым человеком. Джисон отдал бы всё, чтобы оказаться на его месте. Джисон бы отдал ему свое сердце, пусть и изрезанное, если бы это понадобилось. — Ты сам сказал, что Минсок не хотел стрелять. Это случайность, — Чан поднимается с диванчика, хватая грязные кружки со стола. У Джисона дома холодно, открытая форточка только усугубляет положение. Джиу все время обвивает себя руками, но молчит. А Чан устал. — Но дуло было направлено на меня! Чан опускает голову, оставляя кружки в раковине, и ставит себе пометку в голове их помыть. Джисон агрессивен и вспыльчив. Сейчас с ним бессмысленно спорить. Наверное, Чан бы тоже не находил себе места, будь он на его месте. Джисона хотя бы получилось оторвать от порога больницы и не дать разбить там лагерь, пока Минхо в операционной. Пуля не вылетела. Шансов от этого стало на процент больше. Чан подходит к Джисону, укладывая руку на его плечо. Тот вздрагивает под прикосновением, хочет отцепить ладонь от себя, потому что это совсем ему не нужно. Но Чан притягивает его ближе, полноценно обнимая. По-отцовски. Джисону кажется, что так бы обнимал отец. Твердо и успокаивающе. Не так тепло, как мама. А чтобы привести в чувства. — Все будет хорошо. Тебе стоит поспать. Мы с Джиу тебя разбудим, когда станет что-то известно. Ладно? Джисон прикрывает глаза. Ресницы слабо подрагивают, касаясь щек. Джисон выдыхает, а после делает глубокий вдох, вбирая в себя запах Чана: кофе, смешанное с теми же сигаретами. Нихрена не успокаивающий. Чан пахнет так всегда. Джиу опускает взгляд, когда Джисон смотрит на неё. Ей, наверное, неловко и тоже страшно: Минхо — её близкий человек. — Я не вынесу, если его потеряю, Чан. Если их обоих… Чан понимает, о чем говорит Джисон — Ёнбок все ещё в коме, его лицо все ещё мертвенно-бледное и скрыто за кислородной маской. Ни разу не приходил в себя. А придет ли? Чан молчит, только поглаживает по спине. Ему нечего ответить: ему лишь бы сохранить остатки Джисона. Джисон отстраняется, слабо кивая, и шуршит тяжёлыми ногами в свою спальную комнату. Проходя мимо Джиу, он бросает тихое: «прости», а та не выдерживает, зарываясь лицом в ладони. И всё же пуля должна была попасть в него. В спальне остаточный запах гнилой вишни и мятного шоколада. Джисон падает на кровать, а под ним начинают шуршать фантики, которые Минхо не выкинул тем утром. Шоколад размазался по простыне, потому что Джисон дурачился с парнем перед встречей с Минсоком: успокаивал. Зря. Надо было идти самому, запереть Минхо дома и разобраться с этим тихо. Теперь Минхо рядом нет. И исправлять нечего. Только ждать. Джисон выдыхает, стараясь погрузиться в сон. Но перед глазами — еле шевелящиеся губы Минхо и такое искреннее: — Я так тебя люблю… Джисон слабо улыбается, чувствуя как слезятся глаза. Но от слез сейчас не будет толку. От его удушающих мыслей — тоже. Если Джисон когда-то думал, что он одинок, то он заблуждался. Сейчас одиночество ощущается как никогда прежде. Оказывается, когда у тебя забирают то, что тебе дорого — ты становишься самым одиноким человеком на свете. Парень перекатывается на ту сторону кровати, на которой обычно спит Минхо. Притягивает к себе подушку, делает глубокий вдох, и усталость накатывает слишком быстро. Джисон засыпает, погружаясь в тревожный сон с запахом вишни в лёгких и не высказанной вовремя фразой на губах: — Тебя тоже люблю… Голова гудит от быстро сменяющихся картинок. Всё здесь похоже на иллюзию: шаткие образы вырисовываются кривыми линиями, только глаз холодит металлическое дуло пистолета. Нацелено ровно в цель, бьет по сердцу и жизни. Но выстрел уходит не туда. На ладонях — холод, пальцы на ногах режет острыми гранями гравия, которым усыпано все пространство. Поднять голову сложно, ещё тяжелее сфокусировать свой взгляд на тонком очертании образа впереди. На асфальте лежит тело, оно тянет дрожащую ладонь; в уши врезаются звуки, отдаленно напоминающие крик. Ступни еле как отрываются от поверхности, они кровоточат, а в пятки при каждом неуверенном и тяжёлом шаге впиваются мелкие камушки. И словно не вплоть, а прямо в сердце. Потому что сколько бы он ни бежал, достигнуть цели не получается. Тонкий образ ускользает, стоит схватиться за его протянутую ладонь. И самое страшное — не видно ни лица, ни пухлых губ, ни блестящего взгляда. Он падает и упирается локтями в мокрый асфальт. На нем только нижнее бельё. По позвонкам мелкими шажками гуляет сквозняк, а на макушку с неба сыпется снег. Он поднимает голову, открывает глаза и ничего не видит. Только слышит совсем слабое: — Джисон… — Джисон. Парень подскакивает на кровати, впиваясь пальцами в веки, трёт щеки, пытается проморгаться, разглядеть что-то в полумраке комнаты, но натыкается только на помятый образ своего отражения и горячую ладонь Чана. — Эй, приятель, это всего лишь сон. Джисон выдыхает, опуская ладонь на колени. Простынь под ним собралась в комок. Наверное, так сейчас выглядит его сердце: беспорядочный клубок, изорванный в клочья. — Что с Минхо? Ты сказал, что разбудишь, когда что-то узнаешь, — Джисон фокусирует заспанный взгляд на Чане, который поджимает губы. Его рука зарывается в собственные волосы, слегка оттягивая их на затылке. — Чан? — Его перевели из реанимации. Операция прошла успешно, он сейчас в палате. Но! Джисон, который беспорядочно начал собирать остатки себя по кровати, замирает, держа в руках наполовину одетый носок. — Но? — Всё в порядке, Джи. Сейчас только два часа ночи, — Чан включает телефон, показывая экран. На дисплее время едва перевалило за цифру два. А за окном гуляет ночной зимний ветер. Джисон, подрываемый чувствами, вздыхает. Он горбится в спине, ощущая ещё фантомный холод после сна. — Он спит. И врач сказал, что завтра к нему лучше идти вечером, после обеда. Его поведут на осмотр с утра и ему нужен покой. Ты это понимаешь? — Чан проговаривает каждое слово медленно, растягивая гласные, чтобы достучаться до воспалённого мозга Джисона. Тот неуверенно кивает, поглядывая на зеркало. — Но я уже не усну, — голос хриплый, сухой, как после длинной пробежки. Во сне Джисон всё время бежал, пятки до сих пор колет гравий. Джисон разминает пальцы на ногах, приходя постепенно в норму и переваривая всю информацию. Минхо жив. Он завтра его увидит. Но он — Джисон — виноват. И это уже не исправить. — Идём, Джиу заварит чай, — Чан, кряхтя, поднимается с корточек, на которые присел, чтобы добудиться до Джисона, и кивает в сторону приоткрытой двери спальни. — Вы хоть спали? — Спали, — Чан улыбается, вытягиваясь, — пошли, будем лечить твое сердце. Вот только не получится. Оно в больнице у Минхо. Впервые за все время бьется чуть спокойнее. Джисон машинально переставляет ногами, все ещё не до конца уверенно наступая на слегка прохладный ламинат. В заднем кармане штанов шелестит пачка сигарет, он выуживает ее, разглядывая с разных ракурсов: помялась, изжевалась, один конец промок то ли от кофе, то ли от крови — засохло коричневым пятном и не разобрать уже. Стрелки на часах плавно перескакивают к трем ночи. На кухне кряхтит чайник и плитка, Джиу всё ещё шепчет. Чан почему-то улыбается. Странная парочка, но Джисона они держат в тонусе. Как ни крути. Парень щелкает зажигалкой, прикладывает фильтр к губам, делая первую долгую затяжку. Тело расслабляется, взгляд скользит по сонному Сеулу. Минхо же не снятся кошмары? Джисон перекручивает сон, пытается выловить в нем новые детали, но всё, что ощущает — тупую боль в голове и сквозящую пустоту в грудине. С неба сыпет снег. Минхо его ждал. Джисон выдыхает, прикусывая фильтр и выбрасывая недокуренную сигарету в окно. Некрасиво вот так загрязнять природу, но ему уже плевать. Лишь бы с его близкими людьми все было хорошо. Джисон усаживается на высокий стул, притягивая к себе дымящуюся чашку. Пахнет мелиссой. Джисон отхлебывает чуть-чуть, морщит нос, но думает, что сносно. Тело согревается благодаря кипятку быстро. Головная боль притупляется. Через каких-то десять минут рядом с Джисоном по новой начинает маячить макушка Джиу. Её волосы влажные после душа, в доме все пропахло цветочным гелем, и Джисону хочется уйти. Потому что такой запах в последнее время исходил от Минхо. Тянет к нему безумно. Вот только Джисон понимает, что сейчас ничего сделать не сможет. — Тебе стоит переодеться, выглядишь ужасно, — Джиу бросает слова, плавно двигаясь по кухне. Оставляет свои следы, пачкает посуду, но еда пахнет неплохо. Джисон хмыкает, ничего не отвечая. Ему не просто переодеться, а шкуру бы с себя стянуть. — Думаю, Минхо будет лучше пожить с тобой. Перед носом Джисона падает тарелка, в ней какое-то овощное рагу, на которое живот, реагируя, радостно урчит. Во рту не было ни ложки с того дня. Сколько уже прошло? Два дня? Три? Четыре? Джисон потерялся во времени и днях. — М? — Джисон не до конца улавливает вопрос Джиу. Или это была просьба? — Когда его выпишут. Он скорее всего будет думать, что оставляет меня одну, но… у вас вроде бы все хорошо. — Да уж… — Джисон, — Джиу как-то ласково улыбается, протягивая парню руку. Джисон медленно пережевывает перец, оставляя палочки лежать в тарелке, и все же тянет свою руку в ответ. Странно это — держать Джиу за руку. Не как с Минхо. — Ты не виноват, ладно? Мне очень больно осознавать, что в него попала пуля, но это не твоя вина. Джисон кивает, проглатывая пережеванную пищу, и больше не притрагивается к тарелке. В горле ком. Потому что виноват. Потому что Минхо мог не выжить. Потому что пуля могла попасть выше или ниже, хрен его знает, что лучше. И не понятно, что он сейчас чувствует. Минхо должен был бы сейчас спать, возможно, с Джисоном. Возможно, у себя дома, болтая с Джиу. Или кататься на байке, рассекая трассы Сеула. Или он бы не спал, а смотрел на медленно летящий снег, а на утро, Джисон уверен, побежал бы что-то из него лепить. Но Минхо в больнице. В одиночестве. И холоде. — У меня сейчас практика, а за ним нужно присматривать. У него нет же никого больше. — Если он после всего захочет… Джиу сжимает ладонь Джисона сильнее, поглаживая по ней большим пальцем. И улыбается, так открыто и совсем слегка устало. — Захочет… Джисон тоже улыбается, снова берет палочки в руки, потому что оставлять чужие старания вот так просто из-за чувств не хочет. — Очень вкусно, — Джиу выпутывается из ладони Джисона, кивает и со скрипом стула поднимается с места. Джисон смотрит ей в спину и совсем тихо добавляет: — Спасибо, Джиу. Минхо повезло с тобой. Всё же, он не так уж и одинок.

***

Снег липнет комками к куртке, после него остаются влажные дорожки, как от слез. Только они не пекут, а тихо скатываются, смешиваясь с новыми липкими хлопьями. Берцы неряшливо чавкают подтаявшим снегом. Такое тихое «хлюп-хлюп-хлюп» смешивается с гулом сирен где-то на трассе, клокотанием кофеен с открытыми ртами в виде висящих разноцветных вывесок и смехом прохожих, компаний и веселящихся жителей Сеула, для которых снег — редкость. Джисон опускает уголки губ, сворачивая с оживленной улицы. Пакет трётся о джинсы, создавая назойливое шуршание. Но в нем прыгают любимые шоколадки Минхо, пачка вишневого чапмана и теплый плед, в который парень всегда кутается в доме Джисона. Потому что всегда катастрофически быстро и сильно мёрзнет. И в больнице, наверное, там тоже очень холодно. Джисон не позволяет себе утонуть в мыслях и впасть в рефлексию, подходя к больнице. На часах чуть больше пяти, но сумерки медленно накатывают на освещенный фонарями город. С момента пробуждения Джисон больше не уснул, да и не старался. В пустой грудине, где раньше было сердце — гуляющий ветер и непонятный страх потери. Джисон, здороваясь с девушкой за стойкой регистратуры, пытается прокусить мысль. Когда он успел так привязаться к человеку? Джисон всегда старался отгородить себя от каких-то долгих связей. Он ни с кем не спал больше одного раза, за очень редким исключением. Дружбу если заводил, то крепкую, и она была на грани слова «семья», потому что у Джисона был только Чан да Ёнбок. А ещё Чанбин, с которым не нужно было думать об отношениях. Никто из них не навязывал рамки, но всегда оказывался рядом, если это было нужно. А с Минхо вышло как-то неестественно и сложно. С самого начала Джисон не хотел браться за эту работу Чана. А когда взялся, не смог отпустить. Песочные глаза ещё с первой встречи в баре прицепились прямо к душе, которую Джисон думал, что давно потерял. Парень поднимается на шестой этаж пешком, машинально передвигая ноги одна за другой. На этаже четвертом задумывается, почему травматология так высоко ещё и без лифта. Но логику больниц он не понимал. И редко старался там появляться. Минхо. Его имя сладкой патокой оседает на нёбе. Оно на вкус: вишня и моросящий дождь, кошачья шерсть и слабый ноябрьский ветер. Как их второе свидание, которое формально можно считать первым. Свидание, которое Джисон не побоялся так назвать. Любви с первого взгляда не существует. Джисон с этим не спорит. Но в нём была тяга. И боль. И, когда два этих чувства сплетаются в одно, они порождают хаос. И на губах оседает это «люблю». Джисон останавливается возле двери, нервно постукивая пальцами по ручке. Там, на койке лежит его Минхо. Минхо, который не должен там сейчас лежать. И от этого ноет сердце. Джисон кое-как натягивает на себя улыбку, тихо открывая дверь. Застревает на пороге с противным комом в горле. Минхо. Имя, прилипшее к губам и сердцу. И если с губ его можно было отодрать кулаками, то с сердца уже никак. Полип. Вирус. Бактерия, разросшаяся по организму. Джисон перестает искать в своих чувствах причинно-следственные связи, когда в него впивается взгляд Минхо. Усталый, но все такой же блестящий. И всё же, Джисон видит: в Минхо что-то умерло в тот вечер. И Джисон пока что не понял, что это было его сердце в ладонях парня. — Хо… Джисон проглатывает ком, спотыкается, задевая ногой стул, так криво и нервно поставленный возле кровати. Парень плетется, по ощущениям, слишком долго до койки, а потом падает на колени, чуть не сплетаясь с проводами пиликающих аппаратов. Сердце Минхо бьётся. Минхо даже, вроде как, улыбается. — Привет, — Минхо тянет уголки губ ещё выше, фокусируя взгляд на парне перед ним. Сам он проспал весь день, пришел в себя совсем недавно, успел даже влить в желудок какой-то отвратный суп. И после смотрел на маленькое окно, к которому липли хлопья снега. У Минхо в этот момент не было ни времени, ни мыслей. Только очень сильная нужда подержать кого-то за руку. И сейчас он сплетается с пальцами Джисона, подхватывает за ладонь, которую парень уместил на матрас кровати. И становится всё хорошо. Но Джисон в беспорядке. Он стоит на коленях, когда рядом стул. Он стоит на коленях, на холодной плитке, склонив голову к рукам Минхо. Джисон отчаянно цепляется за тепло родного тела, целует костяшки и не отлипает, тихо шепча: — Живой, — Джисон мотает головой, когда Минхо касается другой ладонью его волос. Тело ватное, но почти не болит из-за обезболивающих. — Милый… — Живой, живой, живой, — Джисон не поднимает голову, боится увидеть что-то непоправимое в глазах человека, которого боялся все эти долгие ночи потерять. Перед глазами — дуло пистолета. В сердце засела вина. И страх. Очень колючий и холодный страх. Минхо дёргает его слабо за волосы, стараясь не беспокоить руку с катетером. А после обхватывает лицо Джисона ладонями, ощущая на них горячую влагу. — Эй… — Джисон всхлипывает, не контролируя чувства. В груди скребётся страх, что это все сон. Очередной кошмар, где он теряет своих близких. — Джисон-и, я здесь. Всё хорошо. Минхо беспорядочно осыпает его лицо поцелуями, обжигая щеки ещё сильнее. Джисон цепляется за запястья парня, бегает взглядом по палате, но успокоить себя не получается. Это он должен успокаивать Минхо. Просить прощения, что он запоздало, но делает: — Извини, извини, Минхо, я должен был… — Эй, дыши. Джисон, посмотри на меня, — Джисон вязко сглатывает, поднимая мутный взгляд на Минхо. Все ещё до конца не может увидеть его лица. Один глаз слеп, другой в слезах. И это заставляет снова задохнуться в приступе. — Ты меня пугаешь. Я живой, вот, — Минхо тянет ладонь Джисона к своей груди, и Хан затихает, ощущая равномерное сердцебиение парня. Ладонь от этого пульсирует. — Слышишь? Давай, дыши со мной. Живые люди дышат, верно? Ответь мне. — Да… — Джисон переводит дыхание, укладывая другую ладонь на собственную грудь. Там бешено колотится сердце. Оно у него тоже есть. Проходит какое-то время, когда слезы на щеках Джисона высыхают. Кожу неприятно пощипывает, колени саднят, а в ушах все звенит. Минхо спокойно и медленно перебирает пряди волос парня. Он его безумно напугал. Минхо хмурится, отводя взгляд к окну: как часто Джисон со своим прошлым и работой ловит панические атаки? Минхо прикрывает глаза, отодвигая этот вопрос в другой ящик, не совсем дальний, чтобы забыть, но не на этот вечер. Джисон медленно моргает, рассматривая лицо Минхо. У того лёгкий отек на щеках, губы припухли от терзаний зубов, а на подбородке шелушится кожа. От кислородной маски, наверное. И Джисон тянется к этому беспорядку рукой, чтобы не только видеть, но и почувствовать. — Извини… — это вырывается из парня с первым касанием пальцев к лицу Минхо.Тот молчит, только кивает и улыбается. Даёт Джисону продолжить. — За всё. И за эту истерику тоже. Я так боялся тебя потерять. — Это чувства, Джисон, за них не стоит извиняться. Помнишь? Джисон вымученно улыбается, прикусывая щеку. Чувства. Как-то их стало слишком много. Наверное, любовь нельзя контролировать. Разве что… — Я так тебя люблю, Минхо, — Джисон встаёт с колен, притягивая вслепую к себе стул. Как можно ближе к кровати, чтобы опустив слегка голову, чувствовать горячее дыхание Минхо на своей щеке. Тот смотрит блестящими глазами, цвет которых едва различимый в полумраке комнаты. — Я тебе всегда это говорил. Но я не хотел, чтобы ты это услышал только в момент эйфории или… боли. Я тебе это скажу ещё много раз. Даже если я до конца не понимаю это чувство. Но я хочу держать тебя за руку. Наверное, в этом и есть моя любовь. В сплетённых пальцах и венах. Джисон поглаживает его ладонь, перебирая прохладные пальцы. Он вспоминает про брошенный пакет, только хочет к нему потянуться, как его останавливают, утягивая в медленный поцелуй. Губы Минхо шершавые, впервые не такие мягкие, а сухие и холодные. Джисон не углубляет поцелуй, чтобы не навредить, и этого не требуется. Минхо просто прицепился к нему, касаясь щек и шеи. И так же отцепляется, машинально облизнув губы. — Мне никогда не говорили таких слов в романтическом плане. — Тогда я буду говорить тебе их чаще. Потому что для Минхо это важно. А то, что важно для близких Джисона — он будет делать несмотря ни на что. Вечер медленно вгрызается в икры, снег за окном не перестает сыпаться с неба, потроша подоконник. Джисон закутывает ноги Минхо в теплый плед, потому что тот говорит, что в них по-особенному холодно. — Я купил тебе шоколад, — Джисон тянет маленький пакетик из большого пакетика, шурша целлофаном и обертками. На дне перекатываются яблоки и какие-то безделушки, которые должны порадовать глаза Минхо. Тот сонно улыбается, притягивая к себе прозрачный пакетик, и выуживает оттуда небольшую плитку шоколада. Шуршит оберткой и чувствами, оставляя на губах совсем слабый привкус мяты. Тянет ладонь к губам Джисона, тот послушно открывает рот, вытягивая из пальцев надломленную плитку шоколадки. А после перехыватает рукой, целуя проходные пальцы. Минхо прикрывает веки, откидываясь на подушку. Спать хочется безумно, но не хочется оставаться одним и оставлять Джисона. Под глазами парня образовались мешки и синяки, кожа неестественно начала шелушиться, губы трескаться от недосыпа. Минхо прикусывает губу, впиваясь взглядом в темное окно, которое совсем занесло снегом. — Там красиво, да? — Минхо шепчет, лаская слух Джисона своим слегка хрипловатым голосом. Джисон тянется к бутылке воды, а после откручивает крышку. Минхо жадно глотает воду, вытирая ладонью стекающие на подбородок капли. — Спасибо. — Да, все повылазили из домов. Надеюсь, снег не растает до твоей выписки. Мы слепим самого крутого снеговика, — Джисон вяло улыбается, не встречая ответную улыбку. Грудь Минхо тяжело вздымается, а пальцы теребят простынь. — Минхо? Парень медленно отворачивается от окна. Ресницы касаются блеклых щек, потерявших свой румяный оттенок. Минхо тянется за очередной шоколадкой и глушит в ней неприятное чувство, скопившееся в горле комом. — Мне врачи ничего толком не объяснили, но что-то с ногой. Бедром. Оно очень тянет и болит. Джисон опускает голову, перебирая в пальцах свои спутавшиеся пряди волос. Они все ещё слегка влажные от снега. По ним гуляет увядающий январь. Джисон переводит взгляд на окутанные пледом ноги Минхо. Вина, которая должна была уйти и вообще не появляться, медленно снова обволакивает тело и сердце. Пострадал. Всё же. Не нужно было… — Эй, сейчас не болит, — Минхо тянется к ладони Джисона, сплетая с ним пальцы. Молчание вылизывает равномерное тиканье настенных часов и пищание приборов. В коридоре то и дело снует персонал, дверь слегка гудит от сквозняка. Джисон думает, что Минхо бы в другую палату, более комфортную перевезти. А лучше в дом. И укутать его во все пледы, а после в объятия. — Ты не против пожить у меня, когда тебя выпишут? — Джисон оглаживает щеку Минхо большим пальцем, всё ещё стараясь отпустить себя из мыслей на землю. — А я всё жду, когда ты меня выгонишь. Я ещё до всего этого как-то бессовестно у тебя поселился. Джисон качает головой, целуя Минхо в крылышко носа. — Нет, я бы тебя никогда не выгнал. Хочу о тебе позаботиться. Ладно? Минхо кивает, а после тянется двумя руками к Джисону. — Иди сюда. Минхо кое-как передвигает свое тело на узкой кровати, мило дует щеки, но от помощи отказывается. Рана, откуда вытащили пулю, чуть ниже живота колет и печет, а бедро слегка тянет, но когда Джисон садится рядом и утаскивает Минхо в объятия боль притупляется. Рядом с одним сердцем бьётся другое. Рядом с губами губы. Джисон аккуратно прихватывает большим пальцем Минхо за подбородок и медленно целует. Касается шершавыми губами, пальцами тянется до век, ощущая на своем рубце от шрама дыхание. Минхо отстраняется, мажет глазами по родным глазам. И Джисон наконец-то может увидеть их светлый цвет, только кое-где поблескивают темные крапинки, как маленькие песчинки. Песочный берег. А Джисон — темная ночь с блюдцем луны по центру. Минхо обхватывает его щеки ладонями, целуя снова. Прикусывает за губу, забирая себе те часы, которые они были порознь. Проталкивается языком Джисону в рот, сплетается и сердцем, и душой. Целует влажными губами по щекам, а Джисон подставляет только свое тело для касаний. Отдает любовь. И забирает боль. Сзади слабо шуршит по плитке дверь. В затылок прилипает кряхтение и рокотание чьего-то голоса. — Прошу прощения. Минхо отстраняется от Джисона, впиваясь взглядом в своего лечащего врача. Отпускать Джисона не хочется, он только поджимает губы, слезая с кровати и вставая в сторону. Неловкости нет. Даже если этот врач окажется самым законченным гомофобом. — Минхо, как вы? — врач шуршит бумагами в руках, и его голос медленно перекатывается по стенам. Джисон встаёт в сторонку, чтобы не мешать чужой работе, и поглядывает на ноги Минхо. Всё же в порядке? — Полегче. — Я вижу, — врач что-то помечает в бумагах, а после смотрит на Джисона, — я могу с вами поговорить? Минхо хмурится, перекатывая голову на подушке. Джисон кивает в сторону двери, и врач выходит. Парень бегло осматривает палату, а после целует Минхо в лоб, оставляя там влажный след своих губ. — Я вернусь, вот, — Джисон оставляет на стуле верхнюю одежду. Пусть Минхо это не нужно. Он всегда ему верил. Дверь тихо захлопывается за спиной Джисона, когда он выходит из палаты. Мужчина перед ним выглядит статно: довольно подкаченное тело, на вид лет сорок, не больше, на белом халате тонкая полоска бейджа. Джисон хмурится, не отрываясь спиной от двери, он ждёт, когда врач перед ним перестанет листать бумажки. Это происходит довольно скоро, он слегка откашливается, пробегая взглядом по Джисону. Больше времени уделяет глазам, а точнее одному, который теперь не скрыт под материей линз. Напрягает. Мужчина презрительно осматривает Джисона сног до головы, щелкает пальцами и что-то хмыкает себе под нос. Неужели, все же гомофоб? — Кем вы приходетесь Ли Минхо? — Кан Юнде — так гласит на бейдже — складывает руки на груди, сворачивая папку в трубочку. Он ненавязчиво постукивает пальцами по ее поверхности, и Джисону все же приходится отлепить себя от двери. — Меня зовут Хан Джисон. Я парень Минхо, в этом есть проблема? — Джисон вскидывает бровь, заводя руки за спину. Если их диалог будет строиться только на личной жизни, то он готов прямо сейчас развернуться на пятках. Но Юнде хмыкает. — Я бы хотел поговорить с его родственниками. — У него их нет. Я самый близкий его человек, говорите со мной. Удивительно, что о вашем пациенте еще не поступили такие банальные сведения. — Я вынимал из него пулю, а не разбирался в бумагах. К этому мы ещё вернёмся, но не сегодня, — мужчина делает шаг к Джисону, распрямляя папку вновь, и открывает ее на одной из страниц. — У меня не очень хорошие новости. Насчёт его левой ноги. — Да, он сказал, что у него болит бедро, — Джисон хмурится, когда Юнде протяжно молчит. Это тоже нервирует. — Видите ли. Пуля попала в живот, в подвздошную область. Очень повезло, что она не задела никакие жизненно важные органы, можно сказать: отделались лёгким испугом. И все же, она задела нерв, — Юнде вкладывает лист с какими-то рисунками Джисону в руки и ведёт простым карандашом, показывая наглядно, что произошло. — Скорее всего вам это ни о чем не говорит, но я поясню. Бедренный нерв формируется из ветвей поясничного сплетения. Так как пуля прилетела не ровно в центр живота, а в бок, она задела поясничный отдел тоже, тем самым коснувшись этого нерва. А он тянется непосредственно к бедру, через малый таз. — Он не сможет наступать на эту ногу? — Джисон поднимает глаза с листа, теряя к нему интерес. Ему эти картинки и правда ничего не говорят, но слова врача звучат довольно обречённо. — Сможет, конечно. Будут проблемы с разгибанием колена в первое время. Возможно, это пройдет само, возможно нет. Пока он здесь, мы проведем все нужные обследования и назначим курс реабилитации. Но боль будет, как бы мы не пытались восстановить. Верхняя часть бедра может тянуть, колоть, неметь. И в принципе, он начнет хромать, возможно потребуется дополнительная опора, — Юнде проговаривает слова спокойно и монотонно. Это его работа: не показывать никаких эмоций. Джисон кивает, перебирая пальцы сплетённых ладоней сзади. — Я вас услышал, — Хан кивает, отводя взгляд в сторону. Он не хочет сейчас видеть врача, поэтому поворачивается специально слепым глазом. На щеке чувствуется ожог от чужого изучающего взгляда. — Я хочу перевести его в платную палату. Где будет просторнее и не так холодно. Возможно? — За ваши деньги — все, что угодно, — Юнде хмыкает, кивая Джисону в знак прощания. И удаляется. Но кивать и кланяться, наверное, должен был Джисон. Все же этот мужчина, пусть и со своим мелким высокомерием, которое граничит с человеческой усталостью, спас жизнь его любимому человеку. Надо будет его отблагодарить. Джисон снова неуверенно касается холодной ручки двери. Что ж. Минхо жив. Сердце Джисона бьётся. Но в грудине всё ещё бьётся тревога. Джисон не уберег Минхо. Проводки на сердце утробно затрещали.

***

Весенний ветер покалывал кончики пальцев, путался в пушистых, слегка уже отросших волосах. Мальчик думал, что их бы не мешало отстричь. В лучших мыслях он мечтал их перекрасить. Может в более черный оттенок? Или совсем в блонд? Но, сидя на прохладном асфальте на крыльце дома, он пытался соскрести с прядей прилипшую грязь, отряхнуть со школьной формы пыль и не жалостливо шипеть при каждом касании ран на локтях и рассеченной скуле. Минхо ужасно от этого устал. Он пнул камешек, нежно улыбаясь пробегающей мимо кошке. В их доме не было животных. Наверное, никогда и не будет. Минхо двенадцать, и все, о чем он мечтает поскорее повзрослеть. Чтобы уехать. Чтобы забрать мать и Минсока из этого ужасного места. Пусть Тэгу любит. Но только не свой дом. В спину прилетел короткий смешок: — Мы точно близнецы? — Минсок закинул руки в карманы тёмно-синей ветровки и в несколько шагов спустился со ступенек крыльца. Да, почти идентично похожи. За исключением ужасного характера одного. — Отвали, — прошипел Минхо, выдернув из своих волос комок грязи. — Постоять за себя даже не можешь. Как девочка. Минхо пробежал по Минсоку взглядом. Его ещё не сформировавшиеся черты лица были до глупости смешны. Они с Минхо всё же одинаковые и грозностью не блещут. И если Минсок с отвратным характером не притягивает всяких хулиганов в школе, являясь таким самим, то Минхо как раз наоборот. Драться он не умел. Но отчаянно пытался. — Чего молчишь, девочка? — Минсок щурился от солнца и медленно подходил ближе. Минхо хотел бы что-то возразить, хотя бы на неуместное оскорбление, которое оскорблением сложно было назвать, но за его подбородок больно вцепились. Минхо смог только зашипеть. — И чё ты тут сидишь, когда это всё надо смыть. Или тебе нравится носить этот позор на теле? — Если ты пытаешься помочь, то у тебя это отвратительно выходит. Минсок хмыкнул, отпустив подбородок брата. Он всё ещё сидел на корточках, но теперь отвернувшись в сторону маленьких посаженных мамой клумб. Минхо продолжал расчёсывать пальцами волосы, когда Минсок снова на него посмотрел. Схватил за руку, пробежав взглядом по костяшкам, снова себе что-то заурчал под нос и глянул на Минхо. — Кто тебя отмудохал? — Не важно, — Минхо скривился, когда на рану на локте больно надавили пальцем, из-за чего эта фраза исказилась, стала более жалостивой. — Придурок. Нравится, когда тебя бьют? Так может на мое место встанешь, когда придет отец? Минхо захныкал, когда локоть больно вывернули. Он не до конца понимал, что от него хочет услышать Минсок. О том как его позорно окружили пять человек из школы, крича что-то про плохого брата и его ангельскую копию? Или как Минхо приложили лицом к стенке? Или как… — Насчёт отца… — Минхо попытался вырвать локоть из хватки, но Минсок после этих слов только сильнее сдавил его. Под пальцами забегали мышцы. — Завались, братик, если не хочешь, чтобы я тебе разукрасил вторую щеку. Но Минсок никогда его не бил. Не в полную силу. Не так, чтобы было больно. Минхо убеждал себя, что он это заслужил. Минсоку доставалось всегда больше и больнее. Отцовский ремень с большой острой бляхой выглядел опаснее кулака Минсока. Но ни отца, ни его никогда невозможно было остановить. Они были слишком похожи. — Мама попросила сходить ей за лекарствами. Тебя не было дома, она попросила меня. Вот, — Минхо дотянулся до второй руки Минсока, вложив туда пару смятых купюр и на всякий случай кредитку. — Я напишу тебе список, принеси ближе к тому времени, когда отец ложится спать. — Мне не нужны твои… Минхо закатил глаза, все же вывернувшись из хватки брата. — Не захочешь — оставишь деньги до вечера на кухонном столике. Я схожу. Минхо махнул рукой, все же болезненно зашипев от щелкнувшего колена, и прошуршал в дом. Денег вечером на столике не оказалось. Отец правда много кричал. Потом кричал ещё громче, увидев побитого Минхо. Но никого не бил. А Минхо эти ребята после больше не трогали. Или сам Минхо стал тенью. Или у ребят появилась другая жертва. Думать, что к этому приложил руку Минсок, было пусть и приятно, но больно. Минхо всегда мечтал о хороших с ним отношениях. Жаль, что через год эти мечты развеялись маминым пеплом по городу. Из воспоминаний Минхо выдернула шуршащая с боку медсестра. Она что-то шепчет себе под нос, суетясь возле кровати и собирая капельницу. Минхо отворачивается к окну, в которое смотрит уже неделю. Джисон попотел, переведя парня в палату получше. Тут теплее, чаще заходит медперсонал, пусть Минхо это слегка раздражает, а ещё окно больше, и можно видеть не только белые макушки костлявых деревьев, но и края высоток, летающих под тяжёлыми тучами птиц, а вечером морозный закат. Снег так и не растаял. Минхо вбирает побольше воздуха в лёгкие, когда медсестра начинает отдаляться от кровати. — Думаю, это была последняя капельница. Уже готовы к выписке? — девушка смыкает слегка пухлые пальцы на талии, одергивая поднявшийся халат. — Да, уже хочу уйти отсюда. Медсестра понимающе мычит, выкатывая капельницу к двери, там она останавливается, окидывая Минхо беглым взглядом. — Совсем забыла, — она мило морщит лоб, похлопывая себя по карманам, — там к вам пришли. Парень. Спросил, может ли войти, я сказала, что узнаю у вас. Минхо хмурится. Это не Джисон, потому что Джисон разрешения не спрашивает и заходит даже тогда, когда над Минхо воркует врач или медсестра. Джисон должен сегодня прийти ближе к вечеру. На небо только недавно перекатилось солнце. Минхо подтягивает руками больную ногу, усаживаясь удобнее на кровати, и кивает медсестре в знак согласия. Она хмыкает, открывая дверь. Минхо прикрывает глаза, теребя пальцами край теплого пледа. Стоило спросить, как выглядит этот парень, но эта мысль не успевает сильно обосноваться в мозгу, потому что ручка тихо опускается, а коридор приносит в палату тихий гул работников. Но после снова становится тихо. Минхо всё ещё лежит с прикрытыми глазами, только теперь нервно, не теребя края пледа, а вслушиваясь в шуршание пакета и короткие тихие шажки. В правую щеку прилетает смешок: — Теперь ещё больше убеждаюсь, что на близнецов мы не похожи, — Минсок выдыхает на конце, когда Минхо приоткрывает глаза. Стул скрепит по плитке. Минсок принес с собой запах дорогих сигарет без фильтра и наступивший февраль. — Да, ошибка природы, — хмыкает Минхо, зачесывая немного грязные волосы назад. С лица спал отек, но кожа все ещё выглядит болезненно. — Я принес тебе апельсины, — Минсок с тихим стуком ставит их на тумбу. Фрукты перекатываются в пакете, слегка свисая с края поверхности. — У меня на них аллергия, — морщится Минхо. — Я знаю. На стены прилипает давящая тишина. Минсок окидывает взглядом брата, но не может до конца понять причиненного ущерба из-за одеял и пледа. Он слышал что-то про ноги. Минхо же не останется инвалидом? Снег начинает идти с новой силой. Слышно тихое стучание его по оконной раме. Засыпает не дай бог, окно потом будет тяжело оторвать и впустить прохладный воздух. Минсок дёргает стул, вставая с него. Он медленно обходит кровать, оказываясь у другой ее стороны. Минхо закусывает губу, чтобы полностью не повернуться к брату. Он сейчас вообще напряжен, потому что не знает, чего ждать. Палец поглаживает кнопку вызова медперсонала, находящуюся под кроватью. Как же Минхо слаб. — Я не выстрелил бы. В тебя бы точно нет. А когда это произошло по твоей же глупости, мне стало больно. Мы связаны, — Минсок хмыкает, потирая ладонью заднюю часть шеи. Минхо теперь смотрит на него в упор, следя за движением губ. — Скажи, ты чувствовал мою боль, когда умерла мама? Минхо выдыхает через нос, стараясь успокоить свое бешено колотящееся сердце. Оно оставляет болезненные синяки на внутренней стороне горла. Гематомы, формирующиеся в противный ком боли. — Я хотел вырвать себе сердце, когда слышал, как ты плачешь. Но из нас двоих, ты сильнее ощутил потерю. Она всегда была на твоей стороне. — Ты меня оправдываешь? — Минсок дёргает бровью, закидывая руки в карманы кожаной куртки, и перебирает там всякий мусор. — Нет, я тебя понимаю. Но я не хочу тебя больше видеть. Я виноват в смерти матери, ты виноват в попавшей в меня пуле, — Минхо стискивает губы, укладывая голову на подушку. Сейчас бы слиться с этой кроватью и никогда больше не появляться на этом свете. — Мы квиты. Если ты хотел, чтобы я умер, у тебя есть шанс. Минхо убирает пальцы с красной кнопки, укладывая их на живот. Умирать ему не хочется, но он специально давит на Минсока. Тот не за этим пришел. — Завались, Минхо, — Минсок стискивает руки в кулаки, карманы куртки со скрипом натягиваются. Но парень быстро себя успокаивает, доставая маленькую коробочку оттуда. — Я ещё раз повторю. Я не хотел стрелять, — он чеканит каждое слово и на последнем припечатывает коробочку в руки Минхо. — Что… Но Минсок быстро выходит из палаты, оставляя после себя подтаявший снег и мамину шкатулку. Маленькая слеза обжигает щеку Минхо, когда он прокручивает замочек. Пластинка начинает трещать, издавая скрипящий звук. Починил отвратно, но починил. А кто починит их двоих? Минхо глядит на апельсины, которые закрыли собой плитки мятного шоколада. И Минхо улыбается. У него теперь все будет хорошо. Даже если цена этому — нога.

***

Минсок тихо прикрывает дверь, опускаясь на кожаное кресло в коридоре. Штаны противно скрипят по этой обивке, а пальцы слабо подрагивают. Парень вплетает их в волосы, чтобы не чувствовать предательскую дрожь, и с болью оттягивает пряди. Он ещё в больнице не все дела закончил. Кое-как переведя дыхание, он поднимается со стула и шлепает в сторону выхода из отделения. Перед глазами поездом проносятся картинки из болезненного выражения лица Минхо, когда тот морщился и подтягивал свое тело выше. Минсок точно помнит, что пуля попала в живот. Он много раз видел ранения, и никогда они так долго не заживали. В груди скребётся что-то непонятное. Но Минсок знает одно: ему здесь не рады. Да и он сам себе здесь уже не рад. Парень сворачивает в другой коридор. Там плещется долгая тишина. Там редко проходит персонал, а чаще люди. Какая-то женщина поднимает на Минсока заплаканный взгляд. По ее щекам противно размазалась тушь, а губы припухли от долгого терзания. Минсок сжимает руки в кулаки, останавливаясь перед белой дверью. Он склоняет голову, всматриваясь в цифру три, и тихо приоткрывает дверь. В отличие от палаты Минхо здесь холодно. Под потолком на пыльной лампочке повисла смерть. Минсок подходит ближе к кровати, отодвигает стул от нее, не желая присаживаться и задерживаться здесь надолго. Лицо Ёнбока спрятано под кислородной маской, а исхудавшие руки и тело оплетены проводами приборов. В стены впиталось их пищание и тихие вздохи посетителей. Но к Ёнбоку мало, кто ходит. У Ёнбока почти никого и нет. Минсок укладывает свою прохладную руку на чужую ладонь. И та обжигает ее холодом. Казалось бы, не Ёнбок пришел из зимы. Минсок закусывает губу, слегка прожевывая ее. — Придурки, — он одергивает ладонь, касаясь взглядом умиротворенного лица Ёнбока. — Не должно было всё так кончиться, мой мальчик. Минсок проводит невесомо большим пальцем по не закрытому участку маской на лице Ёнбока. Ёнбок Минсоку нравился. По-настоящему нравился. Он был прелестен в разговоре и в постели, позволял делать всё, что Минсоку взбредёт в голову. Ёнбок был такой же отбитый, как и он, и этим они друг друга дополняли. Редко, когда они давали друг другу ласку, но когда Минсок проваливался в сон, он ощущал на своих щеках аккуратные пальцы Ёнбока и теплые поцелуи. Заботился. А Минсок прицепил к нему смерть. Ёнбок начал лезть туда, куда не надо. Первоначально Минсок планировал попользоваться Ёнбоком и бросить. Систему парня было обойти сложно, но возможно, и получив нужную информацию о поставках компании «СВ», Минсок планировал избавиться от мешающей ему душе. Потому что Ёнбок начал медленно просачиваться своими пальцами в сердце. Не получилось. Ёнбок тоже хорошо играл на две стороны. Поэтому, когда Минсок понял, что Ёнбок начал копать под него, нашел ребят, которые были не против отмудохать кого-то. Но он не думал, что это доведет Ёнбока до комы. Ему нужно было оторвать бы от себя этот балласт. Но от мысли, что Ёнбок умрет из-за него, в груди всё сжимается. Минсок выдыхает и трёт запястье пальцами. Он отцепляет от него тонкий браслет и оставляет его на деревянной поверхности тумбы. — Что это? — Минскок вскидывает бровь, когда разнеженный после оргазма Ёнбок, тянется к его запястью. У парня искусаны губы, на ключицах — расцветающие синяки от укусов и поцелуев, а на губах — тонкая улыбка. Минсок заворожено глядит на блестящие веснушки и чувствует на своем запястье холод. Голос Ёнбока звенит в ушах вместе с его разными побрякушками. — Браслет, придурок, — парень укладывается на прикрытые одеялом бедра Минсока головой, и забирает в плен своих пальцев его запястье. — Просто вещь. Не понравится — выкинь. Ёнбок закусывает губу, прикрывая глаза. А после ощущает на веках аккуратные поцелуи. Минсок перекладывает парня на подушки, нависая над ним сверху, а после закидывает его тонкие ноги на плечи. Член проскальзывает в разработанную дырочку быстро, заставляя Ёнбока застонать. — Не выкину. Ёнбок улыбается, подставляя под болезненные поцелуи шею. А в голове только голос Минсока. И тянущее чувство предательства на сердце. Минсок встряхивает головой, убирая пальцы с блестящего украшения. Он в последний раз цепляется взглядом за Ёнбока и оставляет на его лбу смазанный поцелуй. Едва ли нежный, потому что такой неумелый. — Я его не заслужил, — Минсок отстраняется, укрывая Ёнбока сильнее одеялом, — не прощай меня, Ёнбок, если проснешься. И последнее, что слышит эта комната: — Если проснешься…

***

Джисон врывается в палату слегка запыхано, но уверено. Минхо вздергивает бровь, не отрывая взгляда от ребристых букв в книге, перелистывает страницу и слышит очередной хлопок двери. Сегодня день выписки. Хан Джисон пляшет на ушах Минхо и медсестер с восьми утра, как только его пропустили за порог больницы. Стрелки часов плавно стекают по стене и перекручиваются к обеду. Минхо думается, что вся эта суматоха не нужна. В его ногу совсем недавно вкололи обезболивающие, от этого щиплет язык и слизистую, глаза закрываются непроизвольно и всё, что парень может делать — топить эти чувства в Агате Кристи. Минхо выдыхает, стараясь удержаться на сюжете, а не на собственных мыслях. Домой. Он как-то быстро начал называть квартиру Джисона домом. Наверное, его дом — не квартира, а слишком заботящийся о нем парень. Дверь снова хлопает, и над ухом раздается шуршание пакета. — На улице холодно, так что стоит переодеться, — Джисон усаживается на стул, переводя дыхание. Он цепляется за ладонь Минхо, которая покоится на простыне, и слегка сжимает. Пальцы околели. Минхо напряжен. — Ты как будто не рад. Если хочешь поехать к себе домой, то пусть будет так. Я не хочу, чтобы… — Нет, — Минхо захлопывает книгу, корешок на ней слегка треснул от того, как Минхо отчаянно цеплялся за буквы, выворачивая листы. Он переводит взгляд на Джисона, усаживаясь на кровати поудобнее. — Просто… я волнуюсь. — Почему? — Джисон откладывает пакет себе под ноги, полностью разворачиваясь лицом к Минхо. — Я не хочу доставлять тебе проблем и забот. Я до туалета еле как ковыляю. А каждый раз пить обезболивающие — гиблое дело. У тебя работа и… — Работа, которая чуть тебя не убила. Нет, Минхо, я не хочу этого слышать, — Джисон поддевает вторую ладонь, согревая их горячим дыханием. Целует костяшки, а после сплетает в крепкий замо́к, возводя его между ними. — Не думай об этом, прошу. Я хочу о тебе позаботиться. Ты восстановишься и сможешь снова делать всё самостоятельно. Для этого нужно время. Поверь, одному гораздо тяжелее. Джисон наклоняется ближе, нависая над Минхо стеной из кирпичной кладки, что не так толкни — развалится. Но он целует медленно и мягко, едва касаясь губ и сразу прикасаясь ко лбу Минхо своим. Грудью чувствуется пульсация другого сердца. Минхо выдыхает, словно замедляя его бушующий ритм, а после поджимает губы и много раз кивает. Джисон отстраняется, мажет напоследок губами по щеке, а после опускается на стул: — Держи, — парень передает Минхо теплый свитер крупной вязки, а сам сгибается ещё ниже, чтобы было удобнее помочь переодеть низ. — Сможешь привстать, когда я стяну штаны? — Да, — Минхо выдыхает, просовывая голову через горло свитера. Волосы устремляются к мигающим лампочкам, а щеки краснеют от трения одежды о кожу. Джисон улыбается, подцепляя край больничных штанов, и тянет их вниз, помогая Минхо другой рукой привстать. Минхо упирается лбом в плечо парня и ощущает тепло. Джисон в ответ на это проводит по его бёдрам шершавыми и тёплыми ладонями, вызывая слабую дрожь. Минхо давно не ощущал таких прямых контактов с парнем, когда кончики пальцев слегка покалывают, а ресницы дрожат, как последний осенний лист на дереве. Но Минхо стискивает зубы, вцепляясь одной ладонью в простынь. Джисон поднимает голову, выуживая из пакета теплые штаны. Он вскидывает бровь, замечая на лице Минхо растерянность. — Я не чувствую твоих прикосновений к этой ноге, — Минхо проводит собственной рукой по дрожащему бедру. Наверное, если бы не обезболивающие, он бы что-то почувствовал. Боль. Но боль лучше, чем ничего. Словно тебя и не касаются. Джисон поджимает губы, присаживаясь на корточки. Он продевает каждую стопу в штанину и слегка тянет вверх, останавливаясь возле колен. Время, должно быть, полностью стекло со стены, потому что для Минхо оно в этот момент остановилось, когда Джисон опустился губами на мягкую поверхность бедер. Здоровая нога покалывала от влажных поцелуев, больная — ничего не ощущала. Только сквозняк из щелей окна и обжигающее дыхание Джисона. Минхо не заметил, как Джисон слегка его приподнял, натянув штаны полностью. — Всё будет хорошо, я все ещё слишком сильно люблю твои бедра, — Джисон оставляет влажный след в уголке губ, а после начинает складывать всякие безделушки в рюкзак, которые успели скопиться за долгие две недели, прибывания Минхо в больнице. Стены палаты вдоволь напитались долгими разговорами, быстрыми и влажными поцелуями, они наслушались за эти две недели песен Битлз и временами современного рока, который приносил Джисон на каком-то потрёпанной плеере. На вопрос Минхо почему плеер, а не телефон, Джисон жал плечами, высовывал язык и что-то хмуро выщелкивал на кнопках. Он просто хотел поднять Минхо настроение всякими глупостями, и у него это отлично получалось. Поэтому Джисон, скидывая эти безделушки в рюкзак, слабо улыбается и понимает, что никогда не был таким расслабленным с кем-то. Детства у него так такового не было, с суровостью отца могли сравниться только учителя, которые не позволяли лишний раз поправить очки на переносице. Да и Джисон не славился популярностью в классе, а также среди сверстников. Он был закрытым, пусть и мечтал всегда иметь кого-то рядом. А Минхо, так вышло, против глупостей не был. Даже если это какой-то старый, кряхтящий плеер. Джисон оглядывает комнату, что-то себе бурчит под нос и напоследок склоняется над тумбочкой, дёргая ее за ручку. На пол валится пакет заплесневелых апельсинов. Минхо вжимает голову в плечи, когда слышит очередное шуршание пакета, и лезет пальцами под подушку, хватаясь за маленькую шкатулку. О приходе Минсока он Джисону так и не рассказал. Зря, наверное. Время резво зашевелилось по палате. — У тебя же аллергия, — Джисон морщится, но скидывает липкие фрукты в другой пакет. — Кто тебе это принес? Минхо молчит, прожевывает губу, а после открывает ладошку, на которой начинает вращаться пластинка. — Не ругайся только, — парень оглаживает края шкатулки большим пальцем. Джисон запрокидывает голову к потолку, постукивая носком ботинка по плитке пола. В голове гудит сирена, красным цветом выступающая на щеках. Минхо напрягается, когда Джисон подходит ближе и поднимает его голову за подбородок. — Как у него хватило наглости прийти после всего? — Джисон нежно оглаживает нижнюю губу Минхо большим пальцем. Голос и тон говора никак не соприкасаются с действиями. Губа тут же перестает терзаться зубами и беспорядочными мыслями. — И с чего ты решил, что я буду тебя ругать? Минхо выдыхает, когда чувствует, как Джисон усаживается рядом. Парень укладывает свою голову на широкое плечо и сплетает пальцы с чужими. Венки пульсируют, кожа зудит от теплых касаний. — Просто, я должен, наверное, был его сразу прогнать. Я боялся, что ты рассердишься и что-то с ним сделаешь, если узнаешь. Он в своей манере принес то, что я бы в жизни не съел, оставил шкатулку и ушел, — Минхо поднимает голову, щекотя отросшими волосами подбородок и щеки Джисона. Он глядит на парня своими большими и уставшими глазами, проводя языком по нижней губе. Нервничает. — Он больше не вернётся, я в этом уверен. — Ты все же не решился давать показания против него? — Джисон проговаривает это и хмурится, поглаживая большим пальцем тыльную сторону ладони Минхо. К нему в конце первой недели пришли из полиции, долго о чем-то говорили, но Минхо ничего не рассказал. Джисон — тоже. Если и давать показания, то одинаковые. Тем не менее, у Джисона все время что-то скребло в горле и сердце, ночи продолжали быть бессонными, а кошмары становились все реалистичнее. Он иногда терялся в пространстве, все ещё помня маслянистое дуло пистолета и теплую кровь на своих руках. — Нет… я хочу все это забыть. Джисон коротко кивает, приглаживая непослушные волосы Минхо ладонью, и спрыгивает с кровати. Бахилы шелестят по полу, пока Джисон собирает все вещи до кучи, а потом становится, сложив руки по бокам, напротив Минхо. Тот выглядит задумчиво и поникше. Джисон понимает, что последующими действиями сделает только хуже, но им обоим нужно будет с этим смириться и потерпеть. Дверь в очередной раз хлопает, оставляя после себя остаточный привкус крепкого кофе и горьковатого запаха цветов. Минхо слабо улыбается, понимая, что Джисон за все это время гель для душа так и не сменил. Парень поглаживает больничную простынь, что-то вырисовывает длинным пальцем по складкам и остервенело пытается пошевелить ногой. То ли из-за обезболивающих, то ли из-за усердных стараний Минхо, нога шевелится, пусть слабой болью отдает в живот. На нем остался лишь маленький рубец шрама. В сердце дыра чуть побольше. Оттуда до сих пор хлещет что-то вязкое и липкое. Вся меланхоличность Минхо улетучивается, когда дверь открывается, а на пороге слышится шум колес. — Нет… — Да. — Джисон, пожалуйста… — Минхо хнычет, запрокидывая голову к потолку. Хочется слезть с кровати и затопать ногами в знак протеста, но он и этого элементарно сделать не сможет. Джисон подкатывает инвалидную коляску ближе к кровати. Она смотрит на Минхо чудовищным нечто. Если монстр, живущий под кроватью существует, то он выглядит примерно так: со скрипящими колесами вместо лап, и широкой пастью в виде кожаной седушки. —Детка, твою прекрасную ножку нельзя сейчас чем-либо нагружать, — Джисон совсем слабо улыбается, вставая напротив Минхо и укладывая ладони на его плечи. Ему тоже противна перспектива видеть Минхо в этом кресле. Он каждый этаж, который они будут проезжать на лифте, будет чувствовать вину. И ее не высечь извинениями и временем. Её вколотили в сердце дулом пистолета и противоречивым чувством любви. — Я не инвалид. Минхо хмурится, отводя руки в сторону. Он кое-как соскакивает на одной ноге с кровати и падает в кресло. Этот кусок железяки неудобный и противно холодит задницу. Минхо стискивает пальцы на кожаной ручке сильнее, чтобы не застонать в голос. Это вынужденная мера. Грёбаный шестой этаж. Джисон оставляет смазанный поцелуй на его щеке и хватается руками за металлические ручки на кресле. Минхо опускает голову, перехватывая все пакеты. — Ты умница, Хо-я. Мы скоро будем дома. Джисон вытаскивает их обоих с палаты, пробегая по пустому коридору. Он что-то загнанно бубнит в затылок Минхо, эта какая-то очередная глупость в виде: «мы быстрее Молнии Маккуин», и Минхо от этого искренне улыбается. Хан Джисон прекрасный парень. Даже если на его плечах восседает тьма.

***

Февраль липнет к стенам дома дождями. Он плавно перекатывает дни к своей середине, цепляется редкими лучами солнца за костлявые ветки деревьев и радует слабыми морозами, из-за чего по прогнозу то и дело трещат о гололедице. Новости цветными картинками плывут по светлой стене, впиваясь в уши всякой дрянью. Минхо на этот бубнеж лишь цыкает, хватает пульт и кликает по кнопкам, останавливаясь на какой-то крутящейся уже неизвестно который час дораме. На сковородке шкварчат овощи, ложка тонет в кипящей кастрюле с макаронами. Минхо прищуривается, пробуя соус на вкус, а после скидывает лапшу в сковородку, накрывая крышкой. Банально? Возможно. Им с Джисоном нравится. Минхо шаркает к стулу. Левая нога ужасно ноет, в коленной чашечке то и дело что-то пощелкивает да потрескивает. Тем не менее, все намного лучше, чем предполагали врачи, Джисон и сам Минхо. Он вполне спокойно передвигается по дому, выдерживает часовые прогулки, но недалеко от дома, и наконец-то с таким размахом во времени парень взялся вплотную за готовку. Джисон приходит поздно. Он с Чаном организует поставки в Италию, которые начнутся уже в марте. И Минхо волнуется. Джисон почти не спит. Часто, просыпаясь ночью, Минхо чувствует холод с другой стороны кровати. Он тихо шелестит пушистыми носками по тёплому полу и находит Джисона курящим на балконе. Парень стал курить неприлично много. Минхо терзает себя, слыша как Джисон ворочается во сне и видя как после, он просыпается в холодном поту. Но они оба молчат. Джисон от незнания, что именно говорить. Минхо от страха услышать что-то ужасное. Временами кажется, что уход нужен был не за Минхо, а за Джисоном. И это видят поголовно все, кроме самого Джисона. Замочную скважину режет ключ. Минхо вылетает из своих мыслей так же быстро, как в них и залетел. Он выключает плиту, оставляя еду настояться под крышкой, досыпает только чуть-чуть сухого чеснока и с гордостью улыбается. Он плетется в сторону коридора, ловя Джисона на повороте к ванной комнате. — Привет, — Минхо целует в прохладные губы, оплетая руками шею. Джисон что-то ворчит ему в макушку. Наверное, что-то из привычного: «тебе стоило посидеть», но быстро затихает, подхватывая Минхо под бедра. Тот сдавленно шипит в шею Джисона, а после, когда быстрая и колкая боль отступает, целует за ушком. — Привет. Они соприкасаются носами, быстро целуются, и Джисон, неся в одной руке пакет с продуктами, а другой поддерживая Минхо под ягодицы, плетется на вкусно пахнущую кухню. Иногда Джисон ловит себя на мысли, что живёт с Минхо всю свою жизнь, потому что как жил до этого парня, он помнит смутно. Он не помнит ел ли за последние годы свежую, горячую еду; спал не на полу, в кресле или на какой-то первой попавшейся твердой поверхности, а на кровати; целовал ли он кого-то так же аккуратно, долго и со всем теплом своего сердца. Навряд ли. В интернете пишут, что этот букетно-цветочный период длится недолго, но увлекательно. Джисон вот только не понял, когда именно он начался: когда он должен был Минхо устранить или когда в Минхо попала пуля. Их отношения сложно назвать нормальными. Но они стараются сделать всё, чтобы чувствовать себя в них хорошо. Джисон усаживает Минхо на стол, напоследок проводя ладонью по мягким бёдрам, а потом отдает пакет парню в руки. Все же, направляется в ванную комнату, чтобы смыть с себя пыль, грязь и усталость. Хотя Джисон не помнит, когда в последний раз чувствовала себя нормально. Он долго всматривается в свое отражение. Слепой глаз поблескивает в резком, белом свете. И отражение плавится и плывет, чем дольше Джисон в него всматривается. Оно словно глядит в ответ — этот облик Джисона. У него режет глаза от недосыпа, на щеках слабая щетина, удивительно, что Минхо ещё не начал ничего ему об этом говорить. Джисон, окуная лицо в прохладную воду, обещает себе побриться и поспать. Так он обещает своему отражению уже третий день. Ни черта не выходит. Джисон выходит из ванны, замечая, что Минхо уже успел переместиться в зал. Оттуда тянется сладкий запах специй и бубнеж телевизора. Минхо усаживается на пол, двигает на круглом низком столике тарелки. И вся эта картина вызывает в сердце Джисона тепло и уют. И липкое ощущение недосыпа исчезает, когда он усаживается позади Минхо, ведя дорожку поцелуев по шее. — Ты колючий, — Минхо морщится, слегка оттягивая Джисона за волосы. Всё же сказал. — Я уберу это завтра, — Джисон усаживается рядом, жестикулирует, показывая на свое лицо. — Самому не сильно нравится. — Мне все равно, просто… это на тебя не похоже, — Минхо притягивает ему палочки и щелкает своими. Джисон делает тише звук на телевизоре и начинает выводит на красном соусе от макарон узоры. Аппетита нет. Хочется лечь и заснуть, но это тоже не выйдет. Там, во сне, сплошной холод, вечная зима и бег. Джисон так и не смог поймать того, за кем так отчаянно гонится. — Если не хочешь, не ешь, — Минхо прожёвывает пищу, поглядывая на Джисона, который ушел в свои мысли. Это напрягает. Хочется помочь, но Минхо не знает чем, потому что Джисон ничего ему не говорит. Джисон все же наклоняется, засовывая палочки с макаронами за щеку. Минхо готовит вкусно, и отсутствие аппетита — сплошной грех. — Очень вкусно, я просто устал, — Джисон кивает, подзывая Минхо к себе. Тот двигается ближе, мажет виском по хлопковому материалу водолазки на Джисоне. Она облепляет его подкаченную грудь и мышцы, и Минхо остаётся только на это облизываться. Они оба впиваются взглядом в дораму. Видят ее впервые, смотря откуда-то с середины, ничего не понимая, но заглушая тишину. Джисон прерывает всю эту какофонию первым. — Как ты смотришь на то, чтобы завести животное? Минхо медленно моргает, сначала чуть не кивая по инерции, соглашаясь. А после удивлённо отрывает себя от тела Джисона, разворачиваясь к нему полностью корпусом. — Животное? Джисон прожёвывает макароны, вытирая губы салфеткой. Он устало откидывается на примостившийся сзади диван. Смятая салфетка медленно разглаживается в его ладони, но на ней все равно остаются нервности. Примерно так он сейчас себя и ощущает. Грязной, мятой салфеткой. — Я очень долго думал над этим. Все помню того котенка, которого ты показал мне в приюте. И не могу отделаться от мысли, что он останется там. У него нет глаза, и он, как я понял, не сильно тактильный и игривый. Таких, как правило, редко кто забирает, — Джисон задумчиво отводит взгляд к окну, обнимая себя. Минхо только кивает, укладывая пушистую макушку снова на плечо Джисона. Его белые волосы порядком отрасли и потеряли свой блестящий цвет. Они теперь шелестят как листья сожженными концами и переливаются в жёлтом пятне света грязно-коричневым оттенком. Минхо подцепляет пальцы Джисона собственными и сплетается в них. — Это ответственность. Джисон переводит взгляд на Минхо, мажет глазами по губам, а после убирает спавшую на глаза челку. Минхо сам как котенок, подставляется под теплую ладонь и жмётся ближе. — Ты же мне поможешь? — Джисон вздергивает бровь, целуя Минхо прямо в нос. Тот морщится, понимая, что вопрос был риторическим. — Хочешь завести ребенка? Не рано ли? — М… думаю в самый раз, нам нужна стабильность, — Джисон хмыкает, подцепляя подбородок Минхо большим пальцем. У них обоих тактильный голод, потому и жмутся друг к другу при любом возможном случае. Спустя неделю после выписки из больницы Минхо начал к Джисону липнуть. Пока они смотрели фильм, готовили, или Джисон что-то задумчиво выстукивал на клавиатуре ноутбука. Минхо было себя некуда деть, поэтому он представлял голову под теплые ладони при любом возможном случае, тянулся хвостиком то до кухни, то до ванной, а потом нападал из-за угла и валил Джисона или на кровать, или на узкий диван. Джисон же отнекивался, сетуя на травмированную ногу Минхо. Секс не должен причинять боль. Минхо вздыхал, но от Джисона не отлипал, крал долгие поцелуи и биение сердца. — Хорошо, только он уже довольно подросший котёнок. Я позвоню Сынмину, но тебе придется поехать одному. Справишься? — Минхо ведёт ладонью по груди Джисона, останавливаясь на его быстро колотящемся сердце. Поехать. Одному. Без Минхо. Немыслимо. — Думаю, мои ноги справятся и дойдут до ветеринарной клиники, — Джисон отводит взгляд в сторону, но чувствует хватку на своей шее. — Она при выезде из города, слишком долго. — Тогда поехали со мной, — Джисон вскидывает бровь. Минхо смотрит прямо на его губы, не срывается, а медленно ведёт взглядом, запечатлевая что-то в памяти. — Ты справишься. Джисон опускает голову. Не справится. Он сейчас слишком слаб, чтобы эмоционально перегружаться, а скорость и машина — это комбо из всех его табу. Джисон упирается лбом в сгиб шеи Минхо, вбирая в себя аромат специй. Нос щиплет. Джисону хочется списать всё на приправы, а не на слабость. Он чувствует лёгкое поглаживание по волосам. — Я тебе позвоню и буду с тобой говорить всю поездку. М? Как на это смотришь? — Джисон угукает куда-то в ворот свитера. Его глаза предательски слипаются, а руки расслабляются, падая Минхо на бедра. — Джисон? Минхо отстраняет парня от себя, но тот только этим пользуется, сворачиваясь в его ногах калачиком. Джисон снова обнимает себя за плечи, равномерно посапывая. Сон поглотил его быстро и неожиданно. Минхо полностью выключает телевизор и приглушает свет на включенном торшере. Он укрывает Джисона вязаным пледом, который всё это время лежал на диване, и хватает его недоеденную порцию. Минхо в последнее время очень голодный: так, наверное, сказалось не очень хорошее питание в больнице. Джисон что-то бубнит под нос, укладываясь снова поудобнее. Минхо остаётся только запустить руку в его вьющиеся волосы и оставить смазанный поцелуй на щеке. У Джисон всё ещё осталась эта отвратительная привычка засыпать везде, только не на кровати. — Сам как ребенок… Минхо шепчет себе это под нос, но дарит оставшееся в нем самом тепло. Если Джисон поспит, то Минхо будет рад. Если Джисону поможет новый житель — Минхо поможет Джисону. А пока февраль медленно поедает слякоть с улиц и время, которое слишком быстро клонится к весне.

***

Джисон не выдерживает на полпути, и такси выплёвывает его в километре от клиники. Минхо, как и обещал, говорил. Проснулся специально вместе с Джисоном, который скорее всего и не спал, а после долго рассказывал сюжет какой-то дорамы, которую он увидел в телевизоре за готовкой. Джисон сопел в трубку, теребил ручку переноски, поглядывал то и дело на спидометр и прикусывал язык каждый раз, когда водитель шел на обгон. В общем-то, страдал, пусть с мелодичным голосом в ушах и выпитым утром успокоительным. Водитель с радостью остановился возле какой-то старой остановки. Ему явно не прельщала эта напряженная тишина, прерываемая редкими вопросами Джисона, которые даже не всегда всовывались в контекст того, о чём рассказывал Минхо. Как парень будет добираться от клиники домой, он не представляет. Но всё, что его сейчас волнует — лёгкая переноска в руках и горячее сердце в груди. О Риме Джисон ловил себя на мысли, если не каждый день, то неделю. Всякий раз, когда его взгляд цеплялся за зеркало в ванной, а губы пекли от поцелуев Минхо. Потому что их второе (первое) свидание запечатлелось именно таким: с милосердным сердцем Минхо и вкусом его бальзама для губ. Джисон останавливается перед клиникой. На ней блестит красная кошачья лапка и острой улыбкой встречает табличка «открыто». Джисон дёргает ручку двери, покидая холодный и мерзкий февраль. Его лицо тут же обдает теплом кондиционера, в нос впивается запах хлорки, а руки мелко подрагивают то ли от езды на такси, то ли от ответственности, которую он совсем скоро на себя возьмёт. Потому что животное — тоже живое. А Джисон больше похож на ходячий труп. Он медленно шагает вперёд по коридору, пока не цепляется краем здорового глаза за стойку регистрации. За ней сидит девушка, возможно, чуть старше Джисона и о чем-то лепечет по телефону. Он сглатывает, направляясь прямо к ней. На ее белом халате отчётливо видны две вещи: большая красная брошь в виде розы и выструганные буквы ее имени. Суджин, значит. Суджин что-то быстро щебечет в трубку, а после кидает телефон куда-то на стол, пробегая по Джисону взглядом. Она хватается глазами за его переноску и широко улыбается: — Доброе утро, я могу вам помочь? — она говорит это тихо, но эхо впитывается в стены белого и пустого коридора. Конечно, можете. Джисон скидывает переноску под ноги, сглаживая руки в замок на деревянной поверхности стойки. — Я бы хотел приютить котика, определенного. — Вы уже здесь были? Как вас зовут? — Можно и так сказать. Хан Джисон. Девушка удивлённо вскидывает бровь, начиная что-то перелистывать у себя в руках. Видимо, в этой клинике или нет смен, или Суджин работает каждый день, помня посетителей в лицо. Навряд ли Джисон может сказать, что он здесь был месяцев пять назад на свидании. Поэтому он только опускает голову, сглаживая вьющиеся волосы на затылке. Девушка всё ещё что-то задумчиво листает, как Джисон понял, в тетрадке, а после снова впивается своими ореховыми большими глазами в парня. Тот куксится от этого: ему все ещё некомфортно, когда на него так долго смотрят. Джисон, чтобы не мучить себя и такси, и заботой о том, как на него будут реагировать люди, нацепил линзы. Но черный взгляд, буквально кричащий о своей пустоте, явно не внушает доверия. — Что-то не могу понять… С другой стороны скрипит дверь, прерывая речь Суджин. Джисон разворачивается корпусом к вошедшему мужчине. Ему не нужно искать бейджик, чтобы понять, кто перед ним. Мужчина сам подходит к Джисону, опираясь локтем на стойку регистрации и закрывая тетрадь девушки одной рукой. Та слишком очевидно покрывается румянцем, кивает мужчине в знак приветствия и усаживается за свое место, начиная что-то щёлкать мышкой от компьютера. — Хан Джисон, я так понимаю? — Джисон кивает, пожимая выставленную руку. — Ким Сынмин, приятно познакомиться. Пройдёмте. Сынмин не ждёт от Джисона согласия, а разворачивается на пятках и толкает плечом дверь, из которой до этого вышел. Мужчина выше Джисона, и Джисон бы сказал, что статнее. Он держит свой шаг размеренно, шлепая сменной обувью по плиточному полу. На его щеках поблескивает в свете белых ламп цепочка от очков, она слегка позвякивает, но Сынмину явно этим не мешает. Он отворяет ещё одну дверь, довольно знакомую для Джисона, и под ноги сразу липнут комки шерсти. — Как дела у Минхо? — Сынмин проходит в глубь теплого помещения, снимая очки и потирая переносицу. Мужчина выглядит устало, но улыбается вполне уверенно, заставляя это делать и Джисона. — Лучше, чем неделю назад, а то и две. Хромает, причем сильно, — Джисон поджимает губы, опускаясь на корточки и подхватывая маленький комочек шерсти. Котенок что-то мяукает, вырываясь из прохладных, напитанных зимой рук, и Джисон не решается его дальше мучить. — Передайте ему от меня привет и скажите, что здесь есть коты, которые за ним очень скучают, — Сынмин улыбается, проводя пальцем по деревянному столику, а после отталкивается от него, хватая с полки какой-то журнал. — Значит, хотите кого-то приютить. Как бы это дико не звучало, но у меня есть каталог, назовем это так, с характеристикой каждого кота, которого вы видите. Джисон хватает толстую папку, присаживаясь на мягкий диванчик. К нему тут же липнут несколько пушистиков, словно понимая, что их могут забрать в тепло нового дома. Но Джисон только сжимает блестящую поверхность папки в руках и всматривается в каждый угол. Он не находит того, за кем пришел. От этого чуть-чуть колит в грудине. Сынмин вздергивает бровь, но молчит. Он перманентно всегда смотрит в глаза людям, поэтому очень тяжело понять, чего именно ждёт и хочет Джисон. У него вместо глаз — две черные ямы. — Я могу узнать об одном котёнке? Хотя он, наверное, уже не котёнок — Джисон полностью откладывает папку, и окружившие его коты начинают ее обнюхивать. Сынмин только вздергивает подбородок, мол, продолжай. И Джисону требуется ещё несколько секунд, чтобы стянуть с себя липкую неловкость. Пальцы всё ещё покалывает от поступившего в организм после поездки адреналина, а сковывающий страх, что нужного ему кота уже забрали или с ним что-то случилось, никак не помогает. — Рим, его звали Рим. Так его называл Минхо. У него ещё один глаз не видел… Сынмин опускает голову, надувная щеки и постукивая тонким пальцем по локтю. Джисон наблюдает за этим, ловя себя на мысли, что если бы не ветеринарное дело, Сынмину с такими пальцы в пианисты. Но это только мысли, которые хоть как-то успокаивают Джисона, не позволяя зациклиться на наступающей на пятки тревоге. — Он сейчас в камере, видите ли… — Сынмин подходит к Джисону ближе, забирая с поверхности дивана папку. — Он немного нелюдимый. С животными сложнее, чем с людьми в этом плане. Им невозможно подобрать психолога, который проработает их травмы. Для этого нужно время и теплые руки человека рядом, который покажет, что эти руки способны творить не только зло, — Сынмин присаживается напротив Джисона. На белый халат мужчины запрыгивает такое же белое нечто, утыкаясь ему мокрым носом в ладонь. «Руки, способные творить не только зло»… Джисон прокручивает эти слова в образовавшейся тишине. Но его руки омыты кровью. Значит, порочны? А порок — это зло? — Все коты здесь искалеченные. Кто-то в большей, кто-то в меньшей степени. В каталоге есть те, кого просто подобрали и принесли на время, мы будем искать им более подходящий приют. Рим... он всегда прячется, дерётся с другими котами, хотя слаб. С ним тяжело. — Всем нужно давать шанс, разве нет? — Джисон сипит — это от вставшего в горле кома. Теперь он точно не оставит этого кота здесь, которому, из слов Сынмина, уготовано судьбой умереть в одиночестве. — Самое ужасное для меня, когда животных сначала берут, а потом возвращают, потому что не могут справиться, — Сынмин склоняет чуть голову, облизывая губы и пытаясь всмотреться Джисону в глаза. Но он видит только тонкий рубец на щеке и бегающий взгляд, который не может зафиксироваться на чем-то одном из-за такого давления. Сынмин видит, что у Джисона к этому коту личные счеты. Сынмин не только животных хорошо чувствует, но и людей. А Джисон понимает, что его в наглую сейчас испытывают и проверяют. — Я могу на него посмотреть? Сынмин поднимается с кресла, словно он ждал этого вопроса, и кивает, прося идти за ним. У Джисона покалывают пальцы от воспоминаний. Только сейчас все ощущения не такие лёгкие и мягкие как с Минхо. Джисон сжимает свою ладонь, поздно понимая, что в ней нет родной и теплой. Ему сейчас этого очень не хватает. Поэтому он только покрепче перехватывает переноску и плетется вслед за Сынмином. Дверь с щелчком открывается, а помещение встречает слабым мраком. Сынмин щелкает включателем, лампочки на потолке начинают потрескивать, пробуждаясь, а вместе с ними и жители маленьких боксов-камер. Джисон сглатывает, проходя ближе и сам подбирая с полки маску. Сынмин хмыкает, натягивая свою, которая все время болталась на подбородке. Джисон мечется по коробкам, цепляется за блеклые глаза-бусины каждого кота. Откуда-то слышен сдавленный стон и мяуканье. Наверное, у Джисона никогда так сильно не сжималось сердце. Даже, когда под его руками бешено бился чей-то пульс от сдавленный шеи. Джисон останавливается спустя пару шаг, визуально вспоминая где в прошлый раз была камера Рима, и опускается на корточки. Он улыбается, когда замечает черный комок шерсти. Можно различить только ушки, которые на концах блестят белым цветом. Джисон плюхается на задницу, скрещивая ноги в позе лотоса, и бьёт тихонько костяшками по стеклу. Сынмин присаживается на корточки рядом, щёлкая замком на прозрачном боксе. Дверца только слабо приоткрывается, а Рим от этого жмется ближе к стенке в другом конце. — Говорю же, нелюдимый, — Сынмин отбивает какой-то ритм на поверхности, от чего подросший, но все ещё худой котенок вытягивает нос из своих лап, и впивается блеклым глазом прямо в Джисона. Джисон от этого только улыбается, но Рим тут же прячется снова в свою крепость из лап и хвоста. — С ним будет очень тяжело, я даже не уверен, что он пойдет в переноску и к вам на руки. Джисон поджимает губы, запрокидывая голову вверх. Глаза щиплет от яркого света ламп. Щиплет, щиплет, щиплет, а Джисон стонет от несправедливости и уродстве людей. Душевном, конечно. Потому что Джисон сколько бы не вглядывался в свое отражение, не мог не скривиться в отвращении. Отражение. Джисон цепляется за это слово, фокусируя свой взгляд на блестящей поверхности стекла камеры. Он поворачивает голову к Сынмину, который все пытается достучаться до кота. — У вас есть спирт? Мужчина удивлённо поворачивает голову в сторону Джисона, а на его лице отражаются все эмоции. Джисон, готов поклясться, что видит, как Сынмин перебирает какие-то мысли в своей черепной коробке, привыкший ко всему выкладывать логическую цепочку. Но с Джисоном так не получается, поэтому он просто кивает и двигается в сторону шкафчиков. Джисон открывает дверцу камеры медленно, запуская в нее чуть больше воздуха и света. Рим поджимает хвост, когда видит руку, что тянется к нему. Забитый. Испуганный. Джисон, уверен, что и озлобленный раз дерётся. Сынмин появляется возле Джисона быстро, отдавая маленький бутылек со спиртом. Джисон щелкает крышкой и кривится от ненавистного ему запаха. Он смачивает пальцы, касаясь ими сначала щеки, а потом запрокидывая голову, достает линзу сначала из здорового глаза, а после из слепого, больного. Такого же изувеченного как и у Рима. Только Джисон сам нарвался на боль. Возможно, животные не имеют разума. Возможно, у них нет никакого сознания. Но Джисон вымученно тянется к коту, слегка касаясь его прохладной шерсти. Тот долго не думая, вцепляется лапой ему в тыльную сторону ладони, оставляя глубокую царапину. Сынмин дёргается, когда видит кровь и то, что Рим не спешит отцеплять когти от кожи. Джисон останавливает мужчину быстрым движением руки, продвигая травмированную ладонь дальше и чувствуя сильное жжение от раны. Рим сдавленно мяукает, впиваясь когтями только сильнее. Интересно, Джисон тоже сделал Минхо когда-то так больно? Наверное, он вцепился сразу в сердце. — Тише… — Джисон шепчет, поглаживая кончиками пальцев шёрстку на грудке у котёнка. Сынмин напряженно следит за каждым его действием, но чаще поглядывает на слепой глаз Джисона, тяжело вздыхая. Сейчас он понимает, что этот парень этого кота точно не оставит, если они найдут общий язык. — У тебя красивое имя, Рим. Джисон чувствует как лапка кота расслабляется на его ладони, а когти пусть и не выходят из-под кожи, но значительно ослабевают в нажиме. Джисон продолжает поглаживать Рима во всех возможных местах, чувствуя слабую вибрацию — естественная реакция котов на ласку. А борьба — на боль. Рим поднимает голову, слегка склоняя ее набок. Он, наверное, замечает их с Джисоном сходство, потому начинает обнюхивать пальцы. Кот не идёт ближе, не предпринимает никаких действий для сближения, но лапу отпускает. У Джисона по ладони тянется тонкая струйка крови. Сынмин протягивает ему салфетку, но Джисон снова сует ладонь в камеру, не встречая уже никакого сопротивления. Рим сам жмётся к нему носом, но всё ещё не телом, обнюхивает, изучает. Сынмин перекатывается с ноги на ногу, оставляя салфетку на столе сзади. — Я вас оставлю, — мужчина засовывает руки в карманы белого халата и плетется в сторону двери. Возможно, Джисон и правда выйдет сегодня отсюда с Римом. Сынмин на это очень надеется, потому что этому коту тогда уготовлено вечное одиночество. Джисон слегка расслабляется, когда слышит щелчок двери. А после усаживается дальше, забирая себя от камеры. Им обоим нужно пространство и время. — Люди — ублюдки, Рим. И я не могу ничего с этим сделать, — Джисон всё же подбирает со стола салфетку, напитывая ее спиртом и прикладывая к ране. — Но я не причиню тебе боли. Никогда. У меня есть очень хороший парень, и если ты будешь бояться меня, то Минхо точно должен тебе понравиться. Тем более, ты скорее всего с ним знаком. Но я не уйду без тебя отсюда, придется и мне тогда такую камеру ставить. Я тоже поломанный. Но каждый достоин любви, верно? Джисону, конечно, никто не отвечает. Но его сердце болезненно сжимается от собственных слов, которые впитываются в стены этой комнаты. Она за много лет существования клиники уже пропиталась болью и страданиями животных. Джисон не хочет, чтобы Рим здесь умер и остался. Одиночество — это особый вид болезни. От нее умирают быстро, медленно и тихо. Словно тебя не существовало. Джисон вздрагивает, когда слышит шуршание, а после напрягается, когда из-за стеклянной стенки показывается нос и усы. Рим выходит медленно, хромая, а после валится на половине пути возле носков ботинок Джисона. Парень не уверен, что он может сейчас что-то сделать, он даёт Риму ещё некоторое время, и тот правда встаёт, снова ковыляя до парня. Кот совсем ослабший, потому снова валится но уже в сами ноги, ощущая впервые за столько времени человеческое тепло. Наверное, он никогда его не чувствовал: только теплые руки врача, который делал больно, но во благо. И все же больно. Джисон ему впервые показал, что такое приятно. Парень тянется осторожно пальцами к коту, тот их обнюхивает и тычется мордочкой. Его нос сухой, не влажный, это заставляет Джисона напрячься. Он уже более уверенно поглаживает кота по телу, а после почесывает за ушком, и тот доверчиво прикрывает глаза. Когда Джисон попытался его взять на руки он начал брыкаться и шипеть. Снова укусил за уже израненную ладонь, оставил пару царапин, а потом почувствовал худым телом биение человеческого сердца. От Джисона исходило тепло. От Рима начало исходить доверие. — Вот так, мой смелый мальчик, — Джисон нашептывает ему всякие слова поддержки. Животные тоже в ней нуждаются. Они тоже чувствуют и ощущают. Джисон медленно отрывает кота от груди, пытаясь переложить его в переноску, но тот шипит и жмётся снова к груди парня, выискивая там биение сердца. — Ох… это будет тяжело. Джисон медленно встаёт с холодного пола прикрывая дверцу камеры. Он оставляет переноску в этой комнате, двигается по белому коридору, ощущая посапывание на шее. Рим устало жмётся к тёплому телу. И Джисон чувствует от него слабую дрожь. В коте все ещё живёт страх. Сынмин отрывается от перелистывания журнала как-то слишком резко, словно это не он врач, а человек, который вот-вот должен приютить животное. Он пытается не удивляться, когда видит прижатого Рима к груди Джисона, но все равно слегка прокашливается, кивая в сторону какой-то другой двери. — Он не хочет в переноску, я оставил ее в той комнате. Заберу, наверное, в какой-то день, — Джисон шепчет это, вызывая у Сынмина теплую улыбку. — Я вас оформлю, Джисон, — Сынмин усаживается за стол, доставая чистый бланк, — и спасибо вам. Думаю, Риму будет с вами очень хорошо. Джисон устало улыбается, поглаживая сопящего кота под подбородком. И Джисон ловит себя на мысли, что тревожные мысли испаряются с каждым доверчивым движением Рима на его груди. Ещё непонятно кто кого приручил. Наверное, Минхо Джисона. И от этой мысли у Джисона все сжимается. Он отдал кусочек сердца теперь новой жизни. Сынмин шуршит ручкой. А Джисон чувствами. До дома он доползает все же на своих двоих, но с живым сердцем в руках.

***

Минхо выползает из мрака комнаты лениво, слегка подтягиваясь и прихрамывая, шаркает на кухню. Джисон не звонил с момента прибытия в ветеринарную клинику, и Минхо под чистую отрубился на мягкой и теплой кровати. Дисплей на телефоне загорается словно тоже нехотя, показывая что время близится к вечеру. Минхо задушено стонет, не понимая почему Джисон не разбудил его. Он же пришел домой? Лёгкая тревога покалывает кончики пальцев, когда Минхо пробуждается сильнее и уже полностью разлепляет глаза. Из-за плотных, темных штор в гостиной мрак, только тусклая полоска света пересекает помещение вдоль: по стене, на диван и прямо к голым ступням Миннхо. Парень зевает, а после глупо застревает в проёме комнаты, не решаясь сделать шаг дальше. Джисон спит. Снова на полу, подпирая боком диван и удерживая мизинцем крафтовый пакет, из которого выпала голубая тарелочка, наверное, для кота и пару шоколадок, скорее всего, для Минхо. И Минхо от это только чувствует предательское жжение на щеках, пока не замечает рядом с Джисоном сопящий комок шерсти. Рим подрос. Он значительно вытянулся, и его черная шерсть стала более длинной и объемной. Но он просвечивается. Ребра перекатываются под кожей, когда он меняет позу во сне. Теперь он высунул голову из лап, и Минхо может рассмотреть его белесые кончики ушей. Парень, недолго думая, подходит ко всем спящим. Минхо невесомо проводит по запястью Джисона, проверяя пульс: обычно он у него во сне учащенный. Тем не менее, сейчас Джисон спит спокойно, подперев головой диван и удерживая себя от падения полностью на пол одной лишь силой веры. Минхо усаживается напротив парня, отодвигает в сторону пакет, а после замечает на себе пристальный взгляд. Рим склоняет голову чуть вбок, поджимая к голове уши. Минхо улыбается, а после, совсем не думая, тянет к нему руку и получает лапой по ладони. Изо рта Минхо вырывается что-то на подобие шипения, перемешанного со стоном, пока на руке расцветает красная полоска и тонкие вкрапления из крови. Рим тоже не остаётся в стороне, отодвигаясь от Джисона и поджимая хвост. Минхо хотел было снова потянуть ладонь — не от отчаяние, конечно, а от своего любительского интереса, — но ее перехватили и мягко сжали. — Не стоит, — голос Джисона издает какие-то хриплые звуки, едва внятные, из-за чего ему приходится прокашляться. Он притягивает Минхо за раненую ладонь ближе к себе и поглядывает на встревоженного кота. — Не наругаешь его? — Минхо шутливо вздергивает бровь вверх, а после снова шипит, когда чувствует на тонкой полоске шершавый палец. Джисон поднимает другую руку вверх, показывая Минхо красные и более глубокие полосы на тыльной стороне ладони. — Он сначала должен защититься, чтобы потом начать доверять. Минхо хватает Джисона за холодные руки, согревая их своими. Он хмыкает, оставляя смазанный поцелуй в уголке его рта. Это описание очень похоже на Джисона. Ощетиненный зверь, за которым прячется любвеобильный котёнок. Джисон подносит кончики пальцев к Риму, останавливаясь в нескольких сантиметрах от него: даёт выбор. Кот вполне может убежать и спрятаться в какой-то щели, прижаться к углу и шипеть, его никто не будет трогать. Но он только вытягивает шею и тычется сухим носиком в пальцы Джисона. Минхо тихо выдыхает, ерзая на полу. — С ним будет тяжело. — Но возможно, — Джисон поворачивает к нему голову, убирая ладонь от Рима и касаясь теперь ею же ладони Минхо. Он аккуратно сплетает их изрезанные новым жителем руки, а после подносит этот крепкий замочек к Риму, давая на рассмотрение. — Ну же, малыш, это Минхо — мой человек. Минхо глупо моргает и смотрит не на заинтересованного в этом всём кота, а на спокойного и слегка уставшего Джисона. У него красные глаза, капилляры полопались в некоторых местах. Он тихо тянет слоги и слова, слегка заторможенно делая каждое действие. Но его быстро бьющееся сердце наполнено теплом, которое он оставляет по углам комнаты, на теле Минхо, в его руках и сердце. Минхо отрывает свой взгляд, когда чувствует на пальцах горячее дыхание. Рим аккуратно обнюхивает его ладонь, и Джисон выпускает ее из своей, оставляя Минхо один на один с котом. Тот тушуется, но придвигает носик ближе, касается им кончиков чужих и неизвестных пальцев, а потом аккуратно облизывает. Стало быть, узнал. Минхо, когда чаще захаживал в клинику к Сынмину, часто ворковал над Римом. Приводил его то в чувства, то наоборот, давал успокаивающее. Над этим котёнком не постеснялись поиздеваться. Может, это цена его счастья? Страдания. Минхо сглатывает, чувствуя на своем больном бедре горячую ладонь Джисона. Он аккуратно его поглаживает, а после начинает слегка разминать. В этом весь этот парень. Самому больно и тяжело, а заботится о других. Даёт дом и приют тем, кто нуждается, даже сам не имея тепла и заботы. В этой квартире до переезда Минхо было ужасно холодно. Как в замке какой-то снежной королевы. Сейчас на стены наслоился уют, тепло и долгие звуки поцелуев. Минхо — дом Джисона. Джисон — дом Минхо. Наверное, в этом есть смысл. За короткое время приобрести то, что будешь бояться потерять. — У него нос сухой, — Минхо хмурится, когда Рим отстраняется от него и сворачивается уже спокойно клубочком чуть поодаль от них. — Сынмин прописал лекарства, я уже их купил, но без понятия, как ему их давать, — Джисон упирается спиной о подножие дивана, притягивая Минхо ближе. Тот прерывает все действия и просто усаживается на бедра Джисона, вытягивая больную ногу, а бедром другой сжимая его талию. — Я разберусь, доверишь мне это? — Минхо поглаживает щеку Джисона. Побрился. Но кожа ужасно сухая, что едва ли не шелушится от касаний. — Если он тебе будет доверять, — Джисон кивает на свернутого в пушистый ком кота, а после снова отдает свой взгляд Минхо. — Я доверю тебе всё. И целует. Мажет губами по центру губ, слегка оттягивает зубами нижнюю. Минхо расслабляется в его руках, запускает ладонь в отросшие волосы Джисона, сжимая вьющиеся пряди у основания. Ловит сдавленный стон и приоткрывает рот, давая языку Джисона проскользнуть дальше внутрь. Грешно это всё, неправильно сидеть вот так на чужих бедрах, ёрзать ягодицами по паху Джисона и не получать ничего в ответ. Минхо хнычет парню в губы, оттягивая большим пальцем нижнюю и спускаясь влажной дорожкой поцелуев к шее. Джисон откидывает голову на диван, поглядывая на уснувшего неподалеку Рима: устал, Джисон бы тоже снова вырубился и уснул на сто часов, но проснуться когда-то все же придется. Минхо кусает его за кадык, и Джисон издает низкий стон, чувствах жар в паху. Он готов поклясться, что у Минхо точно такой же, но страх причинить парню боль его сковывает, и он отстраняет Минхо от себя. — Хочу, Джисон, — Минхо сдерживает себя, чтобы снова не прицепиться губами к медовой коже Джисона, там уже расцветает пятно где-то сбоку шеи. — Малыш, пожалуйста… — Малыш? — Джисон вздергивает бровь вверх, очерчивая контур острой скулы Минхо большим пальцем. Минхо весь выточенный из мрамора. Как не бояться его разбить? Невозможно. — Тебе не нравится? — Минхо смущённо ёрзает на бедрах Джисона, усаживаясь удобнее и удерживая руки все ещё на его шее. Джисон оставляет липкий поцелуй на его крылышке носа. — Нравится, мне все нравится, что связано с тобой, — Джисон снова целует. Совсем не горячо и не пошло, так забавляясь, оставляя влажные следы на веках, лбу, щеках, на скуле, под скулой. Минхо теряется в этом беспорядке, откидывает голову назад, давая больший простор губам Джисона, и тот также невесомо выцеловывает шею. Рисует на ней какие-то узоры, не оставляя ни одного следа. Минхо снова хнычет, снова тянет Джисона за волосы, отрывая от себя. — Ты играешься со мной. — Нет, я люблю тебя, — Джисон отрывается от тела Минхо, дарит свой взгляд, даже если один глаза предательски ничего перед собой не видит. Джисон бы отдал всё, чтобы увидеть Минхо полностью, во всей красе, сразу разглядеть все стороны, не мучаться каждый раз, не видя его с боку, улавливая только всё на слух. Это его цена счастья — не увидеть его в полной мере. Но он всегда может испытать. — Я тебя тоже, Джисон. Они оба знают, что Минхо мог этого не говорить. Но сердце Джисона предательски больно начинает биться, отколупывая грудную кость по частям. Там колет, жжется, болит. Там взрывчатое вещество, которое в любой момент подорвется. Минхо соприкасается своим лбом с Джисоном. Они обжигают щеки друг друга горячим дыханием. Это не пылкое возбуждение, это не быстрые чувства и ощущения, а что-то долгое, вязкое, теплое. Схожее на дымящуюся кружку какао холодной зимой с горкой маршмеллоу сверху. Минхо снова целует Джисона, но уже не так резко. Пусть ему все ещё хочется. Всего, что Джисон готов дать. Ему от беспорядочных эмоций, лезут в голову мысли ещё беспорядочнее, хотя казалось бы, куда? Минхо от этого краснеет, прикрывая глаза. Но это, конечно, не остаётся не замеченным. — Минхо? — Джисон склоняет голову набок, пытаясь рассмотреть спрятанное лицо Минхо под опустившейся челкой. Все же парню шел белый цвет. Но его родной, темный, тоже красиво подчеркивает его блеклую кожу. — Просто… это странно, — Минхо поднимает взгляд, пробегается глазами по спокойному лицу Джисона. Он знает, что может ничего не говорить, оставить всё как есть, и на него не надавят. Но Минхо закусывает губу, а после более уверенно цепляется за шею Джисона. — Ты когда-то был снизу? Джисон дёргает бровью, сжимая ладони на бедрах Минхо. Краснеет, пусть едва заметно. Минхо это только распаляет. — В принимающей позиции? — Джисон проговаривает слова медленно, замечая только быстрый кивок Минхо. — Нет. Ты бы хотел, чтобы я?.. Минхо неуверенно поджимает губы, касаясь ими щеки Джисона. Они оба распаленные, но оба ничего сейчас с этим не сделают. — Просто я тоже никогда не был сверху. Мне этого не давали. — А ты просил? — Джисон продолжает поглаживать Минхо по ногам, словно его успокаивая. Но успокаивает он этим больше себя, пусть до конца этого не осознает. — Было пару раз. Но, не знаю, у меня, наверное, нет такого количества сексуальности, чтобы кого-то… — Глупости, — Джисон фыркает, наконец останавливая свои беспорядочно бегающие по родному телу ладони. Он притягивает Минхо за шею ближе к себе, останавливаясь от его губ на расстоянии нескольких сантиметров. — Если ты хочешь, мы попробуем. Секс — это не про определенные позиции Минхо. Не надо ставить себе ограничения, если ты хочешь что-то попробовать. Мы сделаем это вместе, ладно? — Ты готов пойти на это? — Я же сказал, детка, я тебе доверяю, — Джисон тянет губы в улыбке, оглаживая щеку Минхо большим пальцем. — Мне все с тобой понравится, будь только в себе уверен. Хорошо? Я не позволю тебе думать, что в наших отношениях есть эти навязанные непонятно кем границы. Ты хочешь меня, я хочу тебя. Этого достаточно. Минхо хочет опустить голову вниз, но ему этого сделать не дают, перехватывая за подбородок. Джисон дёргает бровью, ожидая ответа. Смущает. Изводит. Играет. Любит. — Спасибо, — Минхо не может подобрать более нужных слов, а потому просто целует. И потом снова целует. А потом целует, сплетаясь ладонями. Они совсем недолго сидят, запутанные в конечностях друг друга, похожие на какую-то многоножку с большим горячим сердцем. Рим как-то совсем жалобно мяукает сбоку, и Минхо поворачивает к нему голову. — Надо его покормить, он совсем худой, — Минхо слезает с бедер Джисона, подбирая пакет с пола. — И тебя тоже. Джисон вяло улыбается, удобнее упираясь спиной о диван. Он ужасно устал. — Разбудишь меня? — Джисон поднимает взгляд на Минхо, а после чувствует отпечаток его губ на лбу. Вот оно как. Зудит. — Конечно, ляг хотя бы на диван, пожалуйста. Джисон нехотя встаёт с пола, а после падает на подставленную подушку. Глаза закрываются быстро, а на лбу всё ещё пульсирует что-то. Сердце? Чувства? Спокойствие. Джисон проваливается в сон, пока на кухне шуршит пакет и Минхо. Что-то налаживается. Наверное, часть им не видимого счастья.

***

В каждом человеке есть такой маленький механизм, очень похожий на сердце и находящийся примерно там же — в груди, под третьим или четвертым… или, это совсем не важно, каким ребром. Механизм тикает, как маленькие карманные часики. Но в какой-то момент стрелка сбивается, и в человеке что-то замыкает. Минхо повторял себе: «проводок за проводком». Он аккуратно касался струн своего сердца, стараясь не думать о плохих мыслях, но стоило Джисону закрыть глаза или проснуться в холодном поту посреди ночи, механизм в теле Минхо постепенно рушился. Понадобилась ещё неделя до полного взрыва. Прямо тогда, когда на пятки наступил март, а Рим достаточно освоился в новом доме и с новыми людьми. Минхо не спалось. Он лежал на подушке и пытался досчитать сначала до ста, потом до двухсот, а потом ещё прибавил себе пятьдесят, чтобы наконец перевернуть согревшуюся под его головой подушку. Рим посапывал где-то в ногах. Он шел на поправку, медленно, но верно набирал в весе и увереннее давался для ласки. Джисон с ним часто засыпал. И Минхо это радовало. Но засыпал Джисон чаще всего не ночью и не на их с Минхо кровати. Его приходилось отлеплять от кухонного стола, набранной ванны, вода в которой успевала остыть; от пола или прямо из коридора, или прихожей. Минхо молчал, потому что не хотел давить. И в эту ночь в него что-то вгрызлось. Джисон странным чудом уснул быстро, подмяв под себя подушку и оставив горячий выдох у Минхо на щеке. Небо ясное. На середину перекатился огрызок луны. Минхо доходит до двухсот тридцать шести, когда его сердце пропускает удар от гортанного стона сбоку. Джисон перекатывается на спину, сжимая в ладонях простынь. Минхо ругается, Рим — тоже, сразу сбегает с кровати и забивается в угол приоткрытого шкафа. А Джисон мечется по смятой простыне и хватается руками за воздух. Минхо требуется секунд сорок, чтобы привести себя в порядок, включить светильник над их кроватью, слегка приглушив яркий свет, и ещё столько же секунд, чтобы дотронуться рукой до Джисона. Его кожа на шее липкая и влажная, по пальцам бьёт мелкая дрожь, а изо рта вырываются сгустки воздуха. Минхо пытается разлечить какие-то слова, но ничего не выходит. Он обеспокоенно нависает над Джисоном, укладывая ладони на его щеки и не зная, что со всем этим делать, аккуратно поглаживает по влажным вискам и скулам. Джисон уворачивается от прикосновений, и Минхо закусывает губу, чтобы не застонать от своей слабости перед чужим кошмаром. — Джисон, прошу, проснись, — Минхо дует на его лицо, надеясь, что это хоть как-то поможет. — Малыш, пожалуйста… Ресницы Джисона дрожат, когда Минхо слегка тормошит его же плечо, а после уже не стесняясь, тянет на себя. — Джисон? — Минхо чувствует крепкую и сильную хватку на своей шее. Джисон тупо смотрит в его глаза, но взгляд почти ничего не выражает, словно Джисон всё ещё не здесь, а где-то в своем кошмаре. Хватка на шее ослабевает, и на ее место приходит лёгкое поглаживание. Минхо сплетает аккуратно пальцы с Джисоном, тянет его за ладонь, поглаживает костяшки, а после снова обтирает свободной рукой его лицо. Джисон красный и запыхавшийся. Будто все это время бежал. Ладони ледяные. Минхо укутывает его пледом, а после поднимает обеспокоенный взгляд. — Здесь? — голос Минхо дрожит, но он старается взять себя в руки. Парень тянется за маленькой бутылкой воды со своей стороны кровати, но Джисон его останавливает. — Здесь… всё в порядке, я… — Джисон скидывает с себя плед, а после уклоняется в сторону, намереваясь встать с постели. — Я сейчас, Минхо… Но Минхо качает головой, сильнее стискивая пальцы на запястье парня. Механизм замедлился. И пошел обратный отсчёт. Он устал смотреть на разбитого Джисона. Он устал чувствовать собственную бесполезность. Минхо не может залезть к нему в голову. Минхо не может заставить его говорить. Но Минхо чувствует и любит, а Джисон обещал говорить. — Нет, не отпущу, пока ты не придёшь в себя. А ты не придёшь в себя даже утром, Джисон. Это ненормально, — Минхо качает головой, ощущая тяжесть в горле. Язык щиплет. В шкафу слышно шуршание. У Джисона напрягается челюсть. — Отпусти, Минхо, — Джисон пытается выдернуть свою руку из хватки, но его тело все ещё ватное после сна, а разум затуманен плохими мыслями. — Не отпущу, пожалуйста, хватит прятать от меня это. Я просыпаюсь ночью, а тебя нет. Когда я засыпаю или ухожу из дома, то по приходе нахожу тебя уснувшим на холодном полу или плитке ванной комнаты. Джисон, это ненормально. Пожалуйста… посмотри на меня, — Минхо касается теплой ладонью бледной щеки Джисона. Жёлтый свет светильника почти ничего не освещает, находясь сзади парня, и делая от этого ситуацию только более печальной. Джисон машет головой, стискивая другую ладонь на простыне. Хватка Минхо ослабла. Ему нет труда уйти. Бежать. Джисон всё время куда-то бежит. — Я засыпаю и вижу… — Джисон затихает, чувствуя жжение в уголках глаз. Перед глазами всё ещё чье-то тело, лежащее на асфальте. Но ни лица, ни очертаний фигуры не разобрать. Только постоянный холод. — Я даже не могу объяснить. Там холодно и мерзко. И я бегу и не могу догнать то… — Когда это началось? Джисон протяжно молчит, перебирая пальцы Минхо в своих руках. Он с ними играется, пересчитывает, оглаживает ногтевую пластину, замечает их мягкость и тепло. Делает всё, лишь бы не смотреть на прямую в глаза и не вспоминать картинки сна. — Когда ты попал в больницу. С тех пор я больше нормально не спал. Минхо опускает голову, удобнее усаживаясь напротив Джисона. Он обхватывает его лицо ладонями, и все ничтожные попытки парня избежать этого разговора рассыпаются пеплом на смятых простынях. Сердце колотится о ребра. Клокочет где-то в горле при виде блестящих глаз Минхо. — Я здесь, Джисон. Живой. — Покалеченный. — Это не самое худшее, что могло произойти. — Этого вообще не должно было произойти, если бы я не стоял в стороне… Минхо сильнее сжимает его щеки в своих руках, заставляя замолчать. «Если бы» — это говорят все люди, и если бы это как-то влияло на ситуации, которые уже не исправить, то мир стал, возможно, чуть светлее. Но это всего лишь два слова. Два пустых звука. — То произошло что-то бы другое. Ты не в ответе за это. Не важно, что ты тогда не сделал, важно то, что ты делаешь сейчас. Ты носишь меня на руках, буквально, Джисон. Первые недели ты меня купал и провожал до туалета, переживая, что я упаду. Ты готовил, пусть ненавидишь это. Ты ходил каждый день в магазин и приносил что-то сладкое, чтобы меня порадовать. Ты почти ночевал в больнице и делал всё возможное, чтобы я почувствовал себя лучше. И я счастлив. Ты не представляешь, как я счастлив. Если цена этого счастья — пуля, я бы принял ее на себя ещё раз. И все, что я прошу — выкинуть эту вину. И дать мне позаботиться о тебе тоже. Потому что ты мой человек, Джисон. А я твой. Минхо всё ещё держит ладони на щеках Джисона, их обжигает что-то горячее и мокрое. Джисон не моргает и не издаёт ни звука. Он просто замирает, вот так, сидя перед Минхо, а в его ладони смятая простынь, а в сердце катастрофа. Его грудина разрывается, но всё, что он может, это беззвучно пускать влагу по щекам. Обжигать родные руки. Минхо наклоняется ближе к Джисону, прислоняясь к лбом к его лбу. Он целует осторожно, мажет губами по губам, не встречая никакой отдачи. Минхо это не нужно. Джисону — тоже. Их сердца говорят за них, больно отбивая ритм по ребрам. — Давай уедем. К океану, ты говорил, что мы уедем к океану. Помнишь? В Австралию или в Бразилию, в Сальвадор. В Португалии весной хорошо, — Минхо всё ещё дышит Джисону прямо в губы, слегка касаясь при разговоре своими. А по щекам Джисона всё ещё бегут слезы. Он не может им противостоять. Он и не хочет. — Я тебя не заслуживаю, Минхо, — Джисон сипит, еле двигая губами. Это не то, что он должен был сказать Минхо. Но это единственное, что крутится в его голове с момента пробуждения. Джисон не достоин всего этого. Но Минхо здесь. И Минхо почему-то делится своим сердцем. — Возможно. Возможно, это всё не навсегда, помнишь? Наши чувства, — Минхо проглатывает ком в горле, сильнее стискивая переплетенную ладонь Джисона в своей. — Но я здесь, и ты здесь. И я хочу быть с тобой рядом. А ещё Рим наш общий кот, и ты так просто от меня не отделаешься, — Минхо укладывает ладонь на шею Джисона, поглаживая пульсирующую артерию. — Малыш, ты не должен заслуживать любовь — она нужна всем. Джисон наконец-то переводит взгляд на Минхо, он теперь более твердый и уверенный, заземленный. Парень начинает двигаться, обхватывая свободной ладонью правую щеку Минхо, ведёт по ней прохладным большим пальцем, пытаясь убедиться, что всё это реально. И целует. Минхо отвечает, медленно передвигая губами, скользя языком по языку. А Джисон всё ещё плачет. И от соли жжет губы. Всё это стекает на изрезанное сердце Джисона. Оно печет. И это показывает, что оно живёт. Большое живое и горячее сердце. — К океану? — Джисон задаёт вопрос тихо, боясь нарушить выстроенную в собственных мыслях тишину. — Хоть сейчас. И это недалеко от правды. Потому что они больше не уснули. Рим вышел из своего укрытия, медленно перебирая лапками. Он долго обнюхивал липкие щеки Джисона, оставляя на них невесомые прикосновения усов. А Минхо что-то рассказывал. Из детства. Про маму. Потом про байки. И всё, о чем мог думать Джисон, это то, что он не должен быть здесь, а — где-то там, в холоде, в вечной погоне за чем-то неизвестным. Но его сердце быстро бьётся от каждой улыбки на лице Минхо. От каждого его касания. И это должно что-то значить. Значит, к океану?

***

Лёгкий ветер путается во вьющихся прядях волос, заносит туда мелкие песчинки, играется, растворяется, успокаивает. Апрель клюет в щеки. А закатное солнце целует веки. Назаре прелестный городок, который путается в ребристых, похожих на толстые, не зажившие рубцы шрамов холмах и прячется у берега Атлантического океана. Его омывает спокойствие. И Джисона — тоже. Рим медленно вышагивает возле ног парня, оставляя на берегу следы лапок, которые тут же заметает песком. Джисон греет один из больших камней и постукивает по горлышку бутылки от пива. Он вбирает в себя побольше воздуха, стараясь навсегда запечатлеть это спокойствие. В Назаре они с Минхо уже неделю. Этот город дышит неспешной тишиной, позволяя запустить её в свои мысли. Джисон стал лучше спать. Возможно, так играет с ним собственное сознание, и через какое-то время всё вернётся в привычный ритм: в бессонные ночи, отключки на полу или в каких-то не очень удачных местах. Но сейчас всё спокойно. Риму тоже здесь нравится. Португалия — очень странный выбор. Минхо с Джисоном тыкали пальцем в небо, куда можно было побыстрее достать билеты, долететь в комфорте и снять домик на долгое время. Потому что они так и не определились с временными рамками. Время размылось среди угловатых домов, увитых плющом, и высоких утесов, с которых видно всё. Рим наконец-то перестает ходить кругами и усаживается рядом с ногой Джисона. Он укладывает свою голову на кроссовку парня и прикрывает глаза, тоже наслаждаясь солёной водой и лёгким бризом. Ветер поднимает волны, касаясь всплесками Джисоновых щек. Парень откидывается спиной на камень, делая глоток прохладного пива. Он всматривается вдаль, замечает как солнце на его глазах медленно катится к западу, скрываясь за горизонтом. И все же, Джисон всё ещё думает о Сеуле. О Чане. О Ёнбоке. В мыслях всё ещё их последняя встреча. Последняя. Джисон, надеется, что нет. — Я очень долго винил себя, но понял, что в этом нет смысла. Ни ты, ни я — мы не могли ничего сделать. Это же Ёнбок, — Чан уложил свою теплую ладонь Джисону на плечо и слегка его сжал. В знак поддержки, наверное. Но им обоим она была не нужна. Им обоим сейчас нужен был Ёнбок. Феликс. Парень, с остервенелым взглядом, беспризорник, которого бросали все и подобрали те, кто не был достоин любви. Джисон касался груди, надеясь почувствовать биение сердца. Бесполезно. — В последнее время я был с ним груб. Мы много ругались, часто из-за работы. Когда ты сказал, что он мог сливать информацию, я почему-то без раздумий в это поверил, — Джисон выдохнул, опустив руку с груди. Тяжело понимать свои ошибки и промахи, особенно тогда, когда они уже никому не нужны. Извинения. Или покаяние. — Но я его люблю. Знаешь, правда, люблю. — До Минхо ты не был таким плаксивым, Джи, — Чан проговорил это с едва заметной теплой улыбкой. Он вообще-то всегда криво улыбался, словно боясь показать, что в нем есть искренность. А в нем должен был быть только стержень, твердый стержень, который никто не смог бы переломать. А эти двое как-то переломали. Напрочь. Они — Джисон и Ёнбок. — Да пошел ты, — Джисон пнул его в бок, но прижался к его плечу только сильнее. — Не хочу его оставлять здесь. Мне страшно, что он не проснется. Чан только поджал губы, убирая ладонь с плеча Джисона. Он ещё раз окинул слабо дышащего Ёнбока взглядом: он бледный, костлявый, совсем не похожий на себя; его веснушки словно выцвели, они нуждались в солнце и тепле. Потому что Ёнбок, несмотря на всю свою беспорядочность, был солнечным. Да. Именно таким и был. Поцелованным солнцем. — Я тоже. Но это же Ёнбок, он всегда найдет выход. — Если захочет, — Джисон вздернул подбородок, уставившись на тусклую лампу. В этом тоже был весь Ёнбок. Но по большей части, Феликс. Он проснется. Если этого захочет. Джисон прикасается дрожащей ладонью к груди, сминая какую-то неприлично яркую для его стиля футболку. Сердце бешено колотится. Парень помнит этот диалог очень ярко, помнит как прощался с Чаном, получая свой заслуженный отпуск, и помнит, как в последний раз окинул Ёнбока взглядом. И не простил себя. Джисон и не простит. Наверное, в этом его проблема. — Ты напряжен, — ухо опаляет теплое дыхание. Минхо кряхтит, усаживаясь на острый камень, вытягивает больную ногу, легонько потирая бедро, и дёргает язычок на банке газировки. — Тебе вредно думать, Джисон. Джисон грустно поджимает губы, выпивая оставшуюся в бутылке жидкость. После он осторожно откладывает ее в сторону, чтобы она не скатилась с камня и не разбилась. Рим дёргает из-за шума ушами, но остаётся лежать на кроссовке, равномерно посапывая. Он совсем привык к этим двум людям. И, наверное, только к ним. Джисон дёргает губами в нервной усмешке, вспоминая сколько мороки было его перевезти. От работы парня был всего один плюс — у него от нее было много денег. Джисон разворачивается корпусом к Минхо, чтобы полноценно (в его понимании, конечно) видеть. Минхо снова покрасился: его пепельные волосы слегка розовеют, отражая лучи закатного солнца. Океан, Португалия, Назаре — это всё Минхо очень идёт. Он сразу становится на вид лёгким и непринужденным. Отдохнувшим. — Думаешь о них? — Минхо кивает на океан. Джисон качает на это головой. Нет, о Чане с Ёнбоком он, конечно, думает. Но сейчас мысли гложет другое. И он не знает, хорошо это или плохо. — Я наконец-то во сне догнал то, за чем всё время бежал, — Джисон подтягивает одну ногу к груди, укладывая на ней подбородок. Рим из-за этого просыпается, перебираясь ближе к своим людям, и снова прикрывает глаза. Джисон запускает в его отросшую черную шерстку ладонь, ощущая под ней тихую вибрацию. Минхо молчит, но тяжело сглатывает. Ждёт. — Это странно. Мне будто нужно было попрощаться с Сеулом, чтобы отпустить свои страхи. Я же в этом городе вырос. Связан. Привязан. Как собака на цепи. Минхо подсаживается ближе, укладывая теплую ладонь на ладонь Джисона. Сжимает. Оглаживает костяшки. Всеми действиями показывает, что рядом. Заботится. Любит. — И кого ты догнал? — Минхо шепчет, склоняя голову слегка набок. Джисон неуверенно пересекается с ним взглядом, проводит языком по сухим губам, и с выдохом проговаривает: — Себя. Минхо удивлённо моргает, но после улыбается. Вся их жизнь похожа на иронию. На паршиво написанный роман. Скорее всего, с плохой концовкой. Только в отличие от книги, их судьбу не предугадать. — Ты лежал на асфальте? — Минхо вспоминает какие-то мелкие подробности из рассказов Джисона. Они крохкие, неточные, потому что парень всегда говорил в бреду. — Я всегда видел перед собой силуэт. Лежащее на асфальте тело. Я бежал по холодному асфальту, в голые ступни впивался гравий. Я видел кровь на руках. Кровь вокруг силуэта. Мне это начало сниться после того, как в тебя выстрелили. Я думал, что это ты. Я не мог разобрать лица, словно полностью ослеп, — Джисон опускает голову. Минхо, чья ладонь все ещё покоилась на руке Джисона, сплетает с ним пальцы. Парень напряжен. Словно он снова не здесь, а в том сне. Минхо что-то ему шепчет, и это заземляет. Джисон переводит взгляд на океан, сильнее стискивая ладонь в родной ладони. — А сейчас добежал. И там лежало зеркало. А в этом зеркале было мое отражение. Не то, что я вижу каждое утро в ванной комнате. Не уродливое, — Джисон тычет пальцем в шрам, проводя по его контуру. Уже от этого он не зудит. Может, потому что каждый вечер Минхо его целует? — И я плакал. Я проснулся и тоже плакал. Ты спал. И не знаю... Я вышел на улицу, встал на песок и почувствовал себя свободным. Это странно, наверное, очень драматизировано. Но я сплю лучше. Минхо касается его подбородка, дёргает, чтобы Джисон наконец перевел на него взгляд. А потом оставляет липкий от бальзама для губ поцелуй в уголке рта. — Ты не уродлив, Джисон. Неважно, что ты видишь в зеркале, важно, что у тебя здесь, — Минхо касается следом его груди, оставляя там ладонь. Сердце бьёт по коже. Сердце у Джисона живое. — Обещай мне, что ты полюбишь себя так же, как я люблю тебя. Джисон дёргает уголком губ, поднося к своему рту их сплетенные пальцы. Он целует каждую костяшку на ладони Минхо, чувствуя как щеку оглаживает весенний ветер. — Не буду обещать, вдруг ты меня разлюбишь, а мое завышенное эго так и останется со мной. Я же совсем тогда буду одинок, — Джисон шутливо вскидывает бровь вверх, а после чувствует лёгкий удар в плечо. — Дурак, — Минхо надувает губы, выпутывая свои пальцы из ладони Джисона. Он уже хочет подняться, как его дёргают за кисть. — Я хочу тебе сделать подарок, не уходи, — Джисон тянет его снова на камень, и Минхо не рассчитывая силы, падает. В теплые объятия. Джисон улыбается, целуя его в нос, а после достает небольшую коробочку из кармана шортов. Минхо округляет глаза, отстраняясь от груди парня, а потом нервно запускает пятерню в свои волосы. — Ты же не?.. Джисон смеётся, щёлкая замочком на коробочке, а после сужает глаза, презрительно поглядывая на Минхо. — Боишься, что я сделаю тебе предложение, и ты навсегда станешь моим? — Даже не рассматриваешь вариант отказа? — Минхо скептически поднимает подбородок, а после расслабляется, когда видит открывшуюся коробочку. В ней два тонких минималистичных браслета. Они сплетенные из кожаных шнурков темно-коричневого цвета, а на тонком серебристом колечке висит по одному крылу: чёрное и белое. — Крылья — символ свободы. Я, если честно, их увидел в антикварной лавке, когда мы только приехали. Я подумал, что этот браслет будет очень красиво смотреться на твоём запястье, а потом продавец вытащил ещё один, и я купил два. Держи, — Джисон протягивает бархатную коробочку Минхо в ладони, а тот как-то неуверенно оглаживает ее грани, поглядывая на Джисона. — Один тебе, второй — кому захочешь. Я хочу, чтобы ты сам вложил в них свое значение. Джисон закусывает губу. Минхо всё ещё отрешённо смотрит на коробочку, на браслеты, его большой палец будто механически двигается по бархату. Неужели, не понравился? Минхо укладывает коробочку на влажный камень. Пахнет водой и песком. А ещё сладкой газировкой, к которой он так и не притронулся. Минхо подцепляет пальцем браслет с белым крылом, а после хватает Джисона за запястье. Тот нервно отстраняется: —Нет, я хочу, чтобы ты подумал… — Я подумал, Джисон. Ещё тогда в баре подумал, что ты очень симпатичный, а потом подумал, что хочу пригласить тебя на свидание, а потом ещё сто раз подумал о том, что ты мудак, но всё, к чему я пришел, что хочу быть рядом. Просто потому, что меня к тебе тянет. И я чувствую себя рядом с тобой свободно. Поэтому это белое крыло, как часть моей свободы, — Минхо кое-как справляется с тем, чтобы защелкнуть на запястье парня браслет, а после тянет второй. — Поможешь? Джисон кивает, но справляется с этой задачей отвратно. Его пальцы не слушаются, дрожат, соскальзывают с цепочки и защёлки, но браслет с общими усилиями оказывается на запястье Минхо. И они сплетаются друг с другом пальцами. — Спасибо, Джисон. За всё спасибо, — Минхо сначала медленно прикасается к его губам, а потом чувствует как его прижимают к своей груди ближе. Чтобы сердце к сердцу. Душа к душе. Поцелуй получается влажный, с остаточным вкусом пива, песка и вишнёвого бальзама для губ. Если бы их жизнь была похожа на роман, то эта была бы какая-то бульварщина. Обычно такие книги берут в поезд или самолет, глотают разом, а после плачут. В их романе не будет финала. Ни завтра. Ни послезавтра. Ни спустя неделю. Ни после смерти. Он останется в отражении их жизни. Где глаза в глаза. Душа к душе. Сердце к сердцу. И ладонь к ладони. Если бы их жизнь была романом, то в ней, наверное, был бы открытый финал. Но крылья сплелись вместе. Белое и чёрное. Запятнанные страхами и болью. И все же. Любить, оказывается, не страшно.