Christmas

Яркая гирлянда мигала, окрашивая всё вокруг в пёстрые краски. Очередная ёлочная игрушка приземлилась на ветку, повиснув. Кека медленно перемещала взгляд, рассматривая ёлку, стоявшую в её комнате, озаряя пространство, что до этого было серым и темным. Ацуши отходит, тоже взглянув на результат, и удовлетворённо кивает своим мыслям. Кошка ловко вертелась вокруг неизвестного предмета, легонько задевая шар с нижних веток. Молчание повисло в воздухе мёртвым грузом, давя, словно делая пространство вокруг наполненным тяжестью. Раздаётся жужжание телефона, оповещающее о входящем сообщении, и юноша заглядывает во вспыхнувший экран. Брови сводятся к переносице: Ацуши раздражённо морщится. — Что такое? — девочка обхватывает колени руками и прикрывает веки. Следит за происходящим, словно сквозь белую пелену. — Работа… — Ацуши обречённо вздыхает, беря кошку на руки, мягко гладя большим пальцем по макушке, проходится по мягкой шерсти, зарываясь в неё, и тело внезапно ломит при мысли о лишнем рабочем дне. Прошибает насквозь, отзываясь головной болью. Постель излишне холодна для Кеки, а с каждой фразой о чужой работе становилась подобна льду, словно ощущение одиночества оседало на ней, впитываясь. — Рождество я тоже одна буду встречать? — в глубине своей души девушка пыталась заставить погаснуть вспыхнувшую спичку обиды, но её остатки — едкий дым — пробирались в виде ядовитых слов, что не кажутся таковыми, если в них не вслушиваться. — Не одна. — Верилось в это с трудом: с сотней пустых обещаний вырвалось наружу, но они не стоили ничего. Хотелось верить, обхватив напоследок юношеские плечи и храня в душе надежду: «это в последний раз». * * * Тук. Тук. Тук. Светлые прядки выбивались, падая на лицо, и девушка небрежно поправляла их. Цок… За спиной щебетала Хигучи, вертясь от одного плеча к другому, лишь бы заглянуть в её лицо. Щебетала, прося прощения за неудобства, от чего Ацуко лишь чаще закатывала глаза. Она в который раз поправила беспорядочные волосы и наконец обернулась. — Ц. Хигучи, хватит, — неприязненным тоном попросила Ацуко и опустилась за привычно холодное рабочее место. Длинные ногти подруги стучат по поверхности. Она нависла, цокнула и выпрямилась, нервно поправляя подол юбки, что никак не давал ей покоя. Её руки переместились на талию, и ритм отбивал уже каблук сапога. Хигучи беспокойно выдыхала, не в силах стоять на месте смирно. — Что у тебя произошло? — Чувство такое… Неспокойно, — девушка принялась нервно перебирать пряди своих волос, а после едва разборчивым шёпотом добавила: — Словно случится что-то. — Не случится, — Ацуко была в этом уверена всей своей душой, и её твёрдая вера в лучшее медленно обвивала Хигучи, заставляя утопать в излучаемом подругой спокойствии. Дыхание с огромными усилиями выравнивалось, но каблук всё не переставал бить о пол. Ацуко бросила любопытный взгляд на вход и прокашлялась. — Мне стоит отлучиться. Она не ждала ответа: поднялась, прихватив тонкими пальцами помаду, и направилась в сторону лестницы, чьи половицы скрипели, прогибались, словно при неосторожном и резком шаге могли разломиться в щепки. Въевшаяся в древесину бордовая — множество крупинок чьей-то крови. Девушка научилась не обращать внимания: закрывать глаза на пальцы в кровавых разводах; носить перчатки, в надежде запачкать их, а не свою кожу; терпеть цепкие занозы в подушечках пальцев от неровной поверхности перил. Это место — россыпь чьих-то неудачных судеб: где всегда ждут смерть, идущую за тобой с самого начала; ждут ужасный конец или ужас без конца. Дверь уборной мягко открывается и медленно закрывается, пропустив внутрь Ацуко. Оглядывается, тщательно проходя по пустому помещению, и облегченно вздыхает. На неё в ответ смотрит размазанное отражение: стертая помада и длинные спутанные волосы, бледная кожа приняла холодный оттенок. Опираясь на холодную раковину, девушка аккуратно, стараясь не задеть кровоточащие ссадины, стянула митенки. Изуродованная кожа, болезненно ноющая от малейшего движения, вызывала приступ отвращения, больше походящей на боль, что можно почувствовать лишь взглянув на руки. Ледяная вода льётся из открытого крана, и Ацуко, набрав её в ладони, стараясь не обращать внимания на растущее жжение, смочила своё лицо, возвращаясь в реальность. Влага стекала по щекам, капая вниз, оставляя после себя мокрые дорожки. Агрессивно перебирая вещи в сумке, она выхватывает расчёску и проходится по непослушным волосам, вновь откидывая их назад. Помада резкими движениями ложится на губы, придавая уставшему лицу крупицу элегантности. В кармане вибрирует телефон, но девушка не бросает взгляда, не интересуясь, что бы там ни было. Раздражённым движением закрывает сумку и вылетает. Массивная обувь ритмично стучит, а мысли приобретают порядок. Лёгкие пропускают свежий воздух, заставляя почувствовать расслабление. * * * Звёзды загораются на ночном небе: яркие и блеклые одновременно, кто-то горит, озаряя своим светом, а кто-то затерялся среди тысячи таких же незаметных людскому взгляду. Место, отличное от городской среды: тишина без единой души, где позади — лес, а впереди — единственное на ближайшие километры обветшалое здание высотой в пару этажей. Талию сдавливает туго завязанный корсет, неприятно давящий на живот, но девушка жмурится, не говоря. Ладони ощутимо покалывает холодный ветер, и она лишь сильнее стягивает рукава большой кофты, что была велика для неё. Топчется с ноги на ногу и упирается руками в бока. Позади слышится громкий хлопок закрытой двери автомобиля. — Гин, — парень берёт ладонь сестры, немного сжимая, а после ослабевая хватку, словно без этого контакта не был уверен, что она всё ещё рядом с ним. Глаза бегают по экрану телефона, высчитывая, сколько времени потребуется израсходовать на эту миссию. Большая часть переписки — пустой звук и разговоры о мелочах, среди которых не сразу даётся возможность отыскать нужное сообщение. Тонкая оправа очков сползает по переносице вниз. Акутагава кивает и направляется вперёд, словно волоча Гин за собой: девушка едва поспевала за быстрым шагом брата. Длинные и чёрные, как смоль, волосы откинуты назад, забраны в тугой хвост. — Напоминаю: громко себя не вести; сидеть тише воды, ниже травы; с незнакомцами не разговаривать, как бы ты не была уверена, что всё будет хорошо; если что — пишешь мне. Всё ясно? — Ясно-о… — протяжно тянет Гин. Заходя в помещение, она лёгким движением руки отряхнула с кофты снег и переступила порог. Приглушённый свет лампочки на потолке, мерный стук настенных часов и, почти не ставшая меньше, мерзлота. Рюноскэ едва заметно хромал, порой кривя губы, стоило наступить на ещё не зажившую ногу, где-то под тканью штанин перевязанную часами ранее. — Добрый вечер! — девушка за стойкой регистрации приветливо улыбнулась, ненадолго подняв глаза. — Вы… Рюноскэ Акутагава… И… Гин Акутагава, я правильно понимаю? — Да, — парень прокашлялся, подходя чуть ближе. Куцые брови сведены к переносице, пока губы — тонкая полоска в момент непонятного раздражения. Гин, тихо стоящая позади, уводит руки за спину и всматривается: сероватые стены, запах сырости и чьих-то неудач; старый пол и покосившиеся лавочки по обе стороны. Слышатся тяжёлые шаги где-то там, наверху. Открывание скрипучей двери, что режет слух, заставляя мимолётно прикрыть уши. — Седьмой номер. Девушка заправляет прядь светлых волос за ухо и смотрит на стойку с ключами: под вечер их привычно меньше, с утра же — большинство. Тычет ногтем в опустевшую ячейку седьмого номера и про себя вздыхает. Стол — документы, пустые кружки и черновики, без намёка на нужную вещь. — Прошу прощения, не могу понять, куда он пропал, — взгляд падает на стул, где висит сумка. Девушка легко подхватывает её, раскрывая: темнота внутри не даёт рассмотреть, есть ли пропажа там, но кроме звона мелочи ничего более слышно не было, стоило встряхнуть. — Может, упал? Впереди слышится разочарованное шиканье, заставляющее всматриваться в окружение с большими усилиями. Чувствуется повисшее напряжение, словно струна, что при лёгком движении руки готова порваться. — Простите, что заставляю ждать, — пролепетала Хигучи дрожащим голосом и вновь наклонилась, заглядывая под стол. Локоны упали на лицо, закрыв собой обзор, от чего хотелось плакать, давясь растущим — словно огромное дерево — сожалением, что вышла на работу. Вся её надежда на нормальный день была растоптана спустя несколько минут с появления надежды, что все возможные неприятности обойдут стороной. Гин ощутила дискомфорт, стоило взглянуть на двух старших, один из которых нервно щурится, перебирая пальцами по рукавам своего свитера, а другой отчаянно пытается найти ключ. Но ощущение чего-то необъяснимо липкого приносило не только это: оседающий на тело взгляд из тени коридора был намного более отчётливым. Девочка сдула неприятно щекочущую нос прядь и, недолго покопавшись в карманах брюк, нашла очередную заколку-звёздочку. Почувствовав лёгкое дуновение ветра возле себя, всё же обернулась, обнаружив стоящую рядом девушку, чьи волосы были непривычно для людского взгляда белы. Та скучающе махнула рукой в знак приветствия, ненадолго задержавшись, всматриваясь в гостью. Гин промычала что-то невнятное, чуть отступив в сторону, хоть ни капли не мешала: стоять рядом с людьми, что заметно старше её, всегда давалось тяжело, словно страх — чувство опасности — брал верх. Взрослые — те, кого боишься, будучи ребёнком; не понимаешь, будучи подростком; и презираешь, когда становишься одной из них. — Красивая, — произнесла Ацуко, улыбнувшись уголком губ. Гин прошептала тихое «спасибо». Взгляд невольно цеплялся за эту девочку: сумка пестрила значками и небольшим количеством брелков; ухоженные длинные волосы и чёрная бездна глаз; болезненно-бледная кожа и тёмный, местами облупившийся, лак. Что-то блеснуло на периферии зрения, и она присела, в попытке уловить это свечение ещё раз. Улыбнулась, стоило аккуратно подцепить потерянную вещь. Поднимая, девушка ненароком уткнулась во что-то, сразу же отодвигаясь и поднимая голову выше. Юноша, в чью ногу она врезалась, отошёл и с презрением взглянул вниз: глаза — беспросветная тьма. Внутри что-то оборвалось — разбилось на мелкие части — вонзая осколки в зашедшееся бешеным ритмом сердце. Ацуко тяжело сглотнула, опустив глаза, и медленно поднялась с колен. — Можно аккуратней? — Акутагава, сложив руки на груди, ощущал болезненную пульсацию в раненой ноге, от чего раздражение стало расти в груди, пылать неугасимым огнём. Девушка виновато пожала плечами и попыталась пройти вперёд. Легко задев парня плечом — случайно, утопая в своих мыслях — тут же почувствовала болезненно сильную хватку, коей сжали её запястье. Холод чужой кожи прошёлся и по руке Ацуко, заставив слегка вздрогнуть, попытавшись вырваться из цепких ладоней. — Не услышала? Будь внимательней, смотри, куда идёшь! Гин легко ударила брата в бок, прошипев просьбу отпустить девушку. Кожа стала белее январского снега, словно она была готова упасть в обморок. Гин повторила свою просьбу чуть настойчивее, оттянув край его кофты. Её слова ничего не поменяли, будто не были даже произнесены: Акутагава лишь с бóльшим усилием вцепился в чужое запястье, чуть покрасневшее спустя какое-то время. Холодно смотрел в глаза напротив, не решаясь даже моргать. Ацуко протянула свободную руку с найденным ключом в сторону Хигучи, при этом не заканчивая зрительный контакт. Горло засаднило от желания вырваться, но лицо оставалось всё таким же непоколебимым. Где-то под рёбрами скреблось чувство, что обжигает изнутри, оставляя ожоги: расплывчатые воспоминания всплывали один за другим, давя невидимым навесом. Старые, зажившие шрамы вызывали мнимую боль. — Акутагава-сан, попрошу отпустить нашу работницу, — Хигучи нахмурилась, подходя и пытаясь расценить их. Акутагава фыркнул, скользя презрительным взором по чужим острым плечам, словно они не девичьими, шее и подтянутому лицу. Где-то проскользнула едва уловимая мысль, что эти глаза он знает. Знает, словно они родны для него, роднее всех. Знает, но не может вспомнить: а чьи они? Не помнит, не знает, а знал ли вообще? Девушка убирает освободившуюся руку за спину, тихо и недовольно тянет «ну извините…» и отходит за стойку ресепшена. Хигучи раздосадованно вздохнула, положив пальцы на переносицу: — Простите, что она вас задела. Акутагава открыл рот, собираясь что-то добавить, но Гин тихо шыкнула на него и взяла ключ, направившись в тень коридора. — Вешалка, куда собралась? Ты тут остаёшься, — возмущённо крикнул в след парень, оборачиваясь на уходящую сестру. * * * Снег крупными хлопьями оседал на землю, окрашивая весь мир в чистейший белый. Парень задрал голову кверху и вздохнул, когда из рта показался клубок дыма. Наушники заглушали шум окружающего мира. Под ботинками хрустел снег. Вокруг: тёмный лес и минимальное количество фонарей, что часто отключают, оставляя дорогу в полной темноте. Спокойствие накрыло с головой, утешая бьющееся сердце, хоть иногда, вспоминая сегодняшний день, он понимал, что жизнь свернула на один из миллионов сценариев, по которому проходило всё его существование. Кека привычно молчала в общем чате, скинув одну фотографию, без подписей и лишних слов: Помятая рубашка и съехавший галстук; растрёпанные волосы, что забраны в два хвоста; митенки, и — слава богу — целые колготки, не порванные ни в одном месте. Ацуши улыбается, в два клика ставя сердце. Щёки порозовели от мороза. Ноги уже не чувствуются, клонит в сон, и он на мгновение прикрывает веки, после открывает. На часах — два часа ночи, людей на улице — особенно в столь безлюдной, где юноша устроился работать — нет: никакого шума колёс и громких подростковых голосов. Он знает, что, придя домой, он почувствует всю скопившуюся тревогу, что пытался схоронить хотя бы на время смены. Схоронить и забыть, как страшный сон, где одно лицо. Одни слова. И билет в один конец, который он не изменит уже ни — ког — да. Тяжесть, которую суждено нести от начала до конца, без возможности избавиться. Кожа вновь зудит — шрамы напоминают о себе не самым хорошим способом, заставляя корчиться от желания содрать свою кожу, лишь бы убрать со своего тела напоминания о том прошлом, что не хочется слышать отголосками в мыслях, не хочется видеть, закрывая глаза, и помнить, попадая в те ситуации, что напоминают о прожитом. Он сделал свой ход неосознанно, необдуманно, и вот уже не его очередь вести игру, передвигая фигуры. Вести игру, победитель которой уже известен, но вы продолжаете, словно есть шанс что-то изменить: изменить настоящее, спасая тем самым будущее. Но этот самый победитель и понятия не имеет, что родившись, уже выиграл. А знает ли он о игре, или Ацуши — единственный, кто понимает, чем это кончится? Есть ли смысл бежать, или лучше сразу — двигать, не смотря на доску, не желая знать, есть ли шанс выиграть, ведь если позволишь себе задуматься о последствиях — страх задушит, застилая взгляд белой пеленой безысходности. Ему не позволят убежать, в мире нет мест, где его судьба не предрешена до рождения его души. Будущее поймает за ногу, протаскивая по асфальту, лицом по бутылочным осколкам и камням, и вернёт тебя туда, где твоё место. Твое место под землёй в тесной коробке — гробе. И никто не придёт на могилу, кидая букет засохших цветов — к примеру, ненавидимый Ацуши Амарант, что напоминал бы о том, что он не смог противиться судьбе. Жжёт глаза, намокают веки. Но ничего не вырывается наружу.