Балласт

Пусан встречает Чимина порывами освежающего ветра и родным глазу холмистым пейзажем. Омега ощущает щемящее тепло в груди, когда на пару секунд задерживает взгляд на нестройных рядах разноуровневых зданий отелей, магазинчиков и кафе на сочном зеленом фоне возвышающегося горного склона, прежде чем нырнуть в салон такси и удобно устроиться рядом с болтающим ногами в детском кресле Джихёком. — А мы поедем по мосту? — тут же интересуется ребёнок, глядя на отца горящими от предвкушения глазами. Чимин улыбается мягко и приглаживает растрепавшиеся на ветру волосы сына, про себя усмехаясь. Проезд по спиральной рампе моста Харбор через северный порт и залив Пусанман до сих пор является самым ярким воспоминанием сына со времен их прошлого визита в город. Чимину не верится даже, что это было почти полтора года назад. — Чуть позже, милый, — обещает он, когда загрузивший вещи в багажник альфа негромко хлопает дверцей и удобно устраивается на водительском кресле, пристёгивая ремень. — Когда мы поедем в гости к дяде Джину. Первым делом нам нужно добраться до дедушек. Большую часть пути Чимин размышляет о том, как мало здесь, в сущности, изменилось с тех пор, как их семья окончательно покинула Пусан в угоду столице. Дело здесь даже не в архитектуре и инфраструктуре города. Первый же шаг на родную землю будто поворачивает маховик времени оборотов на семь, с той лишь разницей, что каждый ревёрс возвращает омегу не на час, а на год назад. Чимин улетает душой в те беззаботные, пускай и весьма маломочные времена, когда жизнь представлялась такой неизведанной, красочной, яркой, временами пугающей, но полной возможностей и неожиданных сюрпризов. Вспоминает себя тем горящим и амбициозным юношей, впервые познающим дружбу и любовь и мечтающим о головокружительном успехе. И думает, думает, думает, пока за окошком мелькают пейзажи знакомого до последнего поворота маршрута, несущего его к отчему дому по дорогим сердцу улицам и знаковым местам. Как мало здесь, в сущности, изменилось за все эти три с небольшим года. И как же, чёрт возьми, сильно изменилась его жизнь с тех пор. Каждый его приезд в Пусан — как маленькая перезагрузка, щедрая возможность отмотать время назад, заземлиться, замедлить привычный ход жизни с его сумасшедшей динамикой и чередой глубоких потрясений. Маячок навигатора на передней панели такси стремительно удаляется от порта, приближая их к конечной точке маршрута. Омега вдруг с улыбкой вспоминает о том, как незадолго до их скромной свадьбы Юнги наведался к его отцу за благословением. Тогда, осмотрев их простенькую, пускай и чистую квартирку, альфа лишь почесал подбородок и не подал вида, но вскоре вернулся вновь, выкатив главе семейства Пак порядка пяти вариантов жилья поновее и попросторнее с готовностью взять все расходы по покупке и обустройству на себя. Сейчас Чимин несказанно рад тому, что и отец, и папа предложение это отклонили, пускай впоследствии и сошлись где-то посередине, приняв от Юнги помощь в виде полного обновления коммуникаций, мебели, техники и существующей отделки. Но даже тот факт, что его отчий дом претерпел визуальные изменения, не мешает Чимину чувствовать ту самую целебную силу родных стен всякий раз, когда он переступает порог их квартиры. Омега уверен: стены эти действительно лечат. И даже несмотря на огромную и искреннюю любовь к их просторному дому в пригороде Сеула с большой территорией и стильным интерьером, он всё равно раз за разом ощущает благоговейный трепет, когда опускает ногу на разошедшийся трещинами асфальт видавшего виды паркинга и поднимает взгляд на знакомый до боли фасад. Старенький чистый подъезд привычно встречает парадной без двери и небольшой лестницей, ведущей сразу на этажи. Чимин пропускает Джихёка вперёд, прося сына быть аккуратным при подъёме, и неспешно бредёт наверх, задумчиво пробегаясь пальцами по металлическим перилам. Втягивает глубже в лёгкие запах жареной острой курочки, что, судя по всему, готовит госпожа Чхве со второго, и приподнимает уголки губ в улыбке, вспоминая, как добрая аджума с игривыми морщинками вокруг глаз угощала его конфетами в далёком-далёком детстве. Чимин вздыхает с ностальгией и чувствует, как сердце, на секунду замерев, начинает биться быстрее, когда слышит радостный возглас Джихёка и ласковый голос папы с высоты нескольких лестничных пролётов. Омега ускоряется неосознанно, несмотря на тяжёлую сумку, ощутимо оттягивающую плечо. Шагает через ступеньку, дабы приблизить момент встречи, и, оказываясь на нужном этаже, встречается взглядом с крепко обнимающим сына родителем, чувствуя, как натянутая внутри него пружина резко отстреливает, сжимаясь в маленькую дрожащую гармошку. — Сынок… Пак Джунхо осторожно опускает внука на ноги, позволяя тому забежать в квартиру и поприветствовать второго дедушку, и тут же широко раскрывает объятия, с готовностью принимая в них спешащего к нему Чимина, кинувшего сумку, как есть, прямо посреди лестничной клетки. — Ну что ты, мой хороший, что ты… — шепчет мужчина понимающе, поглаживая тихонько рыдающего сына по спине и нежно целуя его волосы. — Всё хорошо, сынок. Ты дома. Чимин разбито всхлипывает и отчаянно цепляется за родителя, крепко сжимая в кулаках ткань его лёгкой рубашки на спине. И чувствует небывалое облегчение, когда отпускает себя, кутаясь в этот родной сердцу запах полевых трав и мандарина и выдыхая сокрушённо: — Я так скучал, пап… так сильно скучал… Кажется, до этого момента Чимин и сам не до конца осознавал, насколько.

***

— Держи, милый, твой чай. Чимин улыбается благодарно, принимая кружку из рук отца, и позволяет ему укутать себя в плед так, словно на улице зима, а не лето. Здесь он снова ребёнок, которого любят и о котором заботятся. В точности так, как он и хотел. Чимин уже достаточно зрел, чтобы принять эту родительскую опеку с благодарностью. Старший омега показывается в маленькой кухне спустя минуту, сжимая в руке потрёпанную книжку детских сказок. Чимин улыбается от мысли о том, что помнит каждую из них едва ли не наизусть. — Уснул, — оповещает мужчина коротко и приземляется на стул рядом с сыном, гладя Чимина по спине. — Даже без уговоров. Видимо, его совсем измотал ранний подъём. — Судя по всему. К тому же вчера они с Юнги смотрели мультики до половины двенадцатого. Но это скорее исключение из правил. В последнее время он всё реже спит днём. И я замечаю за ним всё больше признаков готовности отказаться от обеденного сна окончательно. Думаю, скоро мы просто перейдём на тихий час. Джунхо улыбается тепло, продолжая мягко поглаживать спину сына. Чимин неспешно глотает чай в уютной тишине, прислушиваясь к тиканью секундной стрелки и звону тарелок, что сгружает в посудомойку отец после их сытного обеда. — Как ты себя чувствуешь, родной? — осторожно интересуется старший омега, заставляя Чимина тяжело вздохнуть и опустить плечи в знак эмоциональной капитуляции. — Не знаю, пап. Нормально. Сносно. Не всегда стабильно, но… что ж, мне заметно полегчало с тех пор, как мы говорили об этом впервые. Чимин, признаться честно, едва ли помнит сам момент звонка и суть беседы, состоявшейся спустя почти неделю после случившегося. Тогда он был полностью разбит, раскурочен, морально уничтожен. И едва ли способен на что-то, кроме безутешных рыданий и горестных всхлипов. — Мы с Юнги ходим к психотерапевту. Он специализируется на перинатальных потерях. Честно говоря, мне было настолько плохо, что я не ожидал от этих сеансов многого. Но, стоит признать, доктор Кан действительно очень помог нам. Так что… да. Мне легче. Легче. Пока это единственная хоть сколько-нибудь конкретная характеристика, которую омега может дать своему состоянию, но даже это уже намного больше, чем было у него ещё какой-то месяц назад. Чимин вздыхает смиренно и делает ещё один глоток чая, позволяя родителю придвинуться ближе и крепко обнять его за плечи в знак поддержки. — Мы были так потрясены этой новостью, милый. И так переживали за тебя. За вас обоих. Я порывался было взять несколько недель за свой счёт, чтобы приехать. Помочь в быту, побыть с тобой рядом, дать вам какую-то моральную опору. Но я просто… не знал, как быть, что говорить, как я могу поддержать тебя. Боялся лишний раз потревожить или как-то непреднамеренно затронуть болезненную тему в разговоре. Думал, что постоянное обсуждение случившегося, возможно, сделает тебе лишь больнее. Чимин усмехается горько и прикрывает глаза, опуская голову на чужое плечо и потираясь о него щекой. Если бы только всё было так просто. Возможно, оно бы и было, не будь он тогда весь, сплошь и до последнего миллиметра пульсирующей, ноющей, зудящей раной. Кровоточащим месивом, пребывающим в полном хаосе, беспорядке, раздрае. Будь то прикосновение, слово, или их полное отсутствие, рана эта размером с него самого безостановочно изводила тело тупой монотонной болью. Внутри у него ломалось, рвалось, неправильно срасталось и вновь дробилось на части болезненно ноющее сердце. Горе его, подобно раковым клеткам, день за днём разрасталось всё больше, покидая локальный очаг воспаления в центре груди, пока в один момент не поглотило здоровые ткани полностью, заняв собой всё чиминово тело. Это не то, о чём можно было забыть хоть на секунду, стоило только внешнему миру замолчать, выжав на максимум режим слепого игнорирования. Сейчас, спустя несколько сотен часов работы со своими чувствами, Чимин понимает: ему нужен был не собеседник, а слушатель. И, тем не менее, чужое молчание не помогало. Лишь возводило между ними стену, создавало иллюзию глухой изоляции, бонусом даря чувство тотального одиночества. Но это не то, что Чимин собирается озвучить. Глупо вменять кому-то в вину собственную неспособность прямо попросить о помощи. Впрочем, тогда он едва ли понимал, какая именно помощь ему нужна. Человеческие чувства устроены одновременно намного сложнее и проще, чем может показаться на первый взгляд. Даже если это твои чувства. — Ничего страшного, пап. Я знаю, вы переживали и хотели как лучше для меня. А я… просто не хотел беспокоить вас лишний раз. — Можно подумать, я мог беспокоиться о тебе меньше, — ворчит мужчина, крепче стискивая объятия вокруг плеч сына. Чимин усмехается невесело, думая о том, как же это всё-таки иронично. — Сейчас это уже не столь важно. Мы с Юнги стараемся двигаться дальше. Сейчас мы вышли на устойчивое плато и просто… пытаемся поддерживать себя хотя бы на этом уровне. Жить. И находить что-то приятное в каждом дне. Чимин вздыхает, думая о том, что это до сих пор является одной и самых сложных задач в его новой жизни. Не столько даже находить что-то приятное в каждом дне. Вновь вспоминать, каково это — радоваться мелочам. И позволять себе получать от них удовольствие без какого-либо фонового упрёка. Джунхо разжимает объятия и мягко отстраняется от сына, рассматривая лицо омеги так пристально, словно надеется получить ответы, не задавая вопросов. И, судя по всему, проваливается в этом с треском, не находя в глазах сына ничего, кроме спокойной глубокой печали. — У вас всё хорошо, родной? Я имею в виду… между вами, — мужчина неловко заминается и жмёт плечами, неопределённо жестикулируя на уровне груди. Чимина в какой-то мере даже забавляет это его смущение. Омега на мгновение подвисает, вдумчиво анализируя их с Юнги отношения впервые после того, как всё пошло наперекосяк. Глубокомысленно чешет нос, вспоминая их тихие вечера в компании друг друга за парой чашек чая и неторопливыми разговорами, и улыбается уголком губ, ощущая на них еще теплящийся отпечаток утреннего поцелуя. — Мы ладим, — выдыхает Чимин уклончиво и тут же отводит взгляд, словно скрытный подросток, упрямо отвергающий деликатные попытки родителей влезть в его личную жизнь. — Думаю, мы уже оставили позади тот непростой период, когда попросту не знали, как помочь ни себе, ни друг другу. Сейчас у нас всё спокойно. Старший омега склоняет голову вбок и смотрит как будто в самое нутро, но благоразумно молчит. Чимин почти взбрыкивает от столь явной попытки родителя влезть в его душу без приглашения, а потому стремительно меняет тему: — Я виделся с Хэвоном, кстати. Он приезжал в страну по работе. Мы пересеклись случайно на благотворительном мероприятии. А спустя время встретились вновь и поговорили. Лицо Джунхо вмиг вытягивается, выражая сразу так много всего, от изумления и замешательства до ненависти и испуга. Чимин наблюдает за реакцией родителя с непоколебимым спокойствием, ощущая это событие настолько далёким и нереальным, словно имеющим отношения к какой-то из его прошлых жизней. — С Хэвоном? — пренебрежительно выплёвывает молчавший до этого отец, даже не пытаясь скрыть жгучую ненависть в голосе. — Вот уж не думал, что когда-нибудь вновь услышу это имя в своём доме. Этот кусок дерьма ещё посмел показаться тебе на глаза и заговорить с тобой? Чимин усмехается невесело и оборачивается через плечо на альфу, глядя на него с абсолютным смирением. — Ох, пап… я провёл столько лет в отрицании, а ему понадобилось всего пять минут, чтобы дать мне понять: в тот раз это действительно была моя голова. Та, по которой он безжалостно прошёлся, дабы вскарабкаться повыше.