New Year's Miracle

«Мы расстались», — первое, что сказал Хёнджин, когда с заплаканным, опухшим и помятым лицом перешёл порог квартиры друга, катя за собой чемодан на колёсиках. Его встретили крепкие объятья, нежные поглаживания по волосам, успокаивающий шёпот и горячий чай. Хван в тот день, кажется, выплакал целое озеро, в котором мог легко утопить дом приятеля. Но со временем боль поутихла, а жизнь, вроде как, продолжается.

***

— Ветчины хватит, Ликси? — Хёнджин оценивающе смотрит на тарелку, в которой слоями покоились порубленные ингредиенты для салата. Сверху в форме одинаковых кубиков лежала та самая ветчина, что служила завершающим этапом. — М, — Феликс придирчиво осматривает тару, прикидывая что-то в своих мыслях. — Думаю, достаточно, — кивает сам себе. — Супер, — улыбается Хван, отодвигая практически до краёв заполненную глубокую миску подальше. — Что дальше? — Натри чеснок, пожалуйста, — раздаёт указание. — Он будет нужен для большинства блюд. — Есть, сэр! — Хёнджин отдаёт честь, посмеиваясь. — Дурашка, — Феликс подхватывает настроение друга. — Спасибо, что согласился помочь. Один я до поздней ночи провозился бы. Сам знаешь, Джисон не любит готовить. Он лучше отвезёт меня в десять супермаркетов, будет катать тележку и таскать пакеты, чем притронется к ножу, — беззлобно фырчит Ли, занимаясь куриным филе. — Да не за что, я только рад быть полезным, — отзывается Хёнджин. — Тем более вы приютили меня и вытирали мне сопли, надо же мне как-то отблагодарить. — Мы приютили тебя по дружбе, а не ради корыстных целей, Джини, — хмуро поясняет Феликс, но тут же расслабляется. — И ты вполне мог отказаться, учитывая твоё... состояние, — аккуратно подбирает слова. — Я бы понял и принял. — Всё... — грузный вздох, — всё уже нормально, — Хёнджин абсолютно не уверен в правдивости этих слов. Все эти дни он убеждал себя в этом, повторяя как мантру, отчаянно внушая себе, вдалбливая в голову и в сердце, что он отпустил Минхо, всю эту ситуацию, их расставание. На деле это всего лишь глупое самовнушение и жалкие попытки заставить себя в эту аффирмацию поверить. Безуспешные попытки. — Хёнджин-а, — тихо зовёт Феликс, поглядывая с беспокойством на друга. — Я, если что, рядом, — сочувствие сквозит в его интонации. — Всегда рядом. — Спасибо, Ликс, — Хёнджин искренне благодарен другу за всю оказанную поддержку. Ему это действительно необходимо сейчас. — Всё точно наладится! — подбадривает Ли. Может, пока это кажется пустым звуком, что не подлатает разбитое сердце и особого утешения не принесёт, но молчать и наблюдать со стороны Феликс тоже не может. Его другу плохо, он обязан хоть что-то сделать. Даже самую незначительную малость. Они продолжают готовить, приостанавливая диалог. Хёнджину нечего сказать приятелю, ведь ему сложно представить, когда и как это всё сможет наладиться. Если вообще сможет. Всё-таки после трёх лет сожительства тяжёло строить свои дальнейшие планы, расписывать свои действия, меняя полностью всё то, что было намечено совместно с бывшем парнем. Жизнь — штука непредсказуемая. Она в любой момент способна больно ударить по голове, оглушая. — Джини, — тихо зовёт Феликс. — Да? — Хёнджин выходит из потока многочисленных тягостных мыслей и бросает мимолётный взгляд на друга. — Я понимаю, что это не моё дело, извини, что лезу, но, — мямлит Ли, издеваясь над курицей от нервозности. Спрашивать то, что ему интересно, боязно. Задеть раны Хвана совсем не хочется. Тот совсем недавно перестал плакать каждые два часа от накрывающих воспоминаний и начал слабо, одними уголками улыбаться. Правда, внешне остаётся похож на зомби: бледным и осунувшимся. — Ты мне до сих пор не сказал, что у вас произошло. Нет желания поделиться? Вдруг полегчает, — поджимает губы и поспешно добавляет: — Но я не заставляю! Если ты не готов об этом говорить, то ничего. В другой раз значит. — Да нет, всё хорошо, — шумно выдыхает Хван, прекращая измельчать зубчик на мелкие кусочки. — Вряд ли можно обозначить какую-то одну конкретную причину. Тут, скорее, как снежный ком, — переводит взор в окно, где словно по злой иронии кружат снежинки. Белые хлопья падают на землю, поблёскивая на декабрьском солнце. Детишки на площадке строят снеговика, лепя для него тельце в несколько пар рук. Вот так и их трудности с Минхо собирались: сначала была крохотная снежинка, которая медленно, но верно переросла в огромный шар. — Я думаю... — сглатывает парень, пустым взглядом уставившись в одну точку, — думаю, мы просто охладели друг к другу. Вот всё и дошло до... до этого. — Чего? В смысле? — брови Феликса подлетают от шока. В его голове никак не укладывается, как самая взбалмошная и взрывоопасная парочка из их компании могла «охладеть». Это невозможно. — Как это охладели? — шестерёнки разума выходят из строя. — Ну, мы отдалились друг от друга, стали мало общаться, — Хёнджин чувствует, как к глазам вновь подступают слёзы. А он думал, что уже всё выплакал. Видимо, ошибся. — Каждый ушёл с головой в работу, в какие-то свои дела и заботы. Мы перестали замечать друг друга. Будто игнорировали, не признавали полноценное существование. Не было больше тех касаний, что вызывали у меня жар по всему телу, когда я буквально горел, как лесной пожар. Не было тех поцелуев, что заставляли мои ноги подгибаться, разум — растекаться лужей, а бабочек в животе — трепетать, как сумасшедшие. Не было ночных разговоров, когда мы могли проболтать до самого утра, пусть и обоим вставать рано. Раньше для нас в приоритете были мы. Мы интересовались всем, что происходило у каждого за день, даже если могли провести его вместе. Мы перестали ходить на свидания, негласно решив, что нам обоим не до этого, некогда. Мы... мы замолчали, став немыми, как рыбы. Такое ощущение сложилось, что нам будто и обсуждать теперь нечего, все темы исчерпаны. А новые ускользают, как песок сквозь пальцы. Мы придумать не можем, о чём нам поговорить, хотя какое-то время назад с этим проблем не было. Зубы болезненно впиваются в нижнюю губу, но на душе всё равно в сто раз хуже, больнее. Гадко до тошноты от себя, от Минхо, от их сложившейся ситуации. Вот бы забиться в угол и обнять себя за плечи, качаясь из стороны в сторону, чтобы утешить себя. Или резко проснуться в холодном поту, осознав, что всё это было кошмаром, плохим сном, что наконец закончился. Минхо снова рядышком, сопит в ухо, крепко прижимая к себе и сквозь дрёму шепчет, что любит. Как же давно Хван не слышал этого слова. Наверное, ровно столько же, сколько не произносил его сам. — Мы... — судорожно продолжает. — Мы жили в каком-то авторежиме, воспринимая всё как должное, — первые слезинки падают на кухонный стол. — Серое, блеклое должное. Вот он приходит домой, я не встречаю его, как раньше, а пялюсь бездумно в экран. Здороваюсь с ним, только когда он заглядывает в гостиную. Он идёт умываться, а я продолжаю смотреть телевизор. Минхо идёт ужинать, я по-прежнему сижу на диване. Мы даже не едим вместе. Завтраки, обеды, ужины — всё порознь. Будто боимся быть наедине, боимся друг друга. Спать я тоже ухожу первым, заползая в постель, умещаясь на свой край. Он ложится чуть позже, но не обнимает, а отодвигается на свою сторону. В такие моменты я особенно чувствовал этот холод между нами. Эту стену, что откуда-то выросла. Я чувствую себя жалким, чувствую безысходность и отчаяние. И чувствую, как боль, что пронзает всё тело, режет сердце, которое неустанно кровоточит и стенает. — Хёнджин-и, — у Феликса перехватывает дыхание. В горле ком, выдавить из себя что-то стоящее не получается. По веснушкам текут слёзы, которых Ли не замечает. Он не может дать определения своим эмоциям, он в тупике. Всегда казалось, что у друзей всё замечательно и такая пара, как Минхо и Хёнджин, должна вечно существовать в своём симбиозе с пресловутым долго и счастливо, а сейчас... Сейчас Феликсу кажется, что его бросили на скалы жесткой реальности, нанося увечья. Безусловно, главные пострадавшие тут бывшие возлюбленные. Но Феликс, как личность крайне эмпатичная и безумно любящая своих друзей, готов захлебнуться в рыданиях от жгучей боли. Он жмётся к другу грудью, утыкаясь в его спину и крепко обнимая. — Мне... мне так жаль, — пискляво, надрывающимся голосом выдавливает из себя. — Мне тоже, — Хван шмыгает носом. — Я ведь отлично осознаю, что до сих пор люблю его. Эта неразбериха не повлияла на мои чувства к нему. Он всё ещё самый важный для меня человек, — с горечью на кончике языка признаётся в том, в чём смел сомневаться эти дни. — Но моя любовь вряд ли спасёт эти отношения. Видимо, им пришёл конец. — Джини, а вы разошлись по обоюдному желанию? Прям так друг другу и сказали: «Мы расстаёмся»? — Не совсем. Я сорвался после очередной истерики в ванной, подошёл к нему и в лоб заявил, что устал так жить, что меня убивает положение наших дел, что мне уже невыносимо. Минхо безмолвно смотрел на меня, я ничего не мог прочитать в его взгляде. Там была только отрешённость. Сгоряча я ляпнул, что возможно нам лучше расстаться при таком исходе. А Минхо... — дыхание спирает. — А Минхо тихо ответил: «Возможно». Без единой эмоции, — запястьем вытирает влагу с щеки. — И моё натянутое, накалённое терпение лопнуло. Руки опустились, это был апогей. Я собрал свои вещи и ушёл, — жуёт свои губы, дорожки слёз не перестают маленькими, солёными и прозрачными ручьями вытекать из глаз. — Так что мы не оглашали это разрывом официально. Но тут и без того всё ясно. — Хёнджин-а, — Феликс вздыхает, трёт мокрые ресницы о футболку друга, оставляя после себя пятна. — Вам надо поговорить. Долго, серьёзно и очень откровенно. — Надо, — соглашается Хёнджин. — Но мы пока оба не готовы к этому разговору. Ни он, ни я не знаем, с чего начать, какие слова подобрать и как всё уладить. Это стоит отложить до лучших времён. — Главное — не затягивать. — Мы уже достаточно со всем затянули, — горькая правда, что колет разбившееся сердце. — Усугублять тоже чревато. Можно загнать себя в такую яму, из которой потом не выбраться. — Если мы уже не в ней, — пессимистично подмечает Хёнджин. — Я буду верить, что ещё нет, — расслабляет объятья и заглядывает другу в глаза, внимательно рассматривая. — Ты завтра будешь в порядке? — А должен быть нет? — заламывает бровь. — Я имею в виду, что он точно там будет. Мне не хочется весь вечер переживать за тебя, за твоё чувство дискомфорта. Будет грустно в канун праздника наблюдать ваши кислые мины. Неловкость душить всех начнёт. И, главное, ты же себя виноватым считать будешь, загоняясь всё больше и больше. — Всё хорошо, Ликс, — уверяет Хван. — Я не буду светить своей кислой миной. Просто с ним буду меньше пересекаться. — И как ты себе это представляешь? — фыркает Ли. — Мы, как минимум, все за одним столом сидеть будем. Его за отдельный уместить не вариант. — Жаль, я думал будет второй — детский, — приглушённо смеётся Хёнджин. — Феликс, я сяду поодаль от него. С тобой например, и не буду его видеть. Не суетись. — А как же комнаты? — Ли задаёт следующий вопрос, выглядя чересчур перевозбуждённым. — Мы же специально брали домик, где четыре спальни. Ну чтобы не было лишних пустующих и все спали по парам, — нервно дёргает собачкой на своей кофте. — Как теперь быть? Вы сможете спать в одной кровати? Не уверен, что заставлять кого-то меняться местами с вами хорошая идея, — Феликс робеет. Стоит войти в положение друга и найти оптимальный выход, но делить кровать хочется всё-таки со своим парнем. Это крайне эгоистично, и Ли себя за это журит. — Ну то есть... — Боже, Ликс, выдохни ты, — Хёнджин тормозит нервозное мяуканье друга. Его немного забавляет суетливость Феликса. — Не переживай, я не отберу тебя у твоего Хани. Будешь дрыхнуть с ним в обнимочку, — обещает Хван, ероша блондинистые пушистые волосы приятеля. Забирать Феликса у его бойфренда Хван не собирается. Это будет несправедливо, нечестно и некрасиво. Проблемы в отношениях у Хёнджина, он сам должен разбираться с этим. Вмешивать в это Ли ещё больше, чем есть сейчас, и лишать сна (или что они там вздумают делать друг с другом) с Джисоном сродни кощунству. — Ляжем в противоположных концах под разными одеялами, — предлагает вариант, как спасти ситуацию. — Разберёмся. — Хочешь, я попрошу Хани уговорить Минхо не ехать? — в шутку предлагает Феликс, отходя от Хвана и возвращаясь к филе. — Тогда вся двуспальная кровать будет в твоём распоряжении. — Звучит заманчиво, но не надо, — Хёнджин улыбается. Слабо, натянуто, но всё же улыбается. — И в таком случае уж логичней не ехать мне. Он заплатил за нас двоих. Я как нахлебник. — Ну каков джентльмен, — хмыкает Ли. — Значит, поедем все вместе, — подытоживает и хлопает Хвана по плечу. — Нас завтра Джисон туда отвезёт. Чан и Чонин должны будут подъехать чутка позже и помочь с украшением дома. Там и остальные подтянутся. — Активно же ты эксплуатируешь Джисона, как личного водителя, — смешок сходит с искусанных губ Хвана. — Он сам на это подписался, я ни при чём. — Как скажешь, — принимает ответ друга. — Давай вернёмся к готовке и закончим с ней поскорее. Я об эту тёрку уже раз десять порезался. — Надеюсь, у чеснока не будет привкуса твоей крови. Кухня заполняется смехом и умиротворением, что сохраняется до самого утра. Хван даже забывает о своих переживаниях, откладывая их до завтра. Дня, когда столкнётся с ними лицом к лицу.

***

Запах свежей хвои витает по всему дому. Из колонок играют рождественские песни, коим подпевает баритон из соседней комнаты. За окном тишина и слабый снегопад. Дороги покрыты толстым слоем белого покрывала. Погода почти с неделю хорошая, ветра нет, но термометр всё равно услужливо напоминает, что на улице ниже нуля и лишний раз туда лучше не соваться. Хёнджин перебирает ёлочные игрушки, что притащил Джисон в огромных коробках, и украшает дерево на свой вкус. Он любил этим заниматься, будучи маленьким, с мамой; любил, когда был подростком, проявляя зачатки своих дизайнерских способностей; любил, будучи студентом, когда приезжал к родителям на праздники; любил, когда съехался с парнем и вместе с ним вешал шарики на пушистые ветви. Воспоминания обжигают, как огонь, Хван вздыхает, крутя в пальцах стеклянного снеговика. Он закусывает губу, глубоко дышит и считает до десяти. Смириться, как бы Хёнджин ни пытался, не вышло. Даже на половину. С их разрыва прошло четыре дня, срок маленький. Так просто всё забыть и отпустить не выйдет. Ему нужно больше времени. И значительно утяжеляет этот процесс тот факт, что через пару часов он встретится с Минхо. Избегать его полностью не представляется возможным. Как минимум, надо будет поздороваться. И выдавить из себя улыбку, или её подобие. Включать обиженку, стерву — не вариант. Они не одни тут, всеобщую радость от праздника рушить своими переживания и страданиями бесчеловечно. — Вух! — с дверным звонком раздаётся на весь дом. — Ну и холодрыга! Бр-р-р! — Хани, — кричит откуда-то Феликс. — Иди скорее грейся! Заболеть ещё не хватало! — по топоту ног Хёнджин догадывается, что Джисон послушно зашагал к Ли. — И опять без шапки! Я же попросил тебя её надеть! Ну что такое! — ворчит юноша, но злости в этом нет. Только забота, любовь, тепло. — Ну, конфетка, — Хван почему-то уверен, что Джисон сейчас дует губы. — Не ругайся. И следующее, что добирается до слуха Хёнджина, это чмоки. Такие звонкие, их много, не сосчитать. И Феликс сначала хихикает, но потом обеспокоенно шепчет, правда Хван всё равно слышит. — Тормози, Хёнджин за стенкой. Он... ему может быть грустно. И поцелуи действительно прекращаются. Начинается какой-то диалог, в который Хван не вслушивается. Он с глазами, полными вины, смотрит на дверной проём и всеми силами унимает дрожь в теле. Ему действительно грустно, но уже от того, что друзья должны сдерживаться, лишь бы не бередить его кровоточащие раны. Не могут миловаться, ведь так заденут Хёнджина, что переживает разрыв. Хёнджину хочется уйти, дабы дать им всем право дышать свободно, не сковывая себя. Но своим уходом он точно оставит у всех осадок только хуже. Веселье таким не будет, ему будут написывать, спрашивать, как он, уговаривать вернуться. В их компании так заведено: или все вместе, или никак. Такая преданность в дружбе восхищает, даёт чувство защищённости и уверенность, что ты не один; окутывают, как руки мамы, что прижимают к груди, спасая от всех призраков из темноты. Но именно сейчас Хвану печально, что от такой крепкой дружбы его друзья несчастны. И вместе с ним почему-то тащат эту же ношу. Особенно Феликс, самое яркое и жизнерадостное солнышко в их коллективе. Слеза, что сошла с глаз, отрезвляет Хёнджина. Он быстро промаргивается, приводит себя в норму и стирает непрошенную влагу рукавом свитера. Бедный снеговик наконец оказывается на ёлке, а парень тянется за следующей игрушкой. — Какая же она огромная, — присвистывая, комментирует Джисон. Он зашёл в просторную гостиную с двумя чашками какао, на поверхности которого плавают зефирки. — Настоящая? — Ага, — кивает Хёнджин. — Владелец дома каждый год их покупает. — Прикольно, — протягивает другу кружку. — Тёплое, — предупреждает. — Спасибо, — Хёнджин принимает напиток и греет о него ладони. Он делает маленький глоток и довольно жмурится. — Вкусно, — облизывает губы. — Да, Ёнбок-и делает потрясающее какао! — хвалит своего бойфренда Хан. — Золотые у него руки, — улыбается, не контролируя уголки рта. Говорить о Феликсе иначе он не умеет. — Да он в целом у меня золотце, — влюблённо вздыхает. — Да, он чудесный, — соглашается Хван, умиляясь. Любовь — это прекрасно. Взаимная любовь — ещё прекрасней. А взаимная любовь без трудностей и недопониманий — что-то неописуемое. И завистливое для человека, у которого теперь нет ничего из этого. — Как... — прокашливается неловко Джисон. — Как ты? — В порядке, — жмёт плечами Хёнджин, потягивая напиток, и, внимательно рассматривая ёлку, прикидывает, куда поместить следующий шарик. Переводит взгляд на друга, напарывается на волнение в чужих глазах и выдыхает. — Всё правда нормально. Я хорошо себя чувствую, не беспокойся. — Ну как мне не беспокоиться о моём малыше? — Джисон обнимает Хвана за плечи и укладывает ему голову на плечо. — Я тебя вообще-то старше, ты в курсе? — специально дёргает плечом, сбрасывая с себя друга. — И что? Ты всё равно мой малыш, — не отступает Хан, надувая свои хомячьи щёки. — В каком месте хоть? — цокает Хёнджин и за верёвочку на хвою надевает блестящее украшение. — Я даже ростом выше. — Джини, ты такой зануда! — взрывается Джисон, взмахивая рукой, в которой нет кружки. — Прими просто тот факт, что ты мой малыш, — бурчит, недовольно косясь на друга. — Смотри, чтобы Феликс нам рамён на головы от таких фраз не вылил, — хмыкает Хёнджин, допивает какао и на стол убирает кружку. — Он вечно сюсюкается с тобой и называет своим крохотулей, лапочкой и хорёчком, — фырчит Джисон. — Ревновать тут я вообще-то должен. — Хочешь, извинюсь? — Да иди ты, — пшикает Хан, но улыбка пробивается на его лицо. — Тебе помочь? — Ну раз я малыш, то может ты, мой огромный друг, повесишь звезду на макушку ёлки? — ухмыляется Хёнджин и заходится смехом, наблюдая за изменившимися эмоциями приятеля. — Ой, в баню тебя! Я тут его... а он... — бессвязная тирада сходит с уст Хана. Он тяжёлыми шагами уходит из комнаты, бубня себе что-то под нос. — Ликси! Я не могу с ним! Он меня обижает! — отголоски жалобы долетают до Хёнджина, отчего смех становится громче. — Он ещё хохочет надо мной! Ёни! Как там Феликс утешает своего парня, Хёнджин предпочтёт не знать. Он возвращает всё своё внимание ёлке. Яркая красная звезда оказывается на самом верху, гордо возвышаясь. Он заканчивает с игрушками, развешивает по кругу мишуру с гирляндами. Улыбается, довольствуясь своей работой. Хвойная красавица милует глаз. — Волшебно, — даёт свой честный отзыв Джисон, возвращаясь обратно в комнату, жуя мандарин. — Что, тебя пожалели, страдалец? — Ага, — радостно кивает. — Мне сказали, что я — милый и самый лучший мальчик, а ты — вредная злюка. — Хорошо, я принимаю это, — Хван не скрывает своего безразличия. — Чего тогда вернулся к вредной злюке? — Феликс отправил помогать тебе. Хочешь? — Хан протягивает дольку другу, но тот отказывается, мотая головой из стороны в сторону. Джисон пожимает плечами и закидывает её себе в рот. — Так вот, он там сервировкой занят, по пиалам всё раскладывает. Мне было велено к тебе идти, дом украшать будем, — доедает последний кусочек мандарина и отряхивает ладони друг о друга. — Поэтому ближайшее время я весь твой, — играет бровями. — Какой кошмар! — вздыхает Хёнджин и хватается за сердце. — За что Феликс так ко мне жесток? — Я тебя сейчас мишурой задушу, — угрожает Джисон, бросая молнии глазами в друга. — Ты ведь не дотянешься до моей шеи, — подмечает Хван, отходя от Хана на несколько шагов назад и выставляя вперёд руки в качестве защиты. — Хван Хёнджин! — вопит Джисон, наматывая на кулак блестящее украшение. Он, как хищник, медленно движется к другу, выглядя крайне устрашающе. — Я же шучу! — Хван отступает ещё дальше от надвигающегося Джисона. — Положи мишуру на место! — А нечего было меня злить! — Ты знал, что злые хомяки живут меньше, так как могут из-за своей злости лопнуть? — играет с огнём Хёнджин. И проигрывает. — Ну всё, ты труп! — на Хвана несутся страшной бурей, от которой Хёнджин старается спрятаться. Парни носятся по комнате, пару раз чуть не роняя ёлку. Хван кричит что-то про бешеную белку, а Джисон — про наглого хорька, что решил проститься с жизнью. Феликс заглядывает на секунду в гостиную, замечает вакханалию, что в ней творится и, махнув рукой, уходит на кухню обратно: — Не сломайте тут ничего! — как ответственный за двух детей взрослый кричит. — Сами платить будете! Но перекладывая салат из домашнего контейнера в красивое блюдце, Ли не перестаёт улыбаться. Видеть Хёнджина таким расслабленным и резвящимся — как бальзам на душу. Феликс молится всем богам, чтобы такой настрой у того сохранился до конца их пребывания в домике. После потных догонялок, истошных визгов и минутки на передышку Хёнджин с Джисоном всё-таки принимаются за возложенное на них дело. Дождик, мишура, гирлянды, снежинки, свечи — весь новогодний декор, что у них был, теперь развешан по комнатам. Больше всего пришлось на зал, но парни решили не обделять остальное пространство и равномерно всё распределили по спальням, кухне, прихожей. Новогодний плейлист продолжал играть, ребята периодически подпевали каким-то песням, дурачась. Последним элементом декора, что ждал своего часа, была омела. Именно её сейчас Хан, стоя на второй ступени стремянки, пытался ровно повесить над аркой в гостиной. Джисон был уверен, что с первого раза идеально её уместил, но перфекционистский (Хан бы сказал: дотошный) взгляд Хёнджина так не считает. Поэтому он в пятый раз заставляет друга переделывать. — Хван Хёнджин, — ворчит Джисон, — если тебе не нравится, то делай сам! — Ты же знаешь, что я боюсь этих стремянок, — вздыхает Хван, подходя к другу ближе и направляя его руки. — А недавно кичился тут своим ростом, шпала, — беззлобно, скорее вымученно фыркает Хан. — У меня рост не три метра, чтобы до потолка доставать. — А что так? — Ну ты же почему-то даже до ста семидесяти сантиметров не дорос, — парирует Хван. — Ты... — А вы всё так же милуетесь, — перепалку, что могла бы длиться вечно, прерывает мягкий тембр. Парни одновременно переводят глаза на пришедших. И когда среди них Хёнджин замечает одну конкретную персону, то затихает, вжимая голову в плечи и уводя взор на стену. — О, Чан! — Джисон приветливо улыбается друзьям. — Привет, Хани-хён и Хёнджини-хён! — из-за широкой спины выглядывает тёмная макушка. — Вашу ругань слышно аж на улице. — Привет, Ини! Да мы бы не ругались, если бы Хёнджин был проще и не принуждал меня мучаться с этим веником! — Я не виноват, что у тебя руки кривые, — бурчит Хван. — Или ты без повода придираешься! — Джисон крепит наконец декор, как считает нужным. — Всё, готово! И возражений не принимаю, — предупреждает, косясь на Хёнджина. — Ладно, ты лучше всё равно не сделаешь, — Хван выдыхает, выпуская очередную провокацию в сторону приятеля. — Ой, а вы, кстати, в курсе, что стоите прямо под омелой? — Чонин становится чуть ближе к старшим. — Ну да, — Джисон не понимает этого вопроса. — Мы же её только что повесили, — большим пальцем указывает на венок. — Значит, вы должны поцеловаться! — Ян хлопает в ладоши и смеётся с лиц друзей, что перекосились в отвращении и брезгливости. — Да ни за что! — орёт Джисон. — Я целуюсь только со своей конфеткой! — слезает с лестницы, убирает её на место и бежит на кухню к своей «конфетке». Видимо, целоваться. — Хани-хён такой забавный, — проговаривает Чонин и за ручку с хохочущим Чаном идёт за сбежавшим Джисоном. Хёнджин же остаётся наедине с тем, от кого сбежал несколько дней назад. С тем, с кем раньше такой тет-а-тет непременно послужил бы зелёным светом для тесных объятий и мокрых поцелуев, которые при друзьях делать неловко. Но вот сейчас от такого уединения хочется избавиться, уйти, скрыться. И ведь ему не страшно — ему больно. Так, словно кости ломают, словно сотни ножей впиваются в кожу, словно его бьют тупым предметом по голове. Накатывает какое-то предобморочное состояние, Хёнджину плохо. Сказать Минхо всё ещё нечего. В горле не то что ком, там булыжник, что затрудняет речь и мешает дышать. Хван всю сегодняшнюю ночь настраивал себя на эту встречу и всё равно стои́т так, как будто его окатили ледяной водой. Не может ни шелохнуться, ни выдавить из себя даже писк. — Привет, — громом звучит тихий голос Минхо. Хвану кажется, что его ударили по ушам и там сейчас звенит так, что вот-вот голова на две части развалится. — Привет, — Хёнджин не уверен, что произнёс это вслух. Его губы точно шевелились, но услышал ли его собеседник — Хван не знает. Повисает тишина. Снова тишина. Она сопровождала их последние два месяца, шла с ними рука об руку, накрывала лавиной, заметала собой их общение, как пурга улицы. Невыносимым, неподъёмным, тяжёлым грузом давила на обоих, склоняя перед собой на колени. — Как твои дела? — спрашивает Минхо, тупя взгляд. Он будто хочет сказать что-то иное, но не решается. — Н-нормально, — запинается. И нагло врёт, ничего у него не нормально. — Ты как? — Тоже, — кратко и лаконично. И вновь без каких-либо продвижек. Они не сдвигаются с мёртвой точки. Они будто играют в молчанку, и проигравшему будет стоить жизни заговорить первым. Пальцы Хвана мнут концы свитера, глаза стыдливо опущены к носкам. Крайне некомфортно тут находиться, но развернуться и уйти покажется слишком грубым. Хёнджин помнит, что им, скорее всего, придётся ночевать вместе в одной комнате. Надо бы налаживать хоть какой-то контакт, убирая неловкость между ними. Но получается крайне плохо. Густым, непроглядным туманом их окружают растерянность и полное незнание, как себя правильно вести друг с другом теперь. И опять болезненно колет сердце от мысли, что ещё месяцев пять назад Хёнджин даже при сильном желании, использовав всё своё воображение на полную, не смог бы вообразить себе такую картину. Ему и некомфортно с Минхо? Бред! Минхо — сплошной уют! Они всегда найдут чем заняться, о чём поговорить, как провести время вместе. А если вести беседы, смотреть фильмы или заниматься домашними делами нет настроения, то можно же целоваться! Кутаться в объятьях друг друга, шептать глупости, переплетать пальцы. Просто быть рядом, под боком. Совсем недавно перед ними таких сложностей не было. Не то что теперь... Глаза неконтролируемо находят губы Ли. Потрескавшиеся и обветренные. Видимо, без надзора Хвана Минхо перестал пользоваться гигиеничкой. Той самой, от которой после поцелуев со старшим на своих губах Хёнджин чувствовал малину. Минхо шутил, что Хёнджин всю её слизывает, не оставляя ничего, и ему следует купить со вкусом баклажанов. Хван дулся только для вида. Было очевидным, что Минхо так никогда не сделает. Томные и долгие поцелуи ему важнее целостности своих ротовых складок. Взгляд не унимается и падает на шею, которую не скрывает широкий вырез горловины. Чистая, незапятнанная. Но Хван детально, подробно и красочно помнит, как самолично часто разукрашивал её багровыми кляксами, что не сходили несколько дней. Он обожал прикусывать кожу, особенно в районе кадыка, а потом медленно спускаться языком к плечам и ключицам. В их паре активную позицию в интимном деле занимал Минхо, но старший давал время Хёнджину наслаждаться и упиваться своим телом. Прелюдии могли быть длинными, раскрепощёнными, жаркими. Сначала Хван блуждал по каждому миллиметру Ли, целуя и кусая. Оставлял свои отметины, говоря — нет, крича! — всем вокруг, что этот парень — его. Минхо, не в силах просто лежать и гладить, менял их местами, любовался своим сокровищем с минуту. Он склонялся к распалённому и нуждающемуся в нём младшему, проделывал с ним всё то же самое, только грубее и дольше. Растягивал удовольствие по максимуму. И, насытившись до следующего раза (что мог произойти буквально утром), Минхо вдавливал Хёнджина в простыни и брал. Глубоко, размеренно и любовно. Их секс был разным и по продолжительности, и по темпу, и по страстности. Минхо мог быть самым нежным, ласковым котом, что весь акт осыпал Хвана поцелуями и милыми словами о прекрасности своего принца. А мог трахать Хёнджина до скрипа кровати, до гортанных хриплых стонов, до потемневших глаз, сильно и звонко шлёпая по ягодицам. Но одно оставалось неизменным — Хёнджин чувствовал, что его любят. Он нужен Минхо, он важен Минхо. Его хотят, его ценят. Он интересен и значим. Он — не пустое место. Чёртова слезинка норовит сойти с ресниц, но Хёнджин не позволяет этому случиться. Он настырно трёт глаз, чуть ли не до покраснения. Ему пора перестать окунаться в прошлое. По крайней мере так внезапно и столь основательно, практически с головой, выпадая из реальности. — Ты плач... — начинает Минхо, но его перебивают. От неловкого вопроса Хёнджина спасает вопль Джисона, что высовывается из кухни. — Хёнджи-и-ин! Феликс попросил тебя подойти сюда! — Иду! — кричит Хван в ответ. — Мне... надо, — глупо объясняется перед Минхо и ретируется, мысленно благодаря и Джисона, и Феликса. Плакать перед Ли было бы унизительно. Даже оправдание за одну слезу свело бы с ума. Хёнджин бы не нашёл, чем это аргументировать. Правду озвучить язык не дёрнется. За спиной раздаётся только грузный вздох. Что испытывает Минхо насчёт их разрыва, Хёнджину пока не понятно. Но признаться, он рад, что Ли не прыгает и не танцует, а кажется таким же надломленным, как и Хван. Он похож на того, кто переживает, кому не всё равно. Хёнджин бы точно умер, будь Минхо счастливым и беззаботным, когда с их расставания и недели не прошло. Ходил бы да улыбался, вёл себя так, словно ничего серьёзного в его жизни не свершилось. Хорошо, что это не так. Минхо тоже раздосадован. Эгоистично? Да, и ещё как. Но от такого самоутешения становится на самую малость легче. Значит, Хёнджин и их отношения Минхо небезразличны. Они оба опустошены. — Да, Ликс, что хотел? — Хван заходит в комнату. Он убирает с лица грусть и тоску, натягивая спокойствие и невозмутимость. Изображает, что у него всё замечательно. Что на душе сплошная тишь да гладь. Что за стенкой нет его бывшего, которого Хёнджин до сих пор любит, и видеть которого совсем не тяжело. — Чан и Минхо... — второе имя Феликс постарался произнести быстро и бесцветно. Так, как будто он говорит не об их друге и близком человеке, а о соседе, которого они знают три дня от силы. — Они разберут стол в гостиной. Накройте его, пожалуйста, с Джисоном. — А что в этот момент будет делать Чонин? — обиженно бурчит Хан. — Помогать мне здесь. Надо ещё в духовку курицу поставить, дорезать кое-что, — перечисляет Ли. — Почему я не могу тут остаться и побыть с тобой? — канючит Джисон, дёргая парня за руку. — Вот именно, что ты будешь со мной тут! Начнёшь приставать ко мне, так ещё и воровать всё, что только на столе увидишь. Помощи ноль, — укоризненно смотрит на бойфренда Феликс. — Чонин, в отличие от тебя, действительно готовить со мной собирается. — Так говоришь, будто тебе не нравятся мои приставания, — ворчит Хан. — Нравятся они мне, но не когда у нас ограниченное время и надо до вечера всё успеть. Твои руки меня отвлекать будут. — Это кошмар! — театрально ахает юноша. — Я возмущён! — Прошу заметить, только ты один, — хмыкает Феликс. — Чан-хён! — Джисон поворачивается к другу. — Тебя что, ничего не смущает? — Не-а, — Кристофер качает головой, целует улыбающегося Яна в щёку и уходит в гостиную. Через минуту оттуда слышится скрип дерева — стол раздвигать начали. — Абсурд! — подытоживает Хан. Феликс с этой комедии, ну или драмы, только смеётся. — Идём уже, обездоленный, — Хёнджин закатывает глаза и тащит друга за локоть в соседнюю комнату, прихватив скатерти. Когда они переступают порог, мебель уже красуется посреди гостиной. Огромный стол на человек десять точно стоит прямо по центру. Чан и Минхо кружат вокруг него, перетаскивая и расставляя стулья, параллельно тихо о чём-то своём переговариваясь. Джисон с недовольной моськой берёт конец столового белья, что ему протягивает Хван, и стелет на стол. Юноши равномерно распределяют её по поверхности, разглаживая, дабы не было волн. — Только попробуй вякнуть, что она неидеально ровно лежит, — предупреждает Джисон, злобно зыркнув на друга. — Я тебя в неё замотаю и выкину в сугроб. — Ладно, — Хёнджин даже не рыпается. Ему не до идеальности лежания скатерти, ведь буравящий взгляд, точно направленный на него, сильно от этого отвлекает. Хочется попросить Минхо не смотреть на него, но Хван будто язык проглотил. Да и смелости на такое нет. Остаётся быть терпилой и игнорировать не самое приятное ощущение от прицела двух кошачьих глаз. Колонки не перестают играть, пуская один и тот же установленный список треков уже по третьему кругу. Под аккомпанемент рождественской баллады о счастливой любви Джисон и Хёнджин перетаскивают салаты, закуски, фрукты, посуду. Чан и Минхо не стоят в стороне, любезно помогая младшим. Хван старается взаимодействовать только с Крисом, боясь, как огня, коснуться Минхо. Хотя он уверен, что такое столкновение — кожа к коже — будет сродни именно ожогу. Ожогу, после которого пальцы будут гореть, щипать и самое страшное — требовать обратно вернуть их к очагу. Вернуть их к Минхо, к его рукам, дать дотронуться до старшего ещё раз. — А где Чанбин с Сынмином? — Джисон ставит фужеры на стол и потягивается, разминая спину. — Приедут позже, — отзывается Чан. — Им надо сначала к маме Сынмина заехать. Там какие-то семейные дела. — Понял, — кивает Хан. — Надеюсь, у тётушки Ким всё хорошо. — Да, там ничего серьёзного, — заверяет Кристофер, заканчивая настраивать искусственный камин. — Вроде всё, — оценивает проделанную совместную работу. — Ещё сок надо по графинам разлить и принести, — вспоминает Джисон и в припрыжку улетает на кухню. Несложно догадаться, что в первую очередь не ради сока, а ради одного конкретного блондина, что нарезает крабовые палочки под разговоры с Чонином. — Он же или разобьёт что-то, или зальёт все полы, — Чан закатывает рукава рубашки. — Пойду помогу, иначе мы вместо праздника займёмся тут генеральной уборкой, — смеётся, шагая следом за Ханом. И скорее всего тоже не сразу приступить к соку, а для начала сжать в крепких объятьях самого младшего из их компании, отвлекая от натирания моркови. Минхо ничего не говорит, провожая друзей взглядом. Вздох заполняет затихшую комнату, пока взор перемещается на ёлку. Минхо становится возле дерева и рассматривает его. За спиной слышатся шаги и какое-то шебуршение. Ли догадывается, кто вернулся в комнату, поэтому, не оборачиваясь, монотонно произносит: — Ты красиво её украсил. — Как ты узнал, что это я? — Хёнджин позволяет себе немного подступиться ближе к Минхо. — Джисон сказал? — Нет, тебя выдал стиль. — Стиль? — непонимающе переспрашивает. — Да, твой особый стиль. Ты всегда всё делаешь со своим перфекционизмом и неповторимым антуражем. Со своим видением, со своим посылом, — рассказывает Ли, всё ещё стоя лицом к ели. — Развешиваешь игрушки так, чтобы это стало целостной композицией. По оттенкам, по узорам, по форме. Не просто в хаотичном порядке, как бы сделал Хан, а с полной отдачей, сотворяя шедевр даже тут, в таком обыденном деле. Ты любишь даже в самые непримечательные вещи, те, что совершаешь каждый день, вносить что-то уникальное, преображая это в нечто совершенное, необычайное. Это твой образ жизни, для тебя всё это — что-то такое трепетное, значимое, важное. «Прямо как ты, — эхом расходится отголосок сердца Хвана. — Трепетное, значимое и важное». — В канун Рождества больше всего на свете ты любишь наряжать ёлку, — продолжает Минхо. — Тебя окунает это в детство. Ты горящими глазами вешаешь шары, бусы, гирлянды. Так нежно касаешься ели, будто она рассыпаться может, стоит на неё не так выдохнуть. Ты сосредоточенный и чуткий в такие моменты. — Это плохо? — Хёнджин пытается защищаться. Правда, не ясно от кого, на него ведь не нападают. — Это невероятно, — вздыхает Минхо, разворачиваясь. — Ты удивительный, Хёнджин. Сердце ёкает, дыхание спирает. Как же давно Минхо не говорил ему подобного. Хвану вновь хочется расплакаться. Руки сжимаются в кулаки, что рвутся начать бить старшего по груди и кричать, причём истошно, надрывно: «За что ты так со мной?!». — Кстати, дома... — Минхо переходит на нервный кашель. — Ну там, в квартире, я не ставил ёлку. — Почему? Так странно, что квартира Минхо для Хёнджина по факту больше домом не является, пусть и прожил он там три года. Он вложил туда себя, прикупив милые вещички для декора. Ли ворчал, что младший заставляет ему все полки всякой ерундой, но не убирал статуэтки и прочие безделушки. Напротив, кропотливо к ним относился и при уборке аккуратно убирал с них пыль. Интересно, они всё ещё там стоят, или Минхо их спрятал? Хёнджин глупо надеется на второе. Хван мнётся, вытягивает рукава, качается на носках. Упомянутый дом, как пластинка, крутится в мыслях. Чем же теперь является жилище Ли для Хёнджина? С чем его теперь соотносить? Где-то в глубине души это все ещё ощущается его самым уютным уголком на планете, где его согревали в объятьях и где ему дарили неимоверное количество заботы и любви. Но в противовес — это место, где Хвана душила обстановка, зажав горло; где он испытывал изводящее его одиночество, где он жил в постоянной тревоге и в многочисленных истериках по ночам и за запертой дверью ванной. — У меня нет новогоднего настроения, — делится Минхо. — Да и не буду я с ней возиться. Мне это не так интересно. У нас подобным всегда занимался ты. У меня так хорошо не получится, а абы как мне не надо. — Понятно, — Хван тупит взгляд. Хочется возразить, убедить Минхо, что и без него можно украшать ёлку и проникаться праздником. Да и Ли явно преувеличивает, не так много и затрат нужно, чтобы развесить игрушки на рождественское дерево. Но слова опять встают поперёк горла, как кость. Раздирают и режут слизистую, мешая, раздражая, донимая. — Там в целом без тебя пусто стало, — решается на ещё одно откровение Минхо, пытаясь заглянуть младшему в глаза. — Я был неприметной частью интерьера. Не думаю, что мой уход на самом деле что-то изменил, — Хёнджин пересиливает себя и устанавливает со старшим зрительный контакт, пусть и даётся ему это с большим трудом. — Ты ошибаешься. Ты был тем, кто делал эту квартиру домом. Настоящим домом. — Сложно в это поверить. Чувствовал я себя именно мебелью. — Прости, что заставил тебя так себя ощущать, — удивительно, но звучит искренне. Минхо, кажется, действительно сожалеет. — Ты был... — Ты хочешь обсуждать это сейчас? — Хёнджин обрывает монолог Минхо. — Ну я... — теряется Ли. Вся его смелость испаряется. — Здесь немного не время и не место для этого. — Да, ты прав, — соглашается Минхо, качнув головой. — Тогда... когда мы можем... поговорить? — Ли запинается через слово, выдавливать из себя что-то чёткое и складное — тягостное занятие. — А ты хочешь со мной об этом побеседовать? Тебе есть что мне сказать? Прямо честно, без ужимок и увиливаний? — Да, — без замедлений отвечает Ли. — Да, очень хочу. — До ночи подождём, когда одни останемся, — вздыхает Хван. — Нам в одной комнате спать в любом случае. — Ты не уйдёшь? — голос Минхо дрогнет. — Нет, я не уйду, — заверяет Хёнджин. — Хорошо, спасибо, — на губах появляется подобие улыбки, такой усталой, вялой, болезненной. — Угу, — Хван кивает, ставя тем самым точку в их диалоге. Но отношения ещё подвешены на тонкой нити, шатаясь над огромной тёмной пропастью. И они или вытягивают их, спасают от падения в некуда, или обрывают эту связь насовсем, становясь друг другу никем. Страшно представить, что случится с их компанией при втором исходе, ведь общаться так, словно всё в порядке, не выйдет. Хёнджину и Минхо будет некомфортно рядом. Они, как подростки, начнут избегать друг дружку, выясняя у друзей перед каждой встречей, явится ли на неё другой. По коже бегут мурашки. Хван зачем-то в деталях себе всё это вырисовывает в мыслях, из-за чего невольно вздрагивает. Перспектива быть с Минхо чужими людьми, у которых нет общего быта, общих интересов, общих тем, одной на двоих любви, убивает Хёнджина, вызывая тошноту и головокружение. — Мы вернулись! — сообщает Джисон, неся в обеих руках графины. За ним заходит Чан с таким же набором заполненной посуды. — Скучали? — Какой ты шумный, — фыркает Минхо. — А ты вредный, как и твой паре... — Хан прикусывает язык на полуслове, чувствуя себя полным идиотом. В комнате повисает неловкое молчание, даже песни будто бы затихают. Джисон так испытывает вину, что готов утопиться в этом маленьком сосуде с соком. — Кхм, — кашляет Чан и ставит графины на стол. — Феликс с Чонином там почти всё, — неуклюже переводит тему. Обстановку разрядить не удаётся, но надо как-то прекращать затянувшуюся молчанку. — Скоро и Чанбин с Сынмином приедут. Хёнджин держится поодаль. Он смотрит в пол, пытается контролировать дыхание. — Минхо, не хочешь со мной на улицу сходить? Подышать воздухом? — Кристофер чешет затылок. Что ляпнуть ещё, чтобы убрать эту мрачную атмосферу — тайна. — Идём, — Ли, как обычно, краток. Хмурый, задумчивый покидает гостиную, дожидаясь Чана в коридоре. Крис кидает сочувствующий взгляд на поникшего Хвана и идёт следом за Минхо. Они молча обуваются и накидывают куртки. Хлопок двери знаменует их уход из дома. — Прости, — пищит Джисон, когда они остаются наедине. Он стыдливо вжимает голову в плечи. — Ничего, — Хёнджин подступает к столу и начинает поправлять столовые приборы, перекладывая их с одного места на другое. Бесполезное дело, но ему необходимо чем-то себя занять. — Ничего, — сухо повторяет. Джисон не стремится что-то добавить или вставить какую-то шутку. За свой необдуманный выпад стыдно. Он ляпнул по привычке, не планируя этим кого-то задеть. А в итоге задел. Понимает, что, кажется, пора менять свою привычку, и от этого понимания становится как-то грустно. — Я скоро вернусь, — предупреждает Хёнджин друга и куда-то уходит. Хан предполагает, что в ванную, но ошибается, когда прослеживает движение в сторону спален. Хван заходит в отведённую им с Минхо комнату, прикрывает за собой дверь. Возле кровати неряшливо валяется дорожная сумка Ли, в которой наверняка бардаком скомканы его вещи. Он чистюля, но порой ленится, небрежно выполняя часть домашней работы. Хёнджин в такие моменты молча, без морализаций прибирал, исправлял, хорошо складывал, давая Ли отдохнуть. Хёнджин огибает её, добирается до своего шоппера, роется в нём рукой. Хочет найти резинку, дабы собрать непослушные пряди в хвост. По крайней мере это тот повод, которым Хван себя оправдывает. На деле же он просто трусливо сбежал, желая побыть в минутном уединении. Устранить хаос в голове не получается, ему нужно немного тишины и одиночества. Резинка находится. Хёнджин вытягивает её и случайно что-то цепляет. Нечто падает на мягкий ворс. Хван поднимает предмет с пола и грузно вздыхает. Небольшой футляр фиолетового цвета, в котором хранится кое-что особенное для кое-кого особенного. Хёнджин приготовил это ещё за месяц до праздника, за месяц до их расставания. Когда заказывал у мастера, не думал, что вещица может стать неактуальной. Даже и не предполагал. А вот оно как всё обернулось. — Джини, Хани сказал, что ты тут, — руки окутывают его талию. Худощавое тело прижимается к спине, острый подбородок укладывается на плечо. — Это для Минхо? Подарок? — Да, — кивает Хёнджин. — Для него, — бережно проводит пальцем по ленте банта. — Что там? — Кулон. — М-м-м, — понимающе мычит. — Ты подаришь ему? — осторожно интересуется, поглаживая живот друга. — Не знаю, — честно сознаётся Хван. — Это принадлежит ему, но есть ли теперь смысл дарить? Будет походить на то, что я его удержать пытаюсь. — Если тебе хочется подарить, то сделай это, — наставляет Феликс. — Без подтекста, чтобы сделать приятное. Так и скажи, что на хорошую память о вас. — Захочет ли он меня помнить? — пессимистично хмыкает Хёнджин. — Ну не захочет, значит, уберёт подальше вглубь верхней дальней пыльной полки шкафа. Делов-то, — фыркает Ли. — И станет полным придурком в моих глазах. — Ликс... — Помню-помню, ваш разрыв на нашу дружбу не влияет, — проговаривает выдвинутое Хваном на днях условие. — Я всего-навсего тебя поддерживаю. И вообще, я всегда буду на твоей стороне. — Спасибо, я очень ценю, — кладёт свою ладонь поверх руки Феликса. — Но ругать Минхо правда лишнее. — Ла-а-адно, — нараспев тянет Ли. — Идём, там Сынмин с Чанбином приехали. Доделаем все дела и будем за стол садиться. Время почти пять вечера, — медленно отлепляется от приятеля. — Идём, — Хёнджин не упирается. Он наскоро завязывает волосы в низкий хвостик и позволяет другу за локоть вывести себя из комнаты, в которой Хвану суждено провести одну из самых тяжёлых в эмоциональном плане ночей. В этот раз бежать некуда, тем более он пообещал, что будет тут. Остаётся только надеяться, что всё обойдётся и они придут с Минхо к мирному (предпочтительно любовному) соглашению. Наивно, чересчур и непозволительно наивно. Но Хёнджин — натура романтичная, он примитивно верит в новогодние чудеса. Хвана затаскивают обратно к людям, свет от ламп бьёт в глаза. Он чувствует себя вампиром, что хочет вернуться в темноту комнаты и в терзающее его уединение с собой и своими мыслями. Феликс резко пропадает, умчавшись на какой-то грохот из кухни. Хёнджин бы посеменил следом, но сталкивается с кем-то чуть ли не носами, тормозя. — О, Хёнджин-и, чуть не стукнулись! — Сынмин, что неожиданно высунулся из поворота, улыбается и приобнимает друга. — Привет, приятель! — Привет, Сынмо, — Хёнджин в ответ похлопывает друга по спине. — Рад, что вы наконец приехали. Как там твоя мама? Слышал, вы к ней заезжали. — Да, ей срочно понадобилось поправить карниз, закрепив его в нескольких местах прочнее, повесить на него новые шторы и гирлянды, — беззлобно фыркает Ким. — И отпустить нас, не напоив чаем с печеньем, она не могла. Вот мы и припозднились. — Я рад, что у тётушки Ким всё хорошо. — Конечно, у неё всё хорошо, её любимый зятёк Бини приехал, — пародирует елейный голос матери Сынмин. — И бессовестный сын Сынмин, что совсем про мать забыл, тоже явился. — Она себе не изменяет, — смеётся Хван. — Да, — улыбаясь, вздыхает Ким. — Но тот факт, что Чанбина она теперь любит и признаёт больше, чем меня, как-то смущает, — невсерьёз ворчит, вышагивая с Хёнджином в сторону кухни. — Да ладно тебе, это же мило, — успокаивает друга Хёнджин. — Было бы хуже, будь оно наоборот. Да и родители Чанбина в тебе души не чают. — И то верно, — безапелляционно соглашается Сынмин, хихикая и переступая порог комнаты, в которой воцарил запах запечённой курочки. Парень невольно облизывается. — Как же вкусно пахнет. — Она могла остаться только вкусным запахом, потому что у кого-то руки-крюки, — недовольно фырчит Феликс, возясь с противнем и перекладывая поджаренную курицу в красивое блюдце. — Ну, солнце, — жалобно хнычет Джисон. — Я же не специально. — Ещё бы ты это сделал специально, — Ли продолжает бурчать. — Ну, малыш, — Хан ропочет, накручивает на палец ткань футболки бойфренда и дует губы. — Что произошло? — Сынмин тихо спрашивает у Минхо, что перемешивал соус в салате. — Джисон, как обычно, из-за своей неуклюжести чуть курицу не уронил, — будничным тоном вводит ребят в курс дела. — Да хватит меня буллить! — возмущается Джисон. Его щёки становятся больше, а брови сводятся к переносице. — Хватит быть рукожопым, — парирует Минхо, не смотря на Хана. Джисон громко и показушно цокает, лишает друга своего внимания и вновь крутится вокруг Феликса, без умолку лепеча, как ему жаль. Минхо хмыкает, качает головой и замечает рядом притихшего Хёнджина. Мозг на секунду отключается, им руководит сердце. Слова, не обдуманные рассудком, сходят с губ: — Котёнок, подай, пожалуйста, солонку. Хёнджин, как ни в чём не бывало, тянется за солью, но на полпути замирает. Опять конфуз, что вводит в неловкость каждого в помещении. Будто всю комнату ставят на паузу. Двигаться страшно, бегают только взгляды с одного человека на другого. Хван первым решает разморозиться. Он прокашливается и молча передаёт Минхо баночку. — Спасибо, — тихим шёпотом произносит Минхо, принимая солонку. Их пальцы на мгновение, на одно жалкое мгновение сталкиваются, и обоих бьёт током. Благо Ли удерживает соль, иначе та бы рухнула на стол и просыпалась. — Хёнджин-а, — хрипло зовёт друга Феликс. — Отнеси, пожалуйста, курицу на стол в гостиную. Джисону я не доверю это дело в одиночку. — Эй! Я... — Хан, набрав полные лёгкие воздуха, начал было протестовать, но красноречивый взгляд Феликса осадил его. — Идём, Джини. Хёнджин безмолвно кивает, берёт тарелку с птицей и, напоследок окинув Минхо печальными глазами, выходит из кухни. — Ты в порядке? — осторожно спрашивает Джисон. Как же Хёнджин устал за сегодня от этого вопроса. — Да, — краткий, совсем ничего не проясняющий ответ. Хан больше не лезет к нему, боясь ненароком начать бередить незатянувшиеся раны. Хёнджин ставит курицу на середину стола. В гостиной все замолкают, ощущая поникшее состояние Хвана. Над ним словно нависает грозовая туча, а сам Хёнджин уже до нитки промок и озяб. Он тихий, молчаливый, задумчивый. Полная противоположность обыденному себе. — Давайте рассаживаться, я голодный, — канючит Джисон, разбавляя атмосферу. — Ты всю жизнь голодный, — подмечает Сынмин, входя в комнату вместе с Феликсом и Минхо. Их руки полны закусок и салатов. — Еда — это основа жизни, чтобы ты знал, — Хан показывает другу язык. Ким оставляет реплику без комментария, только закатывает глаза. — Что включить на телевизоре? — вопрошает Чан, крутя в ладони пульт. — Любой канал с новогодним шоу, — Феликс внимательно осматривает стол, проверяя, не забыли ли они чего. — Окей, — отзывается Крис и щёлкает по кнопкам. Он оставляет новогоднее выступление популярной бойз-группы, что поёт своим слушателям про первый снег и разбитое сердце. Хёнджин впервые жалеет, что идеально знает свой родной язык, прекрасно разбирает слова песни, что остриём проходятся по его практически бездыханному сердцу. Он падает на свободный стул, на самом краю стола, желая не отсвечивать до конца празднества. Хёнджин никогда в компании своих друзей не чувствовал себя лишним. С ними ему было комфортно находиться даже в полной тишине. Но почему-то сейчас хохот, шум и гам, что окружают, давит. Хочется закрыть уши или уйти в спальню, закутавшись в одеяло с макушкой. Он со своей печальной миной, что сквозит хандрой, вообще не вписывается в эту тусовку. Сидит себе в закутке, потягивает сок, пока остальные или бурно что-то обсуждают, или спорят о чём-то, или едят, набивая желудки. А Хван даже палочки взять не может. Желудок сводит только от взгляда на это пиршество, что заполнило весь стол и на приготовление которого они убили кучу времени. Минхо сидит за другим концом стола, о чём-то беседует с Чанбином, изредка косясь на затихшего Хёнджина. Хван эти взгляды чувствует, но игнорирует. Между ними всё ещё пропасть недопониманий и вопросов, перешагивать которую боязно и опрометчиво. Ещё и этот «котёнок» будто бы только всё усугубил. Слышать такое когда-то привычное обращение от Минхо было приятно, пусть и сказано оно было случайно, по инерции. Телефон наскучивает быстро. Соцсети кишат фотографиями знакомых и друзей с описанием своих итогов года, хвастаясь всему миру, чего они добились. Хёнджин представляет, как загружает в свой профиль пост с фото с Минхо и надписью: «Мой главный итог года — расстался с парнем». Вот это достижение, конечно. В семейном чате активность была только с утра. Мама прислала с десяток открыток с поздравлениями, пожелала хорошего грядущего года и написала одно длиннющее сообщение, где описала всю свою любовь к сынишке и его мальчику. Хёнджину духу не хватило написать маме в канун праздника, что мальчик-то больше не его. Минхо в его семье приняли быстро, как родного. Даже папа, что был ворчлив и привередлив к предыдущим ухажёрам своего чада, нашёл с ним общий язык и может временами называть его сынком. Мистер и миссис Хван полюбили Минхо, всегда спрашивали у Хёнджина, как у него дела, и просили почаще их вдвоём приезжать к ним в гости. И Хёнджину это безумно нравилось. Ну вот что может быть лучше того, что родители одобряют твоего парня и буквально считают частью своей семьи? Хван уверен, что почти ничего. Ну только если не расставаться с этим парнем, а всю жизнь провести рядом, в любви и согласии. Жаль, у них с Минхо так не вышло. — Джини, а ты чего не ешь? — Феликс склоняется над ухом друга. — Не голоден, — стыдливо поджимает губы. — Я тебя сейчас с ложечки покормлю, — угрожает Ли. — Конфетка! — вскрикивает Джисон, услышав столь недопустимое для себя предложение. — А меня с ложечки? — Тебе не пять лет, Сони, — вздыхает Феликс. — Ты сам хорошо справляешься. — Хёнджин так-то тоже, — обиженно бубнит Хан. — Но его ты кормить собрался. — Боже, — Ли закатывает глаза. — Хёнджин, — Хвана окликает голос, что пускает дрожь по всему телу. Он крутит головой и сталкивается взглядами с человеком, позвавшим его. — Возьми, ты любишь эти тарталетки, — ему протягивают блюдце с закуской. У Хёнджина язык не поворачивается отказаться. Забота Минхо всегда делала из него лужу, влюблённый мякиш. Любой жест старшего растекался сладостной патокой, согревал и утешал. Он принимает посуду из рук Ли, шепчет негромкое «спасибо» и накладывает себе в тарелку несколько штучек. Возращает ему тарталетки обратно и под надзором нежного взгляда берёт одну в руки и откусывает, облизывая губы. — Вкусно, — зачем-то произносит вслух и видит, как тёплая улыбка расплывается на лице Минхо. И Хёнджину так приятно становится. Он с большим наслаждением ест эти несчастные тарталетки, и сегодня они ощущаются во много раз аппетитней. Наверное, потому что их подал Минхо. Тарелка Хвана пустой долго не остаётся. Через Джисона Минхо подкладывает Хёнджину салат, кусочек курицы. И Хёнджин не противится, покорно всё принимает и ест. Даже аппетит появляется, ложка за ложкой исчезают во рту. Минхо творит с ним чудеса, влияя сильнее любых веществ. Неожиданно Феликс кладёт ему поссам. Хёнджин поднимает на друга недоумевающий взгляд. С чего бы Ли ему делать такой бутерброд? — Минхо передал для тебя, — шёпотом объясняет Феликс. — Он сам его сворачивал, я видел. Стрела пронзает сердце. Глаза находят Минхо, спотыкаясь о его томный взор. Хёнджин смотрит с восхищением, благодарностью и непониманием одновременно. Минхо обескураживает его, порождает всё больше вопросов и недоразумений. В чём замысел его поступков? Какой у них мотив? Почему он не мог быть таким все те месяцы, когда между ними строилась стена? Почему он был холоден, как айсберг, когда так был нужен Хёнджину? Когда эта забота и нежность была необходима. Когда сам Минхо был Хвану необходим. Чертовы слёзы снова приливают к глазам. Хёнджин усиленно моргает, желая их прогнать. Он такая размазня, что так стыдно за себя. Дрожащие пальцы обхватывают завёрнутые в капусту мясо и овощи; губы, что точно так же трясутся, касаются еды, зубы впиваются в закуску. Он жуёт пищу, стеклянный взгляд направлен уже куда-то в пустоту. Родной, любимый вкус, который свойственен только блюдам, что делает Ли, соприкасается с языком. Это становится последней каплей, и тонкая кристальная солёная дорожка скатывается по щеке. Поссам падает на тарелку, нос предательски шмыгает. Пальцы наспех стирают слезу, парень подрывается с места. — Я отойду ненадолго, — бросает кому-то. Может, только Феликс и услышал. Быстрыми шагами покидает гостиную, скрывается в ванной. Мандраж охватывает всё тело, руки трясутся, прокручивают краны с холодной водой. Хёнджин умывается прохладной влагой, ополаскивает лицо, трёт глаза и щёки. Дыхание тяжелое, будто он кросс бежал. Истерика комом встаёт в горле, юноша задыхается. Он близок к панике, к потоку слёз, который остановить уже не выйдет. Из него вышло столько воды, что вот-вот и случится обезвоживание. Дверь поскрипывает, и в помещении Хван больше не один. — Хёнджин? — осторожный бархатный голос. Ладонь опускается на напряжённую спину Хёнджина. — Ты... что стряслось? — Зачем? — хрипло выдавливает из себя Хван. Веки опущены, он опирается на раковину. Капли стекают с подбородка и падают на керамику. — Что? — Зачем ты всё это делаешь, Минхо?! — надрывно звучит Хёнджин. Он поднимает голову, открывает глаза и через зеркало ловит взгляд старшего. — Зачем?! — Что делаю? — Минхо растерян. Рука сползает с Хвана, боясь причинить ему дискомфорт своими касаниями. — Твои действия, — отчаянием пронизаны слова Хёнджина. Он надломлен. — Зачем ты... Почему ты проявляешь ко мне внимание? — Тебе это не нравится? — Я... я не знаю, — запрокидывает голову, хлопает ресницами. — Меня бесит, что я не понимаю их природы. Чего ты добиваешься, чего ты хочешь. — Я хочу заботиться о тебе, — признаётся Минхо. Хёнджину кажется, что ему дали под дых. Залепили в самое солнечное сплетение. Вырвали окровавленное сердце и швырнули на пол. — Заботиться? — иронично хмыкает Хван, разворачиваясь. — Серьёзно? А что тебе мешало делать это раньше? — боль. Только боль слышится в его тоне. И Минхо не может делать вид, что не замечает её. — Прости, — выжимает из себя Минхо, закусив губу. — Что мне дадут твои извинения? — Ничего, — Ли подступается, совсем немного, на полшага. — Малыш, — позволяет себе такую вольность, — нам... нам есть что обсудить, есть о чём поговорить. Я должен ещё сотню раз перед тобой извиниться, на коленях вымаливать у тебя прощения и... — В нашей ситуации виноват не только ты, — перебивает Хёнджин. — Тебе не за что у меня вымаливать прощения. Мы оба привели к этому. — Нет, моя вина есть. И она огромная, — возражает Ли. — Я дал тебе тогда уйти, стоял, как истукан, — широкие тёплые ладони ложатся на холодные мокрые щёки. — Но пока всё ещё не самое удачное время для разговора. Ребята там наверняка волнуются, переживают. Надо возвращаться. Мы поговорим позже, в комнате. Когда никто нам не помешает. Хорошо? — Хорошо, — вздыхает Хёнджин, кивая. Он позволяет Минхо убирать подушечками пальцев слёзы со своего лица. И даёт слабину, ластится к рукам, подставляясь под нежности, коих так не хватало. Жалкий ли он, что так цепляется за любую возможную близость со своим бывшим? Да, вполне. Но кто его осудит? — Давай вернёмся, — ладони отрываются от лица, но одна рука спускается вдоль туловища младшего и цепляется за подрагивающие пальцы Хвана, переплетая их со своими. Минхо не давит, Хёнджин может свободно вырвать свою руку из их замочка. Но Хван доверчиво сцепляется пальцами с Ли, крепче сжимая его ладонь. Минхо открывает дверь, ведёт Хёнджина за собой и выводит к остальным. На них сразу же обращаются все взгляды, тишина окутывает комнату. Глаза бродят по прибывшим, заостряясь на их соединённых руках. Хван понимает, что такое появление вызывает у друзей вопросы, но отвечать ему пока нечего. Он сам ещё ничего не знает. — Извините, Хёнджин-и что-то в глаз попало, — Минхо зачем-то врёт. И то, что это именно ложь, очевидно для всех. Но придумать какое-то оправдание было нужно. — Сейчас всё нормально? — Джисон с прищуром осматривает парочку. — Да, вполне, — Минхо отвечает за обоих. Хван только кивает. Непринуждённые беседы возобновляются, правда Хёнджин продолжает быть от них отстранённым. Он из-под чёлки то и дело косится на Минхо, пока в мыслях сплошная пурга. На него за несколько часов навалилось слишком много всего, что мозг не справляется с таким притоком информации. Минхо сожалеет о расставании, но готов ли он работать над их проблемой, чтобы спасти тонущие отношения? Это всё предстоит выяснить позже. Через тяжёлый в моральном плане диалог, что высосет из них все силы. Голова начинает гудеть, выдерживать такой накал становится невыносимо. Хван берёт свой наполненный шампанским бокал и выпивает его залпом. Игристое немного горчит, но, как ни странно, отрезвляет. Загон из омрачающих думок рассеивается. Медленно, постепенно, по мере того, как Хёнджин вливает в себя ещё парочку фужеров со спиртным. Напиваться он не собирается, но пора бы уже дать себе расслабиться. Минхо наблюдает за ним с беспокойством, но влезать не спешит. Он услужливо открывает новую бутылку, потому что остатки предыдущей Хёнджин бодро прикончил в одиночку. — Полночь через десять минут, друзья, — сообщает Чан. — Предлагаю уже сейчас написать на бумажках наши желания. — Мы каждый год это делаем, а мои желания ни разу не исполнялись, — бубнит Джисон, лёжа на плече Феликса. — Что ж ты такого загадываешь? — хмурится юноша. — Неужели ты мечтаешь о чём-то большем, когда у тебя есть такой чудесный я? — звучит абсолютно невсерьёз и вызывает у остальных смех. — Ну я же не прошу себе кого-то другого! — объясняется Хан, будто его застукали за изменой или подобного рода мыслями. — Я загадываю нечто банальное, но существенное. А оно не приходит. — Загадай небанальное и несущественное, — шутит Чанбин, принимая от Кристофера листок и ручку. — Как остроумно-то, — закатывает глаза Джисон. — Пожелай простого счастья, — предлагает Сынмин. — И добра. В мире этих двух вещей всегда не хватает. — Будто если я это попрошу, оно так и случится, — пессимистично вздыхает Хан и щёлкает ручкой. — Ладно, что-то придумаю. Хёнджин несколько секунд гипнотизирует свой кусочек бумаги. Шариковый наконечник повис над листом, готовый выводить желание Хвана. Обычно, Хёнджин писал что-то материальное: учёба, работа, квартира, парень. С детства просил низменного, но базового для хорошей жизни. Но учёбу он уже окончил, работа хорошая есть, есть своя студия, которую он сдаёт в аренду, так как жил в другом месте. Парень... парень тоже был. Самый замечательный и прекрасный. Только теперь при его упоминании надо добавлять приставку бывший. Не хочется, но надо. Хотя у них будто бы ещё не всё потеряно, и может быть они сойдутся. Хёнджин вздыхает и наконец пишет своё новогоднее желание. Ровные красивые буквы образуют несколько слов, что слабой надеждой горят в его сердце. Надеждой, что ещё не гаснет, а держится на углях. «Мы с Минхо снова вместе». Хван повторяет это про себя, будто читает молитву. Он прикрывает глаза, на секунду отдаваясь столь сакральному моменту. Хёнджин скептик, но сейчас готов поверить и раскладу на картах Таро, скажи те, что у них с Минхо есть общее будущее, радужное и светлое. Он уповает на новогоднее чудо, надеясь только на него. Поднимает глаза на Минхо, который ещё пишет, сведя сурово брови к переносице. Хвану любопытно, что же загадает Ли. Будут ли их желания схожи? А значит, будет ли тогда шанс на их исполнения больше? — У всех бокалы полные? — Чан осматривает фужеры каждого. — Да, — кивает Ким, складывая свой листик. — Отлично, сейчас сделаю телевизор чуть тише, — Крис через пульт убавляет громкость и с бокалом в руке встаёт на ноги, отодвигая свой стул. — На правах самого старшего и уже как по устоявшейся традиции я произнесу тост, — прокашливается, отдёргивает концы рубашки. — Мои дорогие друзья, я безумно рад, что этот очередной год мы вновь провели вместе, бок о бок. Было, конечно, всякое. И хорошее, и плохое. Но мы выдержали всё это и теперь сидим нашей сплочённой компанией за одним столом. Это ли не радость? Я не устану говорить, что считаю себя самым счастливым человеком в жизни, потому что у меня есть все вы. Да, у каждого полно своих забот, проблем, трудностей, личные дела, рабочие моменты. Мы кружимся в суматохе дней, пропадая с радаров друг друга. Но какое же это умиротворение помнить, что мы всё равно, как корабли, пристаём к одной гавани и находим время побыть вместе. Наша чудесная традиция отмечать Новый год нашим маленьким, но крепким коллективом великолепна! Спасибо вам, что неизменно присутствуете в моей жизни и делаете только лучше! Я люблю вас! — Я сейчас заплачу, — Джисон выпячивает нижнюю губу, и та невольно начинает трястись. — До полуночи минута! — визжит Чонин. — Надо взять зажигалки. — Огонь детям не игрушка, — хмыкает Сынмин. — Мне уже давно за двадцать, — Чонин ведётся на провокацию, что слышит уже на протяжении нескольких лет, и цокает. — Ого, целых двадцать два! — наигранно ахает Хан. — Это прям сильно больше двадцати. — Ты всего на год старше! Чего выделываешься?! — возмущается Ян. — Главное, что старше и мудрее. — По тебе вообще не скажешь. — Ты мелкий говнюк! — С новым годом, родные. Как же я вас всех люблю, — ровно в полночь, смеясь и вздыхая, произносит Чанбин и поджигает сначала свою бумажку, потом Сынмина. — Тебя я люблю в особенности, — томно шепчет в ухо Киму. — Я тебя тоже, — смущаясь, признаётся Сынмин, фокусируя свой взгляд на тлеющем листке над бокалом. Чан чиркает зажигалкой, подносит пламя к сложенному кусочку бумаги Чонина, затем Минхо и уже после к своему. Феликс проделывает то же самое только в другой последовательности: Джисон, Хёнджин и он сам. Хван завороженно смотрит, как от бумаги постепенно ничего не остаётся. Пепел падает в шампанское, оседая на жидкости. Хёнджин берётся за тонкую ножку и зачарованно любуется алкоголем в своём сосуде. — Пьём! — командует Чан, и все тянутся к середине стола, дабы чокнуться. Звон заполняет комнату под радостные возгласы и крики. Хёнджин опускает веки, мысленно скандирует своё желание и пьёт, опустошая фужер. Раскрывает глаза, отмечает, что ничего не изменилось. Правда, он сам не понимает, каких перемен ждал. Минхо всё ещё сидит поодаль, рукой до него не достать. Их напасть не растворилась, как сахар в чае, и разгребать эту гору им придётся самим. Ни один бокал с шампанским и пеплом от сожжённой бумажки с желанием этого сделать не в силах. — Отлично, праздник наступил, так что, — Джисон всем корпусом разворачивается к Феликсу, — конфетка, где мой подарок?! — Серьёзно, Хан, прошло только две минуты, — качает головой Чанбин. — И что? — фыркает неугомонный юноша. — Мне обещали подарить его первого января. Оно наступило. Про время уточнений не было. — У тебя шило в одном месте, что ли? — Со выгибает бровь. — Бини, ты его будто первый день знаешь, — хихикает Сынмин. — Конечно, у него шило! И мне кажется, что далеко не одно! — Ты прав, малыш, как я мог в этом усомниться! — Эй! Я вообще-то тут и всё слышу! — бормочет Джисон. — Так мы от тебя этого никогда и не скрывали, Хани, — Ким миловидно хлопает ресницами. — Да почему сегодня под буллингом именно я?! — сокрушается Хан. — Ёни, ты меня защитить не хочешь? — От кого? — Феликс получает обиженный толчок в бок за такой вопрос. — Милый, они же просто шутят, — улыбается и заправляет волосы возлюбленного за уши. — Не относись к этому так серьёзно. — Только если ты меня поцелуешь, — мягкие губы Ли тут же касаются беличьей щеки и отрываются от неё со звонким чмоком. — И подаришь мне мой подарок, — добавляет жалобно Хан. — Джисон-и, — вздыхает Феликс. — Ну ты же мне обещал, — канючит, надувая губы. — Мне ведь любопытно, что ты мне в этот раз приготовил. — Надеюсь, транквилизаторы, — шутит Чанбин. — Хорошо, Бини-хён, я куплю их тебе на твой следующий день рождения, — парирует Джисон, даже не поворачиваясь к другу. Со только усмехается, забавляясь со взвинченного друга. — Давайте уже правда раздадим подарки, и успокоим Хани-хёна, — предлагает Чонин. — А то сейчас Феликсу рукав оторвёт, — кивает на ладони Джисона, что вцепились в одежду Ли и тянут её вниз. — Здравая мысль, Йени! — поддерживает Джисон, подскакивая на месте. Хёнджин улыбается с такого представления, не желая быть его частью. Он просто наблюдает за происходящим действием, чувствуя себя в самом настоящем цирке. Только тут одни клоуны. Жонглёров, акробатов и фокусников, увы, нет. Его неожиданно осторожно хлопают по плечу. Хёнджин оборачивается и вопросительно смотрит на потревожившего. — Позволишь подарить тебе подарок? — аккуратно спрашивают, будто боятся его реакции. — Ну... давай. — Он в комнате, — Минхо берёт его за руку и несильно тянет на себя, прося встать. — Пойдём? — Пойдём, — Хёнджин старается казаться невозмутимым, но ноги начинают трястись. Волнительно, очень волнительно. Под шумиху они исчезают из гостиной, правда их поползновение быстро замечают. Но, перекинувшись немыми взглядами, собравшиеся решают дать парочке единение и не идти их искать. Всё-таки все усиленно верят, что исход их лавстори будет счастливым, а конец придёт только под старость от естественных причин. Минхо закрывает за ними дверь и включает свет. Он ступает по ковролину к своей сумке и что-то усиленно в ней ищет. Хёнджин неловко мнётся рядом, перебирает пальцы и отгоняет от себя дурные мысли. А те, как назойливые мухи, всё лезут и лезут. И одна живописней другой, но все неизменно о плохом финале для них. Будто другой концовки у них быть не может. — Вот, — Минхо выпрямляется, держа в руках коробку в пёстрой рождественской упаковке. — Это тебе, Хёнджин-и. С праздником, — слабо улыбается, протягивая подарок младшему. — С-спасибо, — Хван зеркалит улыбку, принимая сюрприз. — Мне открыть его сейчас? — Открой, пожалуйста, — звучит как мольба, как самое заветное желание, как последняя просьба, в которой не посмеешь отказать. Подрагивающие от волнения пальцы разрывают обёртку, бросая куски на пол. Заглядывать внутрь страшно. Может, Минхо положил туда то, что будет знаменовать точку для них, окончательный и бесповоротный разрыв. Хёнджин решается и поднимает крышку. Уставляется на содержимое, растерянно моргает. — Это же... — удивлённые глаза смещаются на Ли. — Да, — кивает Минхо. — Тот самый плёночный фотоаппарат, который ты хотел. — Я же всего один раз упомянул его, — шоку Хвана нет предела. Он был уверен, что последнее время Минхо его не слушал и пропускал всё мимо ушей. Ненароком задетый в разговоре фотоаппарат, который Хёнджин себе приглядел, как-то отложился у Ли в голове. Это фантастика, учитывая всю тяжесть их положения. — Но ты сказал, что он тебе понравился. И ты всегда хотел заняться фотографиями. Я взял себе на заметку, что обязан подарить его тебе на ближайший праздник, — улыбка Минхо становится теплее, шире. — Это невероятно, — неверяще шепчет Хёнджин. — Тут ещё что-то, — среди картонного наполнителя выуживает чёрный бархатный мешочек. Он тянет за завязки и вытаскивает спрятанное. — Браслет, — комментирует, рассматривая украшение. Тоненькая цепочка, как и любит Хван, с чармами в виде кота и хорька. — Это... мы? — Да, хорёчек и кот, — грустный хмык слетает с Минхо. Их парные прозвища, которыми они называли друг друга, что прижились и вытеснили собственные имена, данные с рождения. — Мило, — Хёнджин даёт себе две секунды на рассуждения и протягивает старшему браслет. — Застегнёшь? — А? Да-да, конечно, — Минхо теряется. Руки дрожат, но послушно берут украшение и окольцовывают чужое запястье, закатав немного рукав свитера. Негромко щёлкает застёжкой, и вещица красуется на младшем. Хёнджин поднимает руку и изучает предмет, заворожённо наблюдая, как он блестит на свету. — Красиво, — даёт свою оценку. — Я рад, что нравится, — отзывается немного смущённо Ли. — Там на дне ещё кое-что есть. — Правда? — Хван отвлекается от браслета и копошится в белых рифленых полосках. Пальцы натыкаются на небольшой тюбик и вытаскивают его наружу. — Смазка? Серьёзно? — заламывает бровь. — Ещё и со вкусом мандаринов, — читает надпись на этикетке, издавая нервный смешок. — Где ты вообще её откопал? — В секс-шопе, там новогодняя распродажа была. И купил я её ну... чисто для создания атмосферы. Да и ты когда-то про разнообразие зарекался. Мне показалось это забавным и прикольным, — оправдывается Ли. — Да уж. — Честно признаться, — скомкано сознаётся старший, — я думал вытащить эту часть подарка и отдать тебе коробку без неё. Будто это сейчас не совсем уместно. Как издёвка, что ли. Но в последний момент передумал. — Почему передумал? — искренне интересуется Хёнджин. Пока описать свои впечатления от данного атрибута полученного подарка он не может. Всё так спонтанно, что непонятно, какую эмоцию использовать. Он с одной стороны до глубины души тронут, с другой — обескуражен. Минхо мастер в том, чтобы ставить его в озадаченное положение. — Потому что покупал для тебя, — смотрит прямо в два глубоких озера напротив, достигая самого дна — тонкой, израненной души Хёнджина. — При покупке чётко стоял твой образ. Я приобрёл эту штукенцию для того, чтобы использовать её только с тобой. Но если такому не суждено случиться, — осекается, прикусив губу. Произносить такие слова равносильно селфхарму, — то значит, мне она без надобности. Пусть будет у тебя. Всё равно тебе предназначалось. — Занимательно, — палец отстукивает незамысловатый ритм по лубрикатору. — Я поражён твоей логикой и инициативностью. И оригинальностью. Но мне эта смазка тоже ни к чему, — Хёнджин аналогично не отрывает взгляда, пронзая им тело Ли до мурашек. Минхо сглатывает. Раскрывает рот, намереваясь извиниться за столь абсурдный подарок. Он мысленно ругает себя, нарекая клоуном и дураком, что посмел допустить мысль, что дарить своему недобывшему (признавать Хёнджина официально бывшим нутро Ли категорически отказывается) смазку — отличная идея. Браво, Ли Минхо. Ты —полный идиот. — Ведь без тебя мне тоже не с кем её использовать, — печально продолжает Хван, не давая старшему начать свою тираду бесчисленных «прости». — Если ты думаешь, что я так просто и легко забуду проведённые годы вместе и найду себе кого-то, с кем мне нужна будет эта смазка, то очень сильно ошибаешься, — переходит в нападение, смешивая при помощи интонации свои высказывания с претензиями. Будто пытается задеть Минхо, уколоть, дать понять, насколько ему больно. — Наш разрыв для меня не равен походу в кино. — Я не пытаюсь уличить тебя в безразличии к нашей проблеме, — Ли упорно не желает называть вещи, казалось бы, своими именами. — Я не хочу быть тягостью для тебя, балластом. — Что ты несёшь? — возмущение перехватывает дыхание. Хван хохлится, швыряя коробку со всем содержимым на кровать. — Каким балластом? Наши отношения последние месяцы напоминали балласт для нас обоих. — Они не были балластом, — неуверенно подаёт Минхо. — А чем? — дурацкий голос снова дрожит. — Ну... это были временные трудности... — Ты смеёшься? Это был настоящий ад! — Хёнджин не выдерживает. Его нервы лопаются, как воздушные шары. Парень переходит на крик. — Мы жили в одной квартире, но вели себя, как абсолютные незнакомцы! Мы игнорировали друг друга, делали вид, что нас не существует! Мы постоянно молчали! Избегали прикосновений, объятий, любой близости! — нижняя губа трясётся, руки сжаты в кулаки. — А ты называешь это временными трудностями?! — Я понимаю твою злость, — грузно вздыхает Ли. — Это действительно был трудный период для нас. Мне очень жаль, что мы с этим столкнулись и никак не можем это преодолеть. Нам обоим было больно. Но без тебя, — судорожный вздох сходит с губ, заставляя сделать паузу в монологе, — без тебя мне стало ещё хуже. Я спать нормально не мог, квартира стала невыносимо пустой и холодной. Пребывать там одному — сродни пытки. — И что ты хочешь теперь? Хочешь вернуть меня туда? — Я... я хочу быть рядом с тобой, быть вместе. — А ты в этом уверен? — саркастично хмыкает Хван. — Уверен, что я тебе нужен? Ты не пытался меня остановить, когда я уходил. — Я испугался, — нервным тоном бормочет Минхо. — Ты неожиданно вспылил, истерил, кричал, как у нас всё плохо. Это оглушило меня. Работа выжимала все соки, я чувствовал себя живым сгустком плоти, жизнь которого протекает по одному маршруту: «дом-работа». Я каждую ночь засыпал с мыслями, что вставать уже через шесть часов. Я забил на себя, на тебя, на нас, уверяя себя, что это правда на короткий срок. Это действительно временно. Но вот ты орёшь, надрываешь связки и предлагаешь разойтись. И звучишь так, будто ты нуждаешься в этом, будто это твоя мечта и мольба. То, чего ты так отчаянно хочешь. Я выдавил из себя «возможно», потому что ни на что другое не было сил. Я бы хотел остановить тебя, отговорить, пообещать, что всё наладится, но тогда не смог. Меня будто пригвоздило к полу, к одному месту. Я шелохнуться не мог. Но как только за тобой захлопнулась дверь, я почувствовал, как во мне что-то сломалось, как треснуло сердце. Правда, смелости написать или позвонить тебе у меня не было. И слов подходящих не нашлось. В голове пустота, но раскалывалась она жутко. Я пил обезболивающие каждый день и не по одному разу. С застывшими слезами в глазах смотрел на твои оставшиеся вещи, на всё, что могло мне напомнить о тебе. Да, это всё жалкие оправдания, но я правда страдал. И я жалею, что всё так вышло. Прости меня, Джини, — Минхо завершает свою исповедь, щенячьим взглядом буравя младшего. — Мне тоже было не легче, — Хван сглатывает. — Я ушёл из квартиры, единственного доступного для меня жилья. Куда мне было деваться? Я пришёл к Феликсу и Джисону, вынужденно стесняя их. Я выплакал столько литров слёз, чуть не затопив их дом. Феликс нянчился со мной, пытаясь утешить, поддержать. Ты представляешь, как я себя чувствовал? А чувствовал я себя самым жалким человеком на планете! Внутри была пустота, будто мне все органы с душой вырвали. Я ощущал себя таким никчёмным. И тот факт, что ты просто взял и отпустил меня, делал в сто раз больнее. Я так переживал за нас, за наши отношения, что как Титаник, шли ко дну, разбившись об айсберг бытовухи и кризиса. Да, я тоже трусил, тоже бездействовал, но я просто не знал, что предпринять. Даже смотреть на тебя было похоже на хождение босыми ногами по стеклу. Ты был таким отстранённым и холодным, я боялся к тебе подойти. Мне казалось, что меня окатит снежной лавиной, сшибая. Это безмолвие между нами душило меня. И не решался звать тебя, потому что был уверен, что не докричусь, — Хёнджина трясёт. Тело дрожит, как осиновый лист. Обида, что так долго таилась где-то внутри, в самой глубине, вырывается наружу. — Но при этом, — надсадно продолжает, — я и похоронить наши отношения не мог. Да и сейчас не могу! Я всё ещё люблю тебя. Я каждую ночь закрывал глаза и молился, чтобы это всё было кошмаром, временным помутнением, галлюцинацией. Что я проснусь утром в твоих объятьях, а не сквозящей морозом и равнодушием обстановке, что охватила нас. И каждое грёбанное утро я разочаровывался. Но всё равно не отказывался от тебя! Да я даже уходить в тот день не хотел. Пока собирал вещи, пока одевался, пока раздражающе медленно спускался по ступеням подъезда — всё это время, каждую секунду я ждал, что ты спохватишься и остановишь меня. Что выбежишь из квартиры и не дашь мне уйти. Что будешь цепляться за меня, за мнимую возможность что-то изменить. Мне тоже было плохо и тяжело, Ли Минхо. Я тоже страдал и мучился. Мы оба в этом виноваты. Среди нас нет насильника и жертвы. Мы с тобой в равных позициях. Два жалких труса, — сдувается Хёнджин, замолкая. Старшему требуется несколько секунд, дабы принять полученную информацию. Его глаза полны тоски, жалости и сожалений. Будь он чуть несдержанней — расплакался бы. — Именно это всё мы должны были друг другу сказать, — с досадой резюмирует Минхо, опуская глаза в пол. Хван молчит, тяжело дыша. Влага от пролитых слёз неприятно жжёт щёки. Во рту ком, что режет горло. Хёнджин пытается прийти в себя, отойти от накрывшей его истерии. — Да, — спустя минуту молчания шепчет он. — Да, должны были. Но мы были немы, как рыбы, и считали, что это хорошая стратегия. — Она дала сбой ещё в самом начале, — подмечает Минхо. — Хёнджин-и, — делает маленький шаг к младшему. — Пожалуйста, прости меня. — Хватит извиняться, — фырчит Хван. — Это не имеет смысла. — Да, ты прав, — стыдливо приклоняет голову. — Но меня почему-то гложет вина за произошедшее с нами. Мы безусловно оба тут набедокурили, но я хочу показать тебе, что мне правда совестно, — вновь заглядывает в два омута напротив, — и плохо без тебя, — осторожно берёт Хёнджина за руку. — Ты сказал, что до сих пор любишь меня, — нежно сжимает ладонь Хвана. — И я... я тоже люблю тебя. И никогда не переставал, хорёчек. — Способна ли одна любовь что-то изменить? — пессимистично спрашивает Хёнджин. Он устал плыть к берегу, что только отдаляется от него. — На одной любви мы ничего не построим. Для спасения нас нужно нечто большее. Искренность и желание работать над проблемой. — И я хочу этого! — уверенно заявляет Минхо. Он подступается ещё ближе, беря уже вторую руку младшего в свою. — Может показаться, что это только громкие слова, но я максимально честен сейчас. Однозначно нам с тобой обсуждать придётся многое. Одним диалогом не разгрести все наши беды. Но я правда хочу и готов стараться сделать всё, чтобы вернуть тебя, вернуть нас. Тех самых нас, что были счастливы друг с другом, что доверяли друг другу. Мне невыносимо быть порознь с тобой, милый. — Не вызвано ли это всё скукой и одиночеством? — озвучивает свои сомнения Хёнджин. Он не вырывает своих ладоней, не отходит назад, не закрывается. Он наоборот, как маленький и глупый мотылёк, летит к свету, о который уже однажды обжегся. — Я вернусь к тебе, вернусь в ту квартиру, мы с тобой будем вместе, но не встанет ли всё обратно на свои места? Не застрянем ли мы опять в этом положении, барахтаясь? Я не выдержу ещё одного расставания, морально не выдержу. — Нет, не вызвано, — заверяет Ли. — Я очень много думал все эти дни. Очень много. И представлял разные варианты, что мне делать дальше, как быть. Я осмелился вообразить жизнь, где нет тебя рядом. И это было ужасно. Будто я не полноценный человек, а бренная половина, что впустую скитается по миру. Я твёрдо для себя решил, что ты мне нужен. Я без тебя — не я. — Эгоистично. — Да, — соглашается Минхо. — Я чертов эгоист. — А работа? Она вновь может встать между нами. У тебя миллион отчётов, у меня горящие дедлайны. Мы опять будем заняты, что времени друг на друга не будет, — Хёнджин припоминает ещё одну причину, ещё один кирпичик в стене, что разделяла их. — Работа у нас была всегда, просто раньше мы могли балансировать, — поясняет Ли. — Нам снова нужно найти этот баланс, где нагруженность по рабочим моментам не вытесняла нашу личную жизнь. — Ты говоришь это так легко, будто это в самом деле очень просто сделать, — Хван хмурит брови. — Нет, это совсем не просто сделать, — отрицает Минхо, мотая головой в разные стороны. — Но если мы оба постараемся, то у нас обязательно, непременно получится, — слабо улыбается. — Хорёчек, — освобождает одну руку и укладывает её на мокрую щёку младшего. Ласково гладит, стирая слёзы. — Я понимаю все твои опасения. Но молю тебя, дай нам шанс. Мы действительно можем вот так взять и прямо сейчас разойтись, ставя жирную точку. Но это разве то, чего ты действительно хочешь? Ты будешь рад такому вот исходу? Ты сможешь без меня? — Нет, — отвечает сразу на все вопросы. — И я нет, — вторит Минхо, становясь практически вплотную. — Так что думаю, нам стоит попытаться. Уколемся ещё раз — так тому и быть. Но я почему-то уверен, что всё будет хорошо. — Ладно, — устало выдыхает Хван. Они просто разговаривали, а он вымотан так, будто десять часов мешки таскал. — Давай попробуем, — находит в себе силы на полуулыбку. — Я так рад, малыш, — лицо Минхо сияет, как гирлянда на ёлке. Он отпускает себя и обнимает младшего, прижимая к себе. Причём так крепко, будто тот вот-вот испарится или рассеется как туман, оказавшись видением. Таким реалистичным и жестоким. Хёнджин покорно падает в руки Ли, теснится к нему, утыкается носом в шею, вдыхая одеколон. На душе наступает долгожданный штиль, Хван закрывает глаза. Чувство уюта, спокойствия накрывает с головой. Он ощущает себя дома, на своём месте, там, где ему и предназначено быть. Рядом с Минхо. На расстоянии не больше метра от него. В тёплых объятьях, что, как кулон, оберегают и прячут от людских невзгод, и служат щитом от напастей и неприятностей. — У меня тоже для тебя есть подарок, — бубнит Хёнджин. Его горячее дыхание опаляет кожу Ли, отчего у того бегут мурашки. Как же давно у них не было такой близости. И как же это было до зуда и лома костей больно, невыносимо. — Наше воссоединение — мой лучший подарок, — радостно щебечет Минхо. — Но я всё же хочу тебе отдать то, что приготовил, — неохотно Хёнджин обрывает объятья, отходит к своему шопперу и достаёт из него ту самую заветную коробку. — С Новым годом, кот, — возвращается к старшему и с улыбкой протягивает вещицу Ли. — Спасибо, хорёчек, — Минхо принимает подарок и аккуратно развязывает ленту. Снимает крышку и ахает от нахлынувших эмоций и удивления. — Вау... — осторожно вынимает украшения из футляра и робко, несмело, будто может одним касанием сломать, проводит по фотографии, что находится в центре кулона, который выполнен в форме сердца. — Волшебно. Где ты взял эту фотку? — У твоей мамы попросил, — Хёнджин смущённо покачивается на носках. — Мы тогда гостили у твоих родителей, а Суни, Дуни и Дори облепили нас со всех сторон. В тот момент госпожа Ли и сделала этот снимок. Я о нём узнал случайно, когда интересовался у неё, есть ли какие-нибудь памятные или особые фотографии. Она прислала мне это фото, сказав, что оно точно значимое. — И она абсолютно права, — Минхо трепетно сжимает кулон в кулаке, прислоняя к сердцу. — Спасибо, родной, это прекрасный подарок. — Ну, конечно, немного уступает смазке, да? — шутит Хван, вызывая у обоих тихий, но такой истомный смех. — Разве что чуть-чуть, — подыгрывает Ли. — Опробуем её, кстати? — кокетничает, дёргая бровями. — Ну точно не в этом доме. За каждой стеной наши друзья, я не хочу, чтобы они этот тест-драйв слышали. Мне потом стыдно будет. — Ой, будто мы их никогда не слышали и сегодня ночью все как один лягут спать, — притворно ворчит Минхо. — Я всё сказал, — непреклонен Хёнджин. — Ла-а-адно, — сдаётся Минхо. Расстроенным от отказа он совсем не выглядит. Захватывает в свой плен младшего, зарываясь лицом в крашеные пряди. — Я тебя всё равно люблю. — Я тебя тоже, — так странно вести себя с Минхо столь свободно и раскрепощённо. Хван прекрасно понимает, что это всё эмоции и разлука. Уже завтра они приедут домой, и серьёзный разговор продолжится. Сегодня можно дать себе слабину и позволить чувствами собой руководить. — Хёнджин-а, — зовёт Ли, на что младший мычит ему в плечо, — что ты написал на той бумажке? — Нельзя же говорить желания вслух, они не сбудутся. — Суеверия работают только тогда, когда ты сам в них веришь, — хихикает Минхо, умиляясь столь детской наивностью Хвана и его верой в подобное. — Скажи, — настаивает. — Чтобы мы были вместе, — всё-таки сознаётся Хёнджин. — А ты? — Чтобы ты был счастлив, — звучит ответное признание от Ли. — Получается, что среди нас настоящий эгоист это я? — хмыкает Хван. — Мы оба эгоисты, — целует макушку. — И, видимо, этим и нравимся друг другу. — Возможно, — не спорит Хёнджин. — Но знаешь, выходит мы загадали связанные вещи! — радостно восклицает. — В смысле? — Ты попросил, чтобы я был счастлив, а я, чтобы мы снова были вместе. Мне для счастья как раз это и надо — быть с тобой, — поясняет Хёнджин, отрываясь от плеча старшего и заглядывая ему в глаза. — Наши желания вытекают друг из друга. — Ты прав, хорёчек, — Ли наклоняется к Хёнджину, уменьшая расстояние между ними. — Абсолютно прав, — и накрывает пухлые губы Хвана своими обветренными и потрескавшимися. Втягивает в невинный, трепетный, сладкий поцелуй, на который моментально отвечают. Хёнджин прикрывает веки и пальцами сжимает ткань одежды на спине Ли, цепляясь, дабы не свалиться с трясущихся ног. За дверью слышатся голоса, за окном яркими взрывами стреляют салюты. Но у Хёнджина в ушах только стук их сердец, что наконец вновь забились в унисон.