Секрет Полишинеля

Параллель третьегодок геройского курса на семинаре по виктимологии выглядела так, словно каждого по очереди головой окунали в прорубь. В какой-то момент терпение лопнуло даже у Айзавы, и он, отложив мел, повернулся к кислым рядам студентов, свёл брови к переносице и смерил взглядом унылых детей.  — Если ещё один мой вопрос будет встречен заупокойным молчанием, я всех поголовно заставлю геройской кодекс зубрить, чтобы от зубов отскакивал, — рыкнул он на них и вздохнул, закапав в глаз увлажняющее средство, — У вас выпускные экзамены на носу, — уже не так сурово продолжил Сотриголова, — Я бы не хотел возиться с лицензированными героями уже после выпускного, что на вас нашло сегодня?  Выпускной класс практически хором завыл, после чего староста 3-Б вяло поднял руку и, отведя взгляд в сторону, решился подать голос: — Мы планировали подготовить выступление к нашему выпускному на открытом воздухе. Как раз после цветения сакуры, хотели собрать ребят с других курсов, чтобы дать концерт. У Асаки и Кайоши ведь голосовые причуды, они должны были исполнить написанную нами композицию. Мы пошли к классному руководителю, но Ямада-сенсей наотрез отказался давать своё разрешение.  Староста А-класса тоже взяла слово, даже с места поднялась, видимо, в попытках воззвать к чувству справедливости преподавателя: — Нам казалось, что он будет обеими руками за, зная, что он сам музыкант и исполнитель, к тому же ребята с причудами голоса очень хотели проявить себя, но он нас даже слушать не стал!  И правда, дело удивительное. Запретить своему классу устроить мероприятие на их же выпускной было совсем не в духе Хизаши.  — Пожалуйста, можете поговорить с ним? Вы ведь вроде общаетесь, может, он вас послушает!  Параллель подхватила, и вот упрашивающих стало сорок человек, так что, видимо, выбора у Шоты не оставалось.  — Ладно, я с ним поговорю. Только помирать на моём предмете не надо, — выставил он условие, и обнадеженные ребята сразу оживились. Однако теперь уже самому Сотриголове было трудно сосредоточиться на занятии; Может, у Заши день не задался? Или студенты о чем-то умолчали? Так или иначе уговор нужно исполнять, и после семинара возглавляемая Айзавой толпа третьегодок нагрянула в учительскую. Дети, как утята, примолкли, ожидая, когда мама-утка разберётся, а Мик, краем глаза заметив назойливых ребят, неохотно отвлёкся от монитора и крутанулся на кресле лицом к двери.  — Если вы по тому же вопросу, то я уже дал свой окончательный ответ — нет. Я запрещаю, — цыкнул он и безо всякого интереса развернулся назад к рабочему месту.  — Дети хотят сделать свой последний день в академии таким, чтобы он запомнился им навсегда, — тихо начал брюнет и, зайдя за спину друга, уложил ладони ему на плечи, — После ужасов, которые ученики претерпели, мы не можем отказывать им в возможности развлечься. Что с тобой, Заши, я не узнаю тебя, — перешел омега на шепот, чтобы фамильярности не коснулись ушей студентов, — Подумай, пожалуйста.  Ямада нахмурился и принялся массировать переносицу кончиками пальцев. Как же это глупо. Он — взрослый человек, учитель, герой, а детям отказывает в развлечениях только потому, что сам в себе не разобрался в их возрасте. Но все ведь живут в первый раз, разве так велика разница между обиженным ребёнком и мужчиной, который вырос из той обуви, у носков которой ронял слёзы? Да и с каких пор альфа настолько завистливым стал? Наверное, он был таким всегда. Завидовал тем, кто не обременяет себя вопросами чести и может выпускать на свободу желания, завидовал по-черному тем, кому удавалось приподнять уголки губ Айзавы в улыбке, так завидовал ребятам с крутыми и полезными причудами, зверски завидовал тем, на ком не стояло клеймо шута горохового. Слишком шумный, слишком активный, навязчивый, назойливый, суетный, безрассудный; сколько ещё можно было придумать ярлыков, чтобы повесить на него? Стоило заслужить репутацию профессионального героя, чтобы люди хотя бы при нём молчали о своём пренебрежении.  И этим детям он завидовал. Перед параллелью третьегодок стоял выпускник в запотевших от тяжелого дыхания очках. Его волосы отяжелели и потемнели от влаги на висках, а кончик и крылья носа предательски краснели. И у гитары сорваны струны, и у героя голоса сорваны связки, и с трясущихся плеч сорвана куртка, осталась где-то по ту сторону кулис, наверное.  Этот парень, шмыгнув носом, неохотно смотрит на тех, кто пришел ему на смену спустя столько лет, поджимает губы и тихо фыркает. Он так не хочет смотреть на огни наскоро сколоченной сцены издалека. До того душно становится в груди, что рыдать охота.  — У меня есть два условия, — мрачно заявил Мик, заглянув через плечо друга на третий курс, после чего вновь обратился к Сотриголове, — Первое: я приму участие в концерте.  Мальчишка, ещё былую обиду не переваривший, собирается с духом, чтобы снова подать голос.  — Второе: туда придёшь ты.  Как-то всё равно по-детски получается. А кто вообще придумал, что взрослые, видите ли, не могут быть озабочены вопросами, что стали насущными лет десять или пятнадцать назад?  Два юноши стоят друг напротив друга и глядят куда угодно, но не в глаза. Жизнь хватает их за шкирку и окунает в прошлое, словно шкодливых котят, им же остаётся только прятать глаза и поджимать губы.  «Я не справился со своими эмоциями и надумал лишнего.» «А я не нашёл в себе сил поговорить с тобой об этом.» На деле же двое взрослых людей лишены храбрости открыть рот и выдохнуть что-то хоть сколько-нибудь откровенное, как же паршиво.  Айзава кивает, чешет лоб, вытаскивает капли для глаз и наносит лекарство на измотанное сухим воздухом око; жар от батарей по всей академии иссушил всё, что только было можно, включая глаз преподавателя.  — Идёт. Скажешь, когда будешь репетировать? Хочу заскочить, — шепнул Сотриголова и прислонился лбом к плечу друга на мгновение.  — Хорошо. Думаю, я определюсь с репертуаром ближе к выходным.  Пока обрадованные дети скрылись в коридоре, двое учителей не торопились расходиться. Меж тем Хизаши продолжил: — В воскресенье я поеду на съемки. Меня позвали сняться в рекламе бренда аксессуаров для героев, там будет инсталляция некоторых единиц товара, не хочешь съездить со мной? Думаю, ты смог бы подобрать что-нибудь подходящее для себя.  Шота покачал головой и фыркнул, сдув со лба одну из непослушных прядей.  — Не уверен, что смогу вернуться в профессию. Стирание практически не работает, а в ловкости я сильно потерял. С другой стороны Эктоплазм сражается с протезами на обеих ногах, так что у меня ещё не всё так плохо, да? Но я схожу.  "С треском лопнул кувшин: Ночью вода в нем замерзла. Я пробудился вдруг."

***

Уже в объятиях тяжёлого одеяла Шота, стянув протез и повязку на глаз, смог полноценно убаюкать собственную бдительность. В последнее время его нервы были на пределе, а студенты словно так и норовили подкинуть новых поводов к беспокойству. Завтра нужно явиться в академию к полудню, так что выспаться он успеет. Достаточно только коснуться прохладной подушки щекой, и омега угодит во владения дрёмы, но на сей раз ему был уготован беспокойный, склоняющий к раздумью сон. Но сон ли?

***

Полное с перебором звёзд ночное небо с укоризной нависало над академией, а неподалёку ткань небосвода резали софиты. Даже воздух был напоен трепетным возбуждением, напряжением, что может быть ослаблено лишь громогласным хохотом, однако тут, на крыше, от этого напряжения осталось одно лишь слово. Казалось, выпускник, спрятавший нос в мотках переплётной ткани, держал на своих плечах всё то небо, на которое глядел с замиранием сердца сколько себя помнил, и, стоит ему только двинуться, вселенная рухнет.  Но это ведь было не так.  Айзава выходит из-за вытяжной трубы и тихо хромает к студенту, присаживаясь рядом. Бородка действительно дурацкая…  — Беги давай. Нечего тебе тут зад на бетоне морозить, — буркнул мужчина и попытался прикоснуться к плечу юноши, но его пальцы проникли в фигуру, а материя вокруг них, потревоженная грубым вторжением, рассыпалась на мириады отблёскивающих крупиц, мгновением позже вернувшись в норму. Очевидно — парень не видел и не чувствовал вторженца.  — Мы не можем вмешиваться в происходящее, такова суть естества феномена жизни, — вдруг раздалось из-за спины Сотриголовы, но он даже не обернулся; голос был знаком, — Как бы сильно ты ни возжелал изменить что-то, чему черта подведена, у тебя не выйдет. Остаётся лишь безучастно наблюдать.  Поступь босых ног отдавалась от покрытия крыши едва заметным шорохом, и вскоре знакомый силуэт поравнялся с преподавателем.  — Я видел, как люди сходили с ума, глядя за тем, как они счастливы в другой развилке бытия. Я позволял им это. А теперь это будет твоей личной камерой пыток, Сотриголова, до тех пор, пока я жив. Когда надумаешь прекратить это — ты найдёшь меня.  На лунного цвета губах расцвела завитками лепестков лилии улыбка.  — Добро пожаловать в ту реальность, где тебе предстоит бояться засыпать, — ехидно послышалось напоследок, и картинка словно сжалась в крохотную точку, после чего с тихим хлопком расплескалась по горизонту сознания.  Айзава проснулся.  На часах третий час ночи, отвратное время для пробуждения. Зимой, казалось бы, темнеет рано, но в городе эхо жизни отражается от савана снеговых туч слишком уж ярко, и потому под тяжелые шторы имеет обыкновение протискиваться холодный уличный свет. Мужчине всегда было невдомек, отчего он настойчивее тёплых угрюмых фонарей.  Сейчас свинцовый перламутр скользит по пальцам спущенной с постели ноги, переползает на болтающуюся штанину свободного ночного одеяния, забирается вверх по складкам и так раздражает, что прихлопнуть охота, словно то не свет, а назойливая муха.  Одеревеневшие ото сна пальцы находят под собой гладь стеклянного стакана, сжимают, тащат к пересохшим губам, но в такие моменты вода обычно слишком рано кончается.  Ничего, утром доберётся до чайника, там должно было остаться на глоток-другой остывшего кипятка. Утром… всё утром.  С этими мыслями Сотриголова снова зарылся носом в подушку, предварительно перевернув ту прохладной стороной кверху.  В темноте снова звучит противный, ехидный голос, но на этот раз его источник определить становится затруднительно. Он будто раздавался отовсюду сразу, и голова от этого начинала гудеть даже во сне.  — Ой-ёй-ёй, я всё думал, что бы такого тебе показать, чтобы ты локти грыз от безнадёги, только вот, кажется, ни в одной из бесконечного множества вселенных счастлив ты не будешь. Ну надо же, вот облом. Значит, остаётся только ткнуть тебя рожей в весь ужас твоего положения! — истерическим эхом разнеслось по закоулкам сознания, и темнота сменилась городским пейзажем.  Сумерки нагрянули вместе с тёплым, почти ласкающим кожу ветерком; разве может быть во сне всё так реально? Мимо просвистел состав электрички, оставив после себя немного поднятой пыли, так что Айзаве пришлось закашляться и прикрыть глаз предплечьем. Всё ощущалась так… по-настоящему? И старый асфальт под ногами, ещё не успевший остыть после палящих лучей летнего солнца, и духи промчавшейся мимо девушки, щекочущие что-то в горле, и даже чуть душный, плотный воздух, так и манящий натворить всякой ерунды: лето ведь. И чего только его стращали? Ничего ужасного ведь не происходит.  На всякий случай Айзава ущипнул себя за щеку, но проснуться не удалось, зато на глаза попался сутулый силуэт с капюшоном на голове. Прохожий был лишь малость ниже Сотриголовы, а по форме так точно студент геройского направления в Юэй. Кажется, тот шагал на станцию и тащил в руках какой-то свёрток, о содержании которого можно было судить по редкому мярганью — преподаватель пошёл следом и даже сумел нагнать подростка, смог разглядеть котёнка в том, что было его пиджаком, смог узнать, пусть и с трудом, лицо. Снова он сам. Снова второй курс. Только волосы коротко стрижены, а на лице отчетливо видны царапины, разве что взгляд всё такой же измотанный и понурый.  Темнеет. Поднимается ветер, порывистый, но всё ещё готовый обласкать щеки любого, кто не станет прятаться за высоким воротником.  Как же в этом мире сложилась судьба юноши со стирающей причудой? Котёнка оставляют под дверью приюта, ведь тот уже час как закрыт. Оставляют вместе с пиджаком и сумкой, над которой записка, мол, пусть купят ему корм на то, что найдут в кошельке.  А улицы стихают будто нарочно, пролагая мальчишке тропу из фонарных конусов, медовых пятен на пустой дороге, где даже велосипеды стрекотать не решались, что уж говорить о шумных машинах.  И он бежит… раскинув руки так широко, как если бы хотел весь июль в объятьях своих спрятать, а Айзава, что чужой, что постарше, ловит себя на чувстве странной лёгкости: тут, во сне, он не хромая тень себя прежнего, а потому пускается бежать следом. Хотелось крикнуть пацану что-нибудь, да только тот не услышит. К переходу железнодорожному несётся так, словно крылья выросли, вдохновенно и радостно, даже улыбка расцветает на потрескавшихся губах, когда кеды с развязавшимися шнурками отрываются от бетонного помоста под рёв тормозов и верещание металла, грызущего металл.  Мимо просвистел на тормозном пути состав электрички.  Это уже были нихрена не шуточки. "Островки… Островки… И на сотни осколков дробится Море летнего дня."

***

Они ведь могли обмениваться неловкими поцелуями в какой-нибудь подсобке после практики или прятаться от Каяны в сквере за академией, носиться от преподавателя по статистике, схватившись за руки. Столько всего они могли бы сделать, если бы… впрочем, былого не воротить.  Хизаши сжимает в губах сигарету и стряхивает пепел на смятые простыни, глядя в потолок; он жил на 35 этаже одного из небоскрёбов в центре Мусутафу, кругом сплошь офисы и фешенебельные отели, вид на город с высоты птичьего полёта, а ощущалось всё это напускное величие вязкостью на корне языка.  Никогда он не летал выше, чем в тот миг, когда ещё в отрочестве утащил Айзаву из дома поглядеть с крыши гаража на звездопад. Сейчас звёзды ближе, пониже пояса старается, причмокивая, симпатичная девушка, увязавшаяся за диджеем ещё на выходе из клуба, но это всё было так пресно, так пошло и приторно, что челюсть сводило.  Выплюнув окурок куда-то на ковёр, Сущий Мик выдавил из лёгких последний клуб дыма, подложил под спину одну из подушек и завёл руки за голову, скучающим взглядом провожая руки с свежим маникюром на своём торсе. Возможно, Ямаде стоит чаще приглашать к себе симпатичных девиц и мальчиков, и тогда он, может, выбьет наконец из головы мысли, от которых его в дрожь бросает; мысли о том, что запах школьного товарища, когда тот касался его тела, всего за раз вызвал мучительное привыкание.  Пока пышногрудая леди обкатывает его в алкогольном рандеву, Хизаши разве что руку на её бедро укладывает и сжимает слегка, похлопывает ладонью по влажной коже как бы подгоняя, сглатывает вставший в горле ком и утирает запястьем пот со лба. Кажется, та и рада стараться в постели шоумена и про-героя, ну и пускай бьётся в потугах, а мысли Мика прерывает рингтон телефона в кармане спущенных брюк.  — Я слушаю, — буркнул в трубку диджей, даже не взглянув на дозвонившийся ему контакт и не удосужившись остановить даму, бодро подскакивающую на нём.  Зимняя ночь, за панорамным окном стеной валит снег, окрашивая небо в цвета городских вывесок и рекламных щитков, уже ну очень сильно за полночь, и Хизаши никак не ожидал услышать в трубке забитый и хриплый голос школьного товарища. — Заши, меня… меня слышно? Приезжай, пожалуйста, прости, м-мне хреново, — только и успел просипеть в аппарат Сотриголова, как блондин уже принял положение сидя и буквально спихнул с себя девицу.  — Всё, мы закончили, кыш отсюда, — прошипел он гостье и принялся лихорадочно натягивать бельё и джинсы, прижав плечом телефон к уху, — Что стряслось? Где ты? Шота, я собираюсь, чувак, ты пугаешь!  В ответ прозвучало невнятное бормотание и протяжный болезненный стон, из которого можно было разобрать «дома». Этого было достаточно, чтобы через полчаса Мик уже выбегал из такси в такой спешке, что навернулся на заледеневшей луже у двери. Наверняка потом все колени синие будут, не поносишь рваные джинсы, да и плевать, сейчас это не так важно. На всякий случай номер скорой помощи был уже набран, осталось только вызвать, но этого делать не пришлось.  Сотриголова открыл дверь ещё до того, как ладонь Хизаши впечаталась в звонок, и его мигом уволокли в помещение.  Профессиональный герой и преподаватель, классный руководитель 2-А класса сейчас выглядел так, как если бы его последние несколько часов мучал жар: испарина на лбу, нездоровый блеск в единственном глазу, рассредоточенный и помутнённый взгляд, сиплый и тихий голос. Но жара не было. Мужчину не лихорадило, точно нет.  Хизаши, взвалив товарища на себя, дотащил его назад в спальню, где вернул на постель и тогда уже присел рядом, ожидая объяснений, но их не последовало; Сотриголова, закопавшись в одеяло по пояс, поник и прислонился лбом к коленям брюк коллеги, ещё мокрым после падения, только вот беспокойно как-то было на душе, как-то… как если бы в дом пришёл кто-то чужой. — Чем… чем от тебя пахнет? — спросил брюнет и хмуро втянул воздух носом. Успокаивающий запах терялся, мешался с чем-то другим, практически отвратительным, и Мик, разумеется, догадался. — Дружище, звиняй, я сейчас же приму душ, — процедил он сквозь зубы виновато и предложил омеге подушку, пока сам молнией скрылся за дверью ванной комнаты. Так торопился, что совсем забыл, что чужой запах наверняка не понравится Шоте, вот же придурок.  Зеленоглазый даже за волосы себя до боли схватил, чтобы вина немного утихла: феромоны в этой квартире заставляли его чувствовать себя как дома, а он притащил в их небольшое укрытие что-то совершенно чужое.  И одежду тоже кинуть в стирку. Ещё раз стукнуть костяшками пальцев по виску, дёрнуть за светлые пряди и обматерить себя малоразборчивым мычанием.  Вот.  Теперь можно возвращаться.  Волосы ещё мокрые, но их Хизаши тоже вымыл от греха подальше.  — В суть дела посвятишь, Стёрка?  Свет в комнате тоже зажигать не стоит, мрак становится прекрасным дополнением для постепенно улучшающегося самочувствия Айзавы. Удивительно, как знакомый и дорогой запах, чистый, без примесей, способен творить чудеса.  — Мне кажется, что парнишка, которому я отказал в его умерщвлении, обзавёлся другом с причудой, связанной со снами, — выпалил на одном дыхании хозяин квартиры и утёр рукавом пот со лба, — Это не просто кошмары. Я помню всё так ясно, как будто это было наяву, даже четче, я до сих пор ощущаю на коже ветер, поднятый электричкой, я чувствую запах мокрой шерсти, я…  Айзава осёкся и умолк. Он звучит как умалишенный, но недоверия в глазах друга он не увидел.  — Ах, да, я ведь тебе не рассказывал. На одном из занятий первогодка попросил меня убить его. Как ты понимаешь, я наотрез отказался, а сейчас, стоит мне задремать, я слышу его голос, оказываюсь посреди чужой реальности, становясь вынужденным свидетелем ужасных вещей, и я не могу проснуться по своей воле. Как только кошмар кончился, выяснилось, что я упал с постели, приложился головой об угол тумбочки, а ещё сердце скакало как бешеное, будто рёбра сломать пыталось. Стошнило. Голова кругом и озноб, — принялся перечислять он, загибая пальцы, но замолчал, когда Ямада обнял его. Ведущий после банных процедур сидел на постели в полотенце на бёдрах, так что аромат ощущался куда ярче.  — Если это действительно проделки недоброжелателей, то нам следует обратиться в полицию.  — Я не уверен, не понимаю, как действуют эти причуды. Вдруг это игра моего воображения? Слишком впечатлился его внезапной выходкой, последствия войны нахлынули, посттравматическое стрессовое расстройство, а эффект вот такой, — неуверенно протянул Сотриголова и уложил подбородок на плечо альфы, и хоть тело ещё била мелкая дрожь от озноба, в голове боль вытеснял приятный, родимый запах.  — Тогда мы проследим за твоим состоянием. Если это повторится, то попробуем выбить тебе местечко в учительском общежитии, посмотрим, изменит ли это что-то. В случае обнаружения влияния извне будет легче поймать этих придурков, если мы выясним, как работает эта самая причуда.  Пальцы, шершавые от длительных мучений струн, зарываются в угольную шевелюру Айзвы, и все тревоги проходят будто по мановению волшебной палочки.  — Я попробую уснуть ещё раз, чтобы на работе не клевать носом, — пробубнил уже проваливающийся в сон омега, и Сущий Мик мягко опустил его на подушки, укрыв одеялом. Он сегодня уже никуда не поедет, останется, проконтролирует, проследит, чтобы другу снова не поплохело… ну, Заши так думал, пока не хряпнулся поперёк кровати и не уснул следом, бодро похрапывая. 

***

Хоть что-то приятное было в снах наяву: оба глаза на месте и нога утерянная тут как тут. Приятно было зарыться пальцами ног в разогретый зенитным солнцем мох на ступеньках старинных лестниц, пробежаться босяком до древесного кружева корней малость выше, а там зелень уже которую сотню лет пожирает грозные статуи мифических созданий, и кажется, будто это и не мох вовсе, а самая настоящая шерсть поблескивает поверх трещин и изгибов известняка.  Айзава поймал себя на мысли, что в целом, если абстрагироваться от контекста происходящего, то пребывание в этом пространстве нельзя назвать на сто процентов неприятным. Он снова обладает тем, чего лишился, может ощущать на коже тепло и щекотные касания травы, а боль? Боль он может чувствовать?  Убедившись, что всё-таки может, Шота высовывает прикушенный нарочно кончик языка, подставляя его солнечным лучам.  Алые как выступившая капелька крови фонарики-бомбори явно пережили некие буйства природы, но оставались неотъемлемой частью атмосферы заброшенного храма времён древней Японии, и вокруг так всеобъемлюще-тихо, что начинаешь вспоминать истории про духов и демонов, которые обычно рассказывают под барабанную дробь грозового дождя среди длинных теней гостиной.  По сценарию скоро должен появиться местный несчастный Сотриголова, чтобы и дальше действовать на нервы своему товарищу по несчастьям, а под сенью вязов и пихт нервничать не хотелось совершенно, потому мужчина решает схитрить. Если он не последует за сюжетом этой реальности, то и волноваться будет не за кого!  Додумавшись до такого, омега отошел от ступеней на пару-тройку метров в лесок, улёгся на траву, подложил под затылок ладони и сомкнул тяжелые веки. И он ни за что не станет потакать планам какого-то белобрысого сопляка, ну уж нет!  — Долго нам ещё? Я устал! Мне жарко! Капризный, звонкий детский голос резанул по ушам Сотриголовы, и тот подскочил словно ужаленный, ошарашенно вперившись взглядом в возникший над склоном горы маленький силуэт: красная кепочка, джинсовые шортики чуть выше колен, обклеенных пластырями с котиками, ботиночки на липучках. Кажется, мальчишке было лет шесть, не больше, а следом за ним, сгорбившись, шёл тот, кого Шота видеть не хотел — он сам. Но, кажется, не старше двадцати трёх или двадцати пяти лет.  Вот дерьмо… хотел ведь не ввязываться, но его словно за ниточки потащило следом.  — Нет, мы почти пришли, — без энтузиазма ответил молодой человек и накинул на голову капюшон, несмотря даже на стоящую тут жару.  Пацан, преодолев лестницу, улёгся прямо на замшелые плиты близ пустующего храма. Его тёмные волосы были собраны в куцый хвостик на затылке, тот и торчал из зазора в кепке, курносый нос со ссадиной только хлеще округлял черты лица малого, а на костяшках пальцев можно было разглядеть заметные костяные уплотнения. Следовавший за ним взрослый уселся рядом, осмотрелся, прислушался, и Айзава затаил дыхание, хоть и понимал, что его не обнаружат. Этот мальчишка был так похож на…  Омега схватился за грудину и согнулся в три погибели над каким-то кустом, с трудом подавил рвотный позыв и, отделавшись отдышкой, снова осмелился взглянуть на негодующего дошкольника.  — Ну и зачем ты меня сюда притащил? У меня секция через два часа, — пробубнил он, поднялся на ноги и настойчиво потянул родителя за рукав.  — …это ты виноват. Э-это всё твоя вина, — сбивчиво бормочет адресат его причитаний, схватившись за голову до побелевших пальцев, — Если бы твой папаша… если бы ты только подох, всё было бы нормально! — сорвался он на вопль, вырвал резким движением несколько клочков волос из своей шевелюры и вцепился пальцами в горло испуганного ребёнка, который был слишком шокирован, чтобы плакать. — Мерзкое отродье… Выродок, почему ты не умер?! Вся моя жизнь, все мои планы и мечты накрылись медным тазом в тот миг, когда ты появился на свет! — кричал взрослый, сотрясаясь в истерических рыданиях над бледнеющим мальчиком, и Айзава рефлекторно кинулся к ним, переборов очередной порыв освободить желудок от ужина, вытянул руку, чтобы оттащить себя от малыша, но пальцы снова прошли насквозь, а Сотриголова покатился кубарем по траве, отчетливо слыша хрипы задыхающегося ребёнка.  — Из-за тебя я ничего из себя не представляю, дьявольское дитя..! — сипло рычал на последнем издыхании брюнет, и вот скулёж стих, тельце с шорохом опустилось во влажную траву в тени крон деревьев, а рухнувший рядом родитель, ударившись несколько раз головой о плитки дорожки к храму, разразился беззвучным болезненным хохотом, повергая зрителя бесчинства в кромешный, неописуемый ужас, смешанный с отвращением и презрением.  Потухший взгляд мальчика из-под тени кепочки устремился куда-то сквозь не сумевшего предотвратить трагедию мужчину, сине-бордовый след же на тонкой шее смотрелся с лимонной футболочкой каким-то вопиющим образом, и до того невыносимым было это зрелище, что сам Айзава, всхлипнув от ощущения беспомощности, взревел во весь голос.  И проснулся.  Перед замутнённым взором предстал ошалевшего вида Хизаши, тёмная комната и складки тяжелого одеяла. Пожалуй, самым примечательным тут был всё-таки именно заспанный, напоминающий взъерошенного попугайчика Мик. Он, тряхнув головой, подполз по одеялу к изголовью кровати и пристально взглянул на Айзаву, поймав его ладонь в свою.  — Ты дрожишь. И кричал. Снова кошмар?  Сам же Сотриголова ещё не отделался от этой картины перед глазами: бездыханное тело ребёнка, умерщвлённого собственной матерью.  Прокашлявшись и сглотнув ком в пересохшем горле, он взглянул на часы. Почти семь утра, а за окнами ещё темнее, чем было в момент предыдущего пробуждения.  — Я не уверен, что смогу вести занятия сегодня, — выдавил из себя омега и скривился в неприязненной гримасе, — Не хочу засыпать, пока мы не разберёмся, в чём дело.  Неужели действительно нет ни единой возможности ему стать по-настоящему счастливым хоть в одной веточке бытия? Или малец блефует, и все сценарии он выдумал, чтобы добиться своего?  Бред. Бессмыслица, самый настоящий сюр, бэд трип, слишком долгий коматозный или лихорадочный сон, всё что угодно, но не реальность.  — Ты упоминал общежитие. Думаю, я переберусь туда сегодня же. Уладишь формальности?  Ямада кивнул. Боязно было спрашивать, что же такое видится его другу в кошмарах, раз он с криком и тремором в себя ото сна приходит.  "Увы, в руке моей, Слабея неприметно, Погас мой светлячок."