Водоворот(временно заморожен, я выгорела)

Ожидаемо, этот поход выматывает его так, что на следующий день Мицки мало что соображает. Ну и конечно даже толком не просыпается утром, продолжая долго лежать. В голове будто тишиной звенит, и она тяжёлая от всего пережитого, так что он не особо реагирует, когда его пытаются разбудить. И то проваливается в сон, то немного просыпается. Он заторможенно моргает, когда всё же садиться и сонно пьёт чай, который ему приносят в кровать, всё ещё воспринимая происходящее слишком сумбурно. Кажется, и надо бы проснуться, но, с другой стороны, всё равно его дни не насыщенные, и всё, что ему остаётся делать, — это немного развлекаться, так что он не очень-то и просыпается, в итоге, устало сидя в кровати. — Ты недоволен или просто перенервничал? — Спрашивает у него Узукаге, когда Мицки допивает чай, но так и сидит в кровати, залипнув куда-то в пространство, вероятно, походя на змею, что безучастно лежит и пялится, не высовывая даже язык. Только он иногда моргает медленно. Мицки с трудом фокусируется на мужчине, заторможено обдумывая, и хмурится, поджав губы. А потом заваливается набок, падая в руки Узумаки. Тот немного замирает, но смеётся и обнимает его, как обычно принимаясь гладить, как собачку. Мицки и дальше прикидывается чем-то полудохлым или вылезшим из спячки, и продолжает залипать. Позже, правда, к нему всё же доходят ощущения, и он подтягивает к себе ногу, с удивлением рассматривая то, что её стягивает. В памяти всплывает вчерашнее, и он немного смущается из-за своих мыслей и глупого страха, но Узумаки сегодня не выглядит каким-то напряжённым, так что он старается выбросить это из головы и с интересом рассматривает браслет. Так странно он ощущается на ноге. Да и почему на ноге?.. Хотя ведь у мужчины на щиколотке тоже полоса болтается, правда, просто чёрная, этот же другой — на тонких, но крепких верёвках нанизаны плоские ракушки, и, видимо, бусины розового и белого жемчуга, кусочки перламутровых раковин… возможно, и кораллы, или какой-то минерал светлый, и розовый. Красивый, такой нежный получается браслет… Только ногу сдавливает, и от бусин с ракушками и кусочками минерала на коже отпечатки остаются. Мицки морщится и несмело, аккуратно пытается справиться с заторможенными пальцами, чтобы слегка ослабить затяжку. Так, правда, браслет болтается, спускаясь на косточки щиколотки, и непривычно ощущается, как что-то чужое. Но он симпатичный, и это ведь мужчина ему купил, так что Мицки не снимает. Наверное, позже к нему привыкнет, да и это будет радовать Узукаге. Правда, самому ему немного странно от этого, от стоимости, хотя наверняка этот браслет стоит мелочи, в сравнении с его заколками из цветов и с камнями… Да и в целом мелочь для Узукаге, тем более жемчуга у них в стране, как камней под ногами. И ведь подумал уже, что ему можно носить такие вещи, так что просто рассматривает браслет, как красивую вещь, не переживая попусту. Смущаясь, когда мужчина замечает, как Мицки его теребит, и вытаскивает из своей тумбы и остальные украшения, что, видимо, купил вчера. Неловко, Мицки всё ещё не может понимать, что владеет столькими вещами, тем более такими красивыми. Чего только стоит серебряная шпилька для волос, на головке которой красуется россыпь мелких эмалированных, слегка фиолетовых цветков. — Все волосы, может, не получится собрать, но всё равно будет красиво с маленьким пучком. — Улыбается мужчина, и у Мицки язык не поворачивается сказать, что он в принципе не умеет таким пользоваться, да и вообще сам даже обычными заколками пользуется редко. Впрочем, всё равно причёски ему делают Узумаки. — А вот это должно быть очень красиво. И держаться должно. — Показывает мужчина ещё одно украшение, щёлкнув зубьями новой заколки — роскошной золотой бабочкой, с крыльями усыпанными жемчугом, с нижних кончиков которых ещё свисают цепочки с «каплями» жемчужин. — Нравится? — Улыбается Узукаге, а у Мицки сердце замирает от красоты и от смущения. Ну не может он так спокойно относиться к подобному, для него ведь такие вещи немыслимы. Да и отношение к нему тоже. — Не нравится? — Растерянно спрашивает мужчина, не дождавшись ответа, а Мицки смущённо глаза отводит и перебирает пальцами рукава. Узумаки хмыкает и кое-как собирает его волосы, закрепляя на затылке эту золотую бабочку. Она оттягивает волосы своим весом, но не сильно, а Мицки… такое странное чувство в груди, рядом со смущением. Как вчера, когда он смотрел на себя в зеркало и будто первый раз видел, узнавал, осознавал себя в этом месте. Будто бы пазлы становятся на место. Хотя всё равно неловко и лицо тёплое, и сердце трепыхается взволнованно, но действительно теперь всё выходит куда-то в новое. В новую жизнь. — Ну вот, красиво. — Радостно улыбается мужчина, и Мицки смущённо пыхтит, но ощущает себя приятно, когда Узумаки гладит его горячие щёки. Он действительно, правда рад, что оказался у этого человека. Пусть даже неловко, но он жмурится и утыкается ему в плечо, цепляясь за футболку. Как он хочет сказать, что рад, что впервые он в такой безопасности, не боится… но кошмары колышутся в темноте его памяти, и он молчит. Просто прижимается. Тем более он ещё недостаточно уверен, чтобы что-то говорить первым, и так и не знает, как называть этого мужчину. Того, кто единственный сделал для него хорошее в этом мире. Это как-то неправильно, но, пока, он не готов к такому и просто прижимается, отдавая благодарность хотя бы так. В любом случае Узумаки — все вместе — гордятся тем, что Мицки решился выйти в деревню и при этом не переживает, пусть и слишком уставший после такого. И он ластится к ним, соглашаясь, что, конечно, позже пойдёт ещё, конечно, всё будет хорошо. В последнее Мицки, кажется, и правда верит. *** Дни сменяются как-то неощутимо — впрочем, как и раньше, Мицки же не следит за календарями — но теперь они все тёплые и спокойные, светлые, будто пронизанные лучами солнца. И не только потому что лето, в целом эта жизнь теперь такая у Мицки. Эта новая жизнь, под опекой Узумаки. В деревню он пока не выходит ещё раз, но гуляет в парке вдоль ближайших улиц, отходя чуть подальше от резиденции, и в целом неуловимо, но куда больше открывается и приживается здесь. Но, главное, они доходят до двух вещей, которые были обещаны. Первое — ему снова выбирают кимоно. Мицки искренне не понимает, когда он должен их все носить, зачем так много, но послушно смотрит в красивый каталог с изображением тканей и показывает на те, что ему нравятся. Хотя все слишком роскошные. А уж то, что специально ему будут из этой ткани шить одежду, — и вовсе удивительно. Но он через непонимание и неловкость принимает и понимает правила Узумаки, не сопротивляясь и выбирая, когда у него спрашивают. Только всё равно цепенеет и не решается надевать кимоно, которые приносят через пару дней — ткань нежная, мягкая, гладкая, очень прекрасная. И, специально для него, покрытая узорами змей — этого Мицки не видел, когда выбирал саму окраску ткани, и когда смотрит на готовые, кажется, совсем задохнётся от чего-то забытого. От того, как смущается и как невыносимо приятно. Хорошо. Мужчина заставляет его примерить все эти одежды всех оттенков неба, и Мицки подрагивает от волнения, ощущая что-то до боли радостное, показывая наряды Узукаге, и взволнованно кивая, когда тот спрашивает, нравится ли. Конечно нравится, ведь в этих нарядах он как луна в небе — ночью, днём и на закате. И ощущает себя так же, словно купаясь в свете, в небе, хоть ткань на такое и не способна. Только вот всё равно Мицки ощущает что-то особенное и от волнения сам подбегает к мужчине, когда показывает последнее кимоно, чтобы прижаться. Правда, от его тепла и трепещущего в груди сердца становится только больше жарко. Но мужчину он радует, как может. Между делом его ещё подстригают немного, только слегка укорачивают чёлку, и госпожа показывает ему, как управляться со шпилькой, пусть и не все волосы удаётся собрать. Второе, к чему приходит время, это день рождение госпожи Кушины, которое отметили в календаре, когда объясняли ему, как этим пользоваться. Мицки правда по-прежнему не считает календарь чем-то важным и лишь слегка растерянно наблюдает за очередной суматохой, так же не очень понимая — к чему подобное. Вроде, он знает, помнит, что для людей это важно, праздник — их личный. Но сам он давно потерял такую возможность и способность относиться к этому особенно, впрочем, как и к простой жизни, вынужденный выживать. И потому для него странно и непонятно, отчего все взволнованы и готовятся к очередному ужину, где, в принципе, всё будет как обычно. Но сейчас-то для него всё по-другому и ему нужно попробовать понять, и даже если это не совсем для него, он наблюдает, удивляясь, но поддаётся потоку. И пытается выцепить, что же здесь такого особенного. Потому и не думает сопротивляться, когда говорят, что нужно нарядиться, и сам же выбирает кимоно, ещё до того, как его придут наряжать. Или, может, ему стоило бы снова побыть игрушкой в руках госпожи и Карин — им же это нравится… Но никто к нему ради этого не приходит, и он решает, что правильно всё сделал. Хотя Узукаге всё-таки заставляет его использовать хоть какое-то украшение, и Мицки собирает часть волос резинкой с чёрным бантом, что до сих пор его будоражит, пусть и почти самое дешёвое и простое в его шкатулке. Зато к кимоно, что словно ночное небо, она подходит. Только светлые сандалии выделяются ярким пятном, и не удобно с ними ощущать браслет на ноге — высокие голенища мешают — но не то что бы проблема. Хоть мужчина и наблюдает внимательно, как Мицки поправляет браслет, чтобы не было неприятно, и Мицки почти уверен, что в скором времени у него появится новая обувь… Удивляется, правда, своим мыслям и задумчиво хмурится, но ведь… так и есть всё, так и происходит теперь, так нужно. И больше ему бы сосредоточиться на празднике, снова накрытом столе в зале, и роскошно одетой женщине, в алом платье и со струящимися в волосах золотыми цепочками, с блестящими камнями. Огненная красота. Мицки даже неловко из-за того, что женщина так обжигает собой взгляд, так сияет красотой. И сразу как-то нервы испуганно дрожат — а, что же делать? Только вот это по-прежнему обычный вечер, пусть все такие нарядные, а женщина — ослепительна. Но она точно, как и всегда, бросается к Мицки тискать его, и лишь наряды, букеты, немного поздравлений и торт в конце ужина говорят о том, что это какой-то праздник. И он пытается понять — в чём же тогда смысл, пока медленно ест торт и, не смотря на радость, уже немного хочет спать. Радость… Точно. В памяти всплывает вечер по приезде старших Узумаки, когда они собрались здесь и Мицки первый раз был в этом зале, и все ждали пирог госпожи Кушины. А Мицки безобразно расплакался, потому что… до щемящего сердца было хорошо и тепло. И как-то давно, пока он был маленьким, пока был с отцом — тоже просто было… хорошо. Вот и вся загадка, оказывается. Так просто, а Мицки и догадаться не мог, да и с чего бы ему помнить о таком прекрасном времени. Примерять его к настоящему. Раньше нельзя было, а теперь — да. Теперь он понимает. Правда, немного печально становится от такого, от потерянной жизни, годах, от всего кошмара и такого простого, обыденного «открытия». Нечестно, что он всё забыл, что был всего лишён, не сделав абсолютно ничего, чтобы так разозлить жизнь или судьбу. Но сейчас не время об этом думать, и он ковыряет ложкой торт и старается не выглядеть печальным — хороший вечер же. И после ужина они идут прогуляться в пустой, загадочно освещённый фонарями парк, в ту часть, где действительно есть тропинки, лавочки и фонари, откуда видно слегка оживлённые тоже освещённые фонарями улицы деревни. Тёплая летняя ночь загоняет его невесёлые мысли обратно, расслабляя особым ночным воздухом, и день заканчивается приятно, как и праздник. В конце концов, сейчас-то Мицки уже может пожить. И не хочет думать о прошлой горечи. Только, как на зло, через пару дней ему снова снится тот же самый, ужасный сон. Ужасный, потому что после него Мицки всегда убивается горем и не в силах перестать рыдать. Потому что там прекрасно, потому что там всё так реально, будто всё правда. Там отец его гладит, нежно-нежно, прижав к себе, и его белое кимоно пахнет… Мицки никогда не может понять или вспомнить тот запах, после того как просыпается, но пока это происходит, он знает: что это — родной запах. Как и белое пятно кимоно, в широких рукавах которого отец его прячет и гладит, гладит, гладит. И Мицки словно маленький снова, так безопасно, так спокойно, так хорошо. И он слушает отца, что просит его подождать, ещё немного, держаться. Он держится за него и не понимает — к чему это, но ему очень спокойно — он с папой. Но потом всё исчезает и из глубины приходит осознание, реальность, и Мицки задыхается, просыпаясь от слёз, потому что в груди скручивает сильнее, чем если бы ему вырвали сердце. И он рыдает, рыдает, рыдает, оказываясь в настоящей реальности и подыхая от таких реальных ощущений во сне. В глупом мираже его сознания. Это всегда один и тот же сон, всегда до такой боли реальный, что Мицки хочется умереть от разрыва сердца. Каждый раз. И в этот раз он тоже просыпается в судорожных рыданиях, скованный болью и невыносимым обманом сна, что абсолютно далёк от реальности. Он с трудом может увидеть сквозь рыдания испуганного Узумаки, но скулит и вцепляется в него, несмотря на то, что всё вроде как наладилось, снова желая просто прекратить существовать. Он дрожит и бьётся в рыданиях, держась за мужчину, и хочет обратно в сон, обратно в такие реальные объятия отца. Но ведь этого нет. Никогда не будет. — Что болит? Плохо? — Каким-то образом слышит слова испуганного Узукаге, осознаёт его в новой реальности, и находит в себе силы прокачать головой, всё так же задыхаясь от рыданий и болезненно цепляясь за мужчину. Пусть теперь ему безопасно, не о чём переживать, не нужно больше выживать и терпеть страх и боль, но всё равно осознание того, что он утратил отца, заново выворачивает душу. И тем насколько всё по-настоящему. Там — во сне. Этот сон повторяется редко, где-то раз в год, но каждый раз всегда такой болезненно реальный, и отец так просит потерпеть, что затем Мицки совершенно не может собраться, не может понять, что он потерял его так давно. И в этот раз тоже, не смотря на то, что больше не одинок, больше за пределами комнаты его не ждёт боль и страдания, и рядом есть тёплый Узумаки. Это всё не помогает просто отмахнуться от сна, как от чего-то незначительного, и Мицки всё рыдает, пока тело уже просто не может. Он затихает, руки устало перестают слушаться, голова гудит, как обычно и бывает после истерик, и хочется спать. Он поддаётся мужчине, пока тот поит его водой, вытирает лицо влажным полотенцем, но слишком вымотан и убит, чтобы на что-то отвечать. Потому просто сворачивается на кровати, тяжело закрывая горячие глаза. Не хочется ничего. Мужчина рядом с ним гладит осторожно, приятно, но всё равно это не поможет ведь, и он проваливается в зыбкую горячую дрёму, вскидываясь внезапно, когда кто-то стучит в дверь. Тяжко и всё так же голова горячая из-за слёз, но легче. Совсем немного, учитывая причину этой разрывающей боли. И всё же… В конце комнаты Мицки слышит тихий гул каких-то голосов и укладывается лежать дальше. Это ему не важно. Узумаки, конечно же, после этого возвращается к нему, проверяя осторожно, снова гладит, пытаясь успокоить. Мицки пытается не думать, ощущая его тепло. Теперь это реально, так чего уж… — Что случилось? — Тихо спрашивает мужчина. В комнате как-то спокойно, печально, так, чтобы Мицки не раздражало ничего. Кажется, даже солнце не так светит. А вопрос… вроде, и нужно ответить — было бы… честно. Но и не хочется, он не готов, он не хочет отдавать такое кому-то. Хотя Узукаге ведь о нём заботится, переживает, снова не идёт в кабинет и лежит рядом с ним. Но у Мицки это так глубоко и давно, что через этот год сложно вытянуть что-то из себя. Узумаки же прижимает его к себе, целуя волосы. Он тёплый, пахнет уже знакомо и приятно для Мицки, и к рукам он привык, и слушать сердце мужчины. Наверное, честно ему сказать. Хотя бы часть. Но он тянет и молчит, стараясь уловить покой в тепле Узукаге. В том, как мужчина гладит его спину. Отец тоже всегда его гладит в этих снах… Снова сердце сжимается, и он кривится, под закрытыми веками становится горячо. Мицки судорожно вздыхает и сам прижимается к Узумаки. Прошлого больше нет, он не может надеяться на руки отца, он может найти покой только с Узумаки. Пока ещё какое-то время поживёт, и уже потом, когда умрёт, встретится с отцом. Но сейчас это — нереально, в отличии от Узукаге, который его обнимает и гладит. Мицки снова плачет, хоть и не так сильно. Не в истерике, но всё же — больно. Как всегда, очень больно. А Узумаки продолжает ходить вокруг него, гладит, обнимает, усаживает и вытирает лицо влажным полотенцем, когда слёзы заканчиваются; поит остывшим чаем и сам кормит очередным сладким десертом, даже не предлагая съесть что-то «весомое». И снова обнимает, прижимая к себе, но не позволяя лечь — день ведь уже. Мицки и не сопротивляется, сидит, привалившись к нему, и думает об этих объятиях. — У тебя точно ничего не болит? — Спокойно прошивает мужчина после долгой тишины и покоя. Мицки что-то отрицательно мычит, утыкаясь носом в плечо и воротник футболки. — Но если тебе плохо… надо провериться, может, что-то происходит. Немного, мама с Карин посмотрят. — Максимально осторожно, непринуждённо пытается уговорить его Узукаге. Уговорить на какой-то осмотр и лечение, зная, что Мицки этого боится, но стараясь легко это сделать. Мицки молчит — ему здесь ничего не поможет ведь. Хотя они долго его успокоительным поили… — Скажи, что случилось? — Снова осторожно спрашивает Узумаки, нежно гладя за ухом. Это ведь честно… Мицки сглатывает, собирается с силами, чтобы открыть рот и найти возможность сказать. — Папа… снится… — Тихо шепчет он. Мужчина замирает, напрягается непроизвольно и прижимает его к себе, утыкаясь носом в волосы. Горячо. И немного щекотно. — Позвать маму? — Хрипло, осторожно спрашивает Узумаки. Мицки сжимает губы — он хочет своего отца. Потому только сжимает футболку у мужчины на животе, а тот всё продолжает его обнимать. В тишине и покое — хоть каком-то — потому что другое Мицки и не поможет. Что тут можно сделать? Мёртвых нельзя вернуть. — Ты так переживаешь об этом… — Уже гораздо позже, ближе к ужину, когда Мицки немного приходит в себя, снова начинает мужчина. Мицки слегка сжимается, подтягивает колени к груди. Узумаки взволнованно передвигается к нему, готовый успокаивать. — Прости, прости. — Принимается он гладить Мицки. Что-то, видимо, даёт сбой, потому что слова всё-таки вырываются изо рта. — Там всё настоящее. — Шепчет Мицки. — Будто он настоящий. Гладит. А потом нет. Ничего. — Последние слова горечью застревают в горле, на языке. Мужчина сжимает его. — Тебе… часто снится? — Иногда. Но всегда реально. — Горько выдавливает Мицки, снова ощущая, как в глазах собираются слёзы, а в груди — тяжело. Всегда ужасно тяжело, когда самая большая боль Мицки выползает из глубин таким реальным видением. Узукаге же его гладит, укачивает так осторожно, это, будто, помогает забыться. — Давай поговоришь с мамой? Может, она поможет. Успокоительное даст. — Пытается помочь Узумаки. Это помогает, правда, но не хочется ничего. Это с ним так давно, что его из Мицки уже не вытащить, да и не будет так же долго его донимать, так что нет, он лишь качает головой и прижимается к мужчине. И ничего не говорит, когда после ужина всё же проходит взволнованная женщина и укладывает к себе на колени, как в тот раз. Мицки снова цепляется за её юбку, такую же зелёную. Просто ему нужно время. Немного. *** Конечно же, в один из дней, с утра же, в комнате появляется несколько пар новых сандалий, уже с низким голенищем и нескольких цветов. Тёмные и светлые. Они всё ещё не очень дружат с браслетом, но так его можно подтянуть и он будет свисать на сандалий, а не сдавливать ногу под ним. И вполне обувь удобная, хоть и непривычно, что такая низкая, но Мицки не будет теперь бегать, и это не важно. Всё равно ему так же радостно и приятно гулять во дворе, лесу вокруг дома, и снова прогуляться по близлежащим улицам деревни. Не так поздно — когда ещё есть люди; и дальше — осматривая новые места. Боль, после такого воспоминания, постепенно затухает, и Мицки снова в настоящем, в ленивых, беззаботных днях. И обещания — изучить деревню, пойти на море — снова будоражит. Как приятно, когда есть просторы, которые можно изучать без опаски. И наблюдать за обычной жизнью тоже, чувствовать себя частью чего-то. Пусть он и не может сразу всё узнать и пережить, но понемногу привыкает, расширяет территорию. Даже как-то один раз ходит, осматривая дом, пустые комнаты на этаже, непонятно для кого сделанные. Правда, когда слышит на первом этаже голоса, он не понимает, как у него хватило… наглости открыть несколько дверей. Но там никем не пахло и было тихо, и он посчитал, что никто не живёт. И не слышал ни о ком, кроме Узумаки, да и помнил, что в дождь его АНБУ сидели в одной из этих комнат. Но он смущается. Хотя это ведь его дом, он может погулять. Верно? И он взволнованно заглядывает в другие, оставив комнату Карин и старших Узумаки, но все они пустые. Ожидаемо. Сердце, правда, не прекращает трепыхаться, и он топчется в конце коридора, пытаясь понять — как же работает тот лифт, в котором они как-то прокатились. Хочется ещё раз. Правда, на этой стене даже ручки для двери нет, и как её открыть — неясно. Видимо, только изнутри и если ехать наверх. Грустно — он бы прокатился, а так, отчего-то расстроенно, спускается по лестнице и старается не убежать обратно, когда видит служанок. Их лица он уже помнит, они его знают и радостно улыбаются от того, что встретили его. Мицки бродит по коридорам, смотрит в огромные окна, что у входа и в зале для праздников почти до потолка. Здесь тоже пустынно сейчас, будто нет в доме никого, но дальше слышится гул из каких-то помещений. Вроде там, где есть выход из кухни, где все работники собираются. Туда он правда не идёт и гуляет по первому этажу. Правда недолго, так как когда хочет пойти в другую сторону, неизвестная дверь открывается и оттуда выходит удивлённый Узукаге. Мицки замирает, подбирая руки и теребя рукава перед животом, но вполне увлечённо, хоть тоже взволнованно смотрит на мужчину. — Ты что тут делаешь? — Бросается к нему мужчина, сразу между делом осматривая, проверяя. — Просто… — Мямлит Мицки, а служанки в углу у выхода из дома хихикают. Узумаки бросает на них взгляд, но снова возвращается к нему. Удивлённо смотрит. — Всё хорошо? — Мицки с готовность кивает. — Я гулял. — Отвечает тихо, думая: пошлют ли его обратно или… Мужчина, кажется, ещё больше удивляется, на секунду, а потом улыбается и хмыкает. — Хорошо. — Гладит по голове. За его плечами кто-то мелькает, и Мицки видит удивлённого Нара. — У меня совещание, посидишь рядом? — Мицки рефлекторно кивает, не успев обдумать, и не понимая странный взгляд, который советник бросает на Узукаге. — Ты дебил? — Шепчет Нара почти беззвучно. Узукаге фыркает. А Мицки с краю сознание пищит, что, может, советник прав, потому что в комнате, куда Узумаки его заводит, сидит несколько людей. Совершенно незнакомых, но также с оттенками красного в волосах. Пусть и с примесью тёмного, а у кого-то — седого. Сразу становится холодно, а щекам — жарко. — Извините, продолжаем, господин Тоширо. — Небрежно обращается Узукаге к кому-то из присутствующих, сжимая плечи Мицки. Хочется убежать, но мужчина уже ведёт его куда-то, сажает в мягкое кресло перед столом, а сам полубоком усаживается на край стола, разговаривая и ища в ворохе бумаг на столе чистый лист, карандаши и ручку. Это всё оказывается перед Мицки, а его с креслом двигают ближе к столу. Он ошарашенно смотрит на это, медленно осознавая, что сейчас сидит в кабинете Узукаге. За его столом, видимо, в его кресле и на… совещании с кем-то. Кажется, он задыхается, а в ушах тонко звенит. Как же хорошо, что он надел нормальное кимоно, а не пошёл в ночном… Но что это за настолько сумасбродный человек, что привёл его в такое место? В такое время к тому же. Ладно бы в сам кабинет, но… но… Мицки от нервов жарко, в ушах свистит, а растерянность плотно висит в воздухе. Узумаки же как ни в чём не бывало продолжает собрание, не смотря на недоумение, и абсолютно обычно треплет Мицки по волосам, затем снова перебирая бумаги. Люди в кабинете вроде тоже понемногу втягиваются в работу и игнорируют это… странное поведение Узукаге. Но его-то зачем в это втягивать? И Мицки нервно застывает в мягком кресле, чувствуя — какое лицо красное, задыхаясь от смущения и… недовольства, что подтягивается комом в горле. Хотя смущения больше, конечно. Но… собака Узумаки наверняка везде с ним ходила и здесь где-то лежала, нюхала приходящих людей. А так как он примерно в такой же роли, значит, ему можно. Это ослабляет неловкость внутри, но он недоволен тем, что его так резко притащили перед глаза чужих людей, и он недовольно поджимает губы и сопит, вперемешку со смущением от этой нелепой ситуации. Он, конечно, хотел посмотреть эти комнаты, но к чужим людям не был готов. Хотя мужчина сидит на столе рядом, возвышается над ним, а он ему принадлежит, так что… понемногу Мицки чувствует себя лучше. Он здесь может находиться, а эти люди ничего не сделают ему, так что он лишь нервно принимается чирикать по листу различные узоры из растений, изгибы лиан, ростков. Он успокаивается и старается пропускать мимо ушей то, как Узукаге говорит с людьми о продажах, торговле, каких-то проблемах перевозок. И потому что ему это неинтересно, и потому что касаться не должно, а потом всё же несмело осматривает кабинет. Людей, правда, избегая, и в основном смотрит на стол и в бок этого помещения. Стол весь уставлен стопками бумаг, исцарапан где-то, со следами долгой жизни, с въевшимися белыми пятнами от воды и кружек, коробка с канцелярией тоже здесь есть и ещё что-то. Мицки хмурится, долго признавая в довольно маленьком мониторе и клавиатуре компьютер — потому что он не похож на громоздкие машины, которые Мицки видел до этого. Хотя это его и не волнует, куда более интересно то, что сзади, за спиной — окно, из которого идёт свет и веет тёплым воздухом, а вот со стороны — вся стена покрыта шкафом с книгами, папками и свитками. Наверное, всё же здесь больше различных документов, но всё равно такой огромный шкаф — в котором сиротливо прячется дверь — больше, чем в их спальне, притягивает внимание. Да и… отчего-то этот кабинет кажется более живым, чем такая пустая комната Узукаге. Может, потому что здесь он больше времени проводит… Мицки бы тоже рассмотрел здесь всё, интересно ведь. Но пока сидит, поглядывая на мужчину, что то и дело просматривает бумаги, также сидя на столе, и продолжает обсуждать дела. Лицо и голос у него при этом совсем не такие, как когда мужчина забавляется с Мицки. Сейчас это… Узукаге. Собранный, с силой, с возможностью приказывать, решать проблемы, распоряжаться. Тот, у кого есть право на власть, не просто потому, что он достиг высот, а потому что это — у него в крови, в воспитании. От этого дух перехватывает. Не странно, что с этим, с уверенностью и сумасбродным разумом — такого человека боятся. Нет, у всех, кто на такой пост приходит силой, есть что-то подобное, но в Узукаге есть нечто другое. И, возможно, именно его разум, который не предугадаешь и не сломишь. А вот в комнате, когда Узумаки не работает, он… он другой. Лёгкий, заботливый, тёплый. Хоть и не сказать, что сейчас он как-то строго или свысока общается с подчинёнными — видно уважение от него, внимательность — но с Мицки, со своей семьёй, мужчина другой. Мягкий, светлый. И от этого Мицки почему-то совсем успокаивается, хотя всё ещё стесняется и не смотрит на подчинённых Узукаге, но устраивается в кресле поудобней и рассматривает, что может, иногда снова рисуя, слушает, как шумит ветер и звуки деревьев, птиц за окном. Кажется… кажется, однажды Мицки видел Узукаге на этом месте, когда впервые увидел того огромного кота и спустился его погладить. И мужчина смотрел на него из окна, заметив, когда Мицки спустился. Интересно теперь самому быть с этой стороны, хотя пока продолжаются разговоры, Мицки становится скучно. Рассмотреть всё — он не может, лист изрисован и не хочется больше, приходится просто развалиться поверх рисунка, оперевшись на стол. К тому же что-то отчасти снова подталкивает… проверить — что ему можно. Узумаки на это хмыкает, на мгновение отвлекаясь от разговора, и запускает в волосы руку. И дальше решает дела. Никто и слова не говорит. Ну, правильно, собачку Узукаге все наверняка видели, а теперь Мицки вместо неё, так чему удивляться особо? К тому же это Узукаге и, что тут ещё сказать? В конце концов, совещание наконец-то заканчивается и посторонние уходят. — Нет, серьёзно? Ты же не собаку завёл, зачем было так резко тащить парня сюда? На совещание. — Слышится после закрытой двери голос Нара, и Мицки непроизвольно сжимается. И правда… Узумаки фыркает. — Ты даже его не спросил. — На это отвечает советник, и в целом Мицки согласен. — Да подумаешь, что мне скажут? Ничего, да и всё равно, что подумают. А ты ведь уже не так волнуешься, верно? — Обращается Узукаге к Мицки, и тот сопит, утыкаясь носом в свою руку. Мужчина смеётся коротко. — Нужно понемногу справляться, и ты сейчас хорошо держался, верно? — Чешет он за ухом. В целом, тоже верно… да и вообще Мицки же его игрушка здесь, так что можно и на совещание попасть, тем более всё равно он слишком беспомощный, чтобы как-то использовать то, что услышит. И ему незачем. Так что причитания советника Мицки не слушает, думая, что это что-то из той же области, как когда Узумаки его гладят — обыденность. И выглядит точно так же, пока они и дальше устраивают перепалки, и мужчина усаживает Мицки на колени, зарываясь в бумаги, клацает клавишами компьютера, продолжая работать. А он осматривается с его колен. Заново — стол Узукаге, кресла и приставленный стол для гостей, диванчик в стороне, со столиком; и ещё две стены, заставленные шкафами со всякими документами и папками. Хотя и пустое место мелькает тут и там. А ещё… по верху шкафов, напротив стола тянутся фото Узумаки. Но не этого мужчины — там фото госпожи Кушины, ещё какой-то женщины и пятерых мужчин. — Это предыдущие Узукаге. — Поясняет ему мужчина, заметив как Мицки зависает, разглядывая их. О… выходит, это и мать госпожи, и дедушка, и предыдущие поколения, о которых Мицки не слышал. И первая фотография ещё такого ужасного качества, что, может, лучше было бы создать портрет. Но всё равно впечатляет. И… — М… — Неловко мнётся Мицки. — Дом… такой старый? — Тихо спрашивает он. Мужчина немного замирает, обнимает его за талию, устраиваясь удобнее, и продолжает набирать текст на компьютере. — Нет, его перестраивали дважды, но здесь же. И ремонт делают. И все эти Узукаге жили здесь же? Удивительно. Мицки с ещё большим удивлением и интересом рассматривает кабинет. Здесь же были все предыдущие Узукаге, госпожа Кушина тоже здесь решала дела… как и все, кто строил Водоворот от самого начала. И Мицки здесь сидит теперь, купается в заботе Узумаки и… совсем не боится. Здесь, в такой истории, через столько веков, он будто правда дома. Пусть и не у себя дома, но в безопасности и тепле. Заботе. И он расплывается, заваливаясь на мужчину и поворачиваясь, чтобы уткнуться носом в плечо. Хорошо так. Позже кабинет он всё-таки осматривает лучше, подробнее и вроде как привыкает к советнику. Нара странный… хоть и очевидно, близок с Узукаге и не скажет, не сделает ничего плохого, но Мицки не совсем понимает, что в нём заставляет внутренне сжиматься. Что-то будто настораживает. И не Мицки, а самого советника, будто бы Мицки сделал что-то или мог сделать. Но… Узумаки на него не злились, даже когда он обезумел, так почему Нара? — Боишься его? Шикадай не страшный, хоть дотошный и бурчит. Не сделает тебе ничего. — В один из дней говорит Узумаки, когда советник уходит куда-то, а Мицки привыкает сидеть на том самом диванчике, развалившись с листами или раскрасками. Он на эти слова только глаза опускает. Да, не злой, но что-то такое подозрительное в свою сторону Мицки ощущает, что заставляет скручиваться. Но старается не обращать на это внимание, да и советник не так и много времени проводит в этом кабинете, работая в своём, чуть дальше по коридору, ну, и, правда, ничего не делает Мицки. Так что они вполне удачно игнорируют друг друга. Как и Мицки игнорирует дальнейший коридор на первом этаже, где должно быть рабочее место Карин. Лаборатории. И ещё неясные места… Дальше кабинета Узукаге Мицки не ходит, но и этого ему достаточно, ему можно тут лежать на диване, рисовать и смотреть книги, пусть и большая часть из них — это учебники по экономике, истории и всему, что может пригодиться Узукаге. По крайней мере, пока молодой человек будет учиться, чтобы перенять эту должность. Единственное, что Мицки заинтересовывает, — это история, Водоворота в том числе. А ещё большая, подробная, старая и невероятно красивая карта страны — что, по сути, состоит из одной деревни — которую Узумаки как-то показывает, разложив на столе для посетителей. Мицки с интересом её рассматривает и пытается вспомнить реальные улицы, когда мужчина указывает, где была ярмарка, где они уже гуляли. Мицки часами её рассматривает, удивляясь — как по сути крошечная страна, на таком же крошечном клочке земли, среди моря, до сих пор гордо стояла, не прогибаясь во время войн. И всего-то один лишь клан пришёл когда-то на этот остров, и то немногочисленный, слился потом с одним слабым, но не имеющим отношения к шиноби, и каким-то образом сквозь столько десятилетий пронёс свою силу, став независимой страной, с которой считаются. Где-то мелькает мысль, что если бы несколько стран объединились, то наверняка бы смогли задушить Водоворот, и от этого становится не по себе. Холод бежит по спине, и Мицки старается не думать. Тем более столько лет Водоворот до сих пор процветает, с чего бы случится подобному? Так что он усиленно выбрасывает это из головы, наслаждаясь своими тепличными днями. Ещё Мицки всё-таки катается на лифте, когда возвращается из кабинета или после прогулки — и с Узукаге, и сам — с каким-то волнением каждый раз ощущая, будто органы не успевают подниматься вслед за телом в лифте. Забавно, ему нравится это развлечение. Как и ходить за мужчиной, когда тот идёт в кабинет. Иногда, правда, Мицки слишком ленится, чтобы вставать, и приходит тихо, когда мужчина уже работает. Остальным Узумаки тоже нравится, что Мицки ходит за Узукаге и сидит у него в кабинете, но кажется, госпожа Кушина и Карин немного расстроены, что за ними он не бегает. Потому иногда он гуляет и с девушками, проводя с ними время, пока они не заняты, пока Карин не уходит в лабораторию, а госпожа куда-то в деревню — тоже по делам. Хотя уже и не должна чем-то заниматься, но видимо, здесь старшим скучно просто сидеть на месте, и они с удовольствием чем-то занимаются. Туда с ними он не ходит, потому что… Карин обычно занимается делами с бумагами в своих лабораториях, и Мицки передёргивает от мысли оказаться там. А госпожа обычно ходит в больницу. И туда Мицки тоже не особо хочется, к тому же людей там обычно всегда словно на ярмарке, а он пусть и начинает спокойно гулять по деревне, а с мужчиной ему спокойнее. Потому он развлекается в кабинете, даже ещё раз находясь там во время какой-то встречи. В этот раз, правда, человек всего один, заведующий портами Водоворота, и Мицки так не нервничает. К тому же сидит на диванчике, свернувшись, и увлечённо читает историю, сжимая свой мягкий мячик. Новый человек тоже сперва удивлённо на него посматривает, но ничего не говорит, и Мицки, будто бы правда, не беспокоится. В отличии от советника, что пронизывает всё своими тёмными глазами. Мицки хоть немного слышит причину этого, когда в один из дней прикидывается спящим на этом самом диване. Хорошо прикидывается, мужчина даже гладить его не решается, только осторожно поправляет плед, который наверняка появляется здесь только из-за Мицки. — Да чего ты так привязался к этому парню? — Тихо спрашивает Нара где-то в стороне. — Он мне нравится, я же говорил, что джоганом увидел нашу связь. — С Какаши и Обито ты себя так не ведёшь. — Скептически режет советник. — Это другое, и ты же сам видишь, что Мицки нужна помощь. — Такая? Ты, правда, будто собаку себе завёл, носишься с ним, спишь… — Узукаге на это молчит, не собираясь отвечать. Нара, должно быть, недоволен. — Слушай, да, парня жалко, он слишком… несчастный, но ты много времени ему отдаёшь. — И чего? Я же работаю, ну, перестань душнить, и без тебя лето жаркое. — Беспечно отмахивается Узукаге, слова советника его никак не задевают. На минуту повисает тишина. — Я просто беспокоюсь, что ты так увлечён им, это не очень хорошая идея после стольких лет без не… — Завали нахер, Шикадай. — Резко, грубо обрывает Узумаки советника. Как будто бы по лицу бьёт. Мицки съёживается внутренне. Он и подумать не мог, что такой голос можно услышать от мужчины — злой, стальной, острый. Как меч. Страшно. И холод внутри скручивает, отзываясь на звенящую тишину. Узукаге ведь такой лёгкий, тёплый, заботливый, а здесь… а здесь он жёсткий. Защищается?.. Мицки страшно и хочется оказаться в другом месте, но он продолжает прикидываться спящим, настойчиво контролируя сердце и дыхание. Напряжение в воздухе всё так же звенит, но Нара лишь молча уходит, тихо закрывая дверь. Узукаге тяжело вздыхает.