Б.И.О.С.

– Ну, бывайте пацаны, до завтра! – Ли хлопнул пару раз по крыше машины и махнул рукой. – Джисон, тебя не надо подвезти? – Да мы прогуляемся, не парьтесь. Как доедете, напишите. – Без б, увидимся, – кивнул Хёнджин и отпустив сцепление, начал выезжать со двора.       Завернув в ближайший поворот, с заднего сидения послышался синхронный храп. – Пиздец, как мы их потащим? – Хёнджин посмотрел на Феликса, который втыкал в телефон Чонина и писал его бабуле смс-ку, что он останется сегодня на ночевку у Чана. – Хз, как-нибудь дотащим, – он оторвал взгляд от телефона и посмотрел на дорогу, – вот тут сверни, надо старушку эту в гараж вернуть.       До гаража добрались без приключений, и на том спасибо, на сегодня с них приключений достаточно. Синхронные храпуны так и не проснулись, пришлось расталкивать их, чтобы вытащить из объятий Морфея под отборные маты. Феликс повесил на себя Чонина, который все еще спал, но хоть как-то отчаянно старался держаться на ногах, Хван же потащил Чана – задачка не из простых.              Чан сопротивлялся всеми оставшимися силами, пытался идти самостоятельно, только вот его самостоятельность заканчивалась на ближайшем кусте, а Хван ощутил себя мамочкой маленькой непоседы, что только учится ходить и постоянно врезается в разные косяки. Феликс же над ними ржал всю дорогу, таща на своей спине мирно спящего Чонина, который лишь изредка комментарии не по теме вставлял. – Блять, Бан Чан! Да успокойся ты уже, ну ебать тебя копать! – вытаскивая Чана из очередных кустов шипел Хёнджин. – Не надо меня ебать, ахуел? – Ладно, не буду, уговорил! Давай руку сюда, неваляшка. – А скажи-ка мне Хён…Хён-н-н…блять…Хван, – протягивая руку своему спасителю заикался Чан, – ты с моим братом мутишь?       Ситуация: «Пиздец». Феликс чуть не уронил мелкого со спины, а Хван чуть было не отпустил руку старшего. Быстро переглянувшись между собой, оба сглотнули ком в горле, который ощущался камнем. – Допустим. – Тогда слушай сюда, узнаю, что ты сделал ему больно – убью. Я не шучу. Мы не для того его от матери забрали, чтобы ему еще какие-то упыри больно делали, ты меня услышал? – на удивление, речь Бан Чана прозвучала слишком трезво и четко, так и не скажешь, что вещал он ее из засохшего куста сирени. – Услышал- услышал, зад свой поднимай уже, – а у самого в голове уже миллион вопросов, который задать хочется только Феликсу и никому больше, и он обязательно выяснит почему они его забрали, кто ему больно делал до него и где этот «кто-то» живет, чтобы руки ему вырвать и в жопу вставить.       До дома оставалось еще пара сотен метров, ну или по-другому – пять кустов, куда еще мог свалиться шатающийся Чан.              Добравшись до знакомой им пятиэтажки, они кое как затащили двоих на нужный этаж. Феликс старался открыть квартиру как можно тише, чтобы не потревожить сон мамы Чана, но зайдя в квартиру он тут же понял, что в ней пусто и спокойно выдохнув принялся стягивать куртку и кроссы с мелкого, Чан же был в состоянии раздеться самостоятельно.              Хван быстро разделся и кинул свою куртку на ближайший крючок для верхней одежды, молча проследовал за Ли по пятам, наблюдая как тот быстро готовит кровати для брата и друга. Комната братьев была достаточно большой, так что места им обоим хватало вполне: сторона Феликса отличалась только расписной стеной над кроватью и заставленными банками от энергетиков и колы на столе. Чан, увидев свою кровать, сразу же поплелся в ее сторону, а Хёнджин помог ему дойти, не споткнувшись о разбросанные гантели около нее, помогая ему опуститься на кровать, он случайно скинул его со своего плеча и с глухим стуком Чан ударился лбом об изголовье кровати: – Ой. – Блять, ну давай ты мне брата не будешь убивать, ладно? – скрывая смешок ругнулся Феликс. – Все норм, он уже храпит… в полете уснул, даже не заметил, что пизданулся.       Чонина аккуратно положили на кровать Феликса. Ли открыл окно в комнате на проветривание, накрыл брата потрепанным жизнью пледом и принес им двоим по тазу, которые поставил на пол у изголовья кровати. – На всякий случай, – видя вопрос на лице Хвана ответил Ликс, – кто знает, что это за самогонка была, раз мелкого ушатало так, что он до сих пор спит.       Еще через пару минут он принес в комнату по паре стаканов воды и упаковку обезбола: – Это им тоже понадобится, ладно, пойдем в зал, пусть проспятся.       Хвану не хотелось уходить из его комнаты, хоть она и не выделялась чем-то вычурным, но Хёнджин будто частичку души Феликса в ладонях почувствовал. Неловкость накрыла его с головой, когда он понял, что пялится и разглядывает каждый уголок половины комнаты Феликса, а Ли наблюдает за ним.              Пройдя по короткому коридору, они зашли в гостиную: самая обычная светлая комната с темной мебелью, небольшим телевизором на тумбе у стены, стареньким сервантом, который за стеклянными дверцами оберегал бокалы и хрустальные вазы, зеленый уголок из кучи живых цветов в горшках и, конечно же, ковер на половину комнаты.              Зайдя в комнату, Феликс увидел записку на столе перед диваном: «Меня вызвали на ночную смену на работу. Я не смогла до вас дозвониться, как приду - оба получите у меня по первое число! Ужин в холодильнике, не поленитесь его разогреть и поешьте обязательно!

Люблю, целую обоих, увидимся утром.»

– Мамы до утра не будет, нам же на руку, утром Чан уже будет как огурчик… завядший правда, но как огурчик, – потерев глаза ладонью Ликс тяжело выдохнул и поднял размазанный взгляд на Хвана, что стоял, облокотившись плечом на дверной косяк, – пить хочется, не хочешь чайку?       С открытой форточки слышны были звуки капающей воды с соседского кондиционера. В достаточно тесной кухне двушки царил полумрак. Старые белые плитки, обложенные под кухонный фартук, отражают свет от огня конфорки, на которой грелся чайник, покрытый потёртыми полосками жира. Он, казалось, помнит времена, когда в этой квартире всё было иначе - когда мебель была совсем новая, когда с двери только сорвали объявление о продаже. В общем, достаточно давно.          Хёнджин, сидя за кухонным столом, и, то разглядывая кухню, то бросая неловкие взгляды на оперившегося на гарнитур поясницей блондина, ненароком сравнивал жилье своих родителей и жилье братьев. Он находился тут впервые. Ранее ему приходилось быть лишь у входной двери в подъезде, но в саму квартиру он никогда не заходил. Отчего-то Хван считал, что здесь будет хуже. Но все было совсем не так, как он себе представлял. Да, не богато, мебель, повидавшая многое, старый ремонт и капающий кран в раковине, но было чисто и довольно уютно. Было тепло. В его доме, как выяснилось, он ощущал себя менее комфортно. И дело было вовсе не самих в квартирах.                 Стены местами облупились, в углах пряталась паутина, а запах вчерашнего ужина сливался с ароматами освежителя воздуха, что автоматически распылялся в прихожей. На подоконнике, где большая часть света с окна прорывалась сквозь стекла с разводами от дождя, стоит порядка десяти цветочных горшков. Кругом валяются непрочитанные журналы и старые газеты, на которых успели пожелтеть страницы, но они так и останутся непрочитанными.                 Чайник начинает вскипать, давая знать о себе. Его пронзительный свист немного заглушает шум за стеной. Соседи, законченные алкаши, орут друг на друга благим матом, ничего не стесняясь. Слыша гам их ругани, можно представить, как «весело» проходит их вечер, хотя для соседей это обычное дело. Феликс из-за этого топчется на месте, ощущая себя ещё более неловко, а Хёнджин это подмечает, прикусывает изнутри щеку, чтобы не начать улыбаться, потому что милый до безумия, и берет в руку его ладонь, оглаживая подушечкой пальца по сбитым костяшкам. Пытается успокоить.                 Ли выключает конфорку, шумно вытаскивает из верхнего шкафчика две кружки и разливает в них заварку из расписного фарфорового чайничка. Далее в ход идет кипяток и вопрос о сахаре. Хёнджин не добавляет его в чай, Феликс запоминает.                 Изредка доносится удар кулака о стену, и хрустящие звуки, подсказывающие о том, что где-то с потолка снова осыпается штукатурка.                 Младший сел напротив, притупляя взгляд на пар, что вылетал из ободка чашки клубками. Большая часть стола была завалена кучей бытовых вещей: ушными палочками, блистерами от таблеток, салфетками, тонометром для измерения давления, какими-то кремами и прочим. Свободного места было буквально под тарелку и двое рук, а в остальном, Хёнджин был бы не прочь сократить его еще больше, лишь бы Феликс расслабился хоть на секунду.           Младший, потянувшись к кружке, попытался нарушить затянувшееся молчание:  – Пей осторожно, горячий.           Хёнджин кивнул, потирая руки. Он не знал, что ответить. Неловкость в воздухе словно заволокла все вокруг, делая даже самую обычную беседу трудной.  – Ты тоже, – он улыбнулся краешком рта, заглядывая в глаза напротив.            Блондин улыбнулся в ответ, но это совсем не помогло снять напряжение. Разговор о простом лишь усугубил ситуацию. Оба понимали, что нужно что-то сделать, чтобы разрядить обстановку, но никто не знал, с чего начать.  – Слушай, – решил рискнуть старший, затронув волнующую его тему, – а о чем говорил Чан? Ну, когда мы были на улице. У тебя плохие отношения с матерью?          Ли вздохнул, глядя на свою кружку чая. Честно говоря, порой ему было неудобно признавать и рассказывать кому бы то ни было о том, что вместо родной матери, живой, на минуточку, его воспитывает тетя и двоюродный старший брат. Для Феликса это означало в очередной раз признать тот факт, что матери он как таковой и не нужен. Было стыдно, стремно, но тем не менее, уже привычно.    – Плохие отношения с ее хахалем, а с мамкой их и нет вовсе. Звонит раз в год, в надежде на то, что я останусь ещё на год здесь, а не решу вернутся обратно в Австралию, – ответил он, подбирая слова.        Они снова погрузились в молчание, каждый углубленный в свои мысли. Чай остыл, а ночь за окном, казалось, еще больше сгущалась, принося с собой атмосферу меланхолии и незавершенности. В конце концов, Хёнджин предложил:  – Покурим?          Феликс согласился, махнув рукой в сторону зала и балконной двери.          Никто не стал надевать курток, обувать тапки или брать кружки с остывшим чаем, парни вышли за дверь, ощутив сырую прохладу и немного выдохнули. В воздухе запарили тлеющие кончики сигарет.   – Мне было десять, когда мать развелась с отцом, – начал блондин, а Хёнджин молча прикрыл глаза, боясь спугнуть откровенность веснушчатого. – Все как-то быстро произошло, поэтому я даже не успел начать волноваться и не понял причину, просто смирился с тем, что нас теперь двое, а не трое.          Раздался тяжелый вздох, и младший уперся руками в холодные перила, что спасали их от падения с четвертого этажа.   – Можешь не рассказывать, если это тяжелая для тебя тема, я не обижусь.         Но он хотел. Феликс хотел быть честным с ним и открыться настолько, насколько возможно.              Тема действительно была не из легких, но, если он решил доверится человеку, что сердце его под грудью хранил, ему просто необходимо рассказать все. А сейчас, когда этот черт такой нежный, подходит сзади и обнимает со спины, вжимая в свою грудь, и окольцовывая длинными руками, когда сердце заходится и норовит выпрыгнуть прямиком с балкона, Ли готов изложить все. Он как открытая книга, но только для Хёнджина, и только сегодня.    – С уходом отца изменилось не многое, разве что в школу я ездил на автобусе вместо машины, а спустя какое-то время начал ходить пешком, потому что деньги нужно было экономить, мать не особо справлялась. Спустя год, на пороге нашего дома появился Стив. Стив, Стив, Стив… Мудло ебанное.   – Твоей мамы…?   – Верно. Поначалу он был обходителен, весьма галантным и даже неплохим, так мне казалось, очаровал маму за считанные дни, и уже где-то через месяц он переехал к нам. После, они расписались, медовый месяц, все замечательно и прекрасно. Соседки завидовали, а мама лишь хихикала и показывала всем, какую новую безделушку Стив ей подарил. Через год он ударил её первый раз.          Хван тяжело выдохнул и уткнулся носом в чужую шею. От Феликса пахло стиральным порошком и чаем с лимоном. Аж желудок сводит.  – Она простила его один раз, второй, третий. Его уволили с работы, и он сел ей на шею. Скандалы участились, чаще всего я сваливал в эти дни к тете и Чану, Союн лишь разочаровано махала головой и проводила с мамой разговоры на утро. Но она хуй клала на переживания родных, говорила, что любит его и что он изменится, у него, видите ли, плохой период. Потом и мне начало прилетать. По началу мама пыталась меня защищать, ругалась с ним, грозилась полицией, но это продлилось не долго. Ровно до того момента, пока он не заговорил о разводе. С неё он переключился на меня. Я старался носить закрытую одежду… – голос блондина дрогнул, а Хёнджин перехватил его холодные пальцы, сигареты уже были докурены, и переплел их со своими. – Прятал синяки от одноклассников, учителей, от всех. Чан меня поймал. Я попросил его никому не рассказывать, но от тети ничего не скроешь, и в этот же день Союн забрала меня и мои вещи со скандалом. Это был пиздец. Никогда не забуду истошные крики Стива, когда тетя ему разодрала все лицо ногтями. Мать, к слову, отпустила меня довольно легко. Точнее, она вообще не была против, ей было важнее оставить при себе мужика и его пособия по безработице. Так, в тринадцать лет, я стал жить с тетей и братом.         Тишина накрыла их с головой. Хёнджин осторожно достал ещё одну сигарету и закурил, вдыхая дым и выдыхая его в воздух, словно пытаясь вытянуть из себя все тяжкие мысли и чувства.                 Ночь окутала город тёмной завесой. Старший уткнулся подбородком в светлую макушку, чувствуя, как тот медленно расслабляется в его объятиях.                Феликс, ощущая немую поддержку брюнета, повернул голову и их взгляды встретились. В этот момент стало понятно, что обычные слова не могли бы передать всю гамму эмоций, которые Хван испытывал. Злость, жалость, грусть, смирение, тревога. Все это ютилось в острых зрачках парня, но тот по-прежнему молчал, а Ли большего было и не нужно. Вместо разговоров они просто стояли вместе, в тишине, разделяя свою уязвимость и находя утешение друг в друге.                Окончательно замерзнув, блондин потянул Хёнджина обратно в квартиру, закрывая балконную дверь. Он, не говоря ни слова, разложил в зале диван, застелил его постельным бельем. Принёс из комнаты, где спали Чан и Чонин, чистую футболку и шорты, и всучил их брюнету.    – Останешься, а утром вместе с малым свалите, до прихода тети.   – Хорошо, – неловко согласился Хван, принимая сменную одежду.         Переодевшись, парни свалились в чистую постель, и старший тут же притянул веснушчатого к себе, словно кота. А Феликс и не против был вовсе. Улегся ему на плечо, крепко в объятия заключая. Хёнджин тихо вздохнул, уткнувшись щекой в выжженные перекисью волосы и ощущая, как усталость накатывает сильнее и сильнее. Боясь уснуть раньше времени, он решается на ещё один вопрос:   – А почему вы уехали оттуда? Что-то произошло?         Ли прикрыл глаза, чувствуя, как пальцы старшего медленно начали перебирать пряди волос на затылке, отчего стало немного щекотно, и он улыбнулся.   – Квартира, в которой мы жили с тетей и Чаном, была записана на маму и Союн. А та, где жила мать со Стивом, была арендована. Их выселили, потому что они не смогли оплачивать счета, после чего они заявились к нам. Изначально тетя не уступала, в частности из-за отчима и того, что он даже не чесался, чтобы решить проблему. Но после долгих и слезных уговоров мамы, Союн плюнула и отдала им ключи, а нас увезла в свою старую квартиру в другой стране, то есть, сюда.    – Твоя мама до сих пор с ним?    – К великому, блять, сожалению.         Хван вздохнул, прикасаясь губами к чужому лбу. Хотелось остаться в этом моменте на подольше, закрыться в куполе от всего мира, от всех забот и напряжения.    – А ты?    – Ммм?    – Почему ты вдруг перевелся из школы для богатеньких к нам? Кто твои родители и чем они занимаются? Я ничего о тебе не знаю, если так подумать.         Брюнет открыл глаза и шмыгнул носом, благодаря ночь за то, что его лица не видно.    – Да нихуя интересного, на самом деле. Мама перевела меня из-за того, что я через чур разбаловался. В качестве наказания, скажем так. Но я ни капли об этом не жалею, – Хёнджин ткнул кончиком пальца в веснушчатый нос, тем самым указывая на причину того, кто отнимает его сомнения, – а родители… У дедушки был свой бизнес и вот его состояние, плюс состояние моих родителей. Короче, там замудренно все дико, я туда не лезу. Мама с отцом работают в соседнем городе на высокопоставленных должностях и из-за этого на большом слуху в Речном. Мне это не очень нравится. Слишком много внимания, меня это раздражает.   – Так ты у нас наследничек, значит…    – Завались.         Ли улыбнулся, но внутри, одновременно с умиротворением, что-то заскреблось. Да, Хёнджин рассказал ему то, о чем он попросил, но блондину показалось, что он ни сказал ничего из того, что Феликс уже знал.                Он посмотрел на брюнета и его брови слегка нахмурились, когда он попытался понять, что именно происходит у него в голове. «О чем же ты сейчас думаешь?», – думал он, не решаясь произнести эти слова вслух.                Хван лежал рядом, его дыхание было ровным и спокойным, а лицо выражало безмятежность. Время тянулось медленно, а веснушчатый все не отнимал взгляда. Лунный свет пробивался через кружевную, пыльную тюль, мягко освещая его лицо и подчеркивая каждую черту, от легкой ухмылки до пушистых ресниц и родинки под глазом.         Тем не менее, его мысли все ещё одолевали сомнения. Хотелось дать себе в лоб и махнуть головой, не думать, и не надумывать. Ведь Феликс понимает, что эти мысли беспочвенны и что он просто себя накручивает из-за своих же проблем с доверием. В любом случае, всегда ведь можно спросить? Но, глядя на практически уснувшего Хёнджина, блондин решает отложить все на потом.                Постепенно, устав от собственных загонов, Ли закрыл глаза и позволил себе расслабиться. С этими мыслями он погрузился в сон, укрывшись мягким одеялом и ощущая тепло рядом с Хёнджином. Для себя, практически уснув, отметил – что рядом с ним засыпать гораздо приятнее, чем одному. 

***

      Ночь накрыла город с головой, лишь луна и звезды виднеются над головами. Фонари освещают улицы через одну, а в самых дальних углах районов их и нет вовсе. По черным улицам проезжает такая же черная машина, с отключенными фарами, чтобы сильнее слиться в темноте, хотя, казалось бы, куда еще сильнее, ведь человек внутри и есть само олицетворение тьмы, ее хуманизация.              Потрепанная иномарка заворачивает в депо. Ворота не открывают. Сигналить не хочется, только внимание к себе привлекать. Мужчина бросает машину у ворот и берет с собой привезенные им пакеты.              В депо все как обычно: бродячие собаки отдыхают на проложенной теплотрассе, кошки мечутся по трубам, в поисках самого теплого места, свет еле-еле пробивается сквозь закрашенные, забитые окна депо. На территории странно спокойно, оно и понятно, сегодня не день сбора Птиц, но обычно люди тут все равно есть, а сейчас будто вымерли вовсе.              Пустой коридор отдает эхом. Звуки собственных шагов, как мячик пинпонга, отбивается от стен. В привычных комнатах никого нет, внутри полнейшая тишина. Странно. Скопа обходит знакомые комнаты, но так и никого не найдя решает сразу идти в кабинет к их главному.               Подходя к кабинету, в щели под дверью виднеется приглушенный свет, слышно, как несколько голосов в полтона переговариваются. Чем ближе Скопа подходит к двери, тем сильнее он глаза закатывает, уже представляя, что Грифу в очередной раз стало скучно и он позвал себе какую-нибудь девочку-бабочку на ночь, протягивая руку к дверной ручке, он уже хотел бы открыть ее, как вдруг не услышал детали разговора, которые явно не должны были до его ушей долететь. Подслушивать плохо, учила Скопу в детстве мама, только мама не говорила, что жизнь завернет его в такой водоворот, где чье-то плохо – его спасение и реальность. Так и не взявшись за ручку двери он молча остался стоять под дверью, прислушиваясь к пьяным разговорам Грифа. – Эх, один ты меня понимаешь, Лунь – вздыхает Гриф, – хорошо, что ты тогда приперся к нам в депо и уговорил тебя взять. Хороший ты пацан, многого добьешься в нашем деле. – Думаете? – Уверен, Лунь, уверен. Ты мне напоминаешь молодого меня, ну или… неважно кого ты там еще напоминаешь, но я тоже с таким же энтузиазмом бегал по всем делам, поэтому Стервятник и оставил на меня Птиц. – Спасибо за доверие.       Даже за закрытой дверью Скопа только по одной интонации слышал, как Лунь свои перья перед главарем начищает, как его самозначимость взлетает до небес и пробивает дыру в ржавой крыше депо, ему захотелось выпить холодной воды, будто в его горло только что сироп залили. Мерзко. – А как вам Вьюрок и Калипта, они вроде тоже хорошо справляются, Скопа и Канюк их хвалят… да и вообще, они хорошо сдружились, – в голове юного Луня чувствовалась то ли зависть, то ли отвращение с нотками презрения. – Лунь, ну кто тебя за язык тянул, так вечер хорошо начинался, – Гриф зло простонал и наполнил свой бокал очередным дорогим пойлом, – ну а что они, работают и работают. Не думал я, что они так долго протянут, надеялся, что их ебнут под кустами в первые месяцы, а они ничего – держатся, мрази. – Долго им еще долги отдавать? – Долги…долги, долги, долги, долги. У Вьюра этих долгов передо мной столько, что жизни не хватит их отдать. Ну, в мае все решится, надеюсь.       За дверью послышались щелчки зажигалки и шаги Грифа по своему кабинету – он ходил кругами, что-то бормоча или напевая под нос. Скопа стоял неподвижно, даже дыхание затаил, чтобы услышать еще хоть что-то: брови его сдвинулись к переносице, он закусил щеку ожидая еще больше информации, которой Гриф делился почему-то с Лунем, а не с ним. – Знаешь, Лунь, у меня для тебя есть задание, выполнишь его – станешь моей второй рукой, как тебе предложение?       Скопа знал Грифа слишком хорошо, даже по простой интонации он понял, что скорее всего тот сейчас ухмыляется одним уголком губ, как он и привык это делать, когда что-то задумал. Только вот задумывал всегда Гриф что-то грязное и паршивое, в чем руки измазать можно не просто по локоть, а тебя в эту дремучую яму затянет с головой и оттуда не выберешься. – Я согласен.       Слишком предсказуемо для Луня, Скопа даже прыснул от смеха. Лунь, с самого первого своего появления в депо, готов был как кошка Куклачева перед Грифом на задних лапках ходить и выполнять все, что он скажет. Он слушал его с открытым ртом, бесконечным уважением и вдохновением в глазах, чем он и подцепил к себе Грифа. Даже когда главарь ему чуть ногу не прострелил, Лунь был благодарен ему за урок. Юнец думал, что потакая главарю во всем он добьется к себе расположения, только ночной мир не так устроен. Потакая каждому слову главаря и зарывая собственный стержень, он превратился в шестерку. Самую обычную, грязную шестерку. Его жизнь не имела ценности перед Грифом, для него он стал расходным материалом, которого можно просить обо всем. – Я в тебе не сомневался. Проследи-ка за нашими малышами, узнай, чем они живут, с кем общаются, как проводят время, особенно присмотрись к их близким подружкам, ну и дружкам. Мне нужно знать о них все, нужно знать каждую их ахиллесову пяту, знать куда надавить, чтобы кровь в их жилах застыла и в желе превратилась, ты меня понял? – Я не подведу вас. Можно вопрос? – Слушаю. – А зачем вам их девки? – Как зачем? Восточные банды хорошо за них платят: им нужны умнички, красавицы, молоденькие девственницы, которые будут у них по развалинам ходить и все их приказы выполнять. Рабство, одним словом. Им нужны девки, а мне деньги, дошло? На пацанов тоже заглядывайся, у некоторых весьма специфичные вкусы.       По стенам кабинета пробежался противный смешок, за которым последовал кашель от недавно выкуренных сигарет. – Я понял, выполню, что-то еще?       Слушать их разговор дальше не было сил. Скопа развернулся и пошел прочь из депо, в голове мысли, словно бур, пробивают черепную коробку. Скопа зашел в их общий зал, там, где пару недель назад погиб Ворон, его кровь так и не отмыли с бетонного пола, ее было слишком много, она попала в каждую трещинку и бетонную пору. Он бросил пакет с наркотиками, которые привез с собой на пол, и пожелал как можно скорее уехать из депо, чтоб обдумать все услышанное сегодня.              Машина все так же стояла под забором. Скопа завел ее за считанные секунды и со свистом шин уехал из гнезда. Он колесил по городу, выкуривая сигарету одна за одной, мысли проветривал, открывая все окна в машине – не помогало ничего.              Проехавшись по всем дворам, он остановился в одном из них. Этот двор был давно ему знаком, даже слишком. Именно тут началась его история как Скопы, именно тут было начало конца.              Он вышел из машины, с силой захлопнул дверь, и отойдя от нее на пару шагов, схватился за голову. Хотелось вырвать все дурные мысли из головы, всадить пулю себе в лоб, достать собственный мозг с помощью хирургической ложки. Все это было глубоко в мыслях, из реального оставалось только сесть на еле высохший от снега бордюр и закурить очередную сигарету. Где-то по позвоночнику пробежало отчаяние, забралось под ребра и сжало сердце с такой силой, что последний раз было так больно лет семнадцать назад.              Что ты задумал, ублюдок. Что в твоей больной голове? Что должно произойти в мае? О каким рабстве ты, блять, говоришь! Какие долги у Вьюра перед тобой? О чем ты молчишь?              Еще и Лунь этот, как подсоска будет следить за пацанами… Надо их предупредить, только как-нибудь осторожно.              Блять, какое рабство, какая продажа людей, совсем ебнулся, все мозги себе пропил, одни купюры и нули в пустой голове. Стервятник нас такому не учил, он бы ему такого никогда не простил.              Докурив сигарету Скопа поднял голову вверх и посмотрел на звезды, будто бы ища глазами ту самую. Когда его взгляд остановился на уже затухающей звезде, он в пол голоса произнес: – Я помню про свое обещание, я сдержу слово. Продолжай спать спокойно, твой сын и его друг будут в порядке, больше я такого не допущу.