Б.И.О.С.

      Будильник на телефоне безжалостно рвет свой динамик, ожидая, когда же его хозяин соизволит проснуться. Каникулы кончились, спать до обеда не получится, приходится снова и снова поднимать свою голову с такой притягательной подушки, собираться и топать в сторону школы. Сегодняшнего утра Джисон боялся, как огня – после стрелки за гаражами он так и не виделся со своими друзьями, но не потому что те его не звали, а потому что он тщательно игнорировал любой контакт с ними. Феликс и Минхо буквально поселились в его уведомлениях, Чан и Чонин приходили к его матушке, чтобы узнать как он и что с ним, а Чанбин пытался выйти с ним на разговор скидывая мемы тысячами.              Небо словно затянуло серым полиэтиленовым пакетом, сквозь который не пробиваются солнечные лучи. Намека на радость извне не было совершенно. Сидя на подоконнике в своей комнате Джисон смотрел на медленно тлеющую сигарету в своей руке, бесконечная война в голове затмевала все чувства и желания, отнимала все силы и выжимала все соки, не хотелось ни есть, ни курить, ни дышать, ни жить. Только назойливая мысль о том, что он опять ошибся, что придется заново начинать все сначала. Даже когда он закрывал глаза, перед ним мелькали флешбеки: кровь на руках и снегу, парень, которого тащат на руках, а рядом Минхо, у которого в глаза сплошь волнение и не понимание. Неужели он потерял все, что нашел за полгода?        – Сынок, ты собираешься в школу? – мама робко постучала в дверь его комнаты. Она старалась не беспокоить его с той самой ночи, когда сын пришел в крови и слезах, лишь уточнила детали, накормила успокоительными и следила за его состоянием. Никто не хотел того самого повтора. – Мне обязательно идти сегодня в школу? – Да, Джисон, обязательно. Прошла неделя, никаких новостей нет. Я думаю, что в этот раз все хорошо.              Хан открыл дверь своей комнаты и посмотрел на маму, которая натягивала улыбку на лицо, чтобы хоть как-то приободрить сына.        – Завтрак на столе, мне нужно на работу, если что – звони, – мама быстро поцеловала сына в щеку и развернулась в сторону выхода из квартиры. – Все будет хорошо, сынок, не переживай. У тебя замечательные друзья, которые очень переживают за тебя, я думаю ты можешь им довериться и все объяснить. Особенно твой этот… Минги? Мингу? А, Минхо, я его пару раз видела у нашего подъезда, но он решил не заходить.              От полученной информации стало только хуже. Теперь к волнению подключился стыд. Он игнорировал всех, только Феликсу изредка отвечал, но и то, только потому, что тот обещал сделать коктейль Молотова и кинуть в его окно, если он не ответит ему и продолжит игнорировать. От остальных же сообщения продолжали висеть не прочитанными. Игнорировать друзей было тяжело, но это было необходимо для Джисона. Страх сковывал рассудок и не давал ответить друзьям, хотя их волнения чувствовались даже в печатных буквах на экране смартфона. Перед друзьями было стыдно и страшно. Стыдно, что не сдержал свои эмоции в узде… снова. Стыдно, что сбежал ничего не объяснив, что игнорирует их, что будто выпал из их жизни. Страшно, что из-за этого всего они перестанут общаться с ним. Особенно страшно из-за Минхо, к нему у него были особые чувства, запутанные. Минхо нравился младшему, да и о взаимности тут и вопроса не стояло: старший не стесняясь об этом заявлял, эта уверенность одновременно пугала и настораживала, но глубоко в сердце от нее тепло разливалось. Минхо был его причиной сползти сегодня с кровати и пойти в школу, надо расставить все точки над «i», поговорить с ним. Увидеть его хотелось до зуда в ладонях, но собственная неуверенность тут же отталкивала. Хотелось наброситься на него с объятиями, почему-то с ним он чувствовал себя защищенным, но вдруг он опять ошибся. Страшно. Со страхом нужно прощаться сегодня. Сегодня все решится.               Собираясь в школу, он надеялся только на то, что именно сегодня никто не будет стоять под дверями подъезда и ждать его, а со всеми он уже встретится в школе и решит все там же.              Выйдя на улицу он быстро осмотрелся по сторонам - никого. С облегчением выдохнув, Хан быстро вставил наушники в уши и смотря только себе под ноги отправился в школу. По дороге до школы он никого не встретил, а может и встретил, только смотря себе под ноги никого не увидел. Хан от нервов настолько торопился, что пришел один из первых в ненавистную школу. Сидя на подоконнике в окружении отличников, сверяющих ответы на домашнее задание, он продолжал воевать в своих мыслях и нервно отрывать заусенцы с пальцев.              Время близится к началу урока, начинают собираться знакомые и одноклассники. Девочки не стали долго напрягать его разговорами, ведь в первую же минуту поняли, что с Ханом что-то не так, его волнение буквально красной бегающей полосой на лбу горело. В коридорах школы он наконец-то заметил белую макушку, которая на удивление с широкой улыбкой побежала к другу, как только заприметила его на подоконнике.        – Блять, Хан! Я уже и забыл как ты выглядишь! – Феликс налетел на Джисона с объятиями, от чего Хан только сильнее в молекулу сжаться пытался. – Пиздец ты игнорщик, я уже думал, что полезу тебе в окно, как Рапунцель. – Ты не злишься? – Нет, а должен? Не, ну сначала я злился, думал ты слиться из нашей компашки решил, а потом мама твоя сказала, что после того вечера ты очень сильно переживаешь, поэтому не злюсь, ты же мне как братишка уже, ну подумаешь игнорил, ну с кем не бывает.              Хан уже хотел облегченно выдохнуть, как вдруг, по всему коридору разразился крик, словно гром в мае:        – Хан Джисон! Стоять на месте! – Минхо тут же подлетел к подоконнику. – Привет, Минхо, – горло пересохло, утренний завтрак хотел выбраться наружу, сердце колотилось с такой силой, что казалось, что бьется оно не под ребрами, а под кожей. Волнение накрыло Хана морским штормом, ведь если с Феликсом он и не особо переживал встретится, знал, что блондин поймет его буквально без слов, то с Минхо было все намного сложнее. Встретиться с Минхо после недельного игнора было сродни катастрофе мирового масштаба, это как пожары в Австралии, за которыми все наблюдали по телеку или землетрясения в Турции. – Ну привет, а сейчас ты идешь со мной, – тон у Ли был приказным, да и ослушаться его Хан не особо хотел, ему самому настопиздело все это уже до крайней степени, что легче уже обговорить все и не терзать свою и без того дурную голову, – Ликси, а ты предупреди вашего ебаната Куна, что мы опоздаем.              Ли тянул Джисона за руку вглубь школьного коридора, а Хан даже не сопротивлялся, в мыслях молился, конечно, ведь разговор явно предстоял не простой, но когда-то он в любом случае состоялся бы, особенно учитывая новый год и то что было у него дома. Открывать душу всегда сложно, но после этого наступает облегчение, уходят терзающие мысли, уходит волнение, даже если Минхо сейчас откажется впредь общаться с младшим, будет уже легче. Легче от отказа, легче от назойливых мыслей, легче от мыслей, занимающих добрую половину мозга.              Заходя в мужской туалет на этаже, Ли пинками под зад выгнал всех десятиклассников, заправляющих свои электронки жижами, запер дверь на ключ, который забыла уборщица в двери.        – Покурим? – спросил Минхо, облокачиваясь спиной на ближайшую стену. – Покурим, – Хан залез на подоконник напротив старшего и закурил, – о чем поговорим? – О многом. Например, о том, как долго ты собираешься еще играться со мной?              Брови Джисона нахмурились, он искренне не понимал, что имеет ввиду Ли под «игрой». – В каком плане играться? – В прямом, Хан. Я не понимаю, что между нами: на новый год мы оба друг другу признались и я вроде даже подумал на взаимность, а потом ты начал убегать от любого разговора со мной, я начал думать, что ты просто с пьяну глупость сморозил и теперь не знаешь, как об этом сказать, – Минхо прикрыл глаза выдыхая дым из легких, даже ему говорить было тяжело. – Потом мы пришли к тебе домой и... и мне показалось, что все же у меня есть шанс на взаимность, но ты снова игнорируешь меня. Теперь уже полностью: на сообщения не отвечаешь, на звонки тоже, я блять даже у падика твоего дежурил, чтобы выловить тебя, но тебя нет, – с каждым словом Минхо говорил все тише и тише, будто колючий ком в горле поднимался и мешал нормально говорить.              Он старался не показывать своего страха, но он так боялся быть отвергнутым сейчас. Он влюблялся не так часто, как обычные подростки, но все его влюбленности заканчивались его разбитым сердцем или разбитым носом, а иногда и все вместе. Но с Джисоном все было по-другому, он буквально упал в эту бездну с головой, как только тот первый раз огрызнулся ему, а потом и встречи в БИОСе, разговоры поздней ночью. Любое взаимодействие с ним пьянило Минхо хуже вина, он пленил его мысли, закрывал их на ключ и бежал подальше от старшего. От всего этого порядком устаешь, вроде все хорошо, но одновременно пиздец как плохо.        – Минхо, я… – Джисон попытался сказать, но Ли его тут же прервал. – Нет, дослушай, пожалуйста, просто если все это было шуткой, скажи сразу, не мучай меня. Может я и выгляжу как типичный районный упырок, но я пойму, не обижусь, можем остаться друзьями, если захочешь, могу вообще тебя больше не трогать, просто скажи мне и все.              Хан молчал. Боялся, волновался, дрожал, скрипел зубами от нервов, жевал фильтр сигареты, боялся даже глаза поднять на Минхо, а старший терпеливо ждал. Он свою душу перед ним открыл, показал свою боль, страх, подпустил так близко, как только можно, теперь пришла очередь Джисона.        – Я боюсь, – тихо сказал Джисон, так тихо, что это было даже на шепот не похоже, а лишь на легкий выдох. – Меня? – Минхо поднял свой взгляд на Джисона, а у самого будто сердце сейчас из груди выскочит. – Нет, боюсь, что все это ложь, что я не нравлюсь тебе на самом деле, – Хан сжал скуренный бычок в ладони, не обращая внимания на боль от потухшего уголька и посмотрел на стоящего напротив Минхо. – Давай смотреть правде в глаза, как меня можно полюбить? За что? Я даже выгляжу, по сравнению с вами, как будто я младенец переросток, даже пирса не спасает. Как ты можешь меня полюбить? Знаешь, в прошлой школе... а в прочем не важно, важен факт, у тебя в школе много поклонников, просто ты их не замечаешь, но некоторые девчонки с твоего класса буквально водопады устраивают при твоем виде, а тут я. Так что не думаю, что между нами может что-то получится, ты достоин лучшего. – Хани, что ты несешь, – Минхо оторвался от стены и подошел к сидящему на подоконнике Джисону, уперевшись руками по обе его стороны, он приблизился к его лицу, – какие девчонки, какие поклонники, с чего ты решил, что я не могу влюбиться в тебя? Кто внушил тебе это? – Это не важно. – Важно, еще как важно, посмотри на меня, – Ли положил свою ладонь ему на щеку и приподнял его голову, чтобы взгляды пересеклись, – я повторю это еще раз, буду повторять столько раз, сколько нужно: ты мне нравишься, очень нравишься, мне с тебя конкретно крышу сорвало, я хочу быть с тобой, защищать тебя, да даже просто держать тебя за руку и смотреть на тебя, и прочую ванильную чушь, я все хочу, но только с тобой.              Взгляд Хана бегал по лицу старшего, он абсолютно не понимал за что, как, почему он мог влюбить в себя такого человека, как Минхо.        – Чего ты еще боишься? Расскажи мне, Хани, я хочу помочь. Я не хочу, чтобы ты терзал себя мыслями, – Минхо бережно взял ладони младшего в свои и медленно поглаживал его зажившие костяшки на руках. – Не знаю… Осуждения, лжи, много чего, просто… Ты мне тоже нравишься, Хо, но мне так страшно, что все это ложь, может я сплю?              Старший тихо усмехнулся и улыбнулся одной стороной губ, и тут же переплел их пальцы:        – Пошли, сегодня у нас неучебный день, я тебе докажу, что это не сон.              Ли продолжал крепко переплетать пальцы с младшим и потянул его на выход из туалета, в сторону знакомых коридоров. Пробегая по коридорам школы, Минхо искал своих друзей, чтобы предупредить их и они не искали его с Ханом в школе. Чанбин и Лиа оказались как раз возле учительской, что несомненно облегчило задачу Ли. Подходя ближе к друзьям, он тут же выпалил, словно скороговорку:        – Так, мы сегодня прогуливаем, придумайте нам мазу, оке? – обратился Минхо к старостам их классов. – Ой, Хо, учителей уже давно не ебет почему тебя нет на уроках, они больше удивляются, когда ты есть, так что они про тебя и спрашивать не будут, – отмахнулся от него Чанбин и продолжил выписывать расписание с стенда. – Джисон, если что, у тебя умерла кошка, – Лиа сказала первое, что в голову пришло и немного скомкано улыбнулась. – Но у меня нет кошки. – Конечно ее нет, она ведь умерла, не тупи, Джисон! Проваливайте уже, скоро уроки начнутся!              Девушка начала толкать парочку в сторону выхода, а после, вернулась к Чанбину срисовывать новое расписание.              Минхо и Хан выбежали из школы, а старший продолжал тянуть Джисона за собой, прямо сейчас он был его маяком, проводником туда, где Хан сможет от страха своего избавиться, душу раскрыть, сбросить все камни с души, расслабиться.              Они прошли уже несколько районов, а Минхо лишь изредка поглядывал на Хана, в глаза ему заглядывал, руку крепче сжимал, и улыбался так ярко-ярко, что все тревожные мысли на задний план отходили.              Дворы пролетали одни за другими, а они все шли, временами перебегая дорогу, Хан даже предположить не мог, куда его тащат. Джисон решил расслабиться и просто довериться, заглядывал в проходящие окна на первых этажах, смотрел на чужие жизни, вдыхал в себя запах свежей выпечки, проходя мимо хлебных палаток, мельком подслушивал разговоры бабушек на скамейках, но не отпускал руку, а только крепче пальцами впивался, будто боялся потерять ее.              Когда дома закончили мелькать, а перед ними раскинулась береговая линия реки с холма, Хан все же решил спросить куда они пришли:        – Где мы? Я тут не был никогда, – Хан оглядывался по сторонам, а вокруг только обнаженные деревья, сбросившие свои наряды, утоптанный снег, ограждения на краю холма, чуть поодаль лестница, ведущая вниз к реке. Казалось, что тут даже серую пленку с неба стягивало, солнечные лучи пробивали тяжелое небо и бликами пробегались по искрящемуся снегу под ногами. Красиво настолько, что Хан даже не заметил, что они тут вдвоем, вокруг ни души, ни человеческой, ни животной, ни птичьей, только два подростка стоят у ограждения, с которого вид на замерзшую реку открывается.        – Мы в речном. Все привыкли, что речной это просто частный сектор с пляжем, но все забыли, что раньше тут было что-то типо смотровой площадки. Я любил это место маленьким, мы часто ходили сюда с родителями на пикники, праздновали дни рождения. Когда к нам приезжали гости, мы сразу шли сюда на шашлыки или что-то подобное, – Минхо посмотрел вдаль и тяжело выдохнул, зажмурив глаза, – а потом они забухали… Сначала все было не так страшно, хотя может я просто ребенком не понимал насколько это страшно, потом начали регулярно уходить в запои и до сих пор из них не выходят. Я сюда прибегал маленький, когда папаша домой бухой возвращался и начинал меня пиздить за все, что только можно, поэтому сбегал из дома. Тут всегда было хорошо, спокойно, как будто эта часть вообще городу не принадлежит, слишком невинна и чиста для него, понимаешь?        – Понимаю, я не знал о твоих родителях. Спасибо, что рассказал. – Не за что, я просто хочу, чтобы ты понял, что я тебе доверяю и надеюсь ты тоже сможешь мне довериться. Готов поговорить? Расскажешь что случилось?              Хан боялся. Он не сомневался в Минхо, но боялся, что его рассказ о себе сломает тот образ «себя» в его голове, разрушит эту картинку и все испарится, но нужно довериться. Мысли и так замучали его за последнюю неделю настолько, что он уже бежать из города был готов. Надо открыться, сломать все замки на своем сердце, показать себя настоящего, а дальше будь что будет, он всегда может сбежать и снова сердце свое и душу в цепи заточить.        – Из прошлой школы я не перевелся. Меня отчислили и написали отборную характеристику, что меня боялись взять другие школы в нашем городе, – Хан отвернулся от Минхо и уставился на рыбаков, тихо сидящих на льду. – В прошлом году я впервые влюбился, я даже не знал, что я могу влюбиться в парня, в моей семье не обсуждалась такая любовь. У меня вообще мало что обсуждалось в семье: батя съебался, как только мать залетела, больше родни у нас не было. От матери все отвернулись, видите ли мать одиночка – это клеймо на семье. Как только я более-менее вырос, мать начала мужиков домой водить, каждого я должен был папой называть, только эти папы больше, чем на неделю не задерживались у нас. Мать работала. Дохуя работала, я ее толком не видел, только спать приходила домой, так что обсудить что-то не мой вариант, меня больше улица воспитывала, дворы, пизделовки, а у нас в городе если узнают, что ты гей, то это пиздец. Катастрофа.              Минхо внимательно смотрел как эмоции бегали по лицу младшего, как он то брови хмурит, то глаза прикрывает, щеки внутри кусает, хотелось прямо сейчас его взять и обнять, поддержать, но нужно дождаться конца монолога, не перебивая, слушая и проникаясь в его душу.        – А я влюбился, влюбился в пацана блять. Его звали Гуюк, мой одноклассник, бывший лучший друг, – Хан усмехнулся, но в этой усмешке боли было больше, чем в плаче, – он понял, что я на него странно смотрю, сам начал ко мне подкатывать и вроде бы все хорошо, да? Взаимность, все дела, гуляли вдвоем, он называл меня Джисони, тогда казалось это милым, целоваться ко мне лез, в углах зажимались, даже потрахаться предлагал, а я ему отказал. Зассал просто, он слишком настойчивый был, мне стало некомфортно, и я просто сбежал тогда, а он обиделся. На следующий день, когда я пришел в школу, Гуюк слил все наши фото. Оказывается, он со своими друзьями решил так проучить меня, что пидоров в городе не уважают. Он выставил меня шлюхой на всю школу, выдумал, что я давалка, что деньги за секс беру, нафотошопил меня с какими-то мужиками и скинул это всей нашей параллели.              Хан остановил свой рассказ, достал пачку из кармана и закурил сигарету. Кончилась сигарета – достал новую, еще одну следом. Когда курить начинаешь, то никотин притупливает все ненужные эмоции в голове, успокаивает, разум затмевает, спокойнее становится, хоть все это и иллюзия, смешанная с ядом, но так легче. Минхо продолжал стоять рядом, слушал его, душу его узнавал и с каждым словом Хана, он понимал насколько же она изранена, изрезана, изувечена.              – Вот, меня начали с землей ровнять, унижать, кидаться, а я улицами воспитан, для меня тогда – все драка решает. И вот захожу я в класс и стоит Гуюк, смотрит на меня, лыбится блять, пальцем на меня показывает, шлюхой называет, а я не сдержался. Я ударил его быстрее, чем он мне еще что-то сказать решил, я бил и бил, бил даже тех, кто вмешаться хотел. Мне кровь, злось, обида глаза залили, и я просто бил, кулаками, ногами, всем что под руку попадется. Пока девчонки носились за учителями, я успел даже голову ему стулом пробить и вот я помню, как прихожу в себя после того, как услышал характерный хруст кости. Вокруг меня кровь, она везде была: стены, пол, стул, я весь в крови был, в его крови блять, а он лежит без сознания на полу. Ну а дальше: полиция, скорая, разборки. У него черепно-мозговая, он в больничке все лето провел, а у меня диагностировали импульсивное расстройство личности. Вот и представь, – Хан повернул голову к Минхо, что все время рядом стоял и слушал его, – гей, психопат, практически убийца, шлюха – все ярлыки, что на мне висели тогда. Меня отчислили в тот же день, а я на терапии полгода сидел тогда. В другие школы меня уже не брали – боялись, поэтому мы приехали сюда. В эту школу меня взяли, даже не заглянув в личное дело. Я пропил все нужные мне лекарства, в руках себя держал, а на стреле сорвался, снова в это говно с головой прыгнул. Я злой человек, Минхо, ты уверен, что влюбился в меня, а не в ту картинку, что я показывал?              Минхо смотрел ему прямо в глаза. Они даже не заметили, как снег на улице пошел, как крупные снежинки медленно ложились на их волосы и куртки.        – Я тоже злой человек, Хани. Ты мой человек, мне не важно, что у тебя было в прошлом, я тебя не осуждаю, этот еблан получил по заслугам. – Ты мой человек? – Я твой человек.       Ли подошел к Хану вплотную, а тот даже не отпрянул от него, уже нечего бояться, у обоих души нараспашку открылись, оба вручили друг другу ключи от сокровенных тайн, вложили частичку себя в ладони, доверились полностью и раскрылись. Минхо провел пальцами по контуру его лица и убрал нависшую челку, положил руку на его шею и медленно потянулся за поцелуем, как бы давая время младшему оттолкнуть его, отказать, но он не оттолкнул, лишь руки на плечи ему закинул и ближе к себе притянул. Губы касаются друг друга, вокруг время замирает, тепло по телу разливается, как солнечные лучи пробивающиеся сквозь серую пелену неба и искрящиеся по свежему снегу. Осторожный, нежный поцелуй, они будто боятся друг друга спугнуть и разорвать этот желанный момент, но в голове туман растеливается, губы уверенней скользят друг по другу. Во рту ощущается вкус недавно выкуренной сигареты, языки встречаются друг с другом. Только что нежный поцелуй становится более страстным, напоминающим танец, где ведущий ритм – ритм сердец, что доверились друг другу и открылись насколько возможно. Рука старшего скользит по оголенной шее Джисона, от чего у того мурашки по коже пробегают, но он лишь сильнее к себе старшего притягивает, отпускать не желает. Дыхание замирает, легкие начинают гореть изнутри от нехватки воздуха, и Джисон отрывается от таких заветных губ, воздух в себя вбирает, чувствуя на своей коже дыхание старшего, что продолжает его за шею держать.        – Хани, ты не боишься меня? – Тебя нет, а ты? – А я в тебя еще больше влюбился, – поцелуи бабочки пробежались по щекам Хана, сцеловывали капли снега растаявшего, только Хан сам под руками старшего плавился не хуже этих же снежинок, – ты меня с ума сводишь, отпускать тебя не хочу, так бы и простоял с тобой тут до конца дней своих. Не молчи больше, пожалуйста, говори мне обо всем, что тебя беспокоит, не закрывайся, я всегда буду за тебя, – Минхо горячим воздухом Хану ухо опаляет, нашептывает ему свои мысли, а сам еле себя в руках держит, чтобы еще раз не поцеловать, не обнять с такой силой, чтобы больше его никто не обидел.        – Больше я молчать не буду, – Хан сам утыкается в плечо старшего и обнимает его, всю силу, симпатию, чувства в эти объятия вкладывает.              Они простояли на холме еще несколько часов, обсуждая всевозможные темы, делясь чувствами, рассказывая о себе еще больше, делясь всем и целуясь так, что губы уже болят. Хоть на улице и продувал морозный ветер, но вместе было так тепло, руки продолжали крепко держаться друг за друга, только вот у Минхо в кармане телефон беспощадно вибрирует. Отпускать Хана не хотелось даже на секунду, чтобы проверить телефон, но это было необходимо – просто так Минхо никто не звонил.              На экране высветилось краткое Скопа, адреналин тут же ударил в голову:        – Хани, я отойду на минутку, мне надо поговорить.              Минхо даже не услышал ответ Хана, как тут же отошел от него на несколько шагов и ответил на звонок:        – Слушаю. – Через двадцать минут собираемся в депо, ты нужен, Вьюрок тоже. – Вряд ли я сейчас смогу. – А я вроде и не спрашивал можешь ты или нет, ты нужен. Это не обговаривается, жду.              Скопа сбросил трубку оставив Минхо один на один со своими ползучими мыслями. Подставлять себя и Вьюрка не хотелось, нужно идти. За эти недели можно было и привыкнуть к тому, что птицы никогда не спрашивают тебя, когда ты им нужен, они ставят перед фактом и он с другом не в том положении, чтобы отказывать им. В голове зарождался план, как проводить Джисона до дома и успеть к депо за какие-то двадцать минут, ведь они практически за городом.              Хан, не дождавшись Минхо у ограждения, подошел к нему.        – Все хорошо? Выглядишь взволнованным, – поинтересовался Джисон заглядывая в глаза старшего. – Да так, не большие трудности, сосед звонил, попросил домой поскорее вернуться. – Нахуя? – Хуй его знает, может случилось что, может родители заявились и всех во дворе кошмарят, – Минхо нагло врал, смотря в глаза того, кому обещал не врать и ничего не скрывать. Он снова соврет, если скажет, что это его не беспокоит, это разрушает его изнутри, стыд сжирает, каждую косточку испепеляет, за нервные окончания тянет. – Ты не обидишься, если я не смогу тебя проводить? – Нет, конечно, прогуляюсь заодно, точно все хорошо? Какой-то ты... не такой. – Да, конечно, все отлично, не стоит переживать, извини, пожалуйста, но мне правда пора бежать.              Минхо быстро поцеловал Хана на прощание и побежал домой. Хан так и остался смотреть ему вслед, чувствуя в глубине души, что что-то не так. Он не понимал, или это его тревожность сводит его с ума и заставляет думать, что Минхо только что ему соврал, или он правда почувствовал от старшего ложь. Хоть Джисон и душу свою открыл ему, но обжечься все еще боялся, но теперь он не боялся спрашивать, теперь он обязательно выяснит, что у него такого случилось, что он так заволновался и побледнел от одного только звонка.              Слизав языком остатки поцелуя со своих губ, Джисон достал любимые наушники из рюкзака и баллончик с краской – в этой части города его тега еще не было, но теперь будет.              Ответив на сообщения переживающего Феликса, он отправился на поиски ближайшей не застолблённой стены и продумывал в голове эскиз будущего граффити.       

***

– Земля вызывает Джисона! – Хёнджин бросил в парня пустой упаковкой от сигарет и прыснул в кулак, попав ему прямо в лицо. – Меньше в телефон втыкать будешь.   – Да бля…                Хан отправил порядком уже десяти сообщений, ни на одно ответ так и не поступил. Ковыряя ссадину на коленке, проглядывающую через дырку в старых джинсах, он гипнотизировал экран смартфона уже битый час.          

Джисон:  

Минхо, там все в порядке? 

Может ты ответишь?  

Блять, Минхо, ну кто так делает?  

Объясни что там произошло, я же волнуюсь. 

Может я что-то не так сделал?  

Со стороны все выглядит так, будто ты придумал повод свалить, что за пиздеж на ровном месте?  

Пиздец 

Дай хотя бы знать что с тобой все ок 

Короче, я понял 

        – Слушай, Ромео, что произошло? – Феликс поднялся с старого холодного кресла и размял спину. – Минхо тебя так быстро утащил с утра, я даже не успел ничего понять. Куда ходили?                 Джисон заблокировал телефон и тяжело вздохнул. Глаза уперлись в граффити на одной из стен, которое он рисовал когда они только обустраивали БИОС. Прибитую к окну пленку надорвало и теперь снежный покров тихо укрывает половину, свесившую угол внутрь помещения. Местами снег образовывал рыхлые сугробы, закрывая двери и окна, а точнее то, где они должны были быть после постройки, словно пытаясь скрыть от людских глаз ребят, что поселили здесь свои сердца.   – Да так, то тут, то там. А где братан твой и малой?   – Чану тетка позвонила ещё на уроках, что-то там срочное дома, убежал помогать. А пиздюк, хз вообще, как будто и не видел его сегодня… Какой то ты унылый, – блондин подошел к другу и слегка толкнул его в кроссовки ногой. – Че произошло?   – Да нет, устал просто. Я кстати тегов своих в Речном оставил, обоссаться можно, и граффити нарисовал, – он потянулся, и заметив, что Хван отвлекся на разговор с Чанбином, добавил тише: – Минхо свалил, ничего толком не объяснив. На сообщения и звонки не отвечает уже час.                 Феликс выгнул бровь, бросая взгляд на друга. Он сразу заметил его волнение и нервозность, потерянность во взгляде и кучу вопросов, которых старший точно избежать уже не сможет. Минхо никогда не был кидалой, да и в целом был достаточно ответственным, хоть и распиздяем. Блондин сразу подумал о том, что если старшему Ли пришлось стремительно свалить куда-то, то определено что-то произошло.          – Может дома че случилось? Не ссы, – он похлопал Хана по плечу и присел рядом. – Лучше расскажи, что набомбить там успел.                Джисон спрятал телефон в карман и прокашлялся.          – Помнишь эту популярную пикчу с фрески, где две руки тянутся друг к другу?   – Ну?   – Так вот, я хотел сначала нарисовать просто их, но в последний момент закурил и решил в эскиз сижку добавить. Получилось так, что как будто один протягивает сигару другому. Я назвал его «Одна на двоих».                 Феликс усмехнулся, представляя граффити во всей красе, все как описал друг. А в голову набатом лезли мысли об игнорящем Джисона Минхо, и о том, что он сам игнорил Хёнджина все каникулы. Все ждал, когда же ему самому придется объяснятся, хоть и делать он этого не хотел. Нет. Просто не знал что ответить. И даже сейчас, когда он боковым зрением видел, и всеми клеточками кожи ощущал на себе его взгляд, поджилки скручивались и хотелось выбросить себя с окна. Желательно даже с крыши.           – Ладно, пойду прогуляюсь и до хаты, мамка сегодня с работы должна раньше прийти, хоть покажусь ей, – Джисон поднялся на ноги и пожав блондину руку, махнул всем остальным. – До завтра!   – Мне тоже уже пора… – Феликс было двинулся за Ханом, как куртка тут же на спине натянулась.   – Поговорим? – раздалось тихое в затылок.                Ну конечно, кто бы ещё это мог быть? Хёнджин встал позади, схватив парня за ткань и ожидая ответа. Ли прикусил губу, подумав о том, как ему отвечать на вопросы, которые явно прозвучат с его уст. Холодок пробежал по спине, залезая в голову через уши и нос, заковывая мозг и не давая ему мыслить, а после пробираясь к сердцу. Иллюзия безразличия.          – О чем? – он обернулся, избегая прямого взгляда в глаза. Отчего-то стало стыдно, захотелось закрыться, свернутся в комочек и не вылезать из под одеяла до самого утра. Почти так же, когда в детстве снились кошмары.   – Даже так? – Хван горько усмехнулся и тут же закурил. – Пошли отойдем.                 Блондину пришлось не по душе это предложение, но спорить он не стал, не нужно всему БИОСу знать о том, что произошло в падике его дома, прям перед стрелой против Солнечного.          – Что за кошки-мышки? Игноришь весь день меня в школе, избегаешь меня. Почему на сообщения не отвечаешь? – сразу в лоб прилетает ряд вопросов.   – А я когда то отвечал на них?                 Вот теперь Хёнджина кольнуло. Да кольнуло так, что весь воздух из легких выбило, а вперемешку с ним и табачный дым.          – Что-то произошло? Может я сделал или сказал что-то не так, объясни. Мне казалось, что в тот день мы со всем разобрались, нет?                 Феликсу хочется самому себе морду набить. Напоровшись на расстроенное лицо брюнета, перед глазами пронесся тот вечер. Он буквально снова ощущал его губы на своих и все желание, что преследовало его тогда. Чувствовал прохладные пальцы на своем затылке, дыхание на щеках, под руками ощущал чужой воротник и сбившийся ритм сердца. Он сомневался в том, какие чувства вызывали в нем это стремление владеть теми ощущениями, сомневался в том, что ощущал сам. Он думал о Хёнджине и их поцелуе всю следующую ночь, думал о его словах, пытался принять решение, но что-то держало блок, который он до сих пор снять не в силах. Лимит доверия у него был низкий, а Хван изначально не прошел конкурс своими угрозами и лживой попыткой сблизится. И сколько бы Феликс не пытался доказать сам себе, что у него не было другого выхода, что у него не было злых намерений и что он никакая не крыса, ему не удавалось.                 Брюнет сам по себе был ребусом ещё тем. О себе говорил по минимуму, всегда слушал все разговоры в сторонке и загадочно молчал, делая для себя какие-то выводы. А это уже вызывало у Ли кучу вопросов и подозрений.          – Давай без сцен, ок? Просто забудь что произошло и разойдемся на этом, – младший шмыгнул носом, разглядывая носы потасканных кроссовок.          – Забудь? Без сцен? – Хёнджина пробило на истеричный смех, отчего Ликсу пришлось обратить внимание на остальных.   – Потише будь.   – Ты на приколе? Блять, серьезно? Хочешь сказать что все это типа ошибка, да?   – Я тебе ничего не обещал.                 Хван в моменте оцепенел. А ведь и вправду, это только он тогда высказался о своих чувствах, Феликс лишь поцеловал его, ничего ему не ответив. Хёнджин отчего то решил что все взаимно, а теперь требовал эту взаимность от него. Но что-то в его голове не сходилось, пазл не складывался. Не может человек, которому абсолютно поебать, так смотреть. Так хвататься за возможность притянуть его поближе к своему сердцу и так отчаянно целовать, словно, поцелуй - глоток воздуха, а он все то время до этого задыхался. И Феликс это понял. Хёнджин ему не поверил.          – Слушай, если ты ещё не определился, я…   – Как же ты меня заебал, – видели бы вы его глаза. Феликс видел, ему не понравилось. – Когда ты уже поймешь что мне похуй? Я поцеловал тебя только потому, что мне просто захотелось, ясно? Атмосфера располагала. Придался, так сказать, моменту. Все.                 Старший не нашел слов на ответ. Он молча сверлил Ли взглядом, пока тот, цыкнув себе что-то под нос и даже не заглянув ему в глаза, не развернулся и покинул этаж.                 А Феликса будто в машинке стиральной отжали. Словно все органы через теткин найсер драйсер, из магазина на диване, перемололи. Отчего такая тупая боль внутри? Ему же плевать. Он так думал. Хёнджин ему никто и звать его никак. Ну побегал он за ним пол года, подумаешь? Ну и что, что поцеловались? Феликсу все равно, должно было быть. Но внутри скреблось нечто, что ком в горло пробкой воткнуло, заставляло руки дрожать и метаться из угла в угол, первого этажа недостроя. И как он может ответить ему что-либо, если даже сам себя понять не может? Что такому как он, из Труб, с драными носками на пятках, делать с ухоженным мажориком из Речного? Где Феликс, а где он?                 У Хёнджина на волосах гель для укладки, а у Феликса под челкой, за ушами - сигареты.                 У Хёнджина руки пахнут кремом для рук и деньгами, а у Феликса турниками и грязью.                Хёнджин с утра на обеды переводы на карту получает, а Феликс пиздюлей от тетки и чай с использованной ранее заваркой.                  Нет, они определенного не одного поля ягоды. В их случае, Феликс даже не ягода, сорняк. Именно поэтому он, молча проглотив свербящее желание подняться обратно, закуривает дешевую сигарету и двигается в сторону дома. А за спиной, сквозь облака, затянувшие небо, пробивается тусклый свет, который играет на стенах БИОСа, подчеркивая их изношенность и разрушенность. Заброшенное здание в зимний период становилась символом забвения, напоминая о том, что даже самые крепкие сооружения могут быть оставлены на произвол судьбы. Прямо как сердце Хвана.                 Ржавые металлические конструкции, которые когда-то служили опорой, теперь покрыты инеем и снегом, а разбитые бутылки и стекла в одиноких комнатах, блестят, словно замороженные слёзы. Черен, свесив ноги с стопки поддонов, накрытых вязаным покрывалом, любезно одолженное у бабушки Чонина, листала сохраненки у себя на странице, показывая особенно любимые своему другу. Чанбин же, разглядывая каждую с неподдельным интересом и подмечая что-то для себя, крутил колесико кремния на зажигалке.                 На одной из картинок было написано «Я видеть хочу, что чувствуешь ты…», где-то тут он немного напрягся, на другой были скриншоты из сериала Бесстыжие, когда Фиона призналась, что от неё все уходят, а Джимми ответил ей – я останусь. Так и не остался, к слову. Далее шли несколько фотографий милых котиков со смешными надписями, над которыми Черен смеялась, сверкая своей улыбкой, Со расслабился. После картинок с худыми девочками и сто одной диетой, Чанбину захотелось дать кое-кому в лоб, но эта кое-кто стремительно перелистнула дальше, но как только оба прочитали «У нас передружба, недоотношения» – экран погас, а девушка аж закашлялась.                За ними наблюдали Йеджи и Рюджин, сидевшие на матрасном диване и выпивающие горький тоник из железной банки, один на двоих. Как притаившиеся лисички смотрели на парочку и глаз не сводили, словно две шпионки информацию изучали, чуть ли не по губам читали:          – Не могу с них, они как слепые котята! – цокнула Рюджин и отпила из банки, забрав ее из рук Йеджи.  – Бин с Черен то? Не говори, сама удивляюсь, у них на лице же все написано, только воду вокруг себя мутят.   – Ага, ладно она-то, но Бин… Хотя и он хорош, так до пенсии бояться будут и не признаются друг другу, хотя от них взаимностью веет, дураки.  – Сложно с этими мужика-а-ами, – Йеджи потянулась и приобняла Рюджин за плечи, – с девочками проще.   – Поэтому мы и вместе, Лисичка, – Рю дала легкий щелбан по кончику носа Йеджи, от чего та тихо посмеялась. – А ты? Какие планы после школы?   – Такие же, какие и были, у нас общие планы, забыла? Я от тебя не отвяжусь, и не надейся, – рыжеволосая прошептала это прямо на ухо Рюджин, от чего та немного сжалась, но тут же почувствовала, как девушка рядом их ладони крепко переплела. Девушки закончили свои шпионские игры за передрузьями и сосредоточились друг на друге, вдвоем им было комфортно, мягко и уютно, будто и мир весь остальной не нужен.                 Черен, заметив, что Бин все так же сосредоточенно крутил зажигалку в руке, решила атмосферу на пару градусов снизить и перейти к теме, которую парень в стенах школы никогда не упускал:         – Кстати, – начала она, дабы перебить неловкость и забыть то, что только что произошло. – Ты так и не передумал на счет университета? Остаешься тут?                 Никто не слушал о чем они говорят, занимаясь своими делами и не обращая на них внимания.    – Да я и не думал о том, чтобы менять решение.                  Брюнетка свела брови домиком, а после по доброму усмехнулась.          – Все таки у тебя дед в столице. Упускаешь такую возможность, не пожалеешь?                 Чанбин задумался, бросая взгляд на смеющихся в строне ребят.         – Нет. Не хочу отсюда сваливать, все пацаны тут остаются, что мне делать там одному? У меня здесь вся жизнь. Университет тут неплохой, не вижу проблем.          Девушка облизала пересохшие губы и ещё раз уточнила:          – Прям железно решил?    – А почему нет?                 Черен кивнула сама себе. Действительно, почему? Почему она была уверена в том, что её друг захочет все бросить и умчаться с ней за лучшей жизнью? Почему она напланировала на годы вперед, даже не уточнив наверняка его решения? Не узнав его намерений?          – А ты? Осенью ты мне так и не ответила, сказала что ещё думаешь.   – Я тоже останусь, – промычала она себе под нос, постукивая носами зимних ботинок друг об друга и грея щеки под шарфом.   – Что? Почему? – парень вылупил глаза и крутанул колесико так резко, что та зажглась.   – Потому же, почему и ты. Ты прав, у нас здесь вся жизнь, ребята, наши семьи, БИОС в конце концов…              «И ты», – подумала она, но озвучивать не стала.          – Слушай, если ты поменяла свое решение только из-за меня, то, – Черен резко толкнула его в плечо, одаривая тем самым недовольным взглядом, от которого у Со по затылку мурашки пробегали. – Ладно, я понял. В любом случае, я поддержу любое твое решение.   – Да, я знаю.                 Она поджала губы, проглатывая смущение от сказанных старшим слов. Но о выборе своем не жалела, так как помнила свое детское обещание ему и самой себе: до самого конца быть вместе.                 Слезая с поддонов, не без помощи Чанбина, Черен махнула всем рукой и дети труб выдвинулись по домам. Сумерки медленно опускались на город, окутывая его густым туманом и медленно падающим снегом. Улицы, ранее залитые холодным светом, теперь погружались в полумрак, и каждый шаг звучал глухо, словно в воздухе повисла тишина, разбивающаяся о хруст мокрых сугробов. Старые сталинки, с облупившейся краской на карнизах и треснувшими стенами, казались еще более зловещими при тусклом свете фонарей, которые ненадолго пробивались сквозь тьму. Призрачные тени мелькали на углах, а ветер, проносящийся между домами, приносил с собой шепот давно забытых и довольно жутких историй.                 На этаже недостроя, где ранее громко смеялись подростки, теперь царит спокойствие. Луна, взошедшая над горизонтом, бросала холодный свет на изрисованные стены, словно подсветка в музеях над картинами известных художников. Казалось, что сам район затаил дыхание, ожидая чего-то неизбежного, чего-то, что пронзит эту тишину.                Сумерки окутывали город, а в их тенях раздавались звуки, которые заставляют сердце биться чаще. Звуки, что пробирали до мурашек даже самых смелых и отчаянных жителей в этих округах. И звуки эти были, ничем иным, как пение Птиц.         

***

      В пыльных стенах депо ругань стоит такая, что даже на улице слышно. Гриф рвет глотку уже битый час, в попытках вразумить своих людей. Вьюрок и Калипта тихо сидят, прижавшись к стене, медленно взглядом скользят, впитывают реакции старших: Скопа, будто в другом мире находится, он даже не слушает вопли главного, Канюк и Сыч чуть ли не в нарды играют, но делают вид, что слушать им пьяные бредни вполне интересно, один только Лунь чуть ли не рот открыл и с восхищением смотрит на Грифа, остальные же с каменными лицами за руками-крыльями главного наблюдают.        – Почему казино стало меньше денег приносить?! – орет Гриф смотря на Скопу, которого из себя не вывести. – Дай-ка подумать, наверное, потому что ты приперся в прошлую получку нанюханный и чуть мозги не вышиб нашему бармену? Ты сам обосрался, теперь люди бояться туда ходить, а я говорил тебе: не лезь к людям, – у Вьюрка глаза округлились, что сейчас из орбит вылезут, как бы сейчас Скопа жизни не лишился за сказанную горькую правду. – Скопа, блять, ну мог бы и замять, ты же моя правая рука как никак. – А я и заминаю, скоро бабки будут. – Одна надежда на тебя, Скопа. А теперь информация для всех: скоро у нас новая поставка порошков и таблеток, товара много, так что нужно много людей: Коршун и Орлан – вы встречаете и проверяете товар, подготовьте склад в Солнечном, Сыч и Лунь – на вас фасовка, ну и эти два птенца, – обращаясь к Вьюрку и Калипте сказал Гриф, – все раскидают. Скопа, а ты, блять, давай работай, а то шлюхи приносят больше, чем твои бары и казино.              Скопа практически незаметно закатил глаза и уставился на подростков, что глаз с него не сводили, глухо хмыкнул про себя и продолжил слушать приказы Грифа.              – А вообще, зачем я вас всех созвал, у нас появилась крыса, маленькая такая, старая крыса, которая в тихую слизала все наши имена, сфотографировала все наши склады с наркотой, оружием, выписала адреса всех наших подпольных казино, даже спалила через кого мы лекарства толкаем, – на Грифа все подняли взгляд, а в глазах читалось недоумение. – Столько лет проработали рука об руку, а он нас спалить решил, представляете?              Банда переглядывалась: все смотрели друг на друга, и искали среди своих же предателя. Никто не понимал о ком говорит Гриф, но все знали, что пахнет жаренным. Казалось, что в пыльном помещении даже воздух стал гуще, дышать становилось тяжело. Страх, ярость, запах алкоголя – все смешалось в воздухе. Гриф улыбался как сумасшедший, глухо смеялся, пробегался безумным взглядом по каждому из мужчин и подростков.        – Может наш герой сам захочет все рассказать? Рассказать, как все в папочке принес ментам, как спалить решил все и всех, мосты сжигает он, уебок старый, – Гриф резко повернулся в сторону мужчины, что сидел поодаль от всех. – Ну что же ты молчишь, Ворон? Язык проглотил или что? Ты думал, что я не узнаю?              В воздухе повисло молчание. Все смотрели на мужчину, который тяжелый ком сглатывает. Ворон один из старших в птицах, он был с ними чуть ли не с их основания, а тут решился на предательство?              Вьюрок и Калипта боязно переглянулись, подростки только сейчас ощутили в какую опасную игру они попали.        – Да потому что на тебя работать невозможно. Ты только о шлюхах и бухле думаешь! Тебе похуй на своих же людей, раньше защитить наши семьи было первоочередным приоритетом, а теперь что? Ты только и делаешь, что бухаешь и нюхаешь! Ты подростков затащил сюда, какие блять долги они тебе отрабатывают, расскажи-ка! – Ты совсем рехнулся, старый? Маразм замучил или что? Мы ментов кормим, мы им деньги – они нам тишину, а ты пошел к своим же нас сдавать! Понадеялся на новенького начальника отделения? Я его купил еще до того, как это ебло на свое кресло сел, я всегда на шаг впереди, Ворон. Всегда! – Гриф крикнул так громко, что эхо пробежалось по стенам депо и откликнулось во всех его углах. – Ты думал, что мы тебя просто отошьем или что? Надеялся выжить? Как бы не так.              Кривая улыбка разрезала пьяное лицо. Кровь в жилах застыла, дыхание замерло. Гриф быстрым шагом подошел к Ворону, который знал свою судьбу сразу, когда только главный свой рот раскрыл. Знал, что на смерть идет, пытаясь посадить эту птицу в заслуженную клетку. Ворон даже не сопротивлялся, он с поднятой головой ждал итог сегодняшней встречи птиц. Главный подошел к нему практически вплотную и полностью оправдал свою кличку. Никто и глазом моргнуть не успел, как стальной клинок, лежавший у Грифа всегда в кармане, оказался в его руке и пронзил Ворону шею. Прямой удар под подбородок и тело упало. Ворон умирал быстро, издавал последние чавкающие звуки, захлебывался собственной кровью и последний раз смотрел на лица, что шли с ним рука об руку большую часть его жизни. Гриф молча, с каменным лицом, обернулся к банде, посмотрел в глаза каждому и сказал:        – Запомните, я вам не Стервятник, я с вами сюсюкаться не буду. Так закончит каждый, кто решит меня предать, уяснили? – он прошелся по всем абсолютно холодным взглядом, будто бы это не он только что убил человека, вытер свой клинок об штанину и убрал обратно в карман. – А теперь уберите тут все, Ворона на свалку, пусть гниет.              Подростки замерли, смотря на растекающуюся лужу крови на полу: в нос ударил запах железа, желудок скрутило, в ушах эхом отдавали последние звуки жизни Ворона, тело парализовало. Калипта посмотрел на Вьюрка, что тоже в астрале пребывал, в глазах у обоих читался страх, они были готовы ко всему. Но не к тому, что сегодня увидят убийство. Хладнокровное, жестокое, быстрое. Только сейчас до них дошло на сколько в опасной игре они крутятся, только сейчас в мозг, будто молотом ударило осознание: что они не выживут, что просто так их не отпустят. О чем говорил Ворон в последние минуты, почему он говорил про долги отца Вьюрка, зачем он сказал про них, неужели из-за подростков он решился на предательство и хотел посадить всю банду? Ощущение нереальности преследовало двоих. Хотелось, чтобы это был просто сон, ужасный кошмар. Психика распадалась, как пазлы скинутые со стола, страх заполонил мозг, руки дрожали, сердце не успокаивалось.              Скопа смотрел на двух подростков, что сидели у стены. Что происходило в его голове не понятно, он лишь задумался на секунду, прикусил щеку изнутри, брови нахмурил и поднялся с насиженного места.        – Поехали, у нас еще есть работа, – обратился он к подросткам, – вопросы все в машине зададите, я знаю, что они у вас есть.              Пока они шли по коридорам депо, Скопа поглядывал на подростков, что молча плелись за ним, голову от мыслей разрывало. Вьюрок сейчас точная копия Вьюра, такие же брови нахмуренные, даже привычка руки в кулаки сжимать от нервов такая же. Сначала она бесила Скопу, о друге напоминала, что спасти не удалось, больно было, неприятно, а сейчас уже спокойнее. Единственное, о чем молился Скопа, что не увидит смерть Вьюрка такой же, как была его у отца, но он постарается сделать все, чтобы эти птенцы улетели из гнезда живыми. Подростков хотелось успокоить, но какие тут слова подобрать, когда они смерть впервые увидели? Нужные слова сейчас, как капля краски в стакан с водой – пустоту заполнит, мысли переведет. Пустой треп же наоборот, как капля воды в стакан с чернилами – ни к чему не приведет, легче молчать и наблюдать, как они сами себе краску найдут и пустоту заполнят.              Садясь в холодную машину, подростки переглянулись, в рюкзаки им уже товара напихали, придется снова лазать по сугробам и кустам, искать щели в домах, пакетики разбрасывать. Старший смотрел на подростков в зеркало заднего вида и в глазах жалость пробежала, но делать нечего, нужно их по району повозить, покупатели не ждут.        – Скопа, – Калипта осторожно приблизился к водительскому сидению и спросил, – Ты знал, что сегодня будет на встрече? – Нет, Гриф меня не предупреждает о таком. – А ты знал, что Ворон копает под вас? – на этот раз вопрос уже задал Вьюрок.              Мужчина пробарабанил по рулю и на выдохе ответил:        – Да, мне тоже об этом птички напели с участка, – Скопа посмотрел в зеркало заднего вида на подростков, – я не стал его останавливать, попытался бы остановить – встал бы сам под удар. Ворон принял решение и знал, что ставит на кон свою жизнь. Ставка не зашла, но не думаю, что он сожалел о своем поступке. Еще вопросы? – Да, Ворон говорил про долги, из-за которых я работаю, что он имел ввиду? – Вьюрок нервно теребил рукава своей дутой куртки и смотрел в глаза старшему через зеркало в машине.        – Не знаю. Мы все знаем только одну информацию о долге Вьюра, так что понятия не имею к чему Ворон это сказал, блефовал… наверное, – у Скопы самого мозг разрывает от этой фразы, Вьюра он знал чуть ли не лучше всех, но про долги выяснилось только после его смерти. Может, Ворон знал что-то еще, чего не известно остальным? – Мы приехали, готовьте перчатки и маски, и на выход.              Спустя пару часов, трое стояли у машины, рюкзаки опустели. Каждая тень выкуривала по сигарете, закладки разбросаны, а с работой и мысли паршивые из головы свалили. Работали сегодня молча, но быстро, лишь Минхо пару раз сматерился, когда упал в сугроб, доставая пустые бутылки, для пакетов.        – Ну что, молодежь, как в школе дела? – спросил Скопа у подростков. – Будто тебе это интересно, – Вьюрок затушил бычок и посмотрел на Скопу, – жить можно. – Не огрызайся со мной, на моей Родине со старшими так не разговаривали, а у вас у всех языки подвешенные сейчас. – Извини, – Вьюрок тяжело сглотнул и понял, что сейчас не прав был. Скопа ему ничего плохого не сделал, он заботился о нем и Минхо, не пускал на опасные задания, как бы Гриф не возмущался. Они выполняли не тяжелую работенку, он за ними присматривал, помогал, хоть и делал вид, что ему на них похуй, – день тяжелый просто, а что за Родина у тебя? – Такой страны уже нет, не парься, мелкий. – Скопа, ты что, из Тилимилитрямндии? В смысле твоей страны нет? – Минхо уставился на старшего и брови к носу свел. – Дураки, я в СССР родился. – Нихуя себе! – хором ответили подростки. – А тут как оказался? – спросил Вьюрок, запрыгивая обратно в машину. – На душевные разговоры потянуло? Еще что рассказать? Пин-код от карточки не нужен? – Ладно-ладно, – Вьюрок ладони поднял, показывая, что разговор окончен, – подкинешь на район наш? – Подкину.              Пока они ехали в машине, подростки совсем расслабились, шутками перекидывались, будто не с бандитом едут, а с другом давним, а Скопа лишь изредка улыбался, вспоминая о таких же поездках с Вьюром. Ему нравилось, что эти двое приняли его как своего и доверяют ему больше, чем остальным из банды. Нравилось, только вот в душе от этого больнее становилось, от понимания, что Гриф их просто так не отпустит. С каждой их встречей он все больше видел в этих двух мелких себя и Вьюра, отчего помочь им хотелось, только вот вряд ли их спасешь уже. Он уже начал жалеть, что разрешил Канюку рассказать про Вьюрка, слишком уж пригрелся этот мелкий, особенно тем, что на батю похож, что лицом, что характером. Нужно выгонять все это тепло от подростков из своей прокуренной и промерзлой души, а то все вместе ко дну пойдут. В такой жизненной игре как у них, нельзя друг к другу привязываться, потом только тяжелее будет. Подвезя подростков до района, он смотрел как эти двое растворялись в дворовой темноте, смотрел как два взрослых парня, что пол часа назад наркоту разбрасывали, сейчас друг друга по сугробам толкают и смеются, будто ничего не было. Нравились они ему, хорошие мальчишки, жалел только, что узнал их вовсе, ведь теперь тяжелее будет.              – Вот же пионеры, – тихо усмехнулся Скопа. – Что же мне с вами делать?