Б.И.О.С.

Середина августа.

             На потрескавшиеся стены старых домов спускаются сумерки. Город засыпает. Просыпаются те, кого город боится и обходит стороной днем. Когда-то этот городок был званным местом, сюда приезжали люди: любовались природой, покупали жилье, строили свое счастье, но все когда-то меняется. Из благоухающего пригорода он превратился в забытый Богом и людьми город, где не живут, а выживают. Тут остались только те, у кого нет выбора. Туристов тут уже давно нет, весь город только и живет за счет одного завода, где и работает большинство его населения. Панельные дома, полупустые улицы, разбитые фонари, кеды на проводах — все достопримечательности этого города.              Ну и куда же без подростков, сидящих на трубах после школы и образующих свои мелкие группы. Про законы тут знают, но знают поверхностно, основной закон, руководящий молодежью и не только — закон улиц.              В старом трамвайном депо никого не должно быть, его двери не открывались более двадцати лет, но мужчин с шрамами на лице и руках это не останавливает, перерезать цепи на заборе труда не составляет. Кожаные куртки скрипят, пищат как мыши, загнанные в угол, они тоже боятся своих носителей. Капли с сырого потолка падают на давно проржавевшие трубы, это место пропахло табаком, сыростью и опасностью. Старые лампочки в потолке мигают, гудят, провожают трех мужчин вглубь коридора, где за плотно закрытыми дверями живут те, кем матери пугают своих детей.        — Ну и что вы мне расскажете? — главарь, сидя в конце комнаты на старом протертом диване, поднял взгляд на мужчин, что до сих пор толпились в дверях.        — Гриф, мы нашли птенца Вьюра. Они вернулись домой. Пацану сейчас больше шестнадцати, так что по нашему закону, он уже не неприкосновенен.        — Да уж, Канюк, ты абсолютно прав. Законы Стервятника надо чтить, раз он когда-то сказал, что до шестнадцати лет мы не трогаем детей своих, то мы не трогаем. Но что ты сказал? Пацан вырос, повзрослел, да еще и вернулся на землю, где пролита кровь его отца. Сама судьба привела его в наши руки, — черноволосый мужчина оскалился, показывая свои пожелтевшие зубы, кинул сигаретный бычок, крепкой и дорогой для этого района марки, на пол и раздавил его носком своего ботинка, — найдите его и приведите ко мне. Пришло время отрабатывать долги нашего дорогого Вьюра.              Комната разразилась смехом, но смех тот не вызывал веселья, от него кровь стыла в жилах и сердце удары пропускало. С заброшенной территории выехало несколько черных, в круг затонированных машин. Проходящие мимо люди боялись даже посмотреть на них, ведь знали: внутри сидят не просто гражданские, не просто хулиганы с района, а мужчины, чьи руки по локоть в крови и тьме, — те, кто ломал кости и калечил жизни, те, с кем лучше не встречаться, а уж тем более дорогу переходить. Они звали себя «Птицами» и таковыми и были, высоко парили, как хищники бросались на жертву, впивались когтями и мясо до костей разрывали. Они были неуловимыми, все знали о них и их делах, но когда-то давно, их бывший предводитель, называющий себя Стервятником, построил из обычной уличной банды неуловимую группировку, которая всегда выходит сухими из воды. У них было достаточно денег, оружия и власти над всеми, чтобы прятаться в тени, даже тогда, когда свет, казалось бы, светит прямо на них.              Машины петляли по дворовым дорогам в поисках того самого птенца, у которого жизнь разделится на «до» и «после» через пару минут. Искали того, кто даже не в курсе был, что когда-то давно на этих улицах убили его отца, а теперь он обязан встать на его место и продолжить его работу.       

В то же время.

— Мам, я пойду прогуляюсь. Вернусь поздно, закрой за мной, — подросток кричал матери за уже закрывающейся дверью, чтобы не слушать возмущение женщины. Быстро спускаясь по полуразбитым ступеням старого подъезда и надевая наушники, он не слышал оров матери за закрытой дверью их квартиры.              Прохладный летний вечер задувает под легкую олимпийку, напоминает, что лето заканчивается, что скоро опять нужно вернуться за школьную парту. По пыльному асфальту топают светлые кроссы, выделяясь на фоне черных спортивок адидас. Меря улицы широкими шагами и наслаждаясь незатейливыми битами в ушах, подросток шагает по району. Он знает, что в темноте может поджидать опасность, но самоуверенности больше, чем страха. На этих улицах он живет не так уж и долго, но они уже впились в его сердце теми осколками из-под разбитого окна, он чувствует себя здесь в безопасности, а самое главное — своим.              Это должна была быть обычная прогулка: пройтись по району, забежать в ларек, где продают сигареты не спрашивая документы, возможно взять себе слабый алкоголь и посидеть где-то в тишине на трубах, наблюдая как глаза домов то загораются, то потухают, но жизнь никогда не течет по прямой, она делает крутые повороты, заводит в тупики, из которых еще нужно постараться вырваться.              Вдыхая горький, дешевый дым, он наслаждался погодой и сумерками, только вот никто не ожидал, что за ним уже наблюдают, уже обдумывают, как к нему подойти.              Сигарета ещё не догорела между пальцами, как ему на голову набросили мешок, а в руки впилась крепкая мужская хватка так, что кровь к пальцам перестала приливать. Тревога нарастала, в голове пустота, сердце колотится бешено, в мешке почти нечем дышать, руки связали веревкой за спиной.              Он вырывался, кричал, звал на помощь, тратил последние силы чтобы улизнуть от незнакомцев, пока мужчинам это не надоело. Один сильный удар по подбородку и молодое тело обмякло, его швыряют на заднее сидение черной машины. В окнах за этой картиной наблюдали местные жители, но они ничем ему не помогут, они сделают вид, что ничего не видели, не слышали, ведь знают прекрасно, кто забрал парня и знают, что с этой секунды он не жилец.              Он очнулся, когда его тащили по старым коридорам, там пахло плесенью, гнилью, страхом. В голове парня было слишком много мыслей и все они возникали лишь отрывками: «Кто эти люди? Что им надо? Кому я перешел дорогу? Как же там мама? Неужели это конец?». Мешок сняли не сразу, лишь когда выкинули только что очнувшегося парня на твердый бетонный пол. По периметру комнаты, открывшейся перед ним, тускло горели старые люминесцентные лампы, грязные стены с вздувшейся и потрескавшейся краской. За спиной послышались шаги, захлопнулась дверь. Адреналин в крови бушевал, загонял в панику, но на лице ни одна мышца не дернулась, не показала страх перед неизвестным.        — А вот и наш юный птенчик, — перед стоявшим на коленях подростком появился мужчина. От него разило алкоголем, на лице играла странная ухмылка, которая при тусклом свете выглядела более угрожающей, — а я уже думал мы не встретимся.              Мужчина подошел вплотную к своему заложнику. Он надеялся увидеть страх на его лице, надеялся, что его будут умолять о пощаде, но единственное, с чем он встретился, — это взгляд, полный безразличия. Как бы ни было страшно этому подростку, он это ни за что не покажет, на горло себе наступит, но не покажет.        — Вы так похожи с отцом, ты буквально копия Вьюра, — главарь группировки запустил свою ладонь в его волосы и сжал их на макушке, заставляя парня поднять голову на него, — интересно, а что ты знаешь про своего папашу? Знаешь, как он умер? А знаешь почему? Или веришь в историю, что папа просто ушел за хлебом и не вернулся?              Взгляд мужчины скользил по лицу подростка, но он не поддавался на провокации и продолжал молчать.        — Молчишь, значит. Это хорошо, болтливых мы не любим. Запомни, теперь тебя будут звать Вьюрок, в честь твоего покойного батька. Теперь ты в Птицах, пока не вернешь его долги.        — Хер я на тебя работать буду, пошел ты и твои Птицы подальше к черту, — заложник судьбы и обстоятельств не выдержал напора и все же возразил Грифу. На лице впервые за весь вечер заиграли эмоции: губы выгнулись в кривую линию, взгляд исподлобья. Всем видом подросток показывал брезгливость и неприязнь, и к месту, где он находится, и к людям, окружающим его.        — О-о, а я уже думал, что ты немой. А язык у тебя еще хуже, чем у Вьюра. Это был не воп…              Гриф не успел договорить, как новообращённый Вьюрок внезапно плюнул ему в лицо.              Птицы, рассчитывающие, что они его достаточно запугали и пацан согласится, лишь бы выйти отсюда живым, явно не ожидали такого поворота. В следующую секунду тяжелые ботинки главного уже пинком отбросили подростка на спину и били куда попадет. Все стояли и смотрели, как Гриф избивает молодую душу, у которой даже не было шансов на сопротивление, ведь руки все еще завязаны крепко за спиной, и какие бы чувства они не испытывали, никто не мог перечить наказанию от главаря. Тем более, что плевок в лицо, по уличным законам, приравнивается к неуважению. Гриф разберется с ним сам, и сам решит, когда будет достаточно.              Лицо пацана постепенно превращалось в кровавое месиво, а удары от старшего продолжались с новой силой. Как только птенец перестал даже пытаться сопротивляться ударам — Гриф закончил, наклонился, притянул вплотную к себе за олимпийку Вьюрка и прошептал ему на ухо что-то от чего у подростка даже дыхание сбилось, а глаза расширились с болью и страхом смотря на главаря Птиц.        — Ну что? Условия ты понял. Запомни, в этих стенах нет имен, есть только клички, ты — Вьюрок и ты будешь слушаться и выполнять все, что тебе сказано, до тех пор, пока я не велю остановиться, — главарь отбросил от себя избитого подростка и повернулся к остальным, — Скопа и Канюк, займитесь им. На ваших руках обучение птенца, его косяки — ваши косяки.              Как только Гриф вышел из комнаты, за ним подтянулись остальные члены группировки, только двое мужчин подошли к подростку и помогли подняться. Пока они тащили его в разбитый туалет, чтобы привести его в чувства и дать ему смыть с себя кровь, еле живой подросток подслушивал их диалог:        — Пиздец, с малышами мы еще не возились. Ладно я, но ты то, как ты будешь смотреть на этого пацаненка, ты же знал Вьюра.        — Отъебись, Канюк. Вьюр в давно забытом прошлом и то, что мы когда-то до птиц были друзьями, роли не сыграет. Или ты сомневаешься во мне? Не забывайся, я правая рука Грифа и не тебе меня учить.        — Ладно-ладно, не горячись. Надо привести его в чувства и сбросить до ночи поближе к его дому, а то сегодня еще по торчкам проехаться надо.       

***

      Я торчу перед домом уже два часа. Мне все рассказали. Всю правду про отца, как он погиб, чем он занимался, и почему мать перед самими родами решила резко переехать. Опять сижу на излюбленных трубах, выкуриваю какую-то, уже неизвестную мне по счету, сигарету. Мать несколько раз смотрела в окно на кухне, наверное, ждет, когда же я вернусь. Только вот возвращаться мне не хочется. Отныне один шаг в сторону и самые дорогие, кто у меня есть, пострадают. У меня нет выбора, я буду творить ужасные вещи, прямо как мой отец.              Нос болит, Гриф постарался на славу. Придется что-то придумать перед друзьями, они ведь это так просто не оставят.              Почему страшилка, которой пугают местных детей, стала реальностью? Моей реальностью.              Наркотики, оружие, подпольные бары, кровь на руках… Это теперь мое будущее? Это то, чего я заслужил?              Похуй, буду делать все что нужно, лишь бы они не трогали близких.