Генезис твоего цвета/La genesi del tuo colore

Снег в Ли Юэ выпадал поздней зимой — в последних числах января, как правило, перед самым-самым началом праздника морских фонарей. Да и было его немного. Никаких сугробов, лишь лёд, да немного по обочинам. Не чета зиме в Снежной, тем более что там она, ближе к северу, была едва ли не постоянной. Насколько Чжун Ли, конечно же, мог судить по чужим рассказам. Так что ноябрь в Ли Юэ лишь дышал холодом — неприятным, иногда даже противным, промозглым и мешающим редкий снегопад с дождём и градом, когда были совершенно отвратительные дни. Сегодня же тёмное небо оказалось безупречно чистым, и только холодный ветер пробирался под одежду. Хотя Чжун Ли подозревал, что виновником его внутренней дрожи была далеко не пробирающая насквозь погода. В конце концов, он действительно сбежал. Или позволил себя «похитить»? В любом случае, ни первая, ни вторая мысли не давали ему достаточного оправдания для того, почему он оделся и покинул оперу ради странной прогулки. С Тартальей. С тем, кого всерьёз пытался вычеркнуть из своей жизни. А может быть, то было бесполезное во всех смыслах сопротивление — всё равно, что бороться против течения, когда оно тащит тебя к водопаду. Бессмысленное и абсолютно отчаянное — вот и все его попытки справиться с этим. Какая разница, что он там решил, если в итоге всё равно идёт на поводу не у своего разума, а у сердца? Ещё немного, и если Тарталья скажет ему спрыгнуть с моста, то он, видимо, так и сделает. Иначе у него не было никаких объяснений собственному решению и «соучастию в похищении», если уж на то пошло. Всё обращалось форменным безумием, и ему приходилось в этом участвовать. Неужели это одна из его плохих привычек? Кто-то курит, кто-то пьёт алкоголь, а он — плывёт по течению. Прямо к тому самому водопаду. Чтоб его разбило о скалы насовсем. От подобных мыслей даже яркость уходящей вдаль пешеходной улицы меркла. Не были важны ни шумящий вокруг народ, ни висящее над головой море розоватых фонариков, ни… Нет, всё же, кое-что привлекало его внимание. Шагающий рядом Тарталья, будто бы освещённый со всех сторон проходящим праздником и спрятавший нос в красном шарфе, какой едва ли не натянул на половину лица. А поверх всё также сияли синие глаза, вводя в ещё большее недоумение и озадаченность. Поскольку — зачем всё это? — Что это? — его так внезапно отвлекли от размышлений, что он невольно проследил за его вопросительным взглядом. Всё дело оказалось в уличной лавке, где мужчина помешивал что-то в чане с тёмной водой. Моргнув, понимая, Чжун Ли хотел было уже попросить перейти к делу, однако, взглянув на нахмуренное лицо Тартальи, передумал и ответил: — Чайное яйцо, — и, когда к нему повернулись, вскидывая брови, добавил. — Варёные яйца настаивают в чайной смеси из специй, соуса и, собственно, чая. Тарталья моргнул, снова глянул на лавку, сощурился, и спросил: — Вкусно? Не сдержав вздоха, получившегося внезапно шумным, Чжун Ли кивнул: — Да, вкусно. Тарталья будто отзеркалил его кивок, после чего знакомо схватил его за край рукава — в этот раз не пиджака, а пальто, — и сжал пальцами. И было в этом жесте нечто… хрупкое. Разоблачающее, слишком честное и уязвимое, такое, что не стоило ему показывать, и что могло бы быть ложью и манипуляцией, но всё равно казалось искренним. Даже чересчур. А может, Чжун Ли просто хотел в это верить. Он не мог ответить на это действие, не мог ответно сжать запястье Тартальи, да и пальцы не слушались, холодея под осенним ветром. Однако он мог сказать, в очередной раз признавая собственную слабость перед мечтами о чём-то хорошем, о чём-то, что не станет причиной новой боли: — Хотите попробовать? — это было жалко, только все мысли об этом покинули его, стоило ему встретить этот мечущийся взгляд синих глаз. Чересчур резко понимая, что в растерянности находится не только он, и внутри оперы, в том покрытом хризантемами зале Тарталья храбрился. Отчего-то хотелось думать, что он в самом деле мог переживать гораздо сильнее, чем показывал. Ему кивнули. Неловко и коротко, почти незаметно. Не отпуская его рукава, и чудилось, что ему нужно лишь слегка повести рукой, чтобы это касание рассыпалось и всё исчезло. Потому он просто указал взглядом на лавку, и дыхание Тартальи стало видимым, быстро рассеивающимся белым облачком. И он потянул его за рукав. Это не заняло много времени, но чудилось, что Чжун Ли получил в подарок пару минут на лишние размышления. Разве что они в его голове уже закончились, замерев в ожидании грядущего разговора. Вероятно, на самом деле, не он был причиной. Это Тарталье не хватало времени собраться. Или обдумать что-нибудь. Или спланировать побег. В итоге же они двинулись по улице, а его рукав, всё же, отпустили. Тарталья держал в руках небольшую картонную чашку с двумя очищенными от скорлупы яйцами, покрытыми сеточкой мраморных трещин от чайной смеси. Тарталья сглотнул и сказал: — Мне казалось, они должны быть горячими. — Дело не столько в варке, сколько в настаивании, — отозвался Чжун Ли даже не заметив. Тарталья медленно кивнул и откусил от первого яйца, тут же чуть округляя глаза и качая головой: — Вау, что ж… Это не совсем то, что я ожидал, — он прожевал и хмыкнул, а его улыбка чуть дрогнула в уголках губ. От нервов? Или то просто была случайность. За этим мгновением Чжун Ли упустил момент, когда на него посмотрели прямо. Розово-фиолетовый свет украшений и фонарей отливал лиловым в синеве, добавляя ей непривычных красок и подсвечивая в их глубине тревогу. — Не нравится? — спросил он. Тарталья чуть мотнул головой, не отводя взгляда. — Нравится, — и вздохнул, на мгновение жмурясь. Когда открыл глаза и вновь взглянул, то на его лице промелькнуло виновато-нервное выражение лица. — Извините. Я думал об этом разговоре так много, но сейчас у меня в голове нет ни единой мысли. Не знаю, с чего начать. — Можете начать с начала, — предложил Чжун Ли, чуть замедляя шаг. На лице Тартальи мелькнуло совершенно непонятное ему выражение — смесь и страха, и грубого веселья. Его губы вновь дрогнули, и он попытался спрятать вспышку эмоций в новом укусе, съедая разом почти половину яйца. — Если только с начала приезда в Ли Юэ, — у него получилось справиться с самим собой, и он поднял глаза к горящему над их головами нежному полотну из фонарей. Сглотнув, признался. — Я и правда не хотел проливать на Вас вино в первую встречу. Мне просто нужно было познакомиться с Вами. Это не звучало открытием. Лишь подготовкой к нему. Чжун Ли молча наблюдал, поздно понимая, что они остановились посреди всё ещё оживлённой улицы, и сделал шаг вперёд, возобновляя прогулку. За ним тут же последовали, едва заметно сжимая в ладонях бумажную чашку. — Благодаря Вам я смогу построить карьеру в Ли Юэ, а если что-то случится, и я впаду в немилость, из-за чего провалюсь, то… — Тарталья пожал плечами и посмотрел на Чжун Ли честно, улыбаясь несколько скупо, бездушно. — Полагаю, меня выгонят. По крайней мере, на это намекнул Панталоне. — Неужели? — спросил Чжун Ли, чуть выгибая бровь. В его голосе слишком легко прочитали скепсис, и Тарталья фыркнул, кивая. — Ага. В Снежной меня бы ждало просто блестящее будущее, но меня сослали в Ли Юэ. Я бы сказал, что моя позиция в агентстве… — он взглянул на закуску в бумажной чашке и перевыбрал слово, — отвратительная. Так что да, мне просто необходимо было получить Ваше одобрение и расположенность. Он поджал губы. Свет снова заплясал в его глазах, обнажая уязвимость, и Чжун Ли не смог оторвать взгляда, когда Тарталья продолжил: — И в тот день, на выставке… мне стало страшно. Чжун Ли тяжело выдохнул, на миг прикрывая глаза и вновь останавливаясь. Когда же посмотрел перед собой, то увидел застывшего на несколько шагов впереди Тарталью, доедающего остатки первого мраморного яйца. И глядящего в устланную грязью брусчатку. — Извините за тот раз, — повторил Чжун Ли бесполезные слова, будто они могли исправить его ошибку хоть как-то. Однако Тарталья мотнул головой. — Уже, — он огляделся с видом ищущего убежище. Момент, который Чжун Ли не мог не разделить с ним — ему тоже хотелось спрятаться. Где-нибудь в тёплом, тёмном месте, где не будет слышно ничего, кроме его собственного дыхания. Никаких требований, советов, работы… Только он сам с собой. Качнувшись на месте, он молча свернул к ближайшей лавочке. Сев, даже сквозь пальто ощутил, насколько та ледяная. Не прошло и пары секунд, как рядом с ним опустились, не касаясь, но и не так далеко, чтобы он мог игнорировать ощущение чужой близости. Перед ними продолжала течь шумная человеческая река, и каждый в ней был слишком увлечён собственным делом, чтобы обращать на других внимание. Ели уличные закуски, дышали наступающей зимой и наслаждались последним осенним праздником. — Вы испугались, потому что решили, что я играю с Вами, — озвучить мысль, ставшую чрезмерно очевидной, оказалось легко. Она сама по себе слетела с его губ, пока он смотрел на улицу и думал о тепле сидящего рядом. — Да, — Тарталья ответил также просто. — И я ударил Вас. А потом понял, что это было до безумия глупо. И совершил ещё большую глупость, когда, ну, пришёл к Вам в кабинет… Он неловко замолчал, постукивая ногтями по бумажным стенкам стаканчика и немного наклоняя тот из стороны в сторону, катая на дне оставшееся единственным яйцо. Помолчав, добавил тише: — Простите. И за тот случай, и за то, что затем позвал на завтрак. Вышло… плохо. Мне нужно было подумать лучше. — О чём? — переспросил Чжун Ли, касаясь пальцами собственных глаз. Подняв тяжелеющие веки, взглянул на Тарталью несколько жестко. — О чём Вам нужно было подумать? — Я… — тот слегка стушевался под его взглядом, едва ли не сминая бумажную чашку прямо вместе с яйцом. Тяжело сглотнув, ответил. — Искал оправдания Вам. Не хотел думать о Вас как о предателе. Как о плохом человеке. — И Вы поверили моим словам о договорном браке? Так просто? — спросил Чжун Ли, не понимая, почему видит слепоту в чужих глазах. Знакомую ему, болезненную, застилающую взор и мешающую думать рационально. Никакой безопасности, только глупое желание верить в лучшее. Откуда? — Вы ещё сказали, что у Вас ко мне чувства, — тихо напомнил Тарталья, даже не вздрогнув, и его слова потонули в общем шуме, мешаясь с ним и теряя всю свою откровенность. Но только не для Чжун Ли. — А если и тут я солгал? — тот усмехнулся печально, не в состоянии разделить чужое желание. Поскольку так ведь не бывает. Не так и не с ним. Губы Тартальи дрогнули в ответной улыбке, когда он отвечал: — Думаю, тогда мне будет больно, — и после столь открытого признания он сумел спросить, то ли взрастив новую порцию храбрости в себе, то ли отдаваясь течению их разговора и пытаясь узнать правду. — А Вы солгали? Сколько на самом деле у Чжун Ли было возможностей закончить всё это? Остановить проклятое колесо, на которого его душу прокручивало без остановки, мучая последние месяцы без конца и пощады. И вот — опять. Но теперь он глядел в оттаявшие глубокие воды, свободные, открытые для него. Если это ложь, то она станет последней, какую он услышит. Потому он ответил: — Нет, не солгал. Взгляд Тартальи, хранивший напряжённость, просветлел, став ярче. И, кажется, счастливее.

***

У него было множество вопросов. К самому себе, в частности, конечно же, но большинство из них — к Тарталье. Чаще всего они сводились к одному просто «Что творится в его голове?», но это звучало слишком грубо. Или настолько прямо, что сам Чжун Ли не был готов услышать столь же прямой ответ. Последствия его решений — самобичевание и желание сбежать стали столь естественными, что обратились новой, непроницаемой и крепкой скорлупой, в какой он мог прятаться бесконечно. А теперь ему предлагали разбить её и попытаться заново искать спасения в непостоянном и хаотичном мире, где он… имеет право на собственные чувства к другому мужчине? Нет, прав на это у него до сих пор не было, зато теперь его не столь яро отвергал тот самый, из-за которого всё и началось. Он не понимал. Он вновь оказался запутан. — У тебя встреча? — он ощущал на себе взгляд Гуй Чжун уже некоторое время. Она не особо скрывалась — открыто пялилась, пока он сновал по гостиной в попытках заново собрать всё своё хрупкое душевное равновесие и попутно привести себя в порядок. — Да, — ответил он, мельком встречаясь с её взглядом и видя в нём подозрение. Очевидно, потому что его вчерашний побег не остался незамеченным, но она была чрезмерно добросердечна и проницательна, ведь не атаковала его вопросами. Лишь взглядами. Но, вероятно, её терпение и любопытство были на исходе. — Ох, неверный вопрос, — вздохнула она, почти полностью поворачиваясь на диване и складывая руки на его спинке. — У тебя свидание? Он едва не запнулся на половине шага, поправил воротник рубашки, что делал уже который раз за последние несколько минут — а ведь этого даже не будет видно из-под ворота пальто и шарфа, ради Архонтов, — и посмотрел на неё. Выразительно. Настолько, насколько мог. Однако Гуй Чжун лишь выгнула бровь, и он ответил: — Не знаю. — Не знаешь или не уверен? — зацепилась она, и он окончательно остановился. Поджав губы, подумал обо всём — в особенности о вчерашнем холоде, синих глазах и одиноком чайном яйце в бумажном стаканчике. О том, что там было не место и не время для излишних откровений. О том, что Тарталья вновь вцепился в его рукав, когда он предложил поговорить в другом месте и на следующий день. О том, что вчера не он боялся оказаться отвергнутым. — Я не знаю, — повторил он, подходя к дивану и упираясь в его спинку ладонями, нависая над Гуй Чжун. Та чуть отстранилась и задумчиво нахмурилась, слушая его с предельным вниманием. Разве что он понятия не имел, что именно должен рассказать. Сжав пальцами обивку, спросил. — Это странно? — Что именно? — уточнила Гуй Чжун и вздохнула немного устало. — У тебя что-то случилось во время оперы, и я могу ведь проявить участие и беспокойство за твою личную жизнь? Что ж, он не мог отрицать того, что его подавленное состояние было чересчур очевидно. Особенно для неё. — Я не считаю странным то, что ты беспокоишься, — мотнул головой Чжун Ли и зажмурился, силясь собрать все мысли в кучу, поскольку они и так норовили разбежаться во все стороны. Или в одну конкретную сторону, рыжую и светлую. С медленным выдохом он сказал. — Мне странно ощущать себя столь потерянным. Я надеялся, что за ночь у меня хотя бы немного всё в голове по местам встанет, но этого не произошло. — Ты хочешь с ним встретиться? — Гуй Чжун спросила это так, что у него отчего-то не осталось никаких сомнений в том, что она знает. Она не видела Тарталью вчера, но точно не допускала даже и мысли о том, что кто-то иной мог стать причиной новой душевной бури Чжун Ли. Он кивнул. Тогда она пожала плечами. — И это всё, что тебе нужно. — Если… — он облизал губы и озвучил ещё одну самую противную и очевидную вещь, какая сопровождала их обоих больше десяти лет. — …всё на самом деле серьёзно. На самом деле, — он посмотрел на неё, — то мне неправильно соглашаться. — Да, — просто согласилась Гуй Чжун, моргая и неуловимо меняясь во взгляде. Теперь смотрела она не столько с затаённым энтузиазмом, сколько с мрачным пониманием. — Правильнее будет остаться сегодня дома. — Верно, — согласился он, лишь крепче сжимая спинку дивана. Гуй Чжун слегка сощурилась. — Ты хочешь продолжать быть правильным? — уточнила она. Он знал ответ. Ещё вчера, когда его рукав хрупко сжимали дрожащие бледные пальцы. — Не сегодня, — выдохнул он, отталкиваясь от дивана и ловя тень улыбки Гуй Чжун. Уже в прихожей, когда он одевался и замер, глядя на лишённый обручального кольца палец — то лежало в коробочке внутри тумбочки у кровати, — его нагнали. Гуй Чжун прислонилась плечом к стене, осматривая его и вдруг говоря: — Я уеду сегодня тоже, и вернусь… завтра вечером, скорее всего. — Завтра понедельник, — озадачился Чжун Ли, и Гуй Чжун просто пожала плечами, отвечая: — Дома у Пин есть мои вещи. Он несколько машинально кивнул, не удивляясь, а затем подозрительно взглянул на неё. В ответ получил уже более явную улыбку, но не решился озвучить слишком уж самонадеянную мысль, какая у него возникла в голове. Звучало абсурдно. Тем более, что он точно не планировал чего-то… такого. Не когда он ещё абсолютно не понимает, какие отношения его будут связывать с Тартальей после сегодняшнего. И, если быть совсем уж честным, то всё это было безответственным и ужасным решением. Во всех смыслах. Он не мог перестать об этом думать, пока ехал и ждал, выглядывая среди серого из-за густых и печальных облаков дневного света нужный ему проблеск. Тот появился легко и непринуждённо, в ту же секунду отбрасывая все его сомнения прочь. В конце концов, прошедшие со вчерашнего разговора часы оказались лучшими за последние месяцы. Он мог бы задуматься о том, насколько же оказывается воодушевляющей может быть крупица надежды, какой его столь внезапно одарили, однако, опять же — всё его внимание уже оказалось посвящено принёсшему морозный холод в салон его машины человеку. От Тартальи пахло грядущей зимой, обязательно снежной, какая в Ли Юэ случалась редко, но когда случалась, то становилась воплощением истинного природного чуда. — У Вас тут больше слякоти, чем снега, — сказал Тарталья, стряхивая влагу со вчерашнего красного шарфа и ведя ладонями по покрасневшим щекам. То ли и правда виноват был холод, то ли… Чжун Ли моргнул, обрезая резко разросшееся самомнение, и слабо улыбнулся, трогаясь с места: — Да, особенности климата. Полагаю, в Снежной в разы холоднее. — О да, мои любимые разговоры о погоде, — фыркнул Тарталья, стягивая перчатки и начиная сминать их в пальцах. Свой вздох, почудилось, он намеренно сделал тихим, как пытаясь взять себя в руки. Чжун Ли повёл плечом: — С самого утра пытаюсь понять, чем на самом деле является эта встреча, — он перевёл на него взгляд, стоило им остановиться на светофоре. Тарталья глядел в ответ немного напряжённо и неловко, окончательно смяв несчастные перчатки в кулаке. — Подскажите? Может быть, в нём присутствовал некий мелкий грешок — мстительность. Её было самую малость и вряд ли бы хватило на что-то в действительно серьёзное и кому-либо вредящее. Сейчас она пробудилась исключительно потому, что он чувствовал себя немного уязвлённым и, возможно, брошенным. Все его труды по поиску спокойствия были выкинуты на свалку Тартальей едва ли не собственноручно, так что он ведь заслуживает за это небольшой компенсации, не так ли? Так что он с удовлетворением наблюдал за смятением Тартальи, пока светофор не разрешил ехать дальше. Тогда ему пришлось отвернуться, но запечатлеть уязвимое выражение чужого лица в собственной памяти оказалось до дикости легко. — Вряд ли её можно назвать дружеской, да? — Тарталья ответил с отчётливой попыткой сбежать. Осознавал это или нет — осталось загадкой. — Не думаю, что смогу продолжить водить с Вами дружбу, — Чжун Ли слегка мотнул головой, хмурясь. — Не после всего, простите, — и, подумав, всё же отодвинул на задний план свои не лучшие черты, — В этом нет Вашей вины, не вы ответственны за мои чувства. — Да, Вы уже говорили, — пробормотал Тарталья, ёрзая в кресле и вздыхая уже громче, протяжнее. Помолчав несколько секунд, точно собираясь с мыслями, он продолжил. — Я не могу нести ответственность за Ваши чувства, но я могу на них ответить. Чжун Ли показалось, что он сейчас во что-нибудь врежется. Или уже врезался и всё происходящее — предсмертная галлюцинация. В моменте же собственное напряжение он выразил не более, чем окрепшей на руле хваткой. Сделав медленный вдох, он попробовал сказать, но неожиданно вышло почти шёпотом: — Мне очень интересно, что творится в Вашей голове… Не сумел-таки сдержаться. Какой ужас. — Могу рассказать, — почти мгновенно подхватил Тарталья и умолк, когда на него посмотрели. Чжун Ли понятия не имел, что именно тот прочитал в его глазах, но решил не уточнять. Что-то ему подсказывало, что там точно не было ничего от спокойствия. — Будет очень кстати, — кивнул он, возвращая внимание к дороге и цепляясь взглядом за яркую вывеску — поедающий перец желтый медвежонок. Вероятно, разговор обещает быть достаточно долгим. — Вы не голодны? Спустя молчаливый кивок и полчаса они уже ехали по горной тропе с двумя бумажными коробочками и двумя стаканами кофе. Всё это Тарталья бережно держал у себя в руках, глядя в окно на серое, потускневшее море, изредка пенившееся на гребне невысоких волн. Гавань осталась позади, как и её шумный порт, и в здешних водах лишь иногда можно было увидеть одинокие яхты да лодки, сливающиеся с невесёлым пейзажем. Если не присматриваться, то могло показаться, будто линия горизонта исчезла, и клубящиеся облака мягко стекали с неба на землю в виде спокойного зимнего океана. Они остановились перед полосой берега — песок будто выцвел и покрылся инеем, неподвижный и кажущийся ледяным даже на простой взгляд. — В Снежной всё в снегу уже в середине октября, — вдруг сказал Тарталья, передавая ему одну из коробочек. Внутри его ждали салфетки и несколько всё ещё дышащих паром баоцзы со свининой. Тарталья продолжил, распаковывая свою еду и начиная жевать на последнем слове. — А океан покрывается толстым льдом уже в первой половине ноября. — Вы часто ездили к нему? — спросил Чжун Ли, не припоминая, чтобы столица Снежной находилась около северного океана. Даже наоборот, насколько он знал, она располагалась на холмах неподалёку от гор, а рядом протекало несколько глубоких рек. Впрочем, он также знал, что любая открытая вода в Снежной могла обратиться льдом. — Я рос рядом с ним, — пожал плечами Тарталья, откидываясь на спинку кресла и улыбаясь собственным воспоминаниям. — Моя семья родом из северного городка близ океана. Я уже говорил, что у меня талант к подлёдной рыбалке? Последнее он фыркнул в насмешливой и нелепой попытке хвастовства, затем пряча всё это в глотке из стаканчика. Чжун Ли проследил за его движениями, ведомый чем-то подсознательным, со слишком знакомым самому себе желанием засматриваясь на пушащиеся кончики рыжих прядей, липнувших к обивке кресла и красному вязанному шарфу. — У Вас много талантов, — сказал он медленно, на что Тарталья улыбнулся, но на миг показалось, что вместо этого ему очень хотелось поморщиться. Лишь мгновение, доля секунды, но взгляд Чжун Ли всё равно зацепился. — Да, слышал много раз, — ответил он, перебирая пальцами по тонкому тесту своего надкусанного баоцзы с креветками. — Так что вот, стараюсь не хоронить их или как там говорится. — Отчего же тогда Ваше положение в агентстве «отвратительно»? — уточнил Чжун Ли, чуть наклоняя голову. На него взглянули с будто бы осуждением, какое почти разом скрылось в новой усмешке. — Ай, — выразительно поднял брови Тарталья. — Умеете же момент подобрать для вопроса. — Вы пробудили во мне любопытство, — слегка слукавил Чжун Ли. Дело было не только в любопытстве, сколько в простой усталости от ожидания… чего-то. Теперь всё то время, какое он отвёл на самокопания и попытки справиться с собственными чувствами, стало «ожиданием чуда». Или более худшей судьбы — в конце концов, Тарталья мог и рассказать кому о том, что его пытался соблазнить мужчина. — История неприятная, — пробормотал Тарталья, морща нос и откладывая остатки баоцзы обратно в коробочку, будто именно они стали причиной его резко пропавшего аппетита. — Если обобщить, то… я облажался и стал для агентства проблемой. Большой проблемой. Он тяжело вздохнул, потирая ладонью шею и со слабой усмешкой глядя на Чжун Ли. А тот неожиданно прочитал в его глазах мольбу — не уточнять, не спрашивать, не лезть глубже того, к чему его уже подпустили. И Чжун Ли медленно кивнул, соглашаясь. — За это Вас и отправили сюда? — спросил он. — Нет, это Панталоне извернулся, — фыркнул Тарталья, переводя взгляд на серое море и вздыхая. — Понятия не имею, что он там наплёл и каким образом, но в итоге это показалось управляющим отличной идеей. — Удивительно, — вырвалось у Чжун Ли непроизвольно, и ему пришлось объяснить, когда Тарталья глянул на него, выгнув бровь в немом вопросе. — Не поймите неправильно, мне лишь казалось, что господин Панталоне не выглядит заботливым… Ему даже закончить не дали — Тарталью пробрало столь резким и некультурным смехом, что его аж согнуло пополам. Только чудом он спас самого себя от участи быть обрызганным кофе и испачканным баоцзы. Чжун Ли молча забрал у него уже полупустой стаканчик из трясущейся руки, так, на всякий случай. Отсмеявшись, Тарталья откинулся на спинку кресла, пытаясь отдышаться и удивительно широко улыбаясь. Будто бы предположение Чжун Ли в самом деле стало для него лучшей из всевозможных шуток. С выдохом Тарталья забрал обратно свой стаканчик и сказал со всё ещё не угасшим в голосе весельем: — Да он меня ненавидит. — Даже так, — моргнул Чжун Ли, впрочем, испытывая на этот счёт в разы меньше удивления, чем от внезапного и предельно искреннего приступа смеха. Ему стоило вслушаться чуть внимательнее, но он оказался слишком поражён. — Не сомневайтесь, у него есть причины, — Тарталья произнёс это столь легко, словно его абсолютно не волновала ненависть того, кто буквально держал его карьеру в своих руках. А может быть — и действительно не волновало. Чжун Ли чуть наклонил голову вбок, запечатлевая новые грани слегка знакомой ему циничной стороны чужой личности. Тут Тарталья словно опомнился и отвёл взгляд в сторону, чуть хмурясь. Былое веселье исчезло из его глаз, а выражение его лица стало намеренно-спокойным, почти вежливым. — Что Вы сделали? — возможно, Чжун Ли мог проявить милосердие и здесь. Но ему не захотелось. Тарталья тихо зашипел и покачал головой. — Не лучшая тема для разговора на такой встрече, правда, — попробовал он увернуться. Слишком уж очевидно в его взгляде проскочила надежда, что Чжун Ли зацепится за слова о встрече. Чжун Ли лишь улыбнулся: — Вы сделали что-то плохое. — А кто не совершает плохого! — вскинулся Тарталья, взмахивая свободной рукой и дёргаясь так, что коробка с баоцзы чуть не слетела с его колен. Поджав губы, он закрыл её и попытался расслабиться. По виду — справился кое-как, хотя напряжение сгущалось внутри него грозовой тучей. И Чжун Ли смел наблюдать это столь близко, столь открыто, словно бы и не существовало никаких попыток спрятаться от него. Абсолютно внезапно он ощутил себя астрономом в открытом поле, разглядывающим чистейшее, ясное звёздное небо. — Что именно? — он спросил, слыша в собственных словах отголосок очарования. Любоваться чужим несовершенством — не то, чего он ожидал от самого себя. Тарталья взглянул на него сначала украдкой, после всё же повернув голову полностью и ответил, смотря прямо в глаза: — Возможно… — он усмехнулся уголком губ, и в этом жесте крылось нечто одновременно и бездонное, пугающее, и предельно уязвимое. Как если бы бездна, в какую он падал, была бы им же. — Я узнал некий секрет Панталоне и использовал это против него. — Вы шантажировали своего менеджера, — уже не спрашивал Чжун Ли, на что Тарталья дёрнул плечом, отвечая: — Говорил же, что не лучшая тема для разговора, — он вновь провёл ладонью по своей шее, а затем и вовсе взъерошил волосы. — Мне нужно было спастись. Панталоне бы не вступился за меня без подходящей причины. Всё это было абстракцией, но Чжун Ли слишком хорошо запомнил взгляд Панталоне — человека исключительной выгоды, дельца по своей натуре и сути. Для него Тарталья вряд ли считался чем-то иным, кроме как проектом. А если убыточность проекта превышает его полезность, то его закрывают. Конечно же, Чжун Ли мог лишь предполагать. Панталоне не вызывал в нём должного интереса, чтобы он начал размышлять о его «порядочности и добродетели». Сейчас его занимало несколько иная, более противная и нервирующая мысль — способный на шантаж Тарталья вёл с ним чересчур откровенный разговор. — Теперь Вы смотрите на меня с подозрением, — заметил Тарталья, и не то чтобы Чжун Ли всерьёз пытался скрыть собственный взгляд. Мысли о ловушке, в какую он мог угодить по собственной глупости, и о том, что всё это вновь оказалось чушью, не успели развернуться в его голове новой пыточной камерой — Тарталья принялся выворачивать карманы. Сначала куртки, затем, расстегнув её, карманы джинс, выудив из них телефон, ключи и пару фантиков от абрикосовой жвачки. Включил телефон и показал — никакой записи не шло. Как смог показательно похлопал себя по штанинам и поднял взгляд: — Могу ещё и носки снять. — Не надо, — невольно прыснул со смеху Чжун Ли, обмякая на своём месте. Напряжение схлынуло резко, стремительно, сделав из него на несколько долгих мгновений нечто близкое к набитой ватой кукле. — Извините. — Я только что рассказал, как шантажировал человека ради собственной карьеры, естественно Вы напряглись, — закатил глаза Тарталья, возвращая вещи — в том числе и фантики, — по карманам и застёгивая куртку обратно. Помолчав, добавил, растеряв воинственную уверенность и став… смущённее. — С Вами я такого не сделаю. Честно. — Поверить Вам будет безрассудно, — Чжун Ли сказал чистую правду — в конце концов, если у Тартальи в самом деле появится хоть одна запись, где он признаётся в своей ориентации, то это создаст ему слишком много проблем. А при худшем исходе — сотрёт в порошок всю его привычную жизнь. На миг он задумался об этом сильнее, чем следовало. На миг представил, что оказывается предан и… имя того чувства, какое отголоском откликнулось где-то в глубине его души, он не решился произнести даже мысленно. Но он его уловил, и оно уже осело в его сознании. Или же, на самом деле, уже давно пускало там корни, а обнаружил он его лишь сейчас, когда стало слишком поздно. — Но я рискну, — сказал он, и смесь напряжения и недовольства пропала с чужого лица. Тарталья облегчённо улыбнулся, вряд ли догадываясь, что ему оказали далеко не великодушный жест доверия. Будет ли Чжун Ли больно, если его влюблённость хладнокровно прирежут в угоду карьере? Определённо. Но, возможно, столь ужасающая жертва может быть оправдана. Да и к разбитому сердцу уже не привыкать. — Спасибо, — выдохнул Тарталья, и Чжун Ли с плохой попыткой в искренность улыбнулся, что тут же попробовал скрыть в следующем вопросе: — Отчаянность Вашего положения я уловил, но меня интересует ещё кое-что: Вас больше всего тревожило то, что я мог изменять? — Ну, как я и говорил, это один из грехов, — Тарталья пожал плечами с таким видом, будто это действительно было одной из главных проблем. — Нечестивое поведение, предательство… Отец меня с братьями едва ли не с детства натаскивал, что такое непростительно. — Нет, это я понял, — кивнул Чжун Ли и поймал вопросительный взгляд Тартальи. Поджав губы, он подсказал. — Я мужчина. И Вы тоже. Не смущает? — А, — выдал краткое Тарталья, и смущение поползло цветом по его щекам, неожиданно отчётливо и ярко. Всего на пару секунд, после чего осталось на коже менее заметным румянцем. Сглотнув, Тарталья забегал взглядом по салону машины, в итоге вновь возвращаясь к Чжун Ли и замирая на нём. Неловкий, красноречивый, чуть сияющий. — Нет, на самом деле. Не особо. Не то чтобы я задумывался над тем, что мне могут нравится мужчины, знаете… Так получилось. — И Вы не посчитали это странным? — «Вы ударили меня только потому, что я, на Ваш взгляд, совершил грех?», вот, что он хотел спросить на самом деле, поскольку… слегка не укладывалось в голове. Звучало удивительно, непривычно и немного даже подозрительно. — Я не могу считать это странным, — Тарталья взглянул так, словно Чжун Ли только что сморозил какую-то чушь. Что сделало ситуацию ещё более непонятной. — Неужели в Снежной порядки стали иными? — удивился вслух Чжун Ли, абсолютно точно помня, что в этом смысле они совершенно не отличались от тех же порядков в Ли Юэ. Подобное порицалось, если говорить мягко. — Нет, точно нет, — закатил глаза Тарталья с намёком на сожаление. Побарабанив пальцами по коробке с баоцзы, он всё же сказал. — Моя сестра, Тоня. Пару лет назад она привела к родителям знакомиться свою девушку. Так что… Он усмехнулся, затем допивая остатки кофе из стаканчика. — Если я буду считать это чем-то странным, то я буду считать странной и свою младшую сестру, — добавил он чуть погодя и фыркнул, глядя на Чжун Ли. — Ого, да Вы… прямо-таки обескуражены. — Я ожидал точно не этого, — Чжун Ли потребовалось несколько мгновений на то, чтобы взять себя в руки и прогнать большую часть собственного изумления. От Тартальи вся эта ситуация звучала так до дикости естественно и нормально. Опять в его мыслях возникали фантазийные образы того, что подобное могло случится с ним. А вместе с тем он внезапно ощутил себя до невозможности жалким. — Тоня у нас храбрая, — с очевидной, тёплой любовью в голосе произнес Тарталья, опуская взгляд в пустой стаканчик, но вряд ли видя именно его. Чересчур очевидным туманом воспоминаний покрылся его взор. Чжун Ли же мог только наблюдать. — И очень убедительная. Отец, правда, не разговаривал с ней сначала, но сдался через две недели. — У Вас замечательная семья, — вырвалось случайно, чересчур откровенно, и Чжун Ли понадеялся, что в голосе не слышно чересчур уж мерзкого чувства, какое он испытал. — Да, они такие, — улыбнулся Тарталья, и его губы чуть дрогнули. — Они поддерживают даже меня, — он моргнул и немного поспешно добавил. — Не с самого начала, конечно, им не очень понравилось то, что я пойду в модели, у отца порой очень старомодное мышление и всё в этом роде, но иногда у нас получается его победить! Чжун Ли медленно кивнул, удерживая на лице улыбку, а после отвёл взгляд. В попытке некоего побега. Как если бы ему необходимо было спрятаться от Тартальи, от чужого счастья, какое он видел в синих глазах. А те оказались такими яркими, когда в них не было беспристрастности и исключительно-фальшивого дружелюбия. Смел ли он касаться его жизни и портить её своей, сложной, тяжёлой и с таким количеством тайн, что дурно становилось даже ему? Он хотел быть эгоистом, и у него получилось, разве что совесть никуда не желала сгинуть, дабы он мог со спокойной душой сотворить новую ошибку. В этот раз приятную. — Могу спросить о Вашем браке? Он моргнул, приходя в себя. Вряд ли его задумчивость продлилась дольше нескольких секунд. По крайней мере, ему так показалось. Он посмотрел на притихшего Тарталью, когда-то успевшего в нервах растерзать ногтями один из уголков коробки с баоцзы. И кивнул. — Ваша жена… Она знает? — Тарталья спросил это так, будто от его слов мог произойти взрыв. Конечно, ничего ужасного не случилось. — С самого начала, — ответ дался просто, и Чжун Ли, к собственному удивлению, выдохнул с облегчением. Потому ли, что ранее ни с кем не обсуждал это? — Если быть точнее, то с нашей первой с ней встречи. Никто из нас не был в восторге от этого знакомства. Несчастный взгляд её серых глаз он запомнил на всю свою жизнь. Хрупкая, бледная, откровенно испуганная посреди мерцающего роскошью ресторана и переливающейся в воздухе музыки. Напоминала бабочку, прибитую к доске иголкой — красивая и прощающаяся с жизнью. После, уже когда они сумели объясниться и заключить своё тайное соглашение, она призналась, что боялась ему понравиться. Тогда он подумал, что, возможно, такой блеклой она пыталась казаться намеренно. А, возможно, её ужас на самом деле был невероятно огромен. — Она знает, что не интересует меня как женщина, я знаю, что не любопытен ей. Мы друзья, — закончил он, качая в руке когда-то успевший опустеть стаканчик. В итоге попросту поставил его под лобовое стекло, прямо на фоне не меняющейся серой погоды и всё такого же тихого моря. Затем он повернулся к Тарталье и спросил: — У Вас ещё есть вопросы? — Много, — предельно честно ответил Тарталья. — Но они не срочные, и я надеюсь узнать ответы на них, когда буду проводить время с Вами. — Всё ещё хотите это делать? — и открыто непонимающе спросил, увидев кивок. — Почему? — Вам придётся взять ответственность за то, что поцеловали меня первым, — не моргнув и глазом ответил Тарталья. Это походило на худшую попытку шантажа — топорную, глупую и совершенно неубедительную. На секунду Чжун Ли не поверил в услышанное. А затем его взяли за руку, и он решил подыграть. — Тайные романы утомительны и лишены хоть какого-то понятного будущего, — сказал он тихо, в ровно такой же неубедительной попытке образумить Тарталью. Очевидно, того во всей ситуации волновало лишь касание их рук. Впервые столь интимное, из-за которого вдоль спины бежали мурашки. — Да, знаю, — отозвался тот, переплетая их пальцы. Чуть помедлив, со вздохом, Чжун Ли сжал его ладонь в ответ, гадая, действительно ли это уничтожит его в будущем или же спасёт.

***

Теперь он мог их трогать. Напрямую, не страшась, не пряча в себе разгорающееся желание, утоляя его быстрее, чем оно успевало сформироваться в привычную потребность. У Тартальи оказались прохладными кончики пальцев. Не болезненно холодными — Чжун Ли казалось, что они хранят в себе тонкое тепло, скрывающееся столь же хорошо, сколь таились истинные эмоции под синими льдами его глаз. Но всё это — тайное и опасное, — стало доступно Чжун Ли. И оно же начинало дразнить его совершенно иначе, ведь перестав быть недоступным оно начало подкармливать его нужду ощутить всецело. Ему не нужно было пробивать себе путь — перед ним распахнули двери, но не давали раствориться во всепоглощающем свете чужой жизни. Пока что он мог лишь наблюдать. И медленно, очень медленно, шаг за шагом подбираться всё ближе. — Вашего менеджера не смущает Ваше новое расписание? — О, он сразу заметил, что Вы снова появились в нём, — фыркнул со смехом Тарталья, поднимая руку и, кажется, особо не думая над тем, что делает. Поскольку он зацепился пальцами за низко свисающую ветвь, и та, дрогнув, скинула прямо на него весь свой скудный запас снега. Тарталью же это ничуть не смутило, как если именно так он и планировал. Его красная шапка побелела, совсем неожиданно напоминая посыпанную пудрой верхушку кекса. С первыми числами декабря пришли морозы, изморозь на стёклах и редкие снегопады, где мелкая снежная крошка заменяла снежинки. За какие-то мгновения минула половина месяца, а Тарталья появлялся перед его взором так часто, что походил на наваждение. И всякий раз мираж оказывался истинной, к какой невозможно было привыкнуть. Будто он был обязан в одно мгновение раствориться в порыве ледяного ветра и исчезнуть прекрасным, несбыточным сном. Невольно Чжун Ли всякий раз спрашивал себя, а точно ли не сошёл с ума? А точно ли не был сломлен незаметно для самого себя? — Панталоне очень щепетильный, у него мания контроля и нездоровый перфекционизм, — Тарталья всё же стряхнул часть снега, упавшего ему на плечо. В медленной прогулке они шагали по пустому парку, и морозные, почерневшие от зимы деревья вместе с такими же тонкими и облысевшими кустами совершенно не добавляли живописности. Что должно было вгонять в тоску, но, внезапно, вызывало в глубине души злость. Чжун Ли никак не мог определить ту мысль, какая заставляла его испытывать именно такие чувства, да и не до этого было. В конце концов, он больше желал разговаривать с Тартальей, нежели непонятно на что ворчать в собственной голове: — Вас не пугает такое? — спросил он, отчасти желая убраться от темы о Панталоне. — Почему должно? — непонимающе выгнул бровь Тарталья. Раздался хруст, он опустил взгляд на дорожку и уже умышленно продавил носком ботинка тончайшую ледяную плёнку бывшей небольшой лужицы. — Он и так уже знает обо мне всё, — Тарталья запнулся и, поджав губы, тише добавил. — Кроме как о Вас. — Почему? — вырвалось у Чжун Ли, и Тарталья широко улыбнулся, смеясь: — Почему я не рассказал ему? — с отчётливым весельем переспросил он и чуть успокоился, когда Чжун Ли медленно помотал головой. — Почему согласились на меня? Тарталья от неожиданности аж остановился и похлопал глазами. Да и встал так удачно, что гуляющие меж чёрных ветвей спящих деревьев солнечные лучи окрасили его ресницы медью. Розовый от мороза румянец на бледной коже стал гуще, и Тарталья повёл плечом: — Не уверен, что могу сказать точно, — нервно облизав губы, сказал. — В душу запали. Это не было ответом. Совершенно. Подобное лишь сильнее вогнало Чжун Ли в непонимание происходящего, но всё, что он мог сказать дальше, так это: — У Вас губы потрескаются. — Бездна, — тихо ругнулся Тарталья, тут же вытирая губы и проворно доставая из кармана гигиеничку. Открыв и проведя ею по губам, обернулся и кратко вздрогнул. После чего усмехнулся, силясь скрыть смущение. — Умеете подкрадываться. Если честно, Чжун Ли едва ли сам понимал, от чего оказался так близко к нему. Повлияла ли на него так игра света на чужих ресницах, общая тишина парка вместе с пустыми тропками, или же он вновь поддался зародившему желанию, какое привык исполнять почти сразу же. От его касания не отстранились, отвечая — пальцы Тартальи стали холоднее, но ещё в машине он отказался надевать перчатки, ведь «у Вас тут не зима, а так, славная середина осени». Неясно, действительно ли ему не было холодно, но Чжун Ли понадеялся, что его ладони сохранили хоть немного тепла из карманов плотного пальто. — А Вы почему выбрали меня? — неожиданным шёпотом спросил Тарталья, позволяя взять себя за руку и чуть поджимая губы, как сдерживая себя от чего-то разоблачающего, откровенного. Чжун Ли чуть наклонил голову, задерживаясь взглядом на этом маленьком движении, на том, как от только нанесённой помады чуть блестела бледно-розовая кожа… И сдержался, воплощая фантазию в ином — поднося к собственным губам его руку и впитывая холод и дрожь мягких пальцев. Всё так же хранящих в себе нежное и трепетное тепло. На мгновение хватка Тартальи на его ладони стала крепче, немного судорожнее, но затем, спустя миг, ослабла. — У меня не было и шанса, — проговорил Чжун Ли, обдавая дыхание холодную кожу и глядя в потемневшую, глубокую и манящую синеву. Тарталья смотрел на него так одновременно и знакомо, и абсолютно непривычно — Чжун Ли ощутил себя утопающим в водовороте кораблём. Он улыбнулся. — Всякая наша встреча будоражила меня столь сильно, что я не мог выбросить Вас из своей головы. — Любите, значит, внезапности, — Тарталья усмехнулся, опять храбрясь. Понимал ли он, что Чжун Ли теперь видел его настолько чётко? — Нет, я полюбил их благодаря Вам, — предельно честно ответил Чжун Ли, отчего-то вспоминая тихие волны побережья Гавани и находя их утомительными. Будто бы ему в самом деле не хватало целого цунами. И ведь случилось такое. А он его пережил. Не иначе чем чудом, в награду получая ощущение холодных кончиков пальцев на своих губах. — Всегда Вы говорите красиво, — словно бы в упрёке заметил Тарталья. Не отстранился, наоборот, поднял вторую руку и провёл ею по щеке Чжун Ли. Вышло чарующе настолько, что тот прикрыл глаза, следуя за касанием и прижимаясь к замерзающей ладони. Остужая голову и, совсем чуть-чуть, разбушевавшееся сердце. — Не лгу. — Да, не лжёте, — согласился Тарталья просто, и, вероятно, не только он здесь открытая книга. Открыв глаза и вновь поцеловав Тарталью в пальцы, Чжун Ли сказал: — И всё же, давайте вернёмся Вам за перчатками. — Да ладно Вам, — Тарталья якобы недовольно сморщил нос и игриво ущипнул Чжун Ли за мочку уха, тут же убирая от него руки и пряча их в карманы. — Вот, всё, им тепло теперь! Чжун Ли неодобрительно покачал головой, и они возобновили прогулку. Но на всякий случай он пристально огляделся. Не найдя никаких человеческих фигур и силуэтов, ощутил и облегчение, и новую каплю злости. А от соблазнительной идеи утянуть одну из рук Тартальи себе в карман и там сжать, всё же, отказался.

***

Конец года приближался неумолимо и на удивление стремительно. Не успел Чжун Ли оглянуться, как Гуй Чжун уже говорит ему, что стоит навестить родных. Конец декабря обещал быть богатым на семейные вечера — с обеих сторон, — а также на не особо замысловатые пожелания и подарки. Традиция, за столетия, если не тысячелетия, въевшаяся в культуру благодаря западным ветрам Мондштадта и Фонтейна. — Надо бы дом украсить, — пробормотала Гуй Чжун, когда они, проведя вечер в доме её родителей, уезжали обратно в Гавань. Вероятно, всё дело было в украшениях — сложно не заметить, когда каждое окно увешано гирляндами, а в зале ждала хоть и небольшая, а елочка с искусственным снегом на вечнозелёных ветвях. В сравнении, их общая квартира и правда выглядела абсолютно невзрачно и тускло. Чуть скосив взгляд, посмотрел на сминаемое тонкими пальцами пожелание на красной бумаге и предложил: — Заедем за покупками? Она медленно кивнула, по виду вряд ли действительно думая о праздничных украшениях. Но Чжун Ли всё равно свернул в первый попавшийся торговый центр, и через несколько минут они вдвоём уже гуляли под классические новогодние бардовские напевы. В ярком свете ламп блестели новогодние игрушки, рядками стояли ёлки, утомительно большие и на вид колючие, и, конечно же, не забывали мерцать гирлянды, какими обвили, по ощущениям, каждый стеллаж в магазине. Несмотря на вечер, приближающийся к глубокому, вокруг до сих пор было слишком много людей, закупающихся подарками в последний момент. Гуй Чжун, так и не поменявшая задумчивого выражения лица, взяла в руки венок из искусственных еловых веток и с красноречивым красным бантом. — Давай возьмём поменьше, — вдруг сказала она так, словно до этого у них и правда был оживлённый разговор об украшениях, хотя с момента краткого диалога в машине они едва ли сказали друг другу больше пары слов. Чжун Ли просто кивнул, кладя на дно магазинной тележки венок, в два раза мельче того, какой до этого рассматривала Гуй Чжун. — Завтра можешь не ехать со мной, — сказал он наконец, когда они перешли к незамысловатым игрушкам из дешёвого стекла и с таким же дешёвым покрасом. — Мои поймут. Это была ложь, он уже предчувствовал открытое недоумение Сянь Юнь, которое перерастёт не столько в вопросы, столько в тысячу предположений о том, какой у них неправильный брак. Справедливости ради, тот и правда был неправильным, но за столько лет Чжун Ли немного да привык. — Что? — Гуй Чжун скорее в желании чем-то занять руки взяла фигурку в виде раскрывающего крылья мальчика в белых одеждах, нежели действительно хотела её рассмотреть и купить. Даже не присматриваясь было видно, что игрушке даже лицо поленились нарисовать. — Нет, нет, всё в порядке. Дело не в этом, я поеду с тобой. — В чём же тогда? — мягко спросил Чжун Ли. Бардовская песня сменилась на переливы музыки из смутно знакомого новогоднего фонтейновского мюзикла. Игрушка мальчика с крыльями отправилась обратно на полку к ещё сотне таких же безликих. Гуй Чжун, ступая дальше по узкому коридору между стеллажей, пожала плечами. — Не знаю, всё то же. Нетактичные вопросы и завышенные ожидания, а моя мама надеется, что в новогоднюю ночь произойдёт чудо в виде… — она тяжело вздохнула, останавливаясь, и этой заминки хватило, чтобы Чжун Ли с тележкой нагнал её и встал рядом, думая о недавней пустой бутылке из-под вина, неуспешно спрятанной за мусорным ведром и позже таинственно пропавшей. Выражение лица Гуй Чжун стало знакомо уставшим, и она взмахнула рукой, как отгоняя все неприятные темы для разговора. — Ладно, мы уже говорили об этом. Лучше расскажи о своей музе. От столь резкого поворота разговора Чжун Ли в замешательстве застыл, и, видимо, на его лице пронеслось нечто такое, что прогнало прочь всю печаль — Гуй Чжун заулыбалась, взглянув на него. — Мне любопытно, — как бы оправдалась она. Придя в себя, Чжун Ли чуть покачал головой и толкнул тележку дальше — они вышли из отдела с ёлочными игрушками и двинулись в сторону яростно мигающих на все лады и ритмы гирлянд. — Всё хорошо, — ответил он наконец, когда Гуй Чжун нагнала его. — Пока всё хорошо. — Извини меня, но звучит очень… осторожно, — вот так она назвала «пессимизм». На это Чжун Ли мог лишь повторно пожать плечами, наклоняясь и беря в руки одну из коробок с разноцветной гирляндой. Молча показав её Гуй Чжун и получив в ответ такой же немой ответ в виде чуть нахмурившихся бровей, он вернул её на место и продолжил путь вместе с разговором: — Не исключаю возможности, что всё это ложь. Но тебе не о чем беспокоиться, ему выгоднее будет шантажировать меня втихую, нежели делать какие-то громкие заявления. — Логично, — пробормотала Гуй Чжун, растеряв всё было нахлынувшее на неё воодушевление. Помолчав, Чжун Ли обернулся к ней, приостанавливая шаг. — Но я всё равно надеюсь, что он искренен со мной, — каждое воспоминание о Тарталье, о его улыбках, о его взглядах заставляло его сердце биться и тревожно, и горячо. Он мог бы защитить самого себя, только вот это означало отказ от желаемого. Его бессмысленная и безрезультатная гонка впервые дала ему что-то значимое и приятное. А это дурманило лучше любых препаратов. — Я уже слишком близко его подпустил. Он взял другую коробку с гирляндой — серебристой, излучающей холодный серо-голубой свет, — и отправил в тележку к венку, стоило получить краткий кивок от Гуй Чжун. Та помедлила, затем тихо, так, что её голос едва не утонул в новой праздничной песне, сказала: — И всё же я рада, что ты его встретил. Последний месяц ты выглядишь счастливее. — Частично из-за самообмана, — фыркнул Чжун Ли критично. — Ты влюблён, — указала Гуй Чжун, слабо улыбаясь. — Я никогда не видела тебя таким. Не представляю, как всё это время ты держался. — Не представляю, как вы с Пин пережили всё это, — признался он, когда они подошли к искусственным ёлкам. Гуй Чжун взглянула на них и ответила: — С трудом. Дружно помолчали, после чего Чжун Ли посмотрел на маленький венок в тележке и предложил: — Купим маленькую настольную ёлочку?

***

Его ожидания не были велики. Последние десять лет каждый конец года мало чем отличался от предыдущих — их он встречал в одиночестве и, как правило, за работой. Пару раз у него случались своего рода «помутнения», и он обнаруживал себя не в пустой квартире — поскольку Гуй Чжун должна была разделять этот день с любимой, а не с ним из жалости, — а достаточно далеко от неё, среди шума, музыки и алкоголя. Он предпочитал считать подобное результатом нервного срыва. Безрассудные поступки, лишённые какой-либо разумной составляющей и подвергающие его опасности. Хотя, он подозревал за собой никогда не озвучиваемый им грех — если бы это действительно всё разрушило, то он мог бы, наконец, перестать задерживать дыхание. Но, конечно же, его спланированная не им жизнь даже после родителей напоминала собой скалу, какую не смогут сточить ни ветер, ни волны, ни даже время. Как если бы он мог всерьёз, вслух, чтобы услышал каждый, признаться в том, что он гей, и все бы пожали плечами, потому что звучит как бредовая шутка. Так что да, у Чжун Ли не было никаких планов, и он не позволял той крохотной искре, что зажглась в нём больше месяца назад, разгореться в нечто серьёзно. В полноценное ожидание чего-то хорошего. Чего-то, что после бы обернулось разочарованием, какое ему бы пришлось усиленно прятать внутри самого себя. В который уже раз. К его величайшим удивлению и радости, он не учёл того, что за одним чудом может следовать второе. Всё равно, что купить два лотерейных билета, оба из которых окажутся выигрышными. Но это случилось. Тарталья написал ему едва ли не за неделю до Нового Года. Просто так, приглашая провести этот день вместе. Конечно же, на деле его сообщение напоминало витиеватое огромное письмо, отдающее духом двух прошлых столетий, где неусидчивая мысль, скачущая с темы на тему, всё-таки обращалась по итогу предложением о свидании. Тарталью успела заинтересовать его «излюбленная» погода, рассказ о праздновании в Снежной, ледяные скульптуры, северное сияние, вязание шапок и шарфов на праздники, и вся эта насквозь пронизанная неловкостью вакханалия оканчивалась невинным вопросом, а можно ли им будет встретиться в этот день. Чжун Ли смог ответить, что да, он будет один, лишь спустя двадцать минут глубокого и непривычного самому себе ступора. А затем их планы на новогоднюю встречу медленно переросли в полноценный праздничный ужин, и в день, когда Гавань наводнили украшения с гирляндами, а концентрация красных шапок с белыми помпонами возросла до каких-то критических значений, Чжун Ли не был одинок. Под шум и знакомые песни, гремящие из каждой уличной лавки и магазина, дверь его машины распахнулась, впуская ледяной порыв ветра и гостя. — Море замёрзло! — выпалил Тарталья, горя глазами, припорошенный снегом и с охапкой пакетов в руках. Кое-как груду в четыре руки закинули на задний ряд. — Можем сходить, — предложил Чжун Ли, трогаясь с места, но Тарталья замотал головой и усмехнулся: — Нет, у меня настрой на день в тепле, — и отвернулся к окну, чуть прикрывая так и не снятой шапкой уши. Бросив на него взгляд, Чжун Ли незаметно сглотнул и просто кивнул. Поскольку они и правда неясно каким образом успели договориться о том, что их немного импровизированный праздничный ужин пройдёт у него в квартире. Как же он был счастлив, что хоть немного, но они с Гуй Чжун озаботились об украшениях. Не хотелось думать о том, как бы он привёл Тарталью в то постное и стерильное на эмоции место. — Новый шарф? — вопрос вырвался сам по себе. Ему не хотелось думать о том, как один моток гирлянды на окне в гостиной и маленькая ёлочка с искусственным снегом могут сделать атмосферу чуть радостнее. — А, да, Тоня прислала, — тут же ответил Тарталья, чуть оттягивая шарф, в которое слишком легко угадывалась непривычная к спицам рука. Шарф у его младшей сестры вышел слегка кривым и, видимо, даже коротковатым, но на ум Чжун Ли не приходило ничего хуже слова «симпатичный». Как это обычно случалось, одно упоминание о семье раскрывало в Тарталье весь его неиссякаемый запас слов и чистой любви: — Они написали мне целую стопку писем. Я так давно не читал именно бумажных писем, а они вот, прислали. Хотя я учил маму с отцом пользоваться телефонами, не знаю, как в Ли Юэ, но в Снежной не очень доверяют технологиям иногда. Отец точно бы пользовался этим старым телефоном с трубкой на проводе, не уговори его по итогу Тоня побыть немного посовременнее. И всё улыбался, лучился, искрился фейерверком, какие будут запускать лишь после полуночи. Чжун Ли жалел о том, что ему приходилось смотреть на дорогу, а не на него. Чудилось, будто бы он упускал слишком много. — Признаться, мне думалось, что на праздники Вы вернётесь в Снежную, — поделился он тем, что и глушило в нём любую надежду ранее. — Как правило, я и правда уезжаю к ним, — просто отозвался Тарталья и закончил на этом. Словно бы такое действительно можно было считать за полноценный, разъясняющий всё ответ. Чжун Ли пришлось сделать вдох поглубже, поскольку его невольно пробрало приятной, тёплой дрожью. Возможно, у него также немного тряслись руки. Совсем немного. Почти незаметно, если честно. По крайней мере, он так думал, гадая о том, насколько по-настоящему острым и внимательным способен быть взгляд синих глаз. Те ведь так быстро полюбились своей теплотой. Как у Тартальи получилось так легко расцвести весной в середине зимы? Путь до квартиры пролетел в мелких разговорах о недостатке, на взгляд Тартальи, гирлянд и света. А после, миновав дверь с маленьким венком, над которым едва заметно хихикнули, они оказались на кухне. В том неожиданном множестве — их было не больше трёх, просто Чжун Ли в принципе не ожидал их появления, — пакетов оказались небольшие контейнеры с едой. Чжун Ли замер, глядя на то, как вдобавок к ним Тарталья достаёт ещё и небольшую банку с каким-то соусом и без какой-либо этикетки. — Майонез, домашний, — сказал Тарталья ровно, но краснота всё равно уже начинала подниматься волной по его шее. — Мама прислала. Подумал, что нужно хоть как-то поучаствовать в том, что, ну, в этом… И его пальцы сжали крышку банки так, словно он намеревался спрятать её и парочку других контейнеров обратно в пакет, затем сделав вид, что ничего подобного никогда не было. Чжун Ли, с трудом моргнув, ответил: — Спасибо. Я рад. Это к салату? — Д-да, — с явным облегчением выдохнул Тарталья. Потерев шею, хлопнул по крышкам контейнеров. — Тут домашний рецепт. Ну, точнее, пародия на него? Он показался мне не сложным, что там, покрошить всё в одно. Чжун Ли оставался верен своей губительной привычке — он лгал. Гладя на всё ещё смущённого Тарталью, знакомо прячущего за многословностью нервозность, на домашнюю еду, какой с ним захотели поделиться, он подумал о том настоящем, тайном и вечном скребущемся глубоко в его груди ужасе. Виден ли был его страх со стороны? Очевиден ли с самого начала? Он не знал. И боялся. Ведь всё начинало напоминать нечто настоящее, обладающее будущим. — Мне как-то Тоня сказала, что вообще этот салат не из Снежной, а из Фонтейна, и там его делали с хвостами омара, — продолжал говорить Тарталья и фыркнул, видимо, что-то да разглядев на лице Чжун Ли. — Не бойтесь, для Вас я их заменил на колбасу. Не было сомнений, что изначальный рецепт в их семье не включал никаких хвостов омара, но эти слова прогнали всё гнетущее. Улыбнувшись, Чжун Ли кивнул, делая вид, что именно это его так озаботило. В две пары рук накрыли на стол, разложили всё по тарелкам, и даже удалось научить Тарталью складывать салфетки. Всё-таки, с декором Чжун Ли прогадал — за собственной эйфорией от встречи он совершенно не подумал о такой очевидной вещи. Однако к концу приготовлений, когда он всерьёз раздумывал хоть как-то скрасить ситуацию найденной в шкафчике невскрытой упаковкой свечей, всё оказалось не столь плачевно. За окном успели опуститься ранние зимние сумерки, делая пляшущие отсветы гирлянды ярче и теплее, и их сияние путалось в рыжих волосах щебечущего о кулинарных новогодних изысках Тартальи. На какое-то мгновение Чжун Ли показалось, что в Тарталье горела искра талантливого повара, но, вероятно, то было романтическое наваждение, навеянное их праздничным ужином. — А это? — успев проглотить уже пару угощений, спросил Тарталья. Его взгляд привлекла небольшая накрытая крышкой тарелочка. — Моя попытка компенсировать отсутствие рыбы на столе, — чуть запнулся в начале Чжун Ли и, откашлявшись, продолжил. — Инадзумское блюдо. Мне показалось, что Вам может понравиться. Это рис с угрём, настоявшиеся в чае. Тарталья уже прибрал тарелочку к рукам. Стоило ему взглянуть на блюдо, как его глаза зажглись предвкушением — видимо, к еде его влекло чаще всего именно любопытство. Попробовав, он заулыбался ещё шире. — Кажется, я ещё толком не ел инадзумского, — он облизнулся, отправляя в рот вторую вилку. — Если не считать странные креветочные печенья. Если Чжун Ли помнил правильно, то те подавали закуской на выставке Камисато. — Вы бывали в Инадзуме? — спросил он, отмахиваясь от ненужных размышлений. Тарталья помотал головой и лишь взглядом спросил, жуя. — Я был давно и очень недолго. Думаю, там уже всё множество раз успело измениться. — Много видели? — Тарталья чуть вскинул брови в искреннем интересе. — Храмы, жриц, статуи тануки, — пожал плечами Чжун Ли, и на лице Тартальи возникла внезапно шкодливая улыбка: — Тануки — это у которых большие яй… — и он, как опомнившись, хлопнул себя по губам. Сдержать смех стало попросту невозможно — Чжун Ли пришлось отложить палочки, только бы спрятать его за салфеткой. А Тарталья вновь покраснел, хмурясь будто бы в лёгкой злости на самого себя. — Да, именно эти статуи, — смех-то скрыл, но вот улыбнулся уже открыто. — А Вы не лишены вульгарности. — Это… Не хочу звучать глупо, — смущённо оправдался Тарталья, вороша остатки риса и угря в тарелке. — Прозвучали не глупо, а забавно, — Чжун Ли мягко поправил его, на что в ответ только насмешливо закатили глаза, расслабившись. Так что он продолжил разговор. — Помню, что Вы хотели посетить инадзумские корабельные гонки. — Такое точно случится не скоро, — Тарталья с едва заметным сожалением качнул головой, возвращаясь к еде. — Сначала тут надо закончить. Потом… ну, — он увёл взгляд в сторону и пожал плечами. — Если контракт со мной решат не продлевать, то, видимо, будет самое время для путешествий. — Со стороны Вашего агентства будет очень глупо игнорировать Ваши очарование и красоту, — эти слова он произнёс честно, без какого-либо злого умысла и лишь с небольшой крупицей слепой влюблённости. Он мог заблуждаться в собственных суждениях, но что было чистой правдой, так это то, каким завораживающим получался Тарталья на снимках. И вот это было уже не только лишь его мнением. — Считаете меня красивым? — спросил Тарталья, улыбаясь, а зубчики его вилки с тонким визгом царапнули дно тарелки. Чжун Ли остановился, глядя на него и не понимая, то ли он стал слишком самоуверенным, то ли ему лишь почудилось. Выждав мгновение, кивнул: — Считаю. Облизнув губы, Тарталья повторил его кивок и наколол на вилку маленький кусочек угря. Выдохнул, быстро проглотил: — В Ли Юэ пьют на Новый Год? — Хотите вина? — предложил Чжун Ли, мысленно дёргаясь от пришедшего на ум образа Гуй Чжун. Та мимолётом уверила его, что Пин знает, так что в этом смысле оставалось надеяться, что праздник они проведут без проблем и лишних драм. С них точно не хотелось начинать новый год. Тем не менее, бутылок в шкафчике стало меньше, чем он помнил. Нахмурившись, тихо вздохнул и насильно вернул себя в реальность. Внезапно обнаруживая прислонившегося бедром к кухонной столешнице Тарталью. — А Вы не будете? — спросил тот, приметив появление лишь одного бокала. — Нет, — покачал головой Чжун Ли. Он бы предпочёл сохранить трезвую голову. На случай, если вдруг окажется, что Тарталья передумает оставаться здесь на всю ночь. Он расправился с пробкой и наполнил бокал. И углядел-таки лёгкую дрожь бледных пальцев. Тарталья сделал глоток, моргнул и в итоге медленно осушил бокал. Понаблюдав, Чжун Ли чуть улыбнулся: — Ещё? — Нет, — тряхнул головой Тарталья, жмурясь и потирая пальцами переносицу. Как если бы это помогло ему собрать свой столь внезапно и незаметно разбившийся дух. Чжун Ли догадывался, в какой момент это произошло. Помолчав, Тарталья поднял потерявший в яркости взгляд — вновь его глаза служили лишь отражением для искусственного света. — Не хочу врать. — Я благодарен за это, — Чжун Ли чуть наклонил голову, продолжая смотреть, запоминать смесь растерянности, неуверенности и страха. Было ли всё дело в алкоголе, или же Тарталья намеренно позволял ему всё это видеть? Ему очень хотелось думать на второе. — У меня ещё два пакета осталось, в одном из них подарок Вам, а во втором — одежда на ночь здесь, — выпалил Тарталья резко, сжимая пальцами столешницу. И не успело сердце Чжун Ли тяжело удариться о рёбра, как он добавил ещё поспешнее. — Но это было очень по-идиотски с моей стороны, потому что есть кое-что… — он тяжело сглотнул и также тяжело выдохнул. — Уродливое. — Вам не обязательно рассказывать… — попытался проявить благородство и какую-никакую сдержанность Чжун Ли, но Тарталья помотал головой и медленно проговорил: — Если не расскажу, то это станет обманом. А я так не хочу. Я хочу быть с Вами, — он замолчал на мгновение, покосился на пустой бокал, будто в надежде, что там осталось ещё немного вина, после чего взглянул на Чжун Ли. А в глазах, на самом дне зрачков — клубящийся ужас. Знакомый. Откликающийся в сердце холодом и окутывающий промозглым туманом желудок. Такой, что Чжун Ли не успел подумать, как его пальцы дотронулись до пальцев Тартальи, всё так же хранящих на своих кончиках отголосок холода. Целый миг ему чудилось, что сейчас произойдёт то, что не даст им больше ни единого шанса на отступление. Нечто, что уже не удастся выдать за шутку, за двусмысленность, за иностранную эксцентричность, за «Вы не так поняли, я лишь хотел стать близким другом». Глупые отговорки и выдумки, которые бы стали откровенно паршивым прикрытием для правды, но всё-таки… В конце концов, ему были дозволены лишь лёгкие касания и открытые комплименты. Но Тарталья чуть отвернул голову, качая ею и тяжело сглатывая. Чжун Ли прикусил язык, сдерживая разочарование, и то лишь усилилось, когда даже это уже почти привычное касание прекратили. А затем — сгинуло без следа, когда Тарталья неловко задрал тёмную ткань рубашки, оголяя небольшой участок живота. Бледнее, чем и так белая кожа. Не нужно было касаться, чтобы понять — шероховатая, слегка бугристая, жёсткая и неправильная. Лишь малая часть того ужасающего всплеска, какой ему удалось увидеть. Что-то помимо удивления отразилось на его лице, поскольку Тарталья отшатнулся, обратно прикрывая место. И шумно вдохнул, оказавшись прижатым к столешнице и заточённым в объятиях. Чжун Ли сжал губы, утыкаясь лбом в острое плечо, всем своим существом ощущая дрожь тела в его руках и слыша страх, какой наполнял каждый лихорадочный удар сердца в чужой груди. Мгновение — и Тарталья ответно вцепился в него, царапая спину ногтями через ткань. — Мне нельзя это было показывать, — прошептал он надрывно, едва слышно. Зажмурившись на долю секунды в попытке собраться с мыслями, Чжун Ли скользнул рукой ниже, касаясь того места через рубашку. Тарталья напрягся, но смог выдавить. — Он очень большой. Правда. Очень. И уродливый. Чжун Ли не мог произнести ни единого слова. Что он мог сказать? Что скрывающийся под одеждой шрам на красивой молочной коже прекрасен? Нечто, что принесло дикую и ужасающую боль Тарталье — идеально его дополняет? Это же чушь. То прошлое пугало и самого Чжун Ли до тревожного холодка по спине, если быть честным. Его познания в шрамах не были столь обширны, но он слишком хорошо понимал — то, что изуродовало кожу Тартальи было очень болезненным. Потому он просто посмотрел в отчаянные синие глаза и прижал ладонь ближе, не уверенный, что смеет касаться напрямую. Тарталья сжал губы и, на следующем выдохе, обмяк. Помедлив, Чжун Ли отогнал съедающую его по кусочку неуверенность и мягко коснулся губами веснушчатой переносицы. Тарталья взглянул из-под ресниц, уязвимо, правдиво, дотронулся до подбородка Чжун Ли и нежно наклонил его голову вниз. Затем целуя. Меняя испуганное сжатие пальцев на объятия вокруг шеи. Трогая теперь сердце Чжун Ли и получая его полностью и без остатка. И Чжун Ли закрыл глаза, слыша за тишиной квартиры шум праздничных фейерверков.