Watching you

••• Secrets I have held in my heart Are harder to hide than I thought. Maybe I just wanna be yours ••• – Что ж, начнём. Уён заходит домой с видом победителя. На другом конце города ночь, кажется, чернее, в маленьком экране телефона почти не видно ничего, кроме едва различимого силуэта – круглое лицо с чуть раскосыми глазами, кошачий цепкий взгляд, тонкие пальцы… Ну не прелесть ли? Уён отдался бы ему бесплатно, да что там, он богат, он бы сам заплатил сколько угодно. Но пока… пока нужно выжидать. Уён не хочет напугать. Квартира встречает осточертелой тишиной, Уён проходится по всем необходимым местам – включить свет в прихожей, аккуратно снять ботинки, брызнуть в них дезодорант для обуви, повесить пальто и шарф, снять шапку, положить наверх (ах, если бы кто-то высокий помог с этой чёртовой верхней полкой). Свет в кухне – выключить в прихожей – вымыть руки, снять макияж. День был настолько долгим, что сейчас у Уёна всё тело, кажется, болит. Поставить цыплёнка с овощами в микроволновку, подождать три минуты… любимый его звук сейчас – тихий щелчок, с которым микроволновка оповещает о готовности. Быстро поесть, оставить посуду в раковине – к чёрту всё, хочется только сходить в душ и лечь спать. Ах да, ещё кое-что. Кровать так и манит мягким белоснежным бельём. Зарыться в него пальцами, невзначай цепляясь за простынь, как за последнюю надежду, прогнуться, потягиваясь, глубоко вздохнуть и позволить соблазнительной улыбке расползтись по лицу. Думая об изображении на экране телефона, сейчас тёмном (нужно быть аккуратнее!), Уён ложится на спину и глубоко вздыхает. Сейчас начинается его любимая часть. Он медленно проводит рукой по груди, имитируя чужие касания – ах, как хочется чувствовать чужие руки! – доходит до обёрнутого вокруг бёдер полотенца, и тут… Что-то не так, думает Уён. Ощущение чужого взгляда теряется, это неуловимо, он, наверное, псих, но… Уён тянется за телефоном, на всякий случай делая вид, что отвечает на сообщение, а сам заглядывает в приложение с камерой – и точно, пусто. В темноте чужой комнаты горит экран ноутбука, но… где его владелец? Уён обеспокоенно вглядывается в темноту несколько минут, внутри что-то замирает от неприятного ощущения. И тут он слышит – громкий кашель. Руки действуют сами собой, Уён быстро заказывает из аптеки лекарства и продукты, отправляет их доставкой и чудом успевает убрать телефон, когда мужчина за камерой возвращается к своему ноутбуку. Сердце колотится, как сумасшедшее, Уён с трепетом думает о том, что было бы, если бы он попался. Они бы встретились, чтобы обсудить всё? Он бы… позвал к себе? Или они пошли бы к Уёну домой? Это нужно было бы только ради конспирации, но постепенно – бокал за бокалом – они почувствовали бы что-то… что-то между ними, что толкнуло бы их друг к другу… Да, вот так, как сейчас, точно. Его руки – мать твою, его руки такие шикарные! – также скользили бы по члену Уёна, заставляя забыть своё имя, он бы помнил только его голос, его глаза, его голодный взгляд в камеру и тихие стоны, когда он следует за Уёном. Изо рта вырывается едва слышный смешок. Вот же глупыш, думает Уён, жмурясь от удовольствия, ему ведь кажется, что он самый умный и незаметный… Очаровательный юный сталкер, запавший на популярную модель… а как он забавно пытается маскироваться на показах, теряясь в толпе… но Уёну неважно, его взгляд он улавливает среди десятков сотен чужих, холодных и завистливых… Его взгляд совсем иной. По-юношески горячный, привычно необходимый, как воздух… Ах, его глаза… Уён смотрел бы в них, кончая, как сейчас, и его имя… – Сан… Его имя вырывается так тихо, что услышать по ту сторону его невозможно, Уён знает, он тренировал это почти три года, он знает все подробности того, как устроено его рабочее место, насколько у него мощный микрофон, и… чёрт, да он знает об этом мальчишке всё! Кем он себя возомнил вообще! Уён неожиданно для себя начинает злиться. Он за этим мальчишкой наблюдает почти три года – с тех пор, как тот попытался установить камеры в его квартире незаметно. Конечно, Уён его спалил, он занимался хакерством десять лет, и было бы совсем тупо проколоться вот так, на такой ерунде. Он хотел рассказать кому-то на работе, поржать вместе с этого придурка, может, наказать за дерзость, но… Что-то в мальчишке заставило Уёна остановиться. Может, странная искра в его глазах, или желание поиграть, а, может, его очаровательные ямочки на щеках. Уён в жизни не признается, что влюбился с первого взгляда, но он решил, что клин клином вышибают – и с тех пор следил за мальчишкой тоже, изучая его привычки и особенности, и ему очень нравилось то, что он видел. Сан, так звали мальчишку, каждый показ таскался за ним, как привязанный, выезжал вместе в поездки, прячась за случайными пассажирами, был всегда рядом, и… Господи, он же совершенно ничего не знает о том, что эти маленькие подарки отправляет Уён… Вот и сейчас. Сан встаёт, чтобы открыть курьеру, удивлённый, забирает посылку с продуктами и лекарствами. Он улыбается так смущённо и мило, что Уён хочет тут же наплевать на таинственность и пригласить его уже на свидание. Но так сильно пугать не хочется, к тому же он болен. Так что Уён заставляет себя сдержаться и продолжать делать вид, что ничего не происходит. ••• Уён покупает Сану новые наушники и отправляет курьером – они у Сана лежат в избранном уже три месяца, но денег не хватает. Уёну приятно думать, что Сан наблюдает, как Уён ласкает себя, в наушниках, купленных самим Уёном. Это возбуждает ещё больше. ••• Хотелось бы сказать, что через несколько дней ощущение беспомощности отпустило, но Уён оценивает своё состояние здраво. Конечно, в нынешнем положении есть и минусы – спрятаться не выходит даже при желании, а якобы ненароком ломать камеру, допустим, в туалете, слишком рискованно. В итоге Уён оставляет всё так, как есть, и всё же… выходя из душа, приосанивается, расправляет плечи, позволяя капелькам воды стечь по ним и убежать ниже, задеть ласковый завиток коротких волос на лобке. Он проводит бёдрами по кругу, полотенце падает, и ему на секунду кажется, что этот почти-стриптиз это очевидный перебор, но его уже не остановиться. Шторы завешены, мягкий лунный свет едва заметно сочится сквозь них, Уён включает ночник, позволяя тёплому рыжему свету очертить границы его тела. Медленно ложась на кровать, он думает о том, как настольная лампа красиво подсвечивает лицо Сана сбоку, как он, приоткрыв рот, вцепившись руками в край стола, заворожённо наблюдает за Уёном через камеру. Этот взгляд ласкает и нежит, распаляет, он почти осязаем, как осторожное боязливое прикосновение к святыни. Уён тихо стонет – ах, как хочется, чтобы Сан был сейчас рядом! – руки вцепляются в одеяло, словно он ожидает, что его сейчас перевернут на живот… …Но переворачивается сам, с наслаждением потягивается, красиво прогибаясь, выставляя задницу вверх. Интересно, думает Уён, эта самая задница поместилась бы в руках Сана? О, у него большие руки, большие и наверняка тёплые… он весь такой большой… Сейчас он позволяет себе вспоминать. Сан, наивный мальчик, он-то думает, что его спальня защищена от посторонних глаз, но Уён добрался и туда: он был хитрее и остался незамеченным, и размеры Сана он отлично знает. Уён облизывает пальцы, представляя чужие, и тянется назад. Господи, он сойдёт с ума, если раскроет Сану правду, а тот его пошлёт. Погружая в себя пальцы, Уён жмурится до тех пор, пока воображение не сдаётся на волю фантазии, и собственные пальцы не превращаются в пальцы Сана. Чужой взгляд не отпускает ни на секунду, и Уён тихо стонет имя Сана – на грани слышимости, жарким жадным выдохом. ••• Когда Уён был во Франции (вместе с грёбаным Сонхва), у Сану пришлось остановиться в дешёвом отеле – денег едва хватило на билеты. Уён оплатил ему номер на соседнем с собой этаже, и каждое утро наблюдал, как очарователно Сан краснеет, сталкиваясь с ним в коридоре. ••• Ветер поднимается сильный, Уён дёргает плечами и хмурится, глядя на тучи, закрывающие горизонт. Если говорить честно, при устройстве на работу ему обещали подиум и люксовый номер в отеле, а не мороз, кусающий жопу в открытом поле, но красота требует жертв, и контракты здесь бессильны. – Господи, ну и кислая мина, – Сонхва суёт в руки чай, и на душе становится горько и тепло. – Смотреть не могу на тебя. – Так не смотри, кто просит-то, – Уён закатывает глаза и присасывается к стакану. Внутренности согреваются мигом, а вот «наружности», кажется, скоро отвалятся. – Как они меня заебали со своими лесами и полями, блять, это невыносимо… – Что ты там рычишь, киса? – мурлычет Сонхва, которого снимают в леопардовой шубе (абсолютно блядской, по мнению Уёна, но Сонхва – также по мнению Уёна – способен сделать красивой любую самую поганую шмотку). Конечно, ему тепло, ему-то, ему тепло. Придурок. Уён вскакивает на ноги и прыгает до тех пор, пока не устаёт и не начинает задыхаться. Холод никуда не уходит. Вечером Сонхва в качестве извинения за подколы отвозит домой – жаль только, что к себе. Жаль, что они с Хонджуном уже запланировали романтический вечер, и щедрости Сонхва хватает только на распитие бутылки вина. У него чертовски изысканный вкус, думает Уён, безбожно выдувая бокал за несколько глотков – какой уж тут букет, не заболеть бы. – Я поехал, – сообщает он, с грохотом ставя пустой бокал на стол. – Где дверь, знаешь, – хмыкает Сонхва, и Уён закатывает глаза (об этом – Уён знает, что Сонхва знает, что Уён знает. Чёрт пойми, что). Дом встречает неприветливой темнотой, и внезапно для себя Уён начинает реветь прямо с порога, проклиная свою жизнь и свой скотский характер. Не будь он таким ссыклом, Сан сейчас был бы давно рядом. Присел бы на корточки, нежно улыбаясь, спросил бы, что такого случилось и как прошёл день. Уён бы рассказал всё, как на духу, с Саном не нужно было бы притворяться, что всё хорошо. А потом Сан протянул бы руку, нерешительно замер в нескольких сантиметрах от волос Уёна, но всё же потянулся бы дальше, а Уён ткнулся бы головой в его ладонь, как верный пёс, и… …конечно, его встречает пустота. Забывшись, Уён заваливается вперёд, да так и остаётся лежать на боку, чувствуя, как слёзы водой текут из глаз, хотя плакать не хочется. Ещё чувствует тревожный внимательный взгляд, направленный на него с камер. «Если так подумать, – рассуждает Уён. – Ты, господин Чхве, тоже то ещё ссылко». ••• Сан обожает острую лапшу больше жизни: в его комнате в плохие дни, когда сил на уборку нет, ровными рядами стоят коробки одной и той же марки. Когда-нибудь, думает Уён, он пригласит Сана к себе и приготовит такую лапшу, чтобы съесть вместе. ••• – Ты точно больной придурок. Сонхва морщится, отпивая из свой чернющий кофе, и Уён показывает ему язык. Хонджун возвращается с подносом, на котором горой навалены бургеры, картошка фри и все остальные вещи, за которые агентство (если когда-нибудь узнает) три шкуры спустит. Слава богу, Хонджун мастер маскировки и умеет находить тихие места. Сонхва и Уён набрасываются на еду так, словно не ели пять месяцев. Это недалеко от правды – в преддверии парижской недели моды их двоих держат на сухом пайке, а Хонджун как ответственный парень (для Сонхва) и друг (для Уёна) втихую кормит их раз в неделю всем, чего их душа пожелает. – Как дела у твоего парня? – Хонджун подпирает щёку ладошкой и смотрит с хитринкой в глазах. – Уже предложил ему перейти от камер к делу? – Каждую неделю будешь спрашивать? – бубнит Уён, занимая рот бургером, чтобы избежать неловких вопросов. – Я жду, чтобы… – Чтобы ему было с тобой комфортно, и он не боялся, – хором отвечают друзья, заставляя Уёна взглядом метать молнии. – Серьёзно, это длится слишком… Три года! Как у тебя выдержки хватает. Судя по твоим рассказам он горячий, – задумчиво тянет Хонджун. – Ты не пробовал намекнуть ему? Уён тоскливо вздыхает, признавая поражение – объективных причин для того, чтобы продолжать тянуть интригу, нет, но что-то держит его… что-то… – Если через неделю ничего не изменится, я буду действовать. Обещаю. Обещание скрепляют на мизинчиках, и Уён вдруг понимает, что, будь там что-то новое или нет, через неделю он всё раскроет. Терпеть уже сил нет, хочется Сана под боком, большого и тёплого, ласкового, тяжело дышащего на ухо, трогающего в таких местах, где… – Земля вызывает! – Сонхва щёлкает пальцами у него под носом и качает головой. – Не мечтай тут, всё слюнями зальёшь. Я попрошу Криса что-то придумать, чтобы ты не выглядел кринжово, окей? Забей, всё нормально, просто сделай это. Уён думает, что Сонхва относится к нему с вежливым пренебрежением, и иногда это бесит больше обычного, но жаловаться не приходится – им всё равно работать вместе ближайшие шесть лет, пока действует контракт, так что нужно уметь уживаться друг с другом. Это, думает Уён, самое нелепое, что есть в его жизни, но он иногда замечает за собой, что слушает Сонхва с открытым ртом, даже если тот несёт полную херню, и это немного тревожит: Уён уверен, что Сонхва всё ещё относится к нему снисходительно, так что строить щенячьи глазки и мечтать о дружбе до гроба бессмысленно. – Ну и чё скис? – Сонхва пихает его локтем, и это вдруг вызывает какое-то исходящее из глубины раздражение. – Если тебе так неприятно со мной говорить, то не зови тусить вместе. Придурок. Уже позже, дома, Уён думает о том, что это было чертовски глупо, но все его мысли заняты Сонхва до поздней ночи. Он варит в себе густое, вязкое раздражение, как зелье в котле, и страдает в тщательно подобранном диапазоне, чтобы утром не выглядеть опухшим. Ещё паршивее от того, что Сана нет весь день, но это не удивляет, сегодня у Сана посиделки в баре до поздней ночи с друзьями (у кого-то день рождения, и как только он, ещё больной, туда додумался тащиться), так что Уён заранее заказывает на утро доставку антипохельных препаратов для Сана и острый рамён. После этого он просто лежит лицом вниз на диване и бесконечно жалеет себя – впрочем, не свою кожу, потому что смыть макияж он так и не удосуживается. Уён понятия не имеет, почему Сонхва так на него влияет. Он бы списал всё на влюблённость, но он моногамен и уже влюблён в Сана, да и ощущения совсем другие. Что-то… словно узнал, что у родителей есть другой ребёнок, которого они любят больше. Так ощущается дружба? Вряд ли, думает Уён, найдя в себе силы подняться только через час. Вот он дружит с Чанбином и с Ёнджуном… надо же, а ведь Ёнджун тоже Чхве, как и Сан, какая ирония. И всё же… Ледяная вода мигом остужает мысли, Уёну слишком лень заботиться сегодня о коже, так что он просто размазывает всё водой по лицу. Мысли о Сонхва отходят на второй план и остаются мерзким свербящим зудом где-то в подсознании, но больше так не беспокоят. Навалившаяся апатия скрашивается звонком Чанбина – Уён долго ноет о чём-то отвлечённом вроде работы и сразу отключается. Рассказывать о мыслях про Сонхва отчего-то кажется кощунством. ••• Однажды летом Уён решает, что неприлично таскаться голышом (даже без белья!) по дому, и покупает Сану кондиционер. Если тот и удивлён курьеру, то вида не показывает. ••• Утром Уён в ужасе пытается спасти ситуацию с опухшим лицом, даже в панике звонит менеджеру – тот успокаивает его и говорит, что сегодня у них концептуальная фотосессия в стиле уставшего офисного сотрудника, впервые оказавшегося в поле. Уён недоверчиво отнимает телефон от уха и морщится – иногда у тех, кто пишет техническое задание, хочется спросить, какого чёрта они курят. Уён решает не упоминать, что намеренная небрежность образа и опухлость после бессонной ночи вещи разные, и обещает, что скоро будет. – Какая муха тебя укусила? – Минхо пихает плечом и передаёт бутылку с водой. Уён морщится. – Ты сегодня огрызаешься на всех вокруг, а Сонхва вообще нахамил. Э… сложный день? Уён даже не пытается сделать вид, что поверил: Минхо слишком очевидно выискивает в толпе стаффа Хана, носящегося вокруг Феликса с камерой. Он бормочет что-то невразумительное и идёт ополоснуть лицо. И правда… анализируя своё поведение, он понимает, что Сонхва досталось незаслуженно (о том, что до других ему нет дела, старается даже не думать). – На, – Сонхва оглядывает с интересом, Уёну даже неловко становится от его взгляда. – Кхм… прошу прощения. Сегодня плохо спал, вот и… – Забей, – Сонхва пожимает плечами и уходит обсуждать детали следующего фотосета. Что-то двигает тут и там, немного перемещает декорации, и обстановка в кадре сразу становится естественнее. То, что надо. Может быть, Уён просто завидует его профессионализму? Нет… тут не то. Минхо подходит ещё раз, и Уён даже не пытается прикрыть раздражённый вздох. До конца дня бесится на всё и всех, и больших усилий стоит не показывать это остальным. Впрочем, даже вечно громкий и смеющийся Хан, фотографируя его, притихает, смотря недоумённо и почти обиженно. Уён ловит себя на мысли, что ему плевать. – Эй. Сонхва протягивает полотенце (последний кадр делали в реке на закате, и Уён, если уж совсем честно, ебал такие рабочие моменты) и улыбается загадочно. Уён кивает и почему-то чувствует, как оттаивает. Ну вот, он что, школьница? Стоит Сонхва улыбнуться, и на душе сразу птички поют, что за позорище. Чёрт, он совсем расклеился… точно поползут странные слухи, так что он нацепляет на себя грозный вид. – Спасибо, – бубнит он, кутаясь в плед. – Не стоило. – Джун сегодня на каком-то пафосном мероприятии в центре, составишь мне компанию? Хочу завалиться домой и выпить вина. Почему-то это звучит не как просьба, а как утверждение, и Уён ненавидит себя, когда его голова склоняется в лёгком кивке. Его и бесит, и раздражает, и греет, и это так противно, что во рту чувствуется привкус желчи. Или это от того, что он ел в последний раз почти сутки назад? В квартире Сонхва Уён бывал не раз, но никогда – наедине. Он не чувствует себя неловко, но какое-то странное волнение, нарастающее внутри, мешает, словно идущие по экрану старого телевизора цветные полосы. Уён медленно моргает, садясь на широкий диван, и мимоходом отмечает мелкие детали – модель корабля, которые так любит Хонджун, небрежно оставленный на кресле шарф Сонхва (он был в этом шарфе три дня назад, и почему-то изображение мужчины в красной совершенно убогой тряпке отпечаталось у Уёна на подкорке). Он не ждёт, пока Сонхва вернётся с закусками, вливает в себя бокал приятно кисловатого вина, как сироп от кашля в детстве, не думая, и наливает ещё. – Эй-эй, а ну стой. Вот, заешь. Тебя так развезёт через пять минут, – Сонхва запихивает кусок сыра прямо ему в рот и легонько треплет по волосам – хороший пёсик, вот так, маши хвостиком, молодец. Уён смотрит в ответ почти злобно и в пять глотков выпивает ещё бокал. – А теперь рассказывай, какого чёрта ты на меня шипишь больше обычного. – Бесишь, – неожиданно зло выплёвывает Уён, ощущая, что его действительно развезло. Ах, какая жалость, крохотного кусочка сыра не хватило на два здоровенных бокала. – Как же ты меня, блять, бесишь. Уёбок. Сонхва мудро качает головой, не говоря ни слова, и впихивает в рот ещё кусок сыра. Уён вдруг чувствует, что адски голоден и пытается встать – древнейший инстинкт слепо бьётся в голове – еда, еда, найти еду, найти пищу – но ноги подводят, и он плюхается обратно на диван нелепой кучей бесполезной массы. Сонхва беспристрастно наблюдает за его жалкими попытками. Вся жизнь Уёна вдруг кажется ему маленькой и глупой, зимняя игрушка, шарик, внутри которого летают белые снежинки мыслей и проблем, иногда оседая и проясняя видимость. Все его прошлые отношения были страшной фикцией, попыткой имитации чувств, все его друзья, кроме двух, латентные предатели, которые шепчутся за спиной и обсасывают каждый шаг, каждое движение, каждый набранный или сброшенный грамм, опухшие глаза, тусклые волосы, едва заметно отросший маникюр, количество света на фото в Инсте, и больше, больше, больше, больше, словно им никогда не бывает много, словно они не умеют насытиться и успокоиться, залечь на дно сытым брюхом, они вечно голодны и злобны, они – кто? – с красными глазами, приходящими в кошмарах, они – кто, эти они? – с чёрными руками, марающими светлую кожу, они, с высоким резким смехом, холодным лезвием взгляда, извращённым суждением мысли, они… – Эй. Становится холодно. Уён дёргает плечом, надеясь, что это сойдёт за раздражение. – Ты чё хотел? – без церемоний спрашивает он, с трудом возвращаясь в реальность. – Что у тебя… кхм, – Сонхва (Уён замечает с отдалённым раздражением) волнуется. – У тебя ко мне… есть что-то? – Бесишь, – повторяется Уён, хмыкая невесело. Ах, если бы только Сонхва не был таким непроходимо тупым… а что, это мысль, ощущается так, словно Уён сам был тупым всё это время. – Бесишь дважды. – Я серьёзно. – Хочешь серьёзно? – огрызается Уён и шлёпает Сонхва по руке, когда тот тянется дружески похлопать по плечу. – Получай тебе честно, мудак. Я понятия не имею, в каком дерьме моя жизнь. У меня есть два друга и неопределённость с Саном. Работа и ненависть к общению с коллегами. И есть ты. Ты бесишь, – Уён допивает остатки прямо из бутылки, и в нём вдруг просыпается живая и мощная сила, какая-то истеричная эйфория. В глазах темнеет на несколько секунд, и он чуть не задыхается, пытаясь совладать с сердцебиением. Собственные мысли, потаённые, глубокие, становятся моментально кристально прозрачными, и теперь кажутся такими глупыми его недавние терзания из-за Сонхва. Уён глубоко вздыхает несколько раз (вдох, выдох, задержать дыхание, по кругу), и старается говорить ровнее. Он удивляется, когда обнаруживает, что может говорить без пьяных заиканий. – Моя мать погибла, когда мне было четырнадцать. Я помню её запах, её голос, её взгляд. Помню, как она говорила со мной, как держала за руку, когда было страшно… Однажды мы были на колесе обозрения, и я жутко напугался высоты. Они обнимала меня и смеялась, тихо и звонко, ласково так… Я помню… – Уён нежно улыбается, разглаживая складку на своих брюках. – Однажды мы все вместе напились после работы, как черти. Ты сидел рядом со мной, и я вдруг понял, что парфюм, которым ты пользуешься, как две капли воды похож на… на мамин. Ты был пьян, и, конечно, не помнишь… я бы и сам забыл, если бы не этот твой запах. Ты вдруг обнял меня, как мама тогда, на колесе обозрения, и также смеялся. Конечно, у тебя голос ниже, но я… не знаю, я тогда расплакался, хорошо, что все были слишком пьяны, чтобы увидеть. Мне очень стыдно. Теперь я думаю о том, что ты относишься ко мне просто как к коллеге, а я хожу за тобой, словно привязанный пёс, и машу хвостом. Мне мерзко от себя. Кажется, проходят часы или года, прежде, чем Уён чувствует осторожное прикосновение к своей щеке. Сонхва разворачивает его лицо и смотрит как-то удивительно нежно и мягко, и его рука такая тёплая, его взгляд ласкает. – Ты должен был сказать раньше. Мне всегда хотелось подружиться с тобой, но ты такой колючий, что было страшно даже поговорить без насмешек. Мне, знаешь… – Сонхва усмехается тихо-тихо, его дыхание тёплым ветром касается лица Уёна. – Мне всегда не хватало такого друга, как ты. И внезапно – от этого у Уёна щемит сердце – Сонхва обнимает его, прижимая к груди, и устраивает подбородок на его макушке. Уён не может даже вдохнуть, в груди нарастает огромным воздушным шаром бесконечное спокойствие; в голове проносятся бесконечные картинки полей и лесов с высоты птичьего полёта, летнее прохладное море с прозрачной водой, туман в скалистых горах, мелкие шумные ледяные речушки между скал. Руки Сонхва – как большие облака, мягкие и крепкие. В успокаивающих объятиях зародившаяся в глубине сознания истерика подозрительно оглядывается вокруг, сворачивается клубком и засыпает. Уён засыпает тоже, мысленно извиняясь перед Саном за то, что сегодня оставляет его без шоу. ••• Когда у Сана умерла бабушка, Уён отправил ему три пакета любимой еды и длинное письмо, в котором высказал соболезнования и поддержку. Наверное, Сан ощущал себя неуютно, но, читая, улыбался, и это было всё, чего Уён хотел. ••• Уён мимоходом думает о том, что не сможет уснуть. В голове на репите крутится прошедший вечер, сумбуром и хаосом отпечатывая в голове отдельные фразы и жесты, но неожиданно для себя Уён вырубается почти сразу. Звук разбитого стекла пробуждает его спустя пару часов как-то неохотно, холодом прокатываясь в пустом желудке, и удар по голове завершает картину – где-то на задворках сознания Уён отмечает оскаленную улыбку похитителя и мешок на голове, а потом вокруг начинает пульсировать тупая боль, и всё становится тёмным и мягким, словно огромный чёрный плед. В помещении, куда его притаскивают, бесцеремонно закинув на плечо, никого нет. Это подвал, без удивления отмечает Уён, где-то капает с потолка вода (что-то вроде средневековой пытки безумием), облезлые стены с плесенью вместо плинтуса и один лишь предмет мебели – стул, на который усажен Уён со связанными за спиной руками. Гулкие шаги, словно мерная поступь самого бытия, отпечатываются в сознании, заставляя трепетать, и Уён ещё задолго до появления человека знает, кто это. Он ни разу не видел его так близко, ни разу не слышал его шагов в тишине, но почему-то уверен, что не ошибается. На секунду закрывает глаза, и в ушах тут же слышится опасно мягкий шёпот. – Ну привет, малыш. Давно хотел познакомиться лично. Резкий выдох со стоном сам вырывается из груди – в опухших жадных глазах Уёна Сан прекрасен всегда, но сейчас… Он даже не потрудился надеть футболку, и для Уёна это пытка, такая пытка, боже, ему, наверное, нужно злиться и орать, но он лишь может ловить открытым ртом каждый звук голоса Сана и смотреть на него, смотреть, смотреть, смотреть, желая ощутить хотя бы мимолётное касание… Но Сан далеко, так чертовски далеко, целых три шага от Уёна, равных вечности. Сан спрашивает (в голове Уёна? Почему его голоса не слышно?!), хочет ли Уён чего-то особенного. – Да… Собственный жалкий полустон кажется несуразно громким в тишине подвала, но Уён резко дёргается вперёд, забыв о верёвках, стягивающих руки. От неосторожного движения на запястьях свозится кожа, но Уён даже не замечает – Сан делает шаг – Уён прерывисто втягивает воздух, давясь им – ещё шаг – язык нервно облизывает сухие мягкие губы – последний, боже, шаг – О, боже… Уён стонет в голос, подаваясь вперёд ещё, и ещё, и ещё, пока плечи не выворачиваются назад почти неестественно, причиняя боль. Сан смотрит на него, такого жалкого и униженного, сверху вниз, и ухмыляется по-блядски, так, что Уён моментально хочет ему отсосать. Он заслужил член в своей глотке, чёрт возьми. Уён дёргается вперёд, плечи и затылок простреливает болью, в уголках глаз выступают едва заметные слезинки. – Молодец… молодец, какой хороший… Хочешь сделать мне приятно, не так ли? – да, да, да – – он чертовски этого хочет – – он так хочет – Голос Сана, словно медовый сироп, стекает по телу Уёна, застывая в области паха кипящим дыханием. Он судорожно кивает несколько раз, не в силах справиться с севшим вдруг голосом, безвольный, превращённый в раба одним лишь взглядом напротив. Сан, удовлетворённо мычит, расстёгивая ширинку, и… Вот чёрт. …Уён подскакивает на диване с громким: «Блядь!», откидывает одеяло и рычит по-звериному, сбрасывая остатки дрёмы. Чёрт бы побрал эти сны. Сан в них как живой – ещё бы, Уён так подолгу пялится в камеры, что знает даже мелочи – Сан ставит зубную щётку ворсом вправо и вешает полотенце чуть ли не по линейке. С телом Сана… с телом тоже самое. Уён знает его даже слишком хорошо для человека, который ни разу не видел свою жертву. Это пугало бы, но больше возбуждает. Впервые за три года Уён чувствует облегчение от того, что делает что-то не под камерами – ему очень не хочется чувствовать себя униженным и раскисшим. Свои слабости Уён знает тоже очень хорошо: быстро оглянувшись и убедившись, что Сонхва утащил Хонджуна спать в другую комнату, Уён позволяет себе быстро подрочить, думая о своём сказочном сне. Потом он смывает с руки следы своего падения из бутылки, заботливо оставленной Сонхва у кровати, и засыпает, как убитый. Больше Сан в ту ночь ему не снится. ••• У Сана огромная коллекция игрушек из Киндера, которые он ставит на полку над рабочим местом и разглядывает, когда становится скучно. Уён обожает думать о том, что однажды они будут разглядывать их вместе. ••• Утром Сонхва отвозит его домой. Хонджун, вернувшийся поздно вечером, когда Уён уже спал, делает ему крепкий мерзкий кофе (впрочем, это прогоняет тошноту после алкоголя и муть в голове), и провожает до машины. Сонхва едет медленно, загадочно улыбается, и Уён чувствует, как после вчерашнего разговора у него отлегает от сердца. – Пообещай мне кое-что, – говорит Сонхва прежде, чем выпустить Уёна из машины. – Сегодня же назначь встречу своему этому Сану. Я не могу смотреть, как ты мучаешься. Даже если пообещать такое откровенно сложно, и что-то внутри Уёна противится, он кивает со вздохом. И выходит из машины (перед этим Сонхва дёргает его на себя и крепко целует в щёку до тех пор, пока Уён не начинает хихикать). В голове раздаётся тихий щелчок – как хруст фантика от конфеты в огромном пустом зале – и что-то вокруг, в воздухе, в восприятии, меняется. Мир ощущается как-то иначе. Уён не может сказать, что произошло в его голове, какие невидимые барьеры склонились и рассыпались прахом, но его глаза словно открыты шире, грудь дышит глубже, и вся смелость, копившаяся где-то в душе полжизни, всплывает наружу, как масло из бульона – вот она, бери и пользуйся. Ткань пальто шершавая и теплая, когда Уён вешает его в прихожей, вода из крана щекотно брызгает на запястья, заставляя невольно улыбнуться, в солнечных лучах, оседающих на идеально чистой поверхности столешницы, звенит тихий смех. Уён чувствует себя маленьким и лёгким, способным уместиться в заботливых ладонях, и ему вдруг отчаянно сильно хочется любить и чувствовать любовь. Наверное, это рано пришедшая весенняя эйфория, но он даже не думает об этом; в голове колокольчиками хохочет – давай, давай, делай, делай всё, что хочешь, тебя никто не осудит, а если и да, то тебе всё равно, сегодня ты всесилен. С громким хохотом Уён падает спиной на диван, задирает ноги на спинку и счастливо жмурится. Все вчерашние проблемы кажутся мелкой галькой под слоновьими ногами, и теперь он хочет сделать только одно. Экран телефона приветливо светится заставкой, Уён заглядывает в камеру, чтобы убедиться, что Сан смотрит на него (нет нужды, его жадный взгляд Уён чувствует ещё с порога), и, приложив руки ко рту, кричит во весь голос: – Эй, Сан-а! Са-а-ан! Слышишь меня, а?! Я тебя люблю! Я люблю тебя, ты слышишь?! – и его звонкий хохот разносится дальше, вылетает в открытое окно, пугая маленьких птичек и золоча небосвод солнцем. – Сан! Приезжай сюда и делай со мной всё, что захочешь! Потом предлагать не буду! Целую минуту Уёна распирает от невысказанного хохота и света, он зажмуривается так сильно, чтобы под веками вспыхнули разноцветные круги, как фейерверки, и ощущение чужого взгляда со стороны в какой-то момент исчезает. Это происходит неуловимо, и Уён почти наяву видит, как Сан шокировано пялится в экран, глядя, как Уён машет ему рукой прямо в камеру, растирает лицо ладонями, прогоняя наваждение, а потом вскакивает, опрокидывая стул – его сердце колотится, словно сумасшедшее, руки подрагивают, а на щеках расцветает лихорадочный румянец. Наверное, он несколько минут терзается, думает Уён, выбирая одежду или думая, не померещилось ли ему. Наверное, он слетает по лестнице на улицу так быстро, что едва не падает, и несётся к метро с такой скоростью, с какой никогда в жизни не бегал. Выждав ещё немного, Уён проверяет камеру – действительно, дорогущий хороший компьютерный стул валяется на боку, из шкафа на пол выброшены несколько футболок; Уён усмехается сам себе, чувствуя, как в сердце пробирается приятное волнение, и думает о том, что нужно приготовить что-то. Любимый Саном острый рамён отлично подойдёт, главное, что это быстро, Уён кожей чувствует приближение Сана, каждый поспешный шаг отражается стуком сердца, каждый судорожный вдох волнует предвкушением. Уён успевает даже сбегать в душ, по-спартански быстро, но это лучше, чем ничего, а потом… Звонок в дверь оглушает, и Уён вдруг чувствует, что переживает по-настоящему. Руки его почти не дрожат, когда он открывает дверь, но это только благодаря многолетней выдержке. – П… привет? Уён лишь секунду смотрит на него – поразительно родного, привычного, и его запах, который он чувствует впервые, заставляет его едва слышно заскулить. Он даже не скрывает своего восхищения, глядя на Сана словно на древнего бога, а потом берёт его руки в свои – это как удар тока – они оба замирают, наслаждаясь прикосновением, а потом Уён делает шаг назад, в импровизированном подобии вальса увлекая Сана за собой. Рамён вдруг становится неважной деталью, и по пути к дивану Уён шепчет, не в силах справиться со слабостью в голосе: – Ты прости, что я так… долго решался тебе рассказать, – Уён смотрит из-под ресниц, чувствуя, как сквозь них проходит слепящий солнечный свет, чувствуя мягкость кожи Сана. – Я заметил ещё в первый день, как ты ставил у меня камеры, и я… поставил у тебя тоже. Мне было интересно. А потом я влюбился. Сан едва дышит, сглатывает тяжело, и его широкая грудь вздымается часто в такт неровному дыханию. Его руки тоже немного дрожат, когда он осторожно, словно драгоценность, укладывает Уёна на кровать. Он молчит всё это время, не в силах преодолеть свои чувства, и только целует его руки, благоговейно, трепетно, у Уёна внутри всё поджимается от жалости за их потраченное время. – Я люблю тебя, – тихо, уверенно говорит Сан, и это первые слова, который Уён слышит от него лично. ••• На самом деле, Сан во сне ужасно смешной – пускает слюни, дует щёки и чуть слышно храпит. Это наводит на мысли о пушистых котятах, и Уёну кажется, что они могли бы завести котёнка. ••• Если говорить совсем откровенно, то Минхо не бесит. Уён замечает это, когда выходит на съёмку через три дня после первой встречи с Саном. Выпустить друг друга из постели кажется нереальным даже сейчас, Уён с нетерпением ждёт, когда закончится рабочий день, даже если он приехал на съёмку только полчаса назад. Всё получается легко и свободно, подходящая стилю фотосессии улыбка сама лезет на лицо, и Уён не смог бы согнать её, даже если бы очень хотел. Хан улавливает его настроение, щебечет и хохочет в два раза больше обычного, и Уён не отгоняет его, подыгрывая его забавным гримасам. – Так значит, ты был на больничном? – хитро спрашивает Минхо, пихая его плечом, когда они сидят рядом во время перерыва. – Страшная болезнь! – Уён театрально округляет глаза и прикладывает руку к сердцу. – И как она называется? – Пустая жопа, – фыркает Уён, а Минхо давится едой. – Срочно нужно было лекарство. – Ты точно странный, – бормочет Минхо, показательно отодвигаясь в сторону, но Уён видит, как в его глазах мелькают смешинки. Он точно всё понимает. Вечером Сонхва зовёт его выпить, но Уён – очень извиняется, честное слово, ему правда хотелось бы, он безумно ценит, но – Сан присылает фото, он на диване Уёна совершенно голый, с игрушкой Уёна в заднице, и Уёну – честное слово! – ужасно жаль отказывать Сонхва. Но тот, кажется, и сам всё понимает, даже смеётся над Уёном как-то по-доброму, и желает удачи, и в его глазах играют солнечные зайчики и смешинки. И Уён верит, что удача где-то рядом, следит за ним сквозь крошечный глазок камеры. ~