Ты на прицеле

— Да твою ж… — Минхо перебирает вся ящики в столе Хенджина. Он пихает все ключи поочередно, чтобы найти то, что нужно. В глазах ярко блестит огонь, улыбку не считать никаким механизмом. Хван, в силу своей бесконечной занятости после нападения Стрел на Волков, поручал теперь всю свою работу заму. Пересылал ему по несколько задач в сутки, чтобы имел ввиду и, возможно, украдкой и по-своему, тоже видел в нем приемника. На самом деле, в его бесконечно умной голове, факт смены главаря невозможен. «Когда я умру — умрет весь Сюэлон». Хенджин держал это в оцепенении и поэтому себе никого не искал в качестве будущего правителя. Он был тем, кто придумал группировку, кто жадно зацепился за желание жить и воссоздал настоящую машину по убийствам и успеху, которая уже не один год регулирует весь Сеул. Так все живут, все ищут ниточку, чтобы хотелось не просто выживать, и у каждого свой путь — долгий, но в конечном счете важный и не бесконечный. А Минхо таких уловок не искал. Изначально, когда он видел побитого плачущего ребенка, цепляющего свои черные волосы на голове, он невольно думал, что о нем хочется заботиться. Но этим ребенком был Хенджин, так яро ищущий ответы на каждый свой вопрос — почему небо голубое, а трава зеленая. Ли видел в нем младшего брата, которого необходимо опекать. И долгие годы взращивая в нем положительные качества примерного подростка, он видел, как Хван из послушного превращается в маньяка. Как не всегда может сдерживать агрессию, как часто говорит о понятных только ему методах убийства и о сокрытии всех возможных улик. Минхо знал, что он вырастет тем, кем является — главным мафии, искусным творцом на телах людей и тем, кто будет иметь и популярность, пусть и негативную, и деньги. Когда этап взросления Хвана прошел, Ли оставалось только примкнуть. Он привязался и чувствовал необходимость в его защите. Как бы по-дружески они не общались один на один, тем, кто будет давать советы и наставлять на путь правильный, всегда будет Лино. Поэтому сейчас, когда солнце уже уходит за горизонт, а Хенджин просит найти соглашение на передачу земли от уже мертвых Топырей, Минхо ничего не остается, как рыскать в потемках. Ящики, в которых ничего уж точно не найти, остаются закрытыми и Ли томно перебирается к сейфам, мастерски зная коды каждого наизусть. В первом только несколько видов оружия на случай облавы, такое глава всегда должен держать при себе, во втором стопки денег, оставшихся с последних вылазок, и третий, самый важный и закрытый аж на три замка, блестит бумажками и папками. Тут важные документы. От создания группировки много лет назад и до нынешнего дня, последней папкой которого является цветная, с меткой волков. — Соглашение… — Лино тянет на себя документ, приоткрывая. Тут личные дела всех, кроме мелкого, имя которого он даже не запомнил. Ярко-голубой закладкой отмечено дело Енбока. Главарь группировки «Волки», — Дата вступления на пост двенадцатое октября? — он открывает календарь, отсчитывая дни. Это ровно за сутки до нападения Стрел. Минхо листает дальше, находит всю информацию об их поставщиках, местах жительства и почти полную биографию состава. Взгляд цепляется за соглашение, которое так хотелось найти. Он пробегает глазами по тексту сначала совсем вскользь. А потом вычитывается четче. Срок обязательств всего в три года — не дурный ход, как раз максимум, который смогут прожить Волки, если войдут на пик прямо сейчас. Лино хмыкает, подмечая, что Хван все-таки не такой уж и дурак. Распределение доходов отсутствует. Единственная земля, переходящая к ним — западная часть Сеула, пункт вступает в силу после того, как Ли Феликс-Енбок вступает на пост главы. — Так значит, земля-то у них все же имеется, еще и наша, — он чешет подбородок, не отходя от сейфа. Строчка, выделенная жирным шрифтом при печати, бросается в глаза самой последней. «Сюэлон имеет право проявить помощь Волкам только в случае, если у второй стороны полностью отсутствуют возможности проживать самостоятельно. При утере своего имущества, Волки в первом порядке получают Западный Сеул. Других вариантов решения не существует». — При нарушении одного из пунктов, договор расторгается, а взаимовыгодным отношениям приходит конец, — Минхо улыбается, словно в припадке. Он разминает шею, довольно убирая документы на их законное место. Он шустро выуживает то, о чем просил Хенджин и захлопывает дверь в мрачный кабинет, не забыв демонстративно оттряхнуть подол длинного пиджака. — Я тебя уже заждался, — Джисон тянет к нему руку, дабы вместе спуститься в библиотеку. Ли хватает его быстрее, чем Хан пытается понять, что происходит, но маршрут с лестницы резко сменяется в их комнату. В коридорах пусто, от Волков ни слуха, ни духа. Даже вечно бесящего Чанбина не наблюдается, — Что случилось, почему не вниз? Ты обещал, что мы поищем ту книгу. — Погоди немного, мне надо кое-что тебе рассказать, — Лино оставляет кроткий поцелуй на лбу Джисона, снимая галстук с шеи. Хан недовольно мычит, присаживаясь на край огромной кровати. Он складывает ноги друг на друга, ожидая рассказа. Минхо долго тянет, сначала снимая скан с полученных в кабинете документов, потом чересчур строптиво отсылая все Хенджину. И только после чудо-махинаций он опускается рядом, быстро выдыхая и начиная разговор. — В кабинете у Джинни я нашел один очень интересный документ. Помнишь мальчишка, приезжал к нам на клятву? Мы еще его вниз уводили, они на крови ее принимали? — Джисон еле заметно кивает, понимая к чему теперь идет разговор. Минхо был слишком одержим идеей того, что Феликс им не друг, а враг. Он не воспринимал Волков ни как друзей, ни как конкурентов, уж тем более ни как союзников. Грезя бесконечными мыслями о том, что все они уроды и поработят Сюэлон, потому что их главный в тумане любви, он не замечал, как бесконечно переходит границу. Что им вело тоже неясно — зависимость от гиперопеки над Хенджином, простое недоверие к окружающим или пассивная агрессия к Феликсу, причин к которым в целом парнишка не давал. Джисон таких порывов не понимал. Они друг другу явно очень нравятся, он ведь с Минхо тоже любят друг друга? Почему им нельзя? Хан мыслил наперед, перебирал десятки вариантов и ни в одном не видел проблемы объединения двух групп. — Так вот, прочитав соглашение почти полностью, я выяснил, что они не обязаны с нами жить. Больше скажу, это сука нарушает бумаги. Когда они подписывали перемирие, я вообще просто распечатал то, что должен был, но не думал, что это потребует вчитки. Сейчас понял, что дело дрянь. Хенджин продумал все наперед видимо, уже передал им землю. Так что, по факту, у них есть место, куда они могут пойти, — он чешет макушку, думая с минуту, — О! Нам нужен план. Предлагаю рассказать… — Погоди. Ты реально хочешь выбросить из крова тех, на кого сейчас идет охота? У них один больнее другого, Енбок вообще с одной здоровой ногой. — Да какого хуя они вообще с нами трутся? Мы им не мамочки, даже Минни, бедного Минни, охомутал этот мелкий проныра, боже, как его зовут?.. — Чонин. — Да-да, он самый. У них все больные на голову, Чанбин колупает нам мозг, Сынмин бегает за Чонином, Феликс сто процентов ошивается у Джинни все свободное время. У них только Чан проблем не доставляет, и то, потому что сидит там, заперевшись. Все комнаты, которые Джин им дал на время проживания тут — наши, твою мать. — Что с тобой происходит? — Джисон прикрывает глаза, еще раз переваривая, — мы, по-твоему, что, монстры совсем? Определись, что тебя раздражает — Чанбин с Чонином в доме или все же, что с твоим Хенджином крутится Феликс? Он больше не маленький, за ним не нужен вечный уход. Ты его зам, помощник, правая рука. Через тебя проходит почти вся информация, ты и так с ним проводишь свой максимум. Ты ему не мама, он наш главный, наверное, сможет решить подобные проблемы, нет? — Хан опускает руку в раскрытую ладонь Минхо. Он шепчет осторожно, чтобы не вызвать в нем злость и не заставить орать и крушить тут все. — Мне плевать, с кем водится Хенджин, пока это не касается дел группы. Он бегал к нему до драки, я хоть слово ему сказал? Как ты себе представляешь, как выглядит самая влиятельная группировка сейчас в глазах других? Как волонтеры? Самые добрые, мать твою, люди во всем Сеуле, взяли себе под крышу группу, которая не выделяется абсолютно ничем. Они схватят силой, быть может, Чан с Чанбином у них не дохляки, но в остальном? Волки не брали себе охрану, работали в четырех человек, двое из которых вообще нихуя не делали, они поплатились за этой. Если бы к нам, у которых огромное количество подчиненных, охраны, кто-то рыпнулся, их головы висели бы уже в оружейной. Пойми, пожалуйста, мы не Боги, не те, в ком плещет милосердие, мы жестоко убиваем. И решаем все кровью. Феликс с Хенджином — два главаря двух разных банд. Как они вообще могут даже думать о контакте? Криминал — не дружба, здесь пахнет металлом и криками боли. — То есть, если бы мы были по разные стороны групп, ты бы меня не любил? — он опускает голову вниз, заведомо зная ответ. — Никогда. Мы бы не смогли быть друг другу хоть кем-то. — Вот такая у тебя любовь, да? Пока позволяют обстоятельства? — он комкает плед на матраце, заглядывая в те глаза, которые буквально с утра будили его с улыбкой. — Ханни, не мели чуши, у нас другая ситуация, — Минхо отворачивается к окну, стараясь не ловить больше его взглядов. Задел. Обидел, но разве он не прав? — Я мелю чушь? Господи, Хо, ты зациклился на чужих отношениях, а виноват я? Если для тебя любовь — это те, кто рядом, можешь идти ебать Хенджина или Сынмина — кого угодно, но не меня. Джисон поднимается быстро, хватая только телефон с зарядкой. Он бегло пробегается глазами по своим вещам, запоминая что где лежит, и нажимает на ручку двери, чтобы больше это противное лицо никогда и не видеть. — Погоди, Ханни, я не это хотел сказать… — Но сказал. Он уходит, тихо прикрывая дверь. Джисон не любил раздувать драму на пустом месте и всегда предпочитал разговоры. Сейчас, когда касаются его живого места, где, казалось, давно заросший шрам, захотелось взреветь и разругаться. В щепки и прах, не оставив живого места. Двигаясь куда-то в глубину коридора, где из голосов был слышен только смех Чонина за дверью, истерический, грустный, захотелось к душераздиранию присоединиться. Он тихо стучит в белую дверь, почему-то решив передумать. Но когда пятки уже разворачивают его, чтобы пройти в пустую комнату, в дверном проеме появляется черная макушка. Красные глаза уже почти закрываются от тяжести, он нервно трясет нижней губой, плача. Мальчишка, который прятался все это время с кем угодно, только не выходил в свет, оказался настоящим одуванчиком, теплым и нежным. Джисон чувствовал, что его улыбка разрезает скалы и, если Минхо в качестве младшего всегда видел Хенджина, Джисон в младшем видел Айена. Того младшего, которого тихо уважаешь, но ни к нему не подходишь. Он был тем, кто прикладывал лед к синякам и ранкам парня, пока он был в отключке. Ловить себя не мысли, что никто из Волков своих спасителей не знает, было больно. Ты остаешься в тени, в тебе видят только головореза, но не личность, которая тоже может быть нежной и любить. Сходить с ума и подвергаться страсти. — Я услышал, что ты плачешь и захотел присоединиться. Пустишь? — Чонин оглядывает его с недоверием, но все-таки пропускает к себе. Они молча садятся в разные углы комнаты, также беззвучно пуская несколько слез со своих щек. Ничего не обсуждая. Что Волки, что Сюэлон — члены криминальных групп, образ которых — непробиваемая скала, разрушить ее невозможно. Они должны сохранять статус живодеров и бессердечных тварей. Вот только сохранять его приходится не только на улице. Но и дома. Где свои же, казалось, могут осудить. Парни понуро оглядели друг друга, срываясь на сильный, уже громкий плач, кутаясь в проблемах. Любимый оказался тем, кто размозжил в лепешку. А настоящий враг прибил к стене, цапнувшись за больное. — Что у тебя случилось? — тихо шепчет Чонин, стирая слезы рукавом голубого свитшота. *** — Можно? — Феликс выглядывает из коридора, приоткрывая спальную дверь. — Конечно, проходи, — Хенджин отвлекается от документов на столе, отодвигаясь на кресле, — Что-то случилось? Единственный свет в комнате сейчас — лампа на столе. Кромешная тьма дезориентирует, учитывая, что Енбок в его спальне вообще впервые. Он неуверенно подходит к столику, двигает стул и садится напротив. На его лице грусть и печаль, парнишка осунулся от редких приемов пищи и усталости. Сейчас он отдыхает, свесив ножки, но безысходность и чувство долга дергают с обеих сторон, не оставляя шанса. Пахнет новыми книгами и уютом. Даже через темноту Феликс видит с каким творческим подходом здесь орудовали мастера. В комнате много зелени, резная мебель белого цвета и отличный выбор книг. Он крутит головой в попытке увидеть еще хоть что-то, цепляется взглядом за мелочи, что ближе к нему, и строит цельную картину. Хенджин не просто человек с желанием громить и убивать. Он тонкая, творческая натура, в которой балансирует черное и белое. В нем все красоты мира наравне с количеством ножей в спине. Люди становятся такими не от хорошей жизни — это урок, который приходится усваивать. — Просто хотел побыть с тобой, — он перебирает пальцы, немного нервничая. — Пойдем, — Хенджин берет его небольшую руку в свою, тянет ближе к небольшой софе напротив зеркала и присаживается рядом. Феликс позволяет себе опустить голову на его ноги, чтобы немного полежать. Через открытые шторы виднеются звезды в панорамном окне. Он блуждает глазами по каждой белой точке, может, там найдутся ответы? Хван перебирает голубую копну волос, отливающую светом под лунными лучами. Та тишина, которая не режет слух и не расстраивает. Они думают о своем, рассматривая черное небо и притаившись на бархатном диванчике, который Хенджин предпочитает не использовать вообще. Он пустовал не один год, служа просто декором. Теперь два теплых тела, сердца которых продолжают биться в унисон, закрывают пустую дыру в комнате так же, как и Хвановский гештальт. — О чем думаешь? — Феликс спрашивает еле слышно. — О том, как все в этом мире несправедливо, — он устраивается поудобнее, запрокидывая голову назад, — Если бы не криминал, что бы ты хотел делать? — Я бы открыл книжный магазинчик подальше от Сеула. Где-нибудь в Квачхоне или Осане, — Ли молчит почти минуту, стараясь воспроизвести в голове образ самого себя как продавца магазина. Несопоставимо, — а ты? — Всегда хотел рисовать. Подался бы в кружок юных художников и писал бы картины на заказ, чем не прекрасно? — Хенджин усмехается, тоже не наблюдая в себе схожести с настоящим собой. — Очень жаль, что все это — лишь неосуществимые мечты. Для таких как мы уготовлен котел в аду, не меньше. — Все реально, просто мы изначально выбрали не ту дорожку. Я не готов сейчас что-то менять. — Я бы хотел, чтобы наши люди перестали грызться как собаки, это тревожит меня, — он вздыхает с самой тяжелой усталостью на свете, пряча руки под ночной рубашкой, — Я постоянно думаю о том, что наше место не тут. Меня пугает, что Волки не хотят никак взаимодействовать с Сюэлоном. — Две группы, враждующие с самого начала, не могут быть друзьями, тут нет выбора. Их можно понять. — Можно, но сейчас не то время, чтобы устраивать скандалы. Наши политики с Крисом сильно отличаются, я бы не хотел, чтобы мы продолжали скрываться в тени и не имели поддержки. Чтобы быть сильнее, нужно быть динамичными, поэтому, как только найдется подходящий вариант для переезда и силы, чтобы надрать Стрелам задницу, мы сделаем это. — Я не сомневаюсь, ангелок, я не сомневаюсь… Они разговаривают о какой-то ерунде, приводя друг друга в чувства. Грустить — последнее, на что сейчас каждый должен быть способен. Вокруг Волков раздор и темная яма, не скрывающая ничего светлого. Поэтому, когда время начинает близиться к рассвету, а темы для разговоров окончены — Феликс хочет уходить. Он поднимает голову с теплых колен, поправляет волосы на голове и почти поднимается с дивана, но Хенджин хватает его резко и совсем не больно, аккуратно усаживая назад. — Ты бы хотел быть вместе? Встречаться со мной? Феликса прошибает холодным потом. Он испуганно смотрит в красивые глаза напротив и ищет в них обман. Ли нравился Хенджин и этого факта отрицать нельзя, но укреплять союз и эти отношения — значит поддаться эмоциям и забыть о своей должности как о страшном сне. Енбок несколько раз хватает ртом воздух, в попытке подобрать нужные слова. Он шумно выдыхает, набираясь смелости, и кладет ладонь поверх Хвановской. — Мы не можем быть вместе. Не сейчас. — Я не нравлюсь тебе? — он обиженно заглядывает в большие глаза цвета шоколада, оставляя надежду теплиться там, на темном закоулке. — Нравишься, Хенджин, очень нравишься, но какое будущее ты себе представляешь? Нас подавят как тварей, если мы сейчас останемся вдвоем. Я хочу сохранить жизнь себе. — Как можно проявлять симпатию, но отрицать возможность отношений? Это же полная хуйня. Любое испытание — лишь испытание, ты просто боишься. Поверь, у всех есть шансы на другую жизнь и каждый способен поменять что-то. — Не в данной ситуации. У нас разные группировки, мы не можем найти общего языка. Я не представляю, как бы мы строили отношения друг с другом, это утопия. — Феликс, это глупости, — Хенджин почти смеется, оголяя зубы. Пробивает насквозь своей красивой улыбкой и опаляет горячим дыханием, — Мы оба понимаем, что ты не прав. — Я прав. И отношения сейчас не в моем приоритете, тем более с главным другой банды. Ты мне небезразличен, но я лучше потоплю эти чувства, пока они не вылились во что-то большее, чем дам себе слабину. Не надо оно нам. Мы просто союзники, не более. — Тот поцелуй для тебя ничего не значил, да? Феликсу больно и тяжело расстраивать причину своих грез. Он чувствует себя последнем мордодером, потому что бьет сильнее любого кулака, но не может согласиться. Ему правда тяжело осознавать, что все это сейчас прекратится. Ли долго рассуждал на тему их возможного продолжения, но вывод напрашивался один. Он чувствовал, что если сейчас согласится, то сильно подставит Хенджина. Волки видели в нем того, кто слишком ослаб из-за любовной пелены, поэтому поддаться искушению означало — дать им эту слабость прямо в руки. Подставы для Сюэлона он не хотел ни коим образом, тем более подставить Хвана. — Я бы все отдал, чтобы быть с тобой, Джинни, но я не могу, я не могу. Феликс выбегает из спальни быстро, даже не взглянув в мокрые глаза Хенджина, дабы лишний раз себя не подбить. Казалось, если он еще хоть секунду пробудет рядом, развернуться он уже не сможет. Он бы и вправду остался, целовал бы ему родинки и шрамы, скрытые под одеждой. Феликс бы его искренне любил, в этом он не сомневался. Но свое тепло передать не мог. Лучше тихо и спокойно радоваться от его улыбки, видеть его доброго и злого. Джинни. Хван смаковал это на языке еще долго после ухода. Он прикрыл глаза рукой, не давая себе зарыдать. В его голове это выглядело как самое красивое признание, оканчивающееся долгой ночью, где они правда могли бы друг друга любить. Но судьба — зловещая шутка в руках вселенной, оттолкнувшая Феликса на пару километров подальше. Когда дверь закрывается и следует тишина, Хенджин себя больше не сдерживает. Тихо воет от собственного плача, держа руку под сердцем. Он смотрит как солнце, теперь уже выходящее из-за горизонта, больно ударяет по глазам и прожигает все его тело. Хотелось вскрикнуть, зарыться в одеяле, запомнить, как тяжело и сильно бьет правда по ушам. Потому что все понимали, что это правда. Вместе им не быть. Но пока Хван закрывает глаза на все эти обстоятельства, готовый биться до последнего вздоха ради ангела-мальчика, Феликс предпочитает не пытаться и роется в своей голове, выкидывая оттуда каждое воспоминание, связанное с ним. Хван проходит по комнате до тумбы, достает оттуда кофточку. Ту, в которой Феликс тогда самозабвенно падал в его руки, полностью испачканный в крови. Он присаживается к входной двери, плача почти навзрыд и вдыхая тот противный запах грязи, смешавшейся с кровью, травы, на которой явно тогда лежал, и гари после пожара. По ту сторону двери точно в такой же позе сидит Феликс, слушая его плач и не сдерживая своего. Жизнь не на их стороне и это придется усвоить. *** Крис умывается холодной водой, в очередной раз оставляя ночь бессонной. Он опирается руками на мраморную раковину в ванной, рассматривая себя в зеркало. Все раны почти затянулись, кровь уже не сочится. На плече огромный пластырь, закрывающий приличный порез, на груди только синяки и мелкие царапки. Он почти восстановился, оправившись от стычки быстрее всех. Открывает ноутбук, чтобы заняться поиском будущего жилья. Феликс попросил его найти домик, не стоящий слишком много, чтобы получилось наскрести. Он перебороздил несколько сайтов в поиске хотя бы сарая, но все безуспешно и цены нынче запредельные. Наверное, кроме Чана всей боли не понимал ни один. Он почувствовал, как развалилось все, что строилось с годами и составлял хронологическую цепочку, чтобы выяснить плод проблемы. В его временную комнату повесили пробковую доску, где теперь можно было более основательно заниматься собственным расследованием. Крис собирал тонну информации, смакуя ее на языке и дергаясь на все, что помнил. Он сопоставил все, что имел, начиная от зарождения Волков как группы, заканчивая сегодняшним днем. Проблемы начались, когда Сюэлон неожиданно стал «другом». Как только красная принцесса протянула руку помощи, дабы сотрудничать, все пошло прахом. Сначала снующий туда-сюда Феликс и попытки Хвана завести знакомство поближе, потом отказ Стрел от боя и, наконец, в качестве финала, умышленный поджог и драка. Драка, развалившая всю группу на куски. Дома все были друг с другом, они собирались вместе, проводили время хотя бы по двое, но тут, в доме Сюэлона, где хочется только вены вскрыть, все работают по одиночке. Чонин вообще был тем, кто старался не участвовать ни в одном обсуждении, оставляя за собой сторону нейтралитета. Чан видел, как все страдают — Нинни от рук Сынмина, поработителя информации, Чанбин от парочки слащавых идиотов и Феликс, так плотно вцепившийся в идею остаться здесь. Ликса никто не винил. Он не виноват в яблоке раздора и оставался сыном, каким бы не являлся. Бан Чан, винивший самого себя в том, что раньше не давал ему света мира людского, злился на плоды, которые теперь пожинал. Каждый раз думая, что если бы тогда он общался с людьми и рос в обычном обществе, он понимал, что тогда его было бы не сломить простым знаком внимания. Теперь решать было уже нечего. — Отвратная мразота… Говоря с самим собой, загоняя себя в эту пустую ловушку, он грезил мечтами о переезде. Не везде курируют бандюганы, они могли бы бросить все и уехать подальше, к морю, жить как простая семья и работать на простых работах. Выбирая между шансом подохнуть от руки живых трупов и от старости — он выбирал старость и спокойствие. Когда в комнате оказался Сынмин, Чан не понял. Он увидел фигуру перед собой, когда поднял глаза выше. В Киме читался страх и желание поговорить. В нем, в безэмоциональном парнишке, который пальцем бы ни за что не повел и закрылся лучше в себе, он видел яркий свет, желающий биться наружу. Но чтобы солнце дало лучи, надо было выплеснуть эмоции. Крис похлопал рукой по рядом стоящему креслу. Брюнет опустился медленно, сомневаясь в правильности своего решения. — Я бы хотел с тобой поговорить, — Ким все еще держит маску холодного мерзавца, не желающего ничего решать. Только работать и саморазвиваться. — Я это уже понял, что не так? — Вы держали Чонина в тайне, почему? — Ты уверен, что я бы стал тебе такое рассказывать? — он закрывает ноутбук, заглядывая в ледяные глаза, — Я наслышан, что ты не даешь парнишке прохода — прекращай играть с ним в догонялки. — Вы на нашей территории, я бы советовал отвечать на вопросы хозяев. — Только если эти вопросы не касаются личностей. Я не обязан распространять никакую информацию о членах группы, тем более Сюэлоновскому информатору. — Нам надо знать, с кем мы делим крышу. Мне просто неясно — ладно, вы держали Феликса в тайне от других, потому что он должен был занять твой пост, и вы не хотели ставить его под удар. Тут твой ход мне понятен. Но зачем прятать второго? Боялись огласки, хотели ухватить популярность за крюк, когда его покажете? Или он какая-то машина для убийств, который является вашим козырем, — он вальяжно закидывает ногу на ногу, отпивая чай из кружки Чана, — Ну и мерзость. — Я не буду обсуждать с тобой подобные вещи, это не в моей компетенции. Спрашивать у Чонина тоже не рискуй, за мальчика твоя голова улетит под крыльцо. — Не собирался. Но все же, чисто в теории, если бы я обидел какого-нибудь мальчишку, а потом пришел извиняться, как думаешь, он бы меня простил? — Ты, псина, обидел Нинни? — Крис взревел так, словно его огрели сзади чем-то тяжелым. Белая майка на теле позволяла увидеть и красную шею от злости, и прыгающие мышцы от нервов. Даже бьющую вену на здоровом плече видно было невооруженным глазом. — Тише-тише, я сказал в теории. — Не надо мне тут зубы заговаривать, говори, что натворил, мразота, пока я не разорвал на тебе всю кожу, — он громко бьет кулаком по, Слава Богу, деревянной столешнице и таки садится. — Я просто сгоряча ляпнул, а он разозлился и врезал мне. Все, успокойся, он мне уже влепил. Видишь, нос разбит, — Ким демонстрирует пластырь на переносице и тоже напрягается как струнка. — Что ты ему сказал? — Он шныряет по дому в поиске чего-то, я вижу. Не знаю, что вам нужно, но советую прекратить рыскать, иначе мы будем запирать не комнаты, в которых что-то важное, а вас. Я заметил его в коридоре, он собирался вскрывать дверь в главную оружейную, спросил, что ему там надо. Он языкатился и я сказал, что он мамке побежит жаловаться. Все, — без толики грусти и злости, все также безразлично чеканит каждое слово, переминая ноги на полу с пятки на носок. — Идиот, не упоминай при нем маму. — Почему? — Скажи мне, твоя мать где сейчас? Явно не у вас дома, треплющая по головке, — он язвительно щурит глаза и меркнет. — Понятия не имею, вроде от передоза где-то на улице померла. Не помню ее. — А он свою слишком страшно потерял. Слушай, Сынмин, я не буду посвящать тебя в его прошлое, если он захочет — сам тебе расскажет. Просто трижды думай, что ты говоришь. Все мы здесь не потому, что нас родители ужасно любят. — Я преследую свои цели и плевать на ваши указания хотел. Тем более главный у вас Феликс, а значит ты больше не распоряжаешься жизнями остальных. Сынмин покидает комнату шумно, ища дверь Чонина в темном коридоре. Рядом с его. Звуков в комнате не слышно. Он прикладывает ухо к холодной поверхности, надеясь услышать хоть что-то, но бестолку. Смирившись с мыслью, что вероятно, он спит, Ким бежит к себе. Он чиркает на ошметке от бумаги аккуратное «Прости. Приходи ко мне как будет время — поговорим» и закидывает под дверь, выдохнув и вернувшись в свое ложе. Мысли о том, что Сынмин и вправду переборщил, терзали его еще тогда. Он долго размышлял, думая, что если в его голове это вызывает триггер, то что-то явно произошло. Подойти спросить: «Хэй, Чонин, а что с твоей мамой?», конечно, было бы идиотским шагом. С Чонином почему-то от всей души хотелось поговорить. Без ссор и препираний, просто пообщаться. Узнать, что ему нравится, а что нет, выяснить, какие книги ему ближе и читает ли он вообще. Айен выглядел интересным. Слишком интересным, чтобы ссориться. Пусть рыщет в доме в попытке найти компромат, у него это не получится. *** Остаться ночевать в комнате Чонина было спонтанной идеей. И вместо того, чтобы вернуться к себе вечером, поговорить с Минхо и расставить точки над и, он выбрал биться до победного с гордостью, которая пока одерживает победу. Джисон покрутился на матраце, потягиваясь и вспоминая, как Лино в такие моменты старался его щекотать. Грустно. Тяжело. Рядом спокойно сопит Чонин, тоже увалившийся рядом. Когда они всю ночь прообсуждали свои проблемы, стало легче. Айен выдохнул, уснув и галантно разрешив Хану остаться у него, а последний долго крутился в поиске ответов на свои вопросы. Он понял, что загоняться по этому поводу не стоит. «- Не хочет, значит дурак, не зацикливайся. Он еще осознает, кого потерял, сам прибежит к тебе» — Чонин твердил это все время, пока они вдвоем успешно обливались слезами. И Хан понял, что он прав. Надо будет — найдет способ связаться, все-таки из дома-то он никуда не переехал. Джисон двигается к двери, чтобы выйти к ванной. Его взгляд цепляется за бумажку совсем случайно, так одиноко валяющуюся на полу. Он цепляет край рваного куска, медленно читая несколько аккуратно выведенных букв. «О боже! Он все осознал!» Хан бежал к двери так и не умывшись. Он пролетел коридор с грохотом слона, кажется, зацепив картину на стене и уронив ее к чертям собачьим. В дверь он не стучал, бесцеременно влетел внутрь, увидев Лино, качающегося на кресле-качалке. Без задней мысли, он обвивает парня со спины, чувствуя вовсе не горячие руки в ответ. Только напряженные мускулы под футболкой и недовольное шипение. — Чего тебе надо? Ты же корчишь из себя обиженного? Резко. Как ножом по сердцу. Гулко и больно, цепляя ребра. Джисон откачнулся назад, почти потеряв равновесие на белом паркете. Он тяжело и с вопросом смотрит на спину Минхо, не удосужившегося даже повернуться. — Ты больной? Ты сам просил прийти. — Я просил? Ты ударился головой, пока ночевал неизвестно где, или тебя пришибли ночью? Меньше шляйся. — Ты же извинялся… — В себя приди, мне не за что извиняться перед тобой. Он вскрыл все зажившие недавно раны. Окончательно и бесцеремонно проехавшись по шрамам, синякам и бороздам. В глазах Джисона читалось сожаление за каждую проведенную вместе ночь и за каждый день, где царила гармония. — Знаешь… Мне тоже не за что перед тобой извиняться. Я все время наших отношений носил розовые очки и не видел того, кому на меня было кристаллически поебать. Я был тем, кто ценил и шел навстречу. Кто карабкался со дна, лишь бы ты, сука, был на вершине. Забирай нахуй все свои идиотские подарки и прочую лабуду, я ненавижу тебя. Также сильно как люблю. — Поэтому пошел ты со своими подачками. Пиздуй дальше решай проблемы Хенджина, который тоже на тебя хуй клал, потому что ты просто зам, а не его папочка. Ты видишь только то, что не дальше твоего носа. Но уж извини, Хенджин будет ебать Феликса, а не тебя. — Закрой свой рот! — Минхо кричит, срывая глотку. Он дышит часто, играя желваками на болезненно бледном лице. — Пошел нахуй. И обрывки свои идиотские забери, — Джи швыряет листочек, скомканный уже явно в промокашку. Хлопнув дверью с такой силой, что, кажется, петли скоро слетят, он бежит назад, застилая пелену слез и ненависти. Настоящей ненависти, полной болючих надежд и не менее теплых желаний. *** Проторчав с двух сторон двери все утро и день, уснув, касаясь друг друга ровно за единственной преградой, что разделяет их сейчас, они сидят, не понимая ни самих себя, ни друг друга. Феликс слышал, как Хенджин успокоился спустя два часа истерики и теперь он мирно спал, оставаясь в том же положении. Между ними крытая стена, оболочку которой не разрушить. Заглядывая на двадцать шагов, Енбок сделал бы тоже самое, не дав согласия ни тогда, ни сейчас. Больно обоим. Стоит ли боль того?