Волшебники, звери и прочие неприятности

      За окнами занимался мутный, серый рассвет.       Глаза чесались, будто в них насыпали щедрую порцию песка, но спать Гермиона не могла. Она сидела в пустой, давно заброшенной комнате, где обои кусками отслаивались от стен, а вместо кровати стоял лишь голый деревянный остов — как скелет давно истлевшего трупа, и пыталась осознать всё, что произошло за эту ночь. Пыталась — и не могла.       Это были важные вещи. Кто-то плетет целый заговор, которому она помешала — и теперь её пытались убить. Уже дважды, а может, и трижды — то нападение магглов в темном переулке теперь уже не выглядело простой досадной случайностью. И она должна была думать об этом, о том, что ей угрожает, о том, как спасти свою жизнь и распутать клубок тайн и секретов, но мысли упрямо возвращались к нему. К тому, чьи глаза были такими же серыми, как это хмурое утро, а волосы — белыми, как туман.       Он любит её!.. А она?.. Она — все еще любит?..       Унизительно было любить его — и думать, что он презирает таких, как она. Безнадежно — любить его, считая, что он меняет девушек, как перчатки. Больно любить того, кто оказался вовсе не тем, кем она его считала, кто оказался лучше, чем она думала — но оставался по-прежнему недостижимым.       Каково любить того, кто оказался врагом? И враг ли он — если раз за разом спасал её жизнь, рискуя своей собственной?.. Нет, наверное, все же не враг. Однако… Он пытал Луну, Олливандера и других пленников — а ведь заклятие Круциатус не получится, если не хотеть причинить боль — и нужно хотеть этого по-настоящему! Он знал о мантикоре, но никому не сказал из собственных, эгоистичных интересов — а люди погибли. Восемнадцать человек погибли лишь потому, что он никому ничего не сказал! Драко Малфой был чертовым трусом — но трусом хитрым, жестоким и безжалостным.       Его патронус — полярный волк. Что ж, наверное, это говорило о нем многое. Опасный хищник, способный выживать даже в самых непригодных для этого условиях. Эти волки — не одиночки, они живут стаями, и все, кто находится за пределами этой стаи — не более, чем добыча. Пища. Средство выживания.       Гермиона поймала себя на странном, тревожном чувстве. Будто она балансирует на узкой тропе, на переброшенной через пропасть жерди. И голова кружилась, так сильно кружилась — вот только не от страха, а от желания упасть. Почему-то мысль о том, что его звериная жестокость не коснется её, а будет оберегать, пробуждала вовсе не отвращение, а странное тепло в груди — и это пугало сильнее, чем все остальное. Она не такая! Она — Гермиона Грейнджер, она знает, что хорошо и что плохо, и она не позволит себе упасть!..       Чтобы больше не думать об этом, она попыталась сосредоточиться на информации, которую узнала от Малфоя. И вдруг поняла — рассказал он не так уж и много! Не назвал ни одного имени, ни одного факта, которого бы она не знала! Да, с этого ракурса многие вещи приобрели иную окраску — но и только! По большому счету, она и сама знала, что кому-то очень не нравятся магглорожденные в Министерстве магии — и что с того? Как много на самом деле он знает? И что намерен делать? Он не рассказал ей ничего!.. Да как так-то?!       Негодование вспыхнуло, как пропитанный керосином факел. Разделявшие их этажи Гермиона преодолела почти бегом — но, влетев в гостиную, резко остановилась, совсем как те крылатые лошади при виде гусей.       Малфой спал. Спал на узкой софе, на которой едва помещался, спал, укрывшись её — своим! — пледом, из-под которого торчали его босые, грязные ноги, а на пледе невозмутимо сопел Живоглот, свернувшись меховым клубком. Рыжий предатель!..       Она не хотела смотреть на него — и не могла не засмотреться. Белые волосы посерели от пепла; на лице, покрытом той же серой пылью, отчетливо проступали светлые дорожки. Он ведь плакал… плакал по ней — и от этой мысли сердце болезненно сжалось. Впервые за эту ночь Гермиона посмотрела на него внимательно: простая футболка, мягкие трикотажные брюки. Он явно был дома, когда все это произошло. Быть может, собирался ложиться спать… а потом выскочил оттуда, не подумав даже обуться. Где Гарри нашел его? В Косом переулке? И он был там вот так — раздетый, босой, посреди холодной октябрьской ночи… Как, как всё это умещается в нем? Беспринципность, хитрость, жестокость — и эта пронзительная, невероятная преданность? Почему она?.. Чем она это заслужила?..       В горле встал ком; стало трудно дышать. Она могла бы получить его — наверное. Несмотря ни на что, ни на какие преграды. Он мог быть её — и только её; полярные волки — очень преданные звери. Семья для них — это всё, а ведь он сам поставил её в один ряд со своей семьей, когда ступил на лезвие бритвы, по обеим сторонам которой его ждал Азкабан, если не хуже. И он не изменится — нет, никогда не изменится. Она может либо принять его — таким, какой он есть, либо отказаться.       Гермиона не готова была принять. Но сейчас ясно и отчетливо поняла, что отказаться — не готова тоже.       — Малфой, нам надо поговорить.       Он резко сел, едва не сбросив Живоглота с себя — но тут же, не задумываясь, придержал его ладонью, и кот, недовольно прищурив свои апельсиновые глаза, заворчал и устроился поудобнее.       — Доброе утро, — хмыкнул Малфой, зажмурившись от света, свободно льющегося в окно через прозрачные стекла. — Поттер вернулся?       Гарри? По правде сказать, Гермиона совершенно о нем позабыла. Если бы вернулся — наверняка отыскал бы её. Неужели пожар до сих пор не потушен?! Мерлин всемогущий…       — Нет, его еще нет. Я хочу, чтобы ты ответил на несколько вопросов.       — Не так быстро, Грейнджер, — его ухмылка стала шире. — Предлагаю сделку: я отвечаю на твои вопросы, а ты — на мои. И вот первые два: где здесь ванная и как зовут поттеровского эльфа?       — Ванная на втором этаже, — ответила несколько обескураженная Гермиона. — А эльфа зовут Кикимер.       — Отлично — я должен тебе два ответа. Кикимер!..       Как ни странно, старый домовик появился сразу же — будто подслушивал под дверью. От него можно было ожидать!       — Юный мистер Малфой звал Кикимера, Кикимер слушает юного мистера Малфоя…       — Ты не мог бы приготовить завтрак? И побольше кофе. Подай сюда.       — Ты не можешь здесь распоряжаться! — возмутилась Гермиона, но Кикимер, очевидно, так не считал — раскланиваясь на ходу, он уже пятился в сторону кухни.       — Прости, Грейнджер, всё — потом. Сейчас мне срочно требуется ванная.       Живоглоту все-таки пришлось слезть с него — что он сделал с весьма недовольным выражением морды. Гермиона хотела было взять его на руки и почесать за ушком, но тут же передумала — вот еще, не станет она чесать этого предателя! Спать с Малфоем, ну надо же! А ведь он у неё вещь украл — и что сделал Живоглот? Да ничего! Кстати, где-то здесь должен быть верх от её пижамы…       До возвращения Малфоя она успела обыскать всю гостиную, трижды перетряхнуть плед, но майки так и не нашла. Они появились одновременно: Малфой, умытый, явно посвежевший, и Кикимер, кативший сервировочный столик на колесиках, уставленный блюдами, чашками и тарелками. И где только откопал такой?! Гермиона в жизни не видела здесь этой вещи.       — Спасибо, Кикимер. Дальше мы сами.       И он в самом деле сам перенес на стол тарелки, разложил приборы, налил кофе — в обе чашки, в обе же добавил сахар, а себе — еще и щедрую порцию сливок.       — Итак, я должен тебе два ответа, — безмятежно улыбнулся Малфой, сделав глоток. — Спрашивай.       — Где моя майка?!       Малфой все-таки умеет краснеть? Вот чего она точно не ожидала! Но два розовых пятна, расцветших на скулах, не оставляли сомнений: он смутился. Смутился и вытащил аккуратно сложенную вчетверо маечку из кармана штанов.       — Не мог же я позволить ей здесь валяться… — пробормотал он.       — Ну да, конечно! — Гермиона решительно вырвала майку у него из рук, но, не зная, куда её теперь девать, бросила на софу. — Боюсь представить, что ты собирался с ней делать!       — А напрасно, — этот наглец усмехнулся и демонстративно прикусил нижнюю губу. — Может, тебе бы даже понравилось…       Настал черед Гермионы заливаться краской — и, если верить своим ощущениям, она покраснела, как помидор.       — Хотя, если начистоту, то благодаря одному маленькому проклятию этой очаровательной вещице в ближайшее время ничего не угрожало, — заметил он, явно наслаждаясь её смущением. — Но, быть может, она помогла бы мне уменьшить число провальных попыток, скажем, до десяти…       — Десяти?!       Он поднял раскрытую ладонь — и его губы растянулись в бесстыдной, грешной усмешке.       — Зал для совещаний, — Малфой загнул один палец, — потом мне кое-что приснилось, знаешь… Может, даже пару раз… — еще два пальца, — Сегодня ночью, — четвертый. Итого осталось тринадцать — многовато, если так посмотреть. Но…       Она не должна была смотреть на него вот так — широко раскрыв глаза и приоткрыв рот от изумления. Не должна была слушать этот вкрадчивый, бархатный голос, змеиным ядом вливавшийся в кровь. И, разумеется, не должна была спрашивать — но все равно спросила:       — Так ты… ни с кем…       — Я подумал, что это будет справедливо, — слегка пожал плечами он. — Ты меня прокляла — и ты же должна снять проклятие. Разве не так? Да и, если говорить откровенно, мне никто не нужен, кроме тебя.       Гермиона настороженно вглядывалась в его лицо, пытаясь понять — это дурацкая шутка?! Но его глаза не смеялись. Зрачки расширились, расплылись черными кляксами — и затягивали, затягивали её, словно черная дыра в окружении ослепительного серебристого света…       — О! — его губы сложились в идеальный кружок. — Кажется, теперь осталось всего двенадцать. Увлекся…       Он думал о сексе? С ней? Прямо сейчас?! Гермиону бросило в жар, пульс участился, ладони стали влажными и липкими. Она смотрела на него, как кролик на приближавшегося волка — хотя нет, кролик бы убежал, а она застыла, жадно хватая ртом воздух, и могла лишь смотреть, как он встает из-за стола, подходит ближе — не отводя от неё взгляда, не позволяя разорвать зрительного контакта, что держал крепче любого каната. Одна его рука обхватила её ребра, а вторая опустилась на задницу — так бесстыдно, так собственнически, что Гермиона обомлела.       — Я не сказала тебе «да», — процедила она, задержав дыхание, чтобы не вдыхать воздух, отравленный его запахом.       Он прижал её к себе крепче, провел носом вдоль щеки, едва касаясь — так, что она едва сдержала стон от контраста этого эфемерного, почти неощутимого прикосновения и крепкой хватки на теле.       — Тогда скажи «нет», — шепнул он прямо ей в губы.       — Это нечестно, — выдохнула она — и тут же ощутила, как его горячий язык скользнул по её нижней губе.       — Я — Малфой. Малфои не играют честно — теперь ты это знаешь.       О да, она знала! Но, несмотря на все это, несмотря на все, что она знала и о чем только догадывалась — Гермиона падала, падала, падала — и чувствовала себя так, будто летит.       — Так «да»? — спросил этот змей, осыпая её лицо мимолетными, дразнящими прикосновениями — недо-поцелуями, почти-ласками. — Или же «нет»?..       Она закрыла глаза. Его касания оплетали её паутиной — липкой, чертовски прочной — но ей хотелось, хотелось оказаться в этом коконе целиком и полностью. Он любил её — а она?.. В конце концов, вопрос только лишь в этом. Такой простой вопрос...       Короткое «да» сорвалось с губ само по себе — и тут же утонуло в его поцелуе. Именно таком, какого она хотела, какого жаждала всем своим существом — яростном, жадном, сметающим все преграды на своем пути. Он словно ставил печать, заявлял права — и она принимала это клеймо с упоением и восторгом.       — Нет, ну я рад, конечно, что вы наконец разобрались — хотя не то чтобы очень, но вообще есть разговор.       Гермиона вздрогнула от неожиданности и резко обернулась. В дверях стоял изнуренный, чертовски грязный Гарри, и насмешливо смотрел на них из-за стекол очков.