Волшебники, звери и прочие неприятности

      Она согласилась.       Уму непостижимо, как, но она согласилась! Чертов Теодор Нотт. Чертов Малфой. Чертово все! Теперь эта дурацкая затея превратится в полноценное публичное мероприятие. Хорошее ли это было решение? Плохое? Как вообще ей следовало поступить? Господи, она не знала. И совершенно не с кем было посоветоваться; не у кого спросить.       Сегодня Гермиона ушла с работы вовремя, ведь они договорились с Роном. Он будет её ждать. Хотя, наверное, ждать все же будет она — магазин точно не закроется раньше восьми часов. Что ж; тем лучше. Значит, у неё есть время подготовиться.       Нужно приготовить ужин — Рон наверняка придет ужасно голодным. Что-нибудь особенное, необычное. И такое, что она не испортит, учитывая весьма ограниченный кулинарный опыт и сомнительное мастерство. В конечном итоге Гермиона остановилась на лазанье — и вкусно, и просто, и Рон наверняка ничего подобного не пробовал! Приняв столь непростое решение, она отправилась в магазин.       В супермаркете очень кстати вспомнилось, что они так и не купили таких простых вещей, как кофе, чай и сахар, а еще нужен хлеб, сыр и ветчина на сэндвичи, молоко, и вот это печенье выглядит очень симпатично, почему бы не взять… И постельное белье, о котором ни один из них не подумал заранее! А еще губки и средство для мытья посуды, стиральный порошок, мыло... Домой Гермиона пришла только через полтора часа, нагруженная пакетами, как вьючный ишак. Все исключительно нужное — ведь их шкафы были абсолютно пусты; но черт, как же все это оказалось утомительно!..       К восьми часам вечера ей удалось только разложить все покупки по местам — времени на готовку, особенно сложную и трудоемкую, казалось, не осталось вовсе. Она выглянула из окна: в витринах «Вредилок» еще горел яркий свет, да и посетители продолжали заходить в незапертую дверь. Видимо, в последние августовские деньки Рон с Джорджем решили поработать подольше — ведь, как только школьники уедут в Хогвартс, покупателей станет в разы меньше. И отлично! Она успеет все, что задумала.       Через сорок минут лазанья наконец оказалась в духовке. Еще через полчаса кухня была отмыта и приведена в первоначальный вид, стол накрыт белоснежной льняной скатертью — чей-то подарок на свадьбу, который, впрочем, пришлось уменьшить вчетверо; тарелки и приборы расставлены. Подумав, Гермиона добавила десяток свечей, подвесив их в воздухе — и кухня наполнилась таинственным и уютным теплым светом.       Рона все не было.       Что ж, это тоже неплохо. Она успеет принять душ и переодеться. Вот только во что?.. Поразмыслив, Гермиона остановилась на футболке и домашних брюках — у них ведь просто семейный ужин, а не торжественный прием, верно?..       Гермиона очень торопилась: ей все время казалось, что, пока она приводит себя в порядок, придет Рон — и сюрприз будет испорчен. Она то и дело роняла флаконы, расческа выскальзывала из рук, а ноги так и норовили запутаться в штанинах — но, когда она наконец вышла из ванной, в квартире было по-прежнему тихо. И пусто.       Половина десятого вечера. Магазин закрыт. Где же Рон?.. Конечно, им еще нужно прибраться, подбить кассу и заново расставить товар на полках… Гермиона хотела было пойти и помочь — так вышло бы быстрее, но вспомнила неприятное чувство, испытанное днем. Рон не звал её. Не просил помощи. Он сказал: «Поговорим вечером, дома». Может быть, он не хотел ссориться с ней на людях — но ведь она и не собиралась ссориться!..       Он был нужен ей. До темных пятен перед глазами, до острой рези в груди — нужен. Он был единственным, кто мог — кто должен был! — изгнать из её памяти, её сознания проклятый ядовитый туман того, о ком она не хотела думать. Как брошенная веревка, как протянутая рука, как чертов спасательный круг!.. Но время шло. Не было руки; не было круга. И веревка истаивала, превращаясь в тонкую, едва различимую ниточку. Гермиона не хотела думать, пытаясь заменить мысли истовой, исступленной верой — но вера её оказалась не так крепка, как ей хотелось бы. Зачем она ждет Рона? Что собирается делать?.. Да, было бы здорово вместе поужинать, обсудить, как прошел их день, пожаловаться, посмеяться и поболтать. А потом… Разойтись по своим комнатам, пожелав друг другу спокойной ночи. Она вдруг увидела это так ясно — будто наяву; и так же ясно поняла, что это единственно правильный, единственно возможный для них вариант. Её совсем не тянуло к Рону физически. Сердце не начинало биться чаще, ладони оставались сухими, а пульс — ровным, голова не кружилась, и колени не начинали дрожать при одной мысли о том, что он — рядом. Ей было, с чем сравнивать — Мерлин, еще как было!.. — и после сегодняшней, мимолетной, но яркой, точно фейерверк в полночь, встречи, невозможно было и дальше отрицать: Рон не вызывает и никогда не вызывал у неё такой реакции. Такого желания. Такой… страсти?.. Она любила его, но эта любовь была совсем иной. Спокойной. Родственной. Дружеской?.. Да, наверное, так. И так странно теперь было думать о поцелуях, и так невозможно — о чем-то большем.       Гермиона достала из духовки лазанью. Поправила приборы и, так и не придумав, чем еще себя занять, вернулась в гостиную, прилегла и свернулась калачиком на просторном и слишком широком диване. Живоглот немедленно пришел, вытянулся во всю длину и засопел у неё в ногах. Взгляд был устремлен в темноту — но видела она совсем другое: перед глазами мелькали воспоминания прошлых лет. Она так мечтала, чтобы Рон, именно Рон пригласил её на Святочный бал!.. Чтобы он, а не Виктор спас её со дна Черного озера. Чтобы он не смотрел на вейл, на Флер, на Лаванду — а не сводил глаз с неё. Чтобы он не бросал их, не уходил тогда из палатки… Но даже тогда, когда её чувства были особенно яркими, а горе — неизбывным, она ни разу не задумывалась о том, что будет дальше. Все её фантазии и мечты были о том, как они танцуют, гуляют, взявшись за руки, смеются, может быть, целуются — но никогда, ни разу не заходили дальше. Даже в тот раз, когда они устроили свидание на Гриммо — она предпочитала не думать, а действовать в надежде на то, что тело само подскажет, что делать. Но рядом с Роном её тело молчало. Так, может, и не было никакой влюбленности?.. Может, она просто придумала себе все это лишь потому, что очень хотелось влюбиться, испытать наконец это прекрасное, волнующее чувство — и Рон был тем, кто оказался рядом?.. А может, в то время она и в самом деле была в него влюблена — но её чувства прошли, прогорели, как фитиль свечи, и осталась лишь дружеская привязанность?.. Можно ли в таком случае вернуть все назад? Можно ли вновь разжечь огонь, если остались лишь угли?.. Или им лучше остаться друзьями — ведь это то, что они умеют лучше всего...       Веки наливались тяжестью, очертания предметов расплывались. Мерное сопение кота убаюкивало, и Гермиону медленно, но неуклонно затягивало в сон. В сон, где на неё смотрели серые — совсем не голубые!.. — глаза; в сон, где она кружилась в танце с высоким блондином — и не могла отвести от него взгляда.

***

      Время шло.       Ушел последний покупатель. Дверь была заперта, полы вымыты, полки вытерты и вновь наполнены товарами. Все дела переделаны, магазин готов к следующему безумному дню, и можно уходить — но Рон отчего-то медлил, находя себе все новые и новые занятия.       Гермиона. Когда он придет в их квартиру — будет ли она там?.. Или снова допоздна засидится на работе? Он не знал; и, что самое паршивое — не знал, что выбрал бы, доведись ему выбирать. Вчера он пришел так поздно, что она уже спала, сегодня ушел до того, как она проснулась. Но нельзя же бегать вечно, когда-нибудь им придется оказаться лицом к лицу. И что тогда? Что?..       И вроде бы все понятно. Все очевидно. Он видел своими глазами — чего еще надо-то? Но не верил — даже глазам. Гермиона не могла, просто не могла с ним так поступить!.. Этого невозможно было представить. Все равно что вообразить, как Гарри прячется за спину Луны Лавгуд, умоляя её защитить его от Волдеморта, все равно, как если бы ему сказали, что Джордж — Пожиратель смерти. Существовали вещи неизменные, незыблемые — и то, что Гермиона ни за что не стала бы обманывать его, скрывая интрижку с другим, был одним из них.       Но что-то ведь было. Что-то большое, огромное, что-то такое, чего он не мог понять, но чуял всем своим существом. Понимала ли сама Гермиона?.. Вряд ли — тогда она точно не стала бы затевать всю эту суету со свадьбой, на которую шла, точно на казнь. Её было почти жаль — было бы, вот только себя было жальче. Что он сделал не так? Разве он не старался изо всех сил? Разве не следил за каждым своим словом, каждым жестом? Разве не выворачивал себя наизнанку — час за часом, день за днем, лишь бы ничем её не обидеть, не задеть, лишь бы показать, как она нужна ему, как дорога? Не помогло. Ничего не помогло. Он никогда не был достаточно хорош для неё. Всегда был кто-то лучше — Крам, МакЛагген, Гарри… Мерлин, лучше бы это и в самом деле был Гарри — тогда он хотя бы мог понять!.. В конце концов, кто он такой по сравнению с Избранным, победившим самого Волдеморта? Его незадачливый рыжий друг — только и всего. Нет, Гарри лучше него, и, если бы Гермиона выбрала Гарри — он бы понял. Но хорек!.. Это не укладывалось в голове.       Может, это просто увлечение? Наваждение, временное помешательство? Неделя-другая, месяц, полгода — и все пройдет? Она оглянется по сторонам, поймет, кто был рядом с ней все это время и… все у них будет хорошо? Тогда и можно будет наконец пожениться — вот только уже по-настоящему, без этого официоза и десятков гостей. Только надо дождаться. Надо, чтобы она поняла… Время — вот и все, что ему нужно. Время и терпение — талант, которым Рон едва ли обладал. Но разве это не стоило того?..       А что, если у него нет этого времени?.. Что, если этому коротышке-распорядителю надоест ждать, и он напишет Гермионе о том, что церемония не завершена? Или встретит её в Министерстве — и набросится с вопросами? Страх сжал сердце в тиски. Такого обмана Гермиона ему не простит. Надо сказать. Сказать — и?.. Собрать свои вещи и вернуться в Нору?.. Сказать — и отпустить на все четыре стороны, вот так просто отдать её Малфою?! Да ни в жизнь!..       И ведь не он это начал. Не он! Это у Гермионы появились какие-то свои дела с Малфоем, это она — пусть не врала, но уж точно не была с ним откровенна! И почему это он должен решать, почему именно он должен чувствовать какую-то вину? Да за что?!       Это ведь не обман. Не обман — если Гермиона и в самом деле хочет быть с ним, какая разница, были сказаны какие-то там слова или не были? Да, есть формальности — но формальности можно уладить в любую минуту. Она уже сказала «да» — и теперь, если хочет забрать свое слово обратно, пусть скажет об этом! Пусть скажет сама. А он не станет ничего говорить.       Рон еще раз обошел магазин, проверяя, все ли в порядке. Погасил свет. Теперь здесь точно нечего было делать — и он вышел наружу, запер двери.       Ночной воздух был свежим, холодным — и отчетливо пах осенью. Послезавтра Хогвартс-экспресс отправится в свой обычный путь с платформы 9 и ¾ — и Рону вдруг отчаянно захотелось оказаться там. С чемоданом, полным книг, пергаментов и перьев, в школьной форме, с совой — и уехать далеко-далеко; туда, где самой большой проблемой было недописанное эссе для Снейпа и драконье яйцо Хагрида. Но Снейпа уже нет, а из яйца давно вылупился дракончик — и вырос в огромную дракониху. И никто больше не пришлет ему письма с таким знакомым гербом на печати, никто не продаст билета. Подумать только, а ведь когда-то он мечтал поскорее вырасти и стать взрослым!.. Жаль, никто не сказал ему, что быть взрослым совсем не так весело.       Он шел мимо темных витрин и запертых лавок. Со стороны «Дырявого котла» доносились голоса и взрывы пьяного смеха, но чем дальше он отходил, тем глубже, пронзительнее становилась тишина. Тусклый свет фонарей, темные стены домов слева и справа, а между ними — мостовая, едва поблескивающая в лунном свете, словно зовущая куда-то. Куда?.. Кто знает; но в груди вдруг поднялось волной желание пойти — по ней, за ней, вместе с ней. Просто пойти, не зная, куда и зачем, пойти в поисках чего-то еще неизвестного, нового, непрожитого. Несколько минут Рон стоял и, как зачарованный, смотрел на эту дорогу, но потом с тяжелым вздохом оторвал взгляд. Он пришел. Вот и нужный дом — полосатые маркизы кафе слабо светились в темноте. В окнах на втором этаже было темно — и он ощутил облегчение. Гермиона, должно быть, уже спит — а значит, не придется ни о чем говорить. Ничего выяснять.       Он тихо, крадучись поднялся по темной лестнице, подсвечивая путь тусклым Люмосом. Ступеньки предательски поскрипывали под ногами — но тихо; слишком тихо, чтобы кого-нибудь разбудить. Дверь отворилась бесшумно.       Они и в самом деле уже спали — Живоглот и Гермиона. Она лежала на диване, подложив под голову руку и поджав ноги, а другой рукой прижимала к груди рыжего кота, уткнувшись лицом в его меховой бок. Это было так мило — и в то же время чертовски больно. Он тоже хотел бы — хотел бы быть шерстью, щекочущей её щеку, теплом, согревающим её руки, хотел бы быть тем, кого она обнимает во сне. Обнимает — и улыбается так, будто ей снится что-то очень, очень хорошее.       Рон прошел в спальню — кровать расправлена и застелена, видимо, Гермиона и в самом деле уже собиралась спать, — принес большое покрывало, которое связала для них мама, и бережно укрыл её босые ноги. На кухне тлели огарки свечей — так тускло, что уже почти не давали света. Стол накрыт; на плите — какая-то странная еда, давно остывшая, покрытая засохшей сухой коркой. Гермиона ждала его, действительно ждала. Но эта мысль не принесла ему облегчения — только скручивающую внутренности, выламывающую суставы тревогу. Не сегодня. Пожалуйста, не сейчас. Он еще не готов.       Стараясь не греметь посудой, он поел. Это оказалось даже вкусно — хотя, может быть, он просто чертовски проголодался. Шуметь не хотелось, и вместо того, чтобы помыть посуду, Рон просто очистил тарелку Эванеско, сунул её обратно в шкаф, на цыпочках прокрался в спальню и рухнул в постель.       Наволочки странно пахли — чем-то чужим, резким. Простыни оказались холодными и жесткими, неприятно хрустящими, как в гостинице или постоялом дворе. В окошко заглядывала луна, бросая косой луч света поперек кровати, и ему вдруг отчаянно, до боли в груди и рези в горле, захотелось завыть.