Волшебники, звери и прочие неприятности

      Они сидели на поваленном бревне на краю поляны — том самом бревне той самой поляны, — безо всякого удовольствия допивали кофе, передавая друг другу термос, и пытались найти выход из положения.       Положение было паршивым.       Куда бы они ни шли, как бы ни меняли направление, пытались вернуться или же пройти вперед — они ходили по кругу, неизменно проходя по одним и тем же местам. Попытались трансгрессировать — но смогли сделать это только в пределах все того же пузыря, в котором оказались. Вспомнив о Добби, Гермиона предложила вызвать домовика — но Тави так и не появился, сколько бы Малфой ни звал. Мобильные телефоны не работали — им не удалось дозвониться даже друг другу, звонок кому-то за пределами леса и подавно не проходил. Последней надеждой оставался Патронус — но Гермиона послала свою выдру и Гарри, и Рону, и Кингсли, но до сих пор не получила ответа ни от одного из них. Надежда стремительно таяла.       Несколько утешало только одно — несмотря на то, что часы остановились, время здесь все-таки шло. Солнце клонилось к горизонту, тени удлинялись. А значит, когда они не вернутся к вечеру, их будут искать. Рон должен зайти за ней после работы, и, не найдя её на месте, обязательно поднимет тревогу. Конечно, поиски, скорее всего, перенесут на утро, на ночь глядя в лес не полезут. А значит, их задача — продержаться до утра.       — Ну, по крайней мере, теперь мы знаем, почему пропадали магглы, — без особого энтузиазма заметил Малфой.       — Не знаем, — Гермиона качнула головой.       — То есть как? Очевидно, они тоже попали сюда, и…       — И что? — спросила она. — Что с ними произошло потом? Девять человек за два месяца — а ты видел хоть один труп? Если бы они просто не смогли найти дорогу обратно и погибли, что-то осталось бы…       — Звери сожрали? — неуверенно предположил Малфой.       — Интересные, значит, тут звери…       Гермиона сомневалась, что дело в зверях. Эта зона возникла не сама по себе, здесь поработал сильный волшебник — как они вдвоем ни старались, они не смогли не только развеять чары, но и вообще обнаружить их. Такое колдовство не творят просто так — значит, была цель. И в свете пропажи магглов, в том числе детей, становилось очевидно, что цель эта была страшной и отвратительной.       Что ж, они не магглы. Жаль только, нельзя оставить никакого сигнала для Гарри и тех, кто будет искать их — этот сигнал может заметить тот, кто организовал эту ловушку, и ему найти их будет значительно проще. Может быть, завтра... завтра они что-то придумают.       Гермиона поднялась, крепче сжала в руке волшебную палочку. Последовательность действий впечаталась в неё намертво, она могла бы повторить все даже во сне — вот только кто бы знал, как же ей этого не хотелось!.. Но другого выхода не было.       — Пойдем.       — Куда? — безнадежно вздохнул Малфой. — Мы тут уже все обошли.       — Недалеко. Я устала.       Малфой наверняка подумал, что она рехнулась, но объяснять не было сил. Выйдя на середину поляны, она остановилась, подняла палочку — и двинулась по кругу, шепча такие знакомые, затверженные так крепко, что даже Обливиэйту не под силу было бы стереть их из её памяти, заклинания.       — Протего Тоталум… Сальвиа Гексиа… Каве Инимикум… Репелло Магнетум...       С каждым произнесенным словом воздух вокруг рябил сильнее, создаваемая ею защитная скорлупа становилась прочнее, наливалась силой — а внутри пробуждалась и росла мелкая, противная дрожь. Извечный страх, преследовавший их неделями, месяцами; безнадежность, тревога — все это накрывало её океанской волной, смывая то, что было после. Сейчас, в этом лесу, больше не было Гринготтса, Хогвартса, Министерства, не было побед и поражений; не было спокойного года, прожитого в мире и безопасности. Они снова в лесу, в одиночестве, неопределенности и полной неизвестности. Взгляд зацепился за фигуру, стоявшую позади — и, прежде, чем Гермиона успела о чем-то подумать, тело среагировало само, одним движением развернувшись и нацелив волшебную палочку в грудь Пожирателя смерти.       — Эй, ты чего? — Малфой испуганно попятился.       Он не Пожиратель. Больше нет. Война закончилась. Он не враг.       Но разум твердил одно, а чувства кричали совсем другое.       — Ты не мог бы… — усилием воли Гермиона заставила себя опустить палочку. Сглотнула. Боже, он точно решит, что она сумасшедшая!.. Плевать. — ... закатать рукав.       Его рука — на ней теперь нет метки. Кожа чистая. Должна быть… Она знала это — но должна, должна была убедиться.       Несколько секунд он молчал, тревожно вглядываясь в её лицо. А потом опустил на землю рюкзак, расстегнул куртку и сбросил её, оставшись в одной футболке. Вытянул обе руки вперед, демонстрируя предплечья.       Чистые.       Он понял.       — Спасибо, — прошептала одними губами Гермиона и вернулась к своему занятию. — Палатку поставишь? — спросила она, чтобы сгладить неловкость.       — Палатку?!       Одним движением она приманила из бисерной сумочки палатку — бесформенную кучу, состоявшую из брезента, веревок и кольев. Эту они одолжили у Билла, ни разу не воспользовались — да так и не вернули. Что ж, по крайней мере, от неё не несло кошками…       — А я-то думал, что это я подготовился к походу в лес, — ошеломленно пробормотал Малфой.       Гермиона криво усмехнулась. Как бы она хотела не готовиться к такому — больше никогда!.. Но, если бы не её болезненная привязанность к старой сумочке, спать им сегодня на голой земле. Или не спать вообще, каждую минуту ожидая нападения.       — Воздвигнись! — коротко скомандовала она.       В одно плавное движение палатка вспорхнула в воздух и с гулким ударом встала на землю, полностью собранная. Гермиона вошла первой. Малфой последовал за ней.       Это была та самая палатка, в которой они ночевали с Джинни на чемпионате мира по квиддичу. Маленькая — меньше, чем их прежняя. Две комнаты, ванная и крохотная кухня, а в спальне всего одна кровать. Что ж, зато есть диван в гостиной… Впрочем, вряд ли этой ночью ей удастся уснуть, так что кровать останется в полном распоряжении Малфоя.       Она с наслаждением сбросила грязные кроссовки, стянула промокшие насквозь носки. Очень хотелось в горячий душ, но есть, пожалуй, хотелось больше. Как здорово, что она учла их ошибки и при первой же возможности доверху набила шкафы в этой палатке припасами…       Гермиона бросила короткий взгляд на Малфоя. Тот, тщательно очистив сапоги от грязи, плюхнулся на диван и теперь пытался отодвинуть низкий столик, чтобы беспрепятственно вытянуть ноги. А нога-то у него, наверное, болит после целого дня ходьбы…       — Разувайся, — коротко скомандовала она, одновременно отыскивая в сумочке тугой мешочек с аптечкой.       — А раздеться не надо? — ехидно уточнил Малфой. Гермиона закатила глаза.       — Достаточно подвернуть штанину. Лодыжка болит, ведь так?       На его лице проступило нечто похожее на смущение.       — Не так уж сильно и болит, — буркнул он.       — Ага, — кивнула она. — Я вижу.       — Я сам.       Он протянул руку за баночкой, которую она уже держала в ладони, но Гермиона проворно спрятала руки за спину. Помимо вполне естественного беспокойства она испытывала жгучее, навязчивое любопытство. В конце концов, она ведь так и не узнала, насколько серьезно он пострадал, какой ценой ему обошлась их вылазка. И ей хотелось взглянуть — самой, своими глазами. Пусть и под таким явно надуманным предлогом.       — Разувайся, — невозмутимо повторила она.       — Ты правда хочешь ощутить непередаваемый аромат моих ног после целого дня в сапогах? — осведомился Малфой.       — И не такое нюхала, — парировала Гермиона. — Но вон там ванная, если хочешь.       — А горячая вода там есть? — заинтересовался он       — Малфой, это палатка! А ты волшебник! Наколдуешь — будет!       Идея, похоже, действительно пришлась ему по вкусу — и в глубине души Гермиона его понимала. Ей тоже смертельно хотелось в горячий душ, а потом — в мягкую постель, вот только вряд ли она сможет расслабиться в сложившейся ситуации. Убрав баночку с мазью в карман, она выудила из сумочки пару полотенец и какую-то одежду.       — Это, конечно, не достойно твоего величества, но, по крайней мере, чистое и сухое, — поджав губы, проронила она в ожидании нового потока ехидных замечаний и завуалированных оскорблений.       Ничего подобного, впрочем, не последовало. Малфой сгреб в охапку предложенные вещи и, пробормотав что-то, отдаленно похожее на слова благодарности, направился в ванную.       Гермиона же вздохнула и поплелась на кухню. Но сначала достала новенький вредноскоп и установила его ровно посередине стола.

***

      Теплая вода стекала по телу, унося с собой въевшийся запах пота, грязь и усталость.       Драко изо всех сил пытался делать вид, что происходящее его ни капли не удивляет, но на самом деле он был не просто изумлен — Грейнджер поразила его до глубины души!       Когда они вышли из Министерства, в руках у неё была лишь волшебная палочка. Он чрезвычайно гордился тем, что догадался взять с собой кофе и бутерброды на перекус и тихо посмеивался её непредусмотрительности. Но легкомысленным кретином оказался он, а вовсе не она! Палатка, лекарства, запасная одежда… Что еще Грейнджер таскала с собой в этой крохотной невзрачной сумочке? И невольно напрашивался вопрос: почему она так серьезно подготовилась? Неужели знала, что их ждет? Или только подозревала что-то подобное — подозревала, но не сочла нужным даже намекнуть?       Эта мысль могла быть неприятной, если бы не показалась такой неправильной. Что-то противоречило ей, не укладывалось в общую картину. И Драко быстро сообразил, что именно: чары. То, как она создавала защитную сферу вокруг палатки, сплетая кокон из десятка заклинаний — это было больше, чем простая предусмотрительность. Словно она делала так уже сотню раз, словно для неё это было так же естественно, как дышать…       В памяти молнией сверкнуло воспоминание: вечер в мэноре, Сивый и егеря, торжествующие от того, что поймали Гарри Поттера. И визгливый, истерический голос Беллы: «Где вы нашли меч?!»       «Он был у них в палатке», — ответил ей Сивый. В палатке! Этой палатке?.. Или какой-то другой? Получается, все эти месяцы, когда егеря, Пожиратели, да все разыскивали Поттера, они скрывались вот так — втроем, в лесу, в палатке, защищенные чарами, что накладывала Грейнджер?.. И летом, и осенью, и… зимой? И с тех пор она носит её с собой — каждый день, просто так, потому что уже не может иначе, потому что все это въелось слишком глубоко...       Драко зазнобило. Он остановил поток воды, вылез из душа и начал яростно растирать тело полотенцем. Неудивительно, что она испугалась его, когда колдовала. Будь он на её месте… да к черту, к чему лицемерить — на её месте он бы и на милю ни к одному лесу не подошел. Ни за что. А она пошла. С ним. Почему?.. Если дело было не в недоверии — тогда в чем?       Он, не глядя, натянул на себя вещи, что она дала — какие-то спортивные штаны и футболку — и вышел из ванной, намереваясь задать этот вопрос прямо сейчас. Но запах, доносившийся с кухни, едва не сбил его с ног. Голова закружилась от голода, рот наполнился слюной. А пахло… пахло аппетитно и восхитительно вкусно.       Грейнджер он нашел на кухне — она облизывала ложку, и вид у неё был донельзя серьезный. Заметив его, она покраснела и торопливо швырнула ложку в раковину.       — Еда будет готова через пять минут, — смущенно сообщила она. — Пойдем, разберемся с твоей ногой.       — Я могу сам, Грейнджер, я же не инвалид, — попытался было возразить Драко, но она не слушала.       Интуитивно, каким-то шестым чувством он понимал, чего она хочет. Посмотреть на его рану, убедиться, что нет серьезных последствий. Их и правда не было, если не считать, что правая лодыжка была все еще немного тоньше левой, и кожа на месте раны оставалась розоватой и гладкой, точно у младенца.       Она будет чувствовать себя виноватой? Или, может, наоборот — успокоится и перестанет переживать, когда убедится, что ничего страшного нет? Смирившись со своей участью, Драко сел на диван и покорно поддернул вверх штанину.       А потом она опустилась на колени.       Перед ним.       Тонкие пальцы коснулись щиколотки — и тело прошило электрическим разрядом. Он закрыл глаза — но поздно. Эта картина светилась на обратной стороне опущенных век, двигалась, оживала. Он уже видел — будто наяву, как его рука опускается на её макушку, как пальцы зарываются в волосы, сжимают, притягивают ближе. Как размыкаются её губы — влажные, такие мягкие, теплые. Как…       Легкие, нежные прикосновения к ноге ниже колена дразнили, распаляли, заставляли желать большего. Низ живота наливался тяжестью, пульс участился. Скользящее движение вдоль задней поверхности икры снизу вверх — и он закусил нижнюю губу, чтобы сдержать стон.       — Малфой! Малфой, ты в порядке? Я сделала тебе больно?       Лучше бы сделала!.. Но нет. Он распахнул глаза — и обмер, боясь дышать. Её лицо оказалось гораздо ближе, чем он полагал: встревоженная его реакцией, она придвинулась и приподнялась на коленях, оказавшись между его разведенных ног. Глупая, глупая Грейнджер!.. Достаточно ведь одного движения. Так просто опустить руки. Обхватить талию. Поднять и посадить к себе на колени. Он так хотел ощутить тяжесть её тела на своем, запустить свои жадные руки под её футболку, содрать с неё эти ужасные, тесные джинсы…       Её рука легла на его колено. Невинно, совершенно естественно — просто, чтобы сохранять равновесие. Промахнулась на целый фут…       Он вовсе не был в порядке.       Она поймала его взгляд. Окружающий мир дрогнул. Завибрировал, расплылся, исчез. На несколько мгновений — минут, часов, вечность!.. — растворился в вечерних сумерках. Только она. Её глаза, губы, обжигающее своей близостью горячее тело, все еще зачем-то прикрытое глупыми тряпками. Они будто застыли над пропастью, балансируя на самом краю. Одно движение, вздох, взмах ресниц — дна нет. И она знала. Он видел, чуял, ощущал так остро, что ошибки быть не могло — знала. Но ничего не делала, чтобы изменить это невозможное положение. Да?.. Это — «да»?..       В её глазах что-то промелькнуло. И раньше, чем она моргнула, раньше, чем отпрянула, он понял — это был испуг. Не страсть. Не желание. Страх.       Он её напугал?..       — Там, кажется, подгорает, — невнятно пробормотала Грейнджер и, вскочив на ноги, унеслась на кухню.       Сбежала — и оставила его с ноющей тяжестью в паху и полной сумятицей в сумасшедше колотящемся сердце.