Ирония любви

Платоническая любовь

« Чистая любовь – это любовь, которой не ответили взаимностью.»

***

      Томас и Торд познакомились на проклятых курсах «Искусство резьбы по мылу, сохраняя внутреннюю апатию». Томас, с его вечным выражением лица «я устал от всего» и в чёрном свитере, казалось, специально привлекал внимание Торда, который, в свою очередь, был одержим коллекционированием пробок от бутылок с необычными этикетками и мог часами рассуждать о влиянии средневековых баллад на современную квантовую физику. Их связь была… мучительно странной. Они проводили вечера, обсуждая экзистенциальные кризисы и анализируя комиксы 60-х, словно это были свитки Мёртвого моря, при этом маниакально избегая даже намёка на романтику. Это было их негласное, изнурительное правило: «Мы будем друзьями, как… как два робота, занятых выполнением бессмысленного протокола». Томас считал Торда своим «интеллектуальным идиотом» — человеком, который не даст ему скатиться в обыденность только потому, что он слишком раздражающе эксцентричен. Он восхищался его дикой эрудицией, которую Торд обычно использовал, чтобы доказать Томасу, что пить кофе после десяти вечера — признак моральной деградации. Торд, со своей стороны, ценил Томаса за молчаливое понимание его бредовых идей и саркастическое остроумие. Он называл Томаса «моим платоническим проклятием», и Томасу казалось, что он вкладывает в это слово гораздо больше эмоций, чем следовало бы. Их платонические свидания выглядели как хорошо отрепетированное абсурдное представление: поход в планетарий, где Торд с профессорским пафосом рассуждал о чёрных дырах и параллельных вселенных, не забывая подшучивать над Томасом за его цинизм и скептицизм. Потом они шли в ближайший бар, где Томас в очередной раз пытался убедить Торда, что виски — это божественный нектар, а Торд с видом мученика рассказывал о целебных свойствах ромашкового чая. — Виски, Томас, это же просто спирт! А вот ромашка — это лекарство для души, исцеляющее все раны, даже твои циничные. — О боги, Торд, ты как проповедник ромашкового культа. И мои раны, по-твоему, от чего, как не от бесконечных бесед с тобой? Их друзья, наблюдая за этой пародией на дружбу, уже заключали пари, кто из них первым сорвётся и скажет что-то человеческое, а не заученную наизусть цитату Ницше.

***

             Однажды на фестивале «Любителей вязать усы из шерсти» произошёл инцидент, который был почти похож на романтику. Торд помог Томасу поймать укатившийся клубок чёрной пряжи. Их руки соприкоснулись. На лице Торда промелькнуло замешательство, почти граничащее с ужасом. Томас, вздрогнув, заметил, что на свитере Торда остались клочки той же чёрной пряжи, которая, конечно же, ему совершенно не идёт. — Торд, на тебе черная пряжа… как будто ворона поселилась на твоём плече. Это… отвратительно. — Ах, да, это… ну, это просто случайность! Нужно срочно избавиться от этого. И, кстати, держи клубок крепче, как будто это ядро антиматерии! Мир не перевернулся. Страстная искра не вспыхнула. Зато следующие двадцать минут Торд читал Томасу лекцию о взаимосвязи цвета пряжи и эмоционального состояния. — Понимаешь, Томас, черный цвет – это угнетающая вибрация! Он поглощает свет, тем самым воздействуя на нашу ауру! Нужно вязать из более позитивной пряжи! — Да, Торд, лучше бы ты повязал на себя позитив! Я скоро начну разговаривать с подушками, лишь бы не слышать о твоей ауре.

***

      Их платоническая мука продолжала процветать в своём странном, извращённом виде. Они оба были уверены, что их дружба — это нечто более мучительное, чем банальные страсти. Томас даже написал мрачный монолог о «проклятии платонических уз», в котором Торд вычитал нелогичные метафоры и неправильное использование пауз. — Вот, Торд, это… монолог о нашем проклятии. Прочти и страдай, как страдаю я. — Томас, это просто набор печальных слов! Здесь нет ни ритма, ни структуры! Твои метафоры абсурдны, а пауз слишком много. Ты так и не понял, что такое настоящее страдание? И в этом был весь их ироничный ужас. Они были идеальной платонической парой, убегающей от романтики с такой яростью, что это почти походило на борьбу не на жизнь, а на смерть. Почти.