Liebe.

*** Любовь слишком переоцененая вещь, ведь она совсем ничего не значит. Берхард никогда бы себе лично не признался, что влюбился, так нагло и глупо. Ломая все внутренние установки, которые считал самым важным в жизни. Раз даже себе признаться не может, то и тому, в кого так безрассудно влюбился, не признается. Хотя делал это уже тысячу раз, шепчя эти слова тому на ухо, в порыве страсти. Но никогда ответа на них он не слышал, да и скорей всего никогда не услышит. Только не от него. Голова знатно побаливает после собрания, которое закончилось очень поздно и не на самой приятной ноте. В этот раз был скандал, Москва и Вашингтон сцепились не понять чего, а к ним подключились уже и остальные. Весь шум действовал на нервы немецкой столице, но просто уйти в место потише он не мог, пришлось сидеть и слушать все обвинения американской стороны в сторону русской. Вздор. Сама ситуация вызывала лишь истеричный смех и раздражение, хотелось уже заткнуть Вашингтон, чтобы нормально обсудить другие не менее важные темы. Но теперь придётся делать это завтра. В России всегда было красиво, и плевать, какое время года. Москва была особенно чудесна, ночной город весь сиял, наглядно демонстрируя, что Москва, действительно, никогда не спит. Как и воплощение этого города, в кабинет которого он и шагал, достаточно не торопливым шагом, наблюдая пейзажи красной площади за панорамными окнами. Немец остановился прямиком возле нужной двери, завидев отражение красной таблички в отражении стекла. "М. Ю. Московский" было написано на ней, эта надпись уже стала ему родной, ничего не скажешь. И не сосчитать раз, сколько он уже открывал эту дверь, сколько раз видел эту надпись, и сколько раз любовался этой площадью за окном. Рука с нетерпением ложиться на ручку двери, опуская её вниз, открывая заветную дверь в чужой кабинет. Кабинет, что уже успел стать родным, учитывая, сколько раз он уже тут был. Больше не хотелось думать, он прекрасно знал, что будет дальше. Так было всегда, маленькая традиция так сказать. После любого собрания или встречи проводить ночь вместе. Сначала это было просто случайно, потом это переросло в некую традицию, которую нарушать уж никак не хотелось. Лично сам Берхард с большим нетерпением ждал вечера, всегда предвкушая события этой ночи. Ему было приятно находиться с предметом обожания, хоть и на одну ночь. Хоть и в некоторой степени он их совершенно ненавидел, после них всегда было лишь мерзкое чувство одиночества и гнилой осадок. Ведь они сейчас просто любовники, что спят иногда. Берхард никогда не подумал бы влюбиться в своего любовника, это не правильно, по его мнению. Хотя мнение не помешало ему именно это и сделать, влюбиться в всего лишь любовника. Это заставляло его злиться, в основном на себя, но и на Михаила тоже иногда, из-за того, что тот настолько тупой, что этого не замечает. Но Миша, действительно, был будто слепым, иногда не замечая вполне очевидных намёков. Хотя ему ли говорить, Берлин такой же, два сапога пара, ничего не скажешь. Но ручка опущенна, дверь уже открыта, помещение встречает немца теплом и тусклым светом, исходящим от настольной лампы на столе русской столицы. Сам же владелец помещения не спешил обращать внимание на гостья, хотя гостя ли. Даже не став ждать разрешения, тот вошёл в помещение, предварительно закрыв за собой дверь, на замок, конечно же. Будет очень не приятно, так скажем, если кто-то захочет заявиться не постучав и увидит перед собой достаточно однозначную картину. Хотя Шпрее было бы всё равно, ему как-то по боку, а вот Михаилу это репутацию подпортит, немного совсем, но ощутимо. Кабинет освещала лишь яркая лампа на столе Москвы, который сам ещё, вообще-то, работал, уткнувшись взглядом в совсем не интересный текст на бумагах, уже, похоже, засыпая. Стол буквально был усыпан бумагами, всякими разными, стояло не меньше трёх стопок макулатуры. Похоже, работы у него, как всегда, достаточно, лично Берхарду это не очень нравилось, ведь с таким количеством работы, тот очень мало спит, а это не совсем полезно для здоровья. Ну, по Мише видно, выглядит он часто уставшим и потрёпаным, что никогда Шпрее не радовало. Хотя он и никогда этого не показывал, но он действительно волнуется. Немного, совсем каплю, размером с Тихий океан, конечно, но каплю. Не став ждать особого приглашения для себя, учитывая что он может делать здесь всё, что ему заблагоразумиться. Тот почти беззвучно подходит к рабочему столу русского, медленно обходя его по кругу, вставая за спиной любимого. На удивление, Миша выглядел расслабленным, а удостоверился Шпрее в этом положив руки тому на плечи. Михаил лишь облегчённо выдохнул, откладывая бумаги в руках подальше, ведь они уже совсем лишние. Откидываясь на спинку кресла, тот прекрыл уставшие за особенно тяжёлый день глаза и потирая виски, пытаясь унять нарастающую мигрень. —Ты не устал?— Глупый вопрос, очевидно, что устал, но Берлин особо про это не думал, имея дикое желание позаботиться об любовнике. Но Михаилу как то уже всё равно, тот просто ответил. —Устал...— Тянет русский, чувствуя, как руки собеседника скрещиваются на его груди, обнимая. Его это никак не смутило, Берхард часто так делает, успел привыкнуть, так скажем. —Собрание закончилось не лучшим образом.— Начал немец, утыкаясь в, уже растрёпанные к вечеру, блондинистые пряди Москвы. Тот обычно пах дорогущим одеколоном, вкусно. Но сейчас запах к вечеру почти пропал, он пах своим обычным запахом, это немцу нравилось даже больше. Хотелось стоять так всегда, остаться с Мишей, даже не идти на завтрашнее повторное собрание. Михаил на слова об прошедшем собрании, лишь молча скривился, что Берхарду явно видно не было. Не хотелось это вспоминать, а с ним и вспоминать, что завтра будет ещё хуже. У Вашингтона будто больше дел нету, что он лезет со своими правилами куда не стоит. Но думать про что-то сейчас не слишком хотелось, когда возле находиться любовник, с которым можно как следует расслабиться, как раз перед завтрашним собранием. Московскому, честно, немного поднадоело так сидеть, конечно удобно, но сегодня должно быть что-то более приятное. Послышался огорчённый вздох со стороны немца, когда партнёр отстранился, разрывая тёплые объятия. Но Михаил поспешил это исправить, всего лишь развернувшись к любовнику и уже сам заключил в крепкие объятия, притягивая тело к себе вплотную. Берлин же никак не возражал, с удовольствием и некой, странной для него, нежностью поглаживал уткнувшуюся в его грудь голову любовника. Перебирая, некогда красиво уложенные, пряди, превращая их в беспорядок на голове Московского. Его уже не так смущали руки, что лапали его сзади, проходясь буквально везде, обычно задерживаясь на ягодицах и талии. Русскому нравилось обнимать любовника за талию, при любой возможности он не отказывал себе в этом желании. Поза была, к слову, не удобной, именно для немца, так стоять был сложно. Так что для большего комфорта, тот решил её сменить, думая, что Миша возражать не будет. Особо не думая тот поудобнее устраивается на бёдрах партнёра. Михаил только рад, подтягивая немца за бедра ближе. Втягивая того в мокрый поцелуй, сразу же углубляя его, проникая в рот немца. Берхард лишь глухо простонал в поцелуй, обвивая шею блондина цепкими руками. Поцелуй был мокрым и пошлым, и до одури приятным, хотелось никогда не отстраняться и целоваться до потери пульса, но воздух, точнее его нехватка, грозилась действительно лишить их этого пульса. Отстранившись, чтобы пополнить запасы воздуха и не только, хотелось на удивление пить, но на столе, как обычно, стояла чашка с ещё тёплым кофе. Взяв её, Михаил немного отпил, вкус его он уже не замечал особо, ведь пил это месиво из кофе и воды, каждый день. А вот Шпрее поморщился от запаха кофе, это была одна из плохих привычек Московского, пить кофе, даже ночью. Берхарду это не особо нравилось, что любимый вообще не бережёт себя. —Тебе бы перестать пить кофе на ночь, это плохо для сна.— Решил всё таки высказаться немец, после получая поцелуй в щеку и ответ, вполне ожидаемый от Миши. Что ему ничего от этого не будет, ага, да как же. Но любимый, как и ожидалось, слушать немца не особо желал. Тяжело вздохнув, тот ничего не говорит в ответ, лишь ответно целует русского в уголок губ, а потом и в губы, но не углубляя поцелуй. Хотелось целоваться так вечно, долго и приятно, губы любовника были, на удивление, мягкими и до безумия, именно для Берхарда, слишком сладкими и тягучими. Ему очень нравилось целоваться, но это только с Мишей так, про что сам Михаил даже не догадывается, думая, что это обычное поведение немца с любовниками. Ах да, он ещё думает, что у немца есть ещё любовники помимо него. Берхарда это сначала никак не волновало, теперь же было немного обидно, что предмет его обожания, такого мнения о нём. Даже, если это и была когда-то правда, не очень приятно, ведь сейчас у него всего один любовник. Михаилу было сложно привыкнуть к слишком даже любвеобильному характеру немца. Но сейчас это норма, на потеху любовнику тот с упоением отвечал на каждый поцелуй, так же целовал в ответ, Берхарду это очень нравилось. Тот просто таял от ласк со стороны любовника, желая всегда всё больше. Как и сейчас, ёрзая на бёдрах партнёра, получая ещё поцелуй в щеку. Стало уже слишком жарко, так что руки, что покоились на плечах Московского, потянулись к своей рубашке, растёгивая её. Но снимать полностью её никто не собирался, просто не хотелось. А вот с пиджаком, что Михаил не снимал до конца рабочего дня, Берхард справился достаточно быстро, и даже не думая кинул его куда-то на пол, разницы не было куда. За ним полетела и рубашка русского, вместе с галстуком. Руки Московского с бёдер поднялись выше, проходясь по нежной спине немца. Надавливая на неё, в буквальном смысле прижимая немца к себе в плотную, уткнувшись тому в шею, вдыхая приятный запах тела. Такой знакомый и приятный, хотелось вдыхать его постоянно, но это просто не возможно. Потираясь носом об нежную шею Шпрее, она была очень мягкая, как и всегда. Сегодня можно было не сдерживать себя в желании немного её попортить. Совсем каплю. Оставив алеющие следы, что пройдут только через некоторое время. Немец не возражал, получать поцелуи от любимого ему всегда нравилось. Так что тот с удовольствием подставлялся под ласки со стороны партнёра. Но это было только для Миши, со всеми своими бывшими любовниками он вёл себя не так открыто и свободно. Но Михаилу об этом знать пока что рано, если ему, конечно, следует об этом знать вообще. Возможно и нет, но это уже будет видно потом, а сейчас от важных разговорах следует удержаться. Да и думать про что-то он не особо мог, кроме как об каменном стояке, на котором так удачно сидел. Мысль, что у его любимого встал именно на него, заставила Шпрее усмехнутся. Но секундой позже закрыть рот рукой, чтобы приглушить стоны, которые было достаточно сложно сдерживать. Учитывая, что пальцы Московского проходились буквально по всем его эрогенным зонам. За время их, так скажем, интрижки русский успел досконально изучить партнёра, касаясь руками именно там, где было приятнее всего для его любовника. Берхард хоть и старался приглушить свои стоны, но мычание, всё равно, было, честно говоря, что хозяину этих звуков всё нравиться. Московский лишь усмехнулся, сжимая бёдра немца сильнее, желая оставить на них характерные синяки. Шпрее был немного странным в этом плане, ему прям нравилось такое обращение с его телом, а последствиям, в виде то ран, то синяков, иногда были даже гематомы, он был даже рад. Михаила по началу это немного смущало, а после же он перестал, как либо себя сдерживать, иногда даже слишком издеваясь над жутко нежной кожей немецкой столицы. Берхарду же это не приносило особого дискомфорта, как он говорит, так что всё нормально, наверное. Руки с бёдер спустились к ягодицам, сжимая мягкую плоть. Немец на это немного вскрикнул, тут же зажав рот рукой. Да, им следует быть потише, к слову. Ведь они не в уютной квартире, где есть шумоизоляция, да и даже, если соседи услышать, его это мало волновало. Но они сейчас в его офисе. На часах, конечно, уже позднее время, но велик шанс, что здесь ещё кто-то мог остаться. Да даже тот же охранник. Дверь заперта, конечно, но могут появиться слухи, а им это ни к чему. В голове появилась мысль, что пора бы заканчивать прелюдии и приступать к главному, перед этим подготовившись. Оторвавшись от выцеловывания нежной шеи, под огорчённый вздох немца, тот отстраняться, глядя на проделанную работу, выглядит заманчиво и до одури возбуждающе. Но хотелось большего, только после поцелуя, за которым тянется Берхард, получая его, немного раздирая кожу на плечах русского короткими ногтями. Московский не многозначно мычит в поцелуй, изучая каждый сантиметр чужого рта, под звучное мычание немецкой столицы. Разорвав поцелуй, Шпрее тяжело дышит пытаясь прийти в себя и хоть немножко отдышаться. Михаил лишь усмехнулся, оставив мимолётный поцелуй в щёку. Потянувшись к первому ящику стола, тот открыв его, берёт то, что ему нужно, а именно смазку и презервативы. Хотя от вторых Берхард часто отказывается, кто знает почему, но Миша не спорит. Закрывая ящик, возвращая своё внимание любовнику, который решил, не теряя времени, тоже оставить немного отметин русскому, на память. Выцеловывая будто каждый сантиметр бледной шеи, заставив любовника усмехнуться. С сухих губ сорвался тихий, характерный Мише стон, на что Шпрее удовлетворённо прорычал что-то, отстранившись и припав уже к губам, а не шее партнёра. Поцелуй длился от силы минуту, такой мокрый, пошлый, он так и тянул что-то внутри, возбуждая ещё больше. Руки Московского так и блуждали по желанному телу, заставляя мурашек табунами проходиться по телу немца. Тот иногда постанывал в поцелуй, стараясь, конечно, делать это, как можно реже. Хотя немного позднее ему, скорее всего, будет уже это не так важно, как и Михаилу. С губ сорвался протяжный удовлетворённый стон, когда рука русского, что прохаживались по телу, ловко забралась под ткань брюк, сжимая голую ягодицу. И проходясь ещё дальше к внутренней стороне бедра. Пришлось опять зажать рот рукой, после отстранения, Московский победно облизывался. Тот явно намекал на продолжение, а Шпрее его яро ждал, тянущее возбуждение будто сводило с ума, хотелось большего. Ткань дорогих брюк, что облягала стройные ножки немца, будто давила, из-за чего тот часто ёрзал на бёдрах партнёра. Желая, наконец, избавиться от дискомфорта, руки сами с росцарапаных плеч, тянуться к ширинке, растёгивая её, давая волю плоти. И вновь припадая губами к желанным устам, на секунду, и отстраняясь, целуя уже в щёку. Получив поцелуй в ответ, чего, собственно и хотел, тот встаёт с нагретого местечка, ведь так захотел его любовник, поднимаясь следом. Притягивая немца к себе ближе за талию, втягивая в сладостный поцелуй, очередной, но этого за ночь Берхарду, всё равно, мало. Крепко сжимая стройную талию, тот подталкивает партнёра ближе к краю стола, заставляя того опереться на него. А после вообще сесть, предварительно убрав всё документы в сторону, как никак, они Москве ещё нужны. Руки Московского сразу же потянулись к штанами партнёра, намереваясь избавиться от не нужной ткани. Только Шпрее руки того убрал, расправившись с надоедающими штанами сам. Михаил ничего не сказал против, лишь улыбнулся, проходясь будто голодным взглядом по каждому изгибу чужого тела. Видел он это тело не сосчитать сколько раз, но взгляд всегда был одинаковым, и всегда это тело хотелось до хруста костей. Сейчас тоже, учитывая, что ему позволено многое. Но сейчас хотелось уже, наконец, приступить к тому за чем и собрались. Тот поудобнее устраивается меж роздвинутих ног, подтягивая того к себе, заставив буквально лечь на поверхность стола. Надавливая рукой тому на грудь, давая понять, что вставать тому не желательно, а Берлин и не собирался. Обвив Московского ногами, тот заставляет его наклониться, чтобы, очевидно, ответить на поцелуй. Шпрее мог бы вечность так лежать, если бы не каменный стояк, что упирался тому между ног, оставляя в предвкушении. Оторвавшись, наконец, от слишком напористых немецких губ, тот возвращает свой взор на смазку в руках, открывая её. В рецепторы сразу же ударил приятный запах Лилий, интересно, ничего не скажешь. Немец лишь промычал что-то невнятное, устраиваясь поудобнее. Обильно смочив пальцы в холодной субстанции, тот вводит первый палец вовнутрь, отставляя флакон со смазкой подальше. В тишине сдержанное мычание казалась до нельзя громким, но Михаилу это даже нравилось. Не став долго медлить, особенно с Берлином, ведь тот обычно всегда готов, просто стоит в этом удостовериться, тот вводит второй палец. Под громкий выдох нижнего, тот резко вводит фаланги до упора, ищя простату. Что не составило большого труда. Тело по русским выгибается, а слух ласкает сладостный стон, возбуждающий лучше любого афродизиака. Пошлая улыбочка расцветает на лице Михаила. О, боги, Берхард не готов себе признаться, что он готов делать всё, лишь бы видеть её. Просто не готов. Стон из собственного рта, в этот раз заглушить не удалось, ну и чёрт с ним, сейчас это было не особо то и важно. Московский с каждым разом вгонял пальцы, как казалось Шпрее, всё глубже. Каждый раз задевая простату, тот, похоже, даже немного увлёкся, ведь уже занимался не подготовкой тугого нутра, а просто трахал немца пальца. Тому это, что было отчётливо видно, до одури нравилось, особенно ему нравилось слушать мелодию из льющихся, из не закрывающегося рта, стонов партнёра. С новым толчком тот выбивал стон всё громче и слаще. Плевать, что в девять вечера здесь мог ещё кто-то остаться, и как-то уже всё равно, что их могут услышать. Это отошло на второй план. На первом плане теперь Берхард, что в прямом, то и в переносном смысле. Заставляющий забыть вообще всё, что сегодня происходило. Забыться–хорошее описание, ведь они действительно заставляли друг друга забыться, и совсем не были против. Ведь ради этого и существуют их редкие встречи. Все начиналось ещё в девятнадцатом веке, потом продолжилось. Это такая традиция, у всех они разные, и у них она такая, какая есть. И никому из этого дуэта нарушать её не хотелось. Эти встречи стали уже чем-то рутинным, а квартира партнёра вторым домом, который покидать уж совсем не хотелось. Но главная загвоздка в том, что они лишь любовники, и в отношениях не состоят. Никого это никак не волновало, до определённого момента, который не заметил, ни сам Берхард, а уж тем более Михаил. Жарко, сладко, тянуще, просто не выносимо терпеть уже, будто раскалённый, воздух резал лёгкие. Очередной стон, такой же громкий и пошлый. Рука немца, что до этого подавляла сладостные звуки, ложиться на чужое запястье, несильно сжимая его. Московский лишь хмыкает, вырывая запястье с не надёжной хватки, Берхард позволяет, ведь знает, что в следующую секунду тот сплетёт их пальцы вместе, чему никогда не ошибался. Михаил так и сделал, попутно вытаскивая пальцы другой руки из узкого нутра. Беря лежачие на столе презервативы, тот зубами, так как другая рука была уже не во его владении, открывает упаковку. В отличии от немца, контрацепцией Московский не пренебрегал и редко от неё отказывался. Тот расстегнул ширинку, освобождая колом стоящий член, с облегчением выдыхая, собственное возбуждение не давало покоя. На стояк меж своих ног, немец лишь облизнулся, предвкушая недалёкое будущее. Надев презерватив, тот берет Шпрее за бёдра, уже обеими руками, притягивая того поближе и берясь поудобнее. Хватка, что была даже слишком сильной, заставляла просто сходить с ума. А член, находящийся прямо возле узкого входа, будоражил сознание. Не став ещё больше медлить, Московский сразу воняет член почти на половину, усмехаясь на протяжное, пока что, мычание. Внутри всё будто горело, будто он сам и горел, так невыносимо жарко и приятно. Немец отчётливо чувствовал член внутри себя, это до чёртиков будоражило сознание, которое и так уже еле справлялось, чтобы окончательно не покинуть светлую голову. Машинально руками Шпрее сжал всё, за что держался, с ощутимой силой сжимая край рабочего стола русского. Желая, возможно, превратить дерево в мелкую труху, что, к слову, у него может вполне получиться. Но за стол Михаил сейчас уж точно не переживал, ведь заменить деревянную поверхность не составит большого труда. Дорогой стол, к слову, хорошо держался, если сразу же после первого раза не летел в помойку. А таких ночей было уже не считанное количество, и вряд-ли они остановятся на этом. Второй толчок, с уст сорвался протяжный стон, когда член задевая простату, полностью вошёл в немца. Дав немного привыкнуть к ощущениям, русский целует бледное колено, предварительно закинув ногу себе на плечо. Берхард хоть не подал виду, но внутри, за это время нахождения с Москвой, будто растаял. Поцелованое место жгло нещадно, да и места, где касался любовник жгли. Сознание плыло, было слишком жарко, и слишком много. С недавнего времени стало уж совсем невыносимо находиться с Мишей слишком долго, ведь тогда он просто теряет голову. С сухих губ сорвался ещё один такой сладкий стон после первого толчка. Решив, что партнёр уже привык, тот начал двигаться, делая сначала медленные толчки, но со временем набирая достаточно внушительный темп. Симфония из стонов ласкала слух, а пошлые шлепки плоти о плоть лишь ей вторили. Жарко, пошло, мокро, очень мокро, Михаил смазки не жалел. С бёдер на стол, а там и на пол текла смазка, но Московского это не особо волновало, ведь он занят немного другим. Перед ним сейчас была картина, заслуживающая уж больше чем похвалы. Берлин лежачий на столе и стонущий от удовольствия, это надо видеть. Эти глаза в которых видно ярое желание, эти сведённые к переносице брови, шея, ключицы. Тело у Шпрее просто чудесное, его хочется трогать, лапать и всячески изучать, ну и поиздеваться Михаил тоже не забыл. Алеющие синяки и укусы, которые будут ещё долго зудить, подобно красивым цветам расцветали на теле Берхарда. Кусая бедное бедро ещё раз, уже сильнее и явно больнее, тот слышит ничем не приглушённый вскрик, прерываемый очередным стоном со сладких уст. На глазах у немца даже выступили слезинки, наглядно демонстрируя, что было больновато. Остановив толчки, тот приблизился к лицу немца, целуя того в щеку и рукой, которой до этого держала Шпрее за бедро, стирая слезинки с красного личика. Берхарду, честно, хотелось визжать, но подавив в себе это желание, тот тянет Московского на себя, желая поцелуя уже в губы. На что Михаил ответил, сразу же углубляя его и возобновляя толчки. С уст Шпрее слышалось, с каждым новым толчком, всё больше и больше стонов. Московский изменил немного угол проникновения, что теперь каждый раз попадал прямо по простате. Это приносило свои плоды, так скажем, немец вряд ли уже мог нормально соображать, полностью отдавшись процессу, как и Михаил, к слову. В определённый момент толчки прекратились, Берлин огорчённо выдохнул, когда член полностью покинул уютное нутро. Но долго страдать ему не дали, резко перевернув на живот и целуя в загривок. Буквально впечатывая немца в стол, что с горла вырывается удовлетворённое рычание, значащее, что сделанное Берхарду понравилось. А ещё больше ему нравиться, когда Московский обратно полностью вгоняет член, с первого толчка. Вырывая длинный, слишком громкий, слишком сладкий и слишком пошлый стон, который немец глушить даже не собирался. С новой силой руки сжали бедный стол, который, интересно, переживёт ли такое? А Михаил слушал эти стоны, и эти звуки возбуждали до одури, пьянили лучше любой водки. Хотелось вытащить из немца, как можно больше стонов и разнообразных звуков. Особенно громких сейчас в кромешной тишине ночи. Мрак. Помещение освещала лишь одна единственная лампа на столе, создавая некий, слишком даже интимный и приятный глазу, полумрак. В нём немец выглядел просто великолепно, и не описать словами, как возбуждающе, когда в очередной раз выгибался на встречу толчкам с гортанным стоном. Проходясь руками по напряжённой спине, тот целует немца в загривок, глухо говоря тому что-то шёпотом. Но что, Берхард уже вряд-ли понимал, будто задыхаясь в потоке чувств и от близости горячего дыхания возле шеи. Русский одним своим шёпотом мог свести того с ума, уже не в первый, но и не в последний раз. Припадая губами к оголенным им же участкам кожи, тот, будто желая подразнить замедляет движения. Сменив темп с быстрого и жёсткого, на медленный и розмашестый. Немец лишь глухо прорычал что-то неразборчивое, закатывая и прикрывая глаза от разперавшего его возбуждения. Это была сладкая пытка, но обоим она нравилась. Берхард мог отчётливо чувствовать, как член двигаться внутри него. Мысль об этом пьянила. Заставляя с силой впиться ногтями в бедро русского, чтобы ясно дать понять–прекратить, наконец, их мучить и довести дело до конца. Михаил лишь зашипел от боли, не заметив, как дёргнулся и резко вошёл на всю длину. У Берлина в этот момент, будто потемнело в глазах, а уста сами не сдержали громкого стона, что врезался в уши приятным фальцетом. Хватка на бедре тут же ослабла, а с глаз, вольным потоком, текли слёзы, но Берхард был не против. Единственное, что тот сейчас хотел, и про что мог думать, так это, как бы кончить побыстрее. Возбуждение в буквальном смысле грозилось окончательно свести его с ума. Хотя, казалось бы, куда уж больше? Михаил на стон немца удовлетворённо прорычал, но продолжать двигаться не спешил. От хвата немца явно останется здоровенный синяк на всё бедро, этого ещё не хватало. В отличии от любовника тот не был особым фанатом телесных увечий во время сношения, как и мазохистом. Так что будущая гиматома его не особо радовала, но Берлину можно это простить. Только новых травм ему, пожалуй, не нужно. Беря две руки Шпрее, тот фиксирует их за спиной, не давая тому делать всё, что попало. Берхард рад не был, жалобно заскулив, пытаясь с не маленькой, на минуточку, силой вырваться с оков. Жаль, всё таки, что Московский в разы сильнее наглого любовника и высвободиться из сильной, будто даже стальной хватки у того не получится. Тот лишь умоляюще зыркнул на актива через плечо, в глазах застеленных пеленной возбуждения виднелась мольба отпустить. Но увы и ах, наш завоевать не приклонен. Вместо этого тот возобновляет толчки, уже начавши сразу с быстрого темпа. Берлин, будто благодарно застонал во всё горло, закатывая мокрые глаза. Как же до чёртиков дурмалили звуки шлепков, заставляя сладостно мычать. Температура в помещении будто стала на 20 градусов выше. Грозясь ещё вырасти и сжечь всё до тла. Но немец уже чувствовал, что будто горел, не помня себя от сладостного возбуждения и желания. От вождения, которое стальными цепями держало того в пленну. Не давая ни одной адекватной и внятной мысли прорваться чрез защиту к истощенному сознанию. Каждая симфония имеет свое начало, незамысловтое и предвкушающее. Заставляя желать продолжения, а после с яростным восторгом и волнением яркого финала. Немец тоже его ждал. Именно его желал, идя к началу их симфонии на этот вечер. Только вот сейчас тот даже вспомнить про это не мог, полностью забывшись. Чувствуя каждой клеточкой тела жар, что подкашивал ноги, заставляя, словно труп лежать на уже такой же горячей, как и он сам, поверхности стола. Михаил же финала не ждал, не являясь, видимо, поклонником классической музыки. Но была симфония, которая ему до мурашек нравилась. Сейчас, как и всегда в такие моменты, тот мог насладиться ей по полной, пока Берхард окончательно не сорвёт свой чудесный голосок, что было бы, конечно, очень досадно для него, ведь завтра тому ещё с докладом выступать. Михаил как-то игриво улыбнулся необычным мыслям, с неким собственичевством смотря на податливое тело перед ним. Очередной розмашестый толчок, перед глазами будто искры горят. С тех же глаз текут слёзы, падая на стол, образовывая небольшую солёную лужицу под немцем. Честно, Московский вряд-ли уже мог себя контролировать, срываясь на уже, скорее, бешеный темп. Что-ж, вовсе не удивительно, что уже через несколько минут немец с протяжным стоном, запрокинув голову назад и выгибая свою красивую спину, кончил прямиком на белоснежный пол, запачкав его спермой. За ним и Михаил, толкнувшись в размякшее тело ещё порядка трёх раз. Берхард никак не отреагировал на навившееся на него сзади тело. Лишь слабо промычал, когда кожи на затылке коснулись губы любовника, целуя. Руки уже были свободны, на них от не рассчитанной силы были красные отметены от рук Москвы. Михаил просто не мог не обратить на это внимания, немного с сожалением смотря на покраснения. Шпрее, будто подавился воздухом, когда запястей коснулись горячие губы. Румянец на щеках, что, если смотреть тому прямо в лицо, явно стал гуще. От немца послышался тихое мычание, когда член покинул его нутро, а груз пропал. Тот смог, наконец, встать, чуть не упав, конечно, но смог. Ведь ноги почти не держали его, а руки предательски подрагивали. Поясница же ныла, но эта боль приносила своё особое, извращённое удовольствие, которое его всегда дурманило. Поглощая, будто без остатка в себя. Тот облизнул сухие губы, на лице застыла удовлетворённая улыбка. Голова, как и ожидалось, была пуста, ни одна мысль не могла там задержаться, но не смотря на это решение одеться тот, всё таки, принял. Смотря на также застёгивающего свой ремень Михаила, который, справившись, лишь удручённо посмотрел на стопку бумаг на столе. Лишняя работа на завтра, получается, мысленно заключил он, встречаясь взглядом с немцем. Оглядев того с ног до головы, на лице застыла лёгкая, удовлетворённая улыбка. Зрелище, в виде почти обнажённого Берхарда, ему до дрожи нравилось. Вот именно из-за этого тот с ним и спит, слишком уж немец привлекателен и горяч. Странно, что они, всё ещё, не встречаются, ведь таких встреч было уже не считанное количество, а результата ноль. Московский часто задавал этот вопрос себе, ответа тот так и не нашёл, конечно, но появилось желание поговорить на счёт этого со Шпрее. Который уже успел одеться, пока Михаил тем любовался. Сейчас тот возился с галстуком, пока не до конца понимая, как именно нужно его завязывать. Движения его были медлеными и притупленными, тот, можно сказать, чуть ли не засыпал стоя. Эта картина даже немного умиляла, но тот решил, всё таки, помочь Берхарду. Подойдя ближе, тот забирает бархатную ткань с рук немца и нормально, оточенными движениями повязывая галстук. После непринуждённо целуя того в губы, и, всё таки, поцелуи с Берхардом ему, действительно, нравились. Немец же с особым удовольствием отвечал, положив руки на плечи партнёра. Михаил лишь промычал на это, ведь те немного побаливали от царапин, что оставил немец ранее. В ответ тот прошёлся руками по бедрам того, на которых определённо остались следы от его рук. Завтра они, синяки, словно красивые распускающиеся цветы будут украшать его тело. Такое Михаилу никогда, конечно, не нравилось, ну да ладно. Тот отстраняется, облезнувшись, но не отходит. Вообще стараеться не двигаться, когда голова немца ложиться ему на плечо. Берхард же устраивается поудобнее, Михаил был тёплым, в его объятиях тот, честно, чуть не уснул. Но Московский сам осторожно отстранился, Берлин лишь хмыкнул, когда русский потянулся за своей рубашкой. Тому и без неё было отлично, подтянутое обнажённое тело нравилось Шпрее уж явно больше. Михаил бы это понял, если бы посмотрел на разочарованую мордочку своего любовника. Но делать нечего, пришлось смирно ждать пока Миша оденется, ведь полуголым ходить на улице, где уже минусовой градус, скорее всего, не очень. Михаил особо не спешил, ведь спешить, действительно, некуда. После отстранения, внимание Шпрее сразу же привлёк телефон, лежавший на столе возле него. Телефон Москвы. Тот взял его, смотря на оповещения на дисплее. Куча сообщений, почти все по работе, несколько пропущенных, ну и, что заинтересовало его больше всего, сообщения вообще не связанные с работой. Тот, разблокировав телефон, принялся их читать, вообще, лазить в телефоне Миши было его излюбленым занятием, хоть и редким, читать чужие переписки, вообще-то, некрасиво. Но Михаил, к слову, не возражает, застёгивая пижджак, тот лишь наблюдает, как небесного цвета глаза бегают по экрану телефона. Повязав галстук, тобиш последний элемент одежды, тот невесомо целует немца в щёку. —Есть что интересное?— С иронией спрашивает тот, метнув взгляд на телефон. Берхард же лишь покачал головой, мол нет. —Одна работа... ещё у тебя много пропущенных.— С толикой грусти выдал Шпрее, выключая телефона. —Не удивительно, им вообще наплевать на время, они звонят всегда, когда им это нужно.— Безразлично покачал головой русский. —Но да ладно, пойдём, уже поздно, я уже слишком устал.— Честно говорит Москва, выключая настольную лампу, оставляя кабинет без освещения. Единственное, что служило, как освещение это свет от фонарей и огни города с улицы. Они освещали комнату не хуже обычного света, только так обстановка казалась более интимной. —Мгм, магазины ещё работают?...— Будто невзначай поинтересовался немец, вызывая улыбку на устах мужчины напротив. —Конечно, Москва никогда не спит.— Усмехается Московский, получая неодобрительный взгляд с низу вверх. Но пыл немецкой столицы быстро спал, стоило лишь увидеть лёгкую и искреннюю, на что надеялся Шпрее, улыбку любовника. Тот и сам слабо улыбнулся, притягивая лицо партнёра ближе к себе, чтобы, очевидно, поцеловать. Сладко, приторно и долго. Запретная любовь всегда казалась Берхарду чем-то недостежимым, сладостным, слишком желанным для него. Но в то-же время, чем-то просто недопустимым и неприемлемым. Сейчас, к слову, он считает так же, лишь с одной деталью, что сам состоит в таких отношениях. Забавно? Ещё как. Отстранившись, тот ничего, всё таки, не говорит. Чувствуя вибрацию в своей руке, тот понимает, что это телефон, который, к слову, звонит. Минск. Брат его любимого. Интересно, что ему нужно в такой час от Миши? Михаил лишь покосился, скидывая вызов. —Потом перезвоню, тем более, что у нас завтра совместное собрание, ещё свидимся.— Непринуждённо ответил русский, прочитав в глазах напротив немой вопрос: "Почему?" —Ладно, пошли, а то мы уже слишком задержались...— В очередной, но не последний раз, русский быстро целует любовника в щёку. Забирая свой телефон с ловких ручек Берлина, и направляясь в сторону выхода. Берхард ничего не сказал, лишь молча пошагал следом, покидая тусклое помещение. ***