Записки Мышонка — принца и волшебника

Флёр пропустила два приёма дома у министра. Отговорилась работой и семейными делами. А потом решила, что это уже не смешно. Просто глупо прятаться. В сущности, есть только два варианта.  Либо то, что она испытывает к Берти, взаимно. Тогда рано или поздно они с этим разберутся. Либо же чувство безответно. Тогда Флёр переживёт его и пойдёт дальше.  Именно об этом она думала, собираясь на очередной приём. В зеркало почти не смотрела. Мало кто знал её тайну: красавица Флёр Делакур не любила своего отражения. В нём было слишком мало от неё самой и слишком много от бабушки-вейлы. Обычно она старалась не думать о том, как выглядит. Или же представляла на своём месте кого-то другого. Увы, в её случае косметическая индустрия почти не могла помочь: на серебристые волосы не ложилась краска, а с фарфоровой нежной кожи стекали любые маскировочные чары. Разве что оборотное зелье пить — но это уже тянет на душевную болезнь. Не говоря о том, что оборотка действовала на неё слабее, чем на людей, дозы приходилось удваивать.  — Флёр, чудесно выглядишь,как всегда, — произнёс Берти, который встречал гостей на входе. — Как здоровье мсье Делакура?  Словно и не было того танца в библиотеке. Единственное изменение — Флёр больше не удавалось оказаться с Берти наедине. Что там наедине — даже поговорить с глазу на глаз. Несмотря на раздражение, она не могла не восхититься виртуозности манипуляции. Никому и в голову не пришло бы, что у них случилась размолвка! Просто магическим образом так складывалось, что, стоило ей заговорить с ним, как рядом возникали другие люди. И беседа немедленно становилась общей.  Сначала она решила дать ему немного времени. Потом лелеяла обиду. И, наконец, сдалась. Оказавшись в очередной раз в особняке Берти, она нашла взглядом Блейза Забини и решительно направилась к нему.  Тот почувствовал приближение. Напрягся. От него на половину зала несло тёмной магией и смертью. Чем он, чёрт возьми, занимался? Резал бродяг в Лютном? Или решал деликатные проблемы своего господина и повелителя?  В одном Флёр не сомневалась: если руками Забини и обрывались чьи-то жизни, Берти об этом знал.  — Какая печальная новость будет озвучена завтра, — проговорил Забини, поворачиваясь к Флёр. — Вы уже слышали, миссис Уизли, о трагической кончине мадам Амбридж?  — Вот как. Что же с ней случилось? — Боюсь, всё дело в слабом сердце. — И он довольно осклабился.  Долорес Амбридж — последний человек, которому Флёр стала бы сочувствовать.  — И вы сообщаете об этом мне, мисте’ Забини… — Потому что у вас на лице написано слишком много раздражающих вопросов. А поскольку в этом милом собрании очень мало тёмных магов…  — Кажется, я не могу п’оникнуться достаточным сочувствием.  Даже при том, что становилось ясно: сердце Амбридж отказало после тесного и неприятного взаимодействия с Забини.  — Я мечтал об этом пятнадцать лет, — вдруг прошептал Забини, резко наклоняясь к уху Флёр, — с тех пор, как она прокляла Мышонка «Круциатусом». — Я… видела эту сцену в его памяти.  — Хорошо. Итак, со светской болтовнёй покончено. Чего ты от меня хочешь? И не ломайся, как девица на первом свидании.  — Мне нужно побеседовать с Бе’ти наедине. И чтобы нам никто не мешал.  — О, в чём же проблема? — ёрничая, переспросил Забини.  — Я допустила ошибку. Мне нужно… извиниться за неё. И, боюсь, без тебя мне не поймать Бе’ти. Он бывает очень изоб’етателен, когда не желает с кем-то общаться.  — Зачем мне помогать тебе?  — Во-пе’вых, ты хочешь, чтобы он был счастлив. Недопонимание между нами вряд ли его ‘адует. А во-вто’ых… назови цену.  До сих пор Забини смотрел на неё или с насмешкой, или с отвращением. Теперь в его глазах мелькнуло уважение.  — А если я запрошу дорого? — Ты скажи. А я подумаю.  — Ты меня проклянёшь. И посильнее.  Флёр держала себя в руках, но вряд ли смогла скрыть удивление. Что ж, если Забини этого хочет — пожалуйста. Но она сделает это на своих условиях.  — П’оклятие я выбе’у сама. И мы скажем Бе’ти, что это не более чем… п’оверка сил и способностей.  — Торгуешься как гоблин! — У них и училась.  — Если это будет заклятие щекотки… — Я не обманываю деловых па’тнё’ов. То, что я выбе’у, будет для тебя максимально неп’иятным, не переживай.  — По рукам, — наконец, сказал Забини и стиснул её ладонь.  Она не собиралась думать о том, зачем ему это. И всё равно крутила в голове варианты. Скорее всего, угадала правильно. Тут даже сходу и не скажешь, что проще: психология тёмных магов или психология травмированных мальчишек.  *** — Вы двое… с ума сошли? — спросил Берти, слегка растеряв своё обычное непрошибаемое спокойствие.   — Да ладно, — протянул Забини, — будет весело. Мы слегка поспорили. Я сказал миссис Уизли, что сильно сомневаюсь в её магических способностях. Всё же грязная кровь…  — Блейз! — Простите, миссис Уизли.  — Флёр, я тебя прошу… — Он выдохнул, махнул рукой и упал в кресло.  Из одного проклятия Забини устроил шоу. Он как будто напрашивался на удар посильнее, а толпа зрителей, пусть и из числа «своих», не оставляла шанса отступить.  Убрав палочку в карман, он встал посреди гостиной, расправил белые манжеты и ухмыльнулся. Флёр запретила себе нервничать, отсекла все переживания мощным щитом. На поверхности сознания осталась только холодная рассудочность. А потом постепенно, по капле, к ней начали примешиваться дистиллированные эмоции. Прямо сейчас ей требовался очень точно приготовленный состав, смесь безупречного самоконтроля и душной мерзкой жалости.  Если кто-то ждал красивых ярких эффектов — они прогадали. Заклятие Флёр выбрала с невербальной формулой. Луч был едва различим. Он ударил точно в лоб. Забини пошатнулся. Его глаза закатились, и он медленно осел на пол. Первое время ничего не происходило. А потом он разразился хохотом. Он смеялся громко, искренне, но не как умалишённый, а как ребёнок, которому показывают погремушку.  Очень легко было пережать и причинить вред. Но Флёр сдерживалась. Забини продолжал хохотать. И резко перестал, когда она отменила чары.  Он открыл глаза, помотал головой и с заметным трудом понялся. Стёр пот со лба и произнёс вслух: — Я беру свои слова назад. Ты страшный человек, Флёр.  — ‘Ада, что мы это выяснили! — надменно ответила она, перекинула волосы за спину и отправилась к столу с закусками.  После тёмного ментального колдовства разыгрался аппетит. Она не заметила, как к ней подошёл Берти. Сказал по-английски (что бывало нечасто, обычно в разговоре с ней он переходил на французский): — Я уверен, что он тебя заставил. Прости, мне жаль, что… Я пропустил эту ситуацию и не смог вмешаться.  — Нап’асно ты извиняешься. Мы с мистером Забини, кажется, ‘ешили наши разногласия. И мне не жаль, что так получилось. — Спросила тише, по-французски: — Ты осуждаешь меня?  — Я лицемер, но не настолько, — улыбнувшись, ответил Берти.  — Ты не лицемер! — Ещё какой. Пойду проверю, как там поживает его задетое эго.  Вечер получился суетливый и суматошный. Забини сидел в печёнках у многих, так что к Флёр подходили и говорили, что завидуют. Даже Гарри Поттер, недавно возглавивший Аврорат, признался: — Все мы иногда хотим угостить Блейза заклятием попротивнее. Но его же не достанешь! Кстати, я не распознал, что это было? — Я распознал, — встрял в беседу мистер Блэк.  С Флёр они были знакомы шапочно, по работе иногда сталкивались. Параллельно с заседаниями в Визенгамоте и бизнес-проектами Блэк подрабатывал разрушителем проклятий. Был незаменим, когда дело доходило до защиты старых заброшенных поместий.  — Распознал, но называть не буду, — продолжил он довольно. — Скажу только… что это было красиво.  — Комплимент принимается.  — Так нечестно! — возмутился Гарри. — Хотя бы направление действия подскажите?  — Элегантная смесь менталистики и тёмной магии, — пояснил Блэк. — Придушить парня хорошими эмоциями? Стильно.  Остальные в основном интересовались, что именно надо сказать Забини, чтобы он сам подставился под удар.  Но, пожалуй, Флёр интересовало только одно: выполнит ли тот свою часть сделки.  Выполнил. Причём очень легко. Просто гости разошлись, а Флёр кто-то слегка придержал за локоть.  И вот, теперь она стояла посреди пустой гостиной. Берти не было. В камине горел огонь.  Она плохо представляла, что именно скажет. «Извини за тот танец в библиотеке два месяца назад», — это уж совсем нелепость. «Мне грустно, что ты не хочешь видеть меня», — звучит как упрёк. «Я скучаю по тому времени, когда мы с тобой свободно общались», — куцая полуправда.  А сказать как есть — слишком уж страшно.  — Флёр?  Берти застыл в дверях гостиной. Он уже снял мантию, остался в брюках и белой рубашке.  Ситуация из потенциально-неловкой стала откровенно смущающей.  — Я подкупила Блейза, — призналась она. — Да я уж догадался. Прости, я в последнее время веду себя довольно-таки трусливо.  Флёр, которая всё это время подбирала слова, оказалась сбита с толку. Вот что значит — политик. Любую ситуацию поворачивает так, чтобы сохранить контроль. И теперь не он должен оправдываться и объясняться, а Флёр — соображать, как на это реагировать.  — Это не трусость. Но… мы стали общаться меньше. — Именно что трусость, — возразил он, прошёл через всю гостиную и жестом предложил Флёр сесть в кресло.  Пожалуй, она бы предпочла остаться стоять, но Берти ей выбора не оставил.  — Я действительно дорожу твоей дружбой, — продолжил он спокойным тоном, — и мне было бы жалко её испортить. Я уже однажды это сделал.  Флёр задумалась: как много людей на свете понимают всю сложность характера Альберта? Она знала о его репутации в Министерстве: человек спокойный, дальновидный, осторожный. Для министра у него было чертовски мало врагов. А половина Визенгамота считала, что он «чудесный мальчик, с которым так приятно иметь дело». И те же люди, смешно подумать, считали Блейза Забини загадочным и непонятным. Как бы не так!  Вопрос один: а она сама-то выдержит?  Во всяком случае, она знала, что не простит себе, если не попытается.  — Прости, — повторил он и улыбнулся. — Клянусь исправиться. Больше никаких побегов.  — Я чувствую себя дурой. Прошло недели три, пока я поняла, что ты меня избегаешь! Чёрт, это хуже светской болтовни о погоде! — Тебя утешит, если я скажу, что мистер Коэн не понял этого за полгода?  — Боже, надеюсь, он не заставил тебя танцевать в библиотеке! Прости…  — Тебе не за что извиняться. Я бы нашёл способ отказаться, если бы… эта идея не показалась мне привлекательной.  — Но потом… — Как я и сказал, мне было бы жалко испортить нашу дружбу. Признаться, я получаю удовольствие от твоего общества. Было бы тяжело и болезненно его лишиться.  Флёр перевела взгляд на огонь. В отличие от обычного, он горел ровно. Языки подрагивали, но не плясали. Не выскакивали искорки. В общем, волшебный огонь плохо подходил для долгого наблюдения.  Берти было шестнадцать, когда он набрался смелости и сказал ей: «Я тебя люблю». Неужели она не справится с тем, чтобы ответить? Пускай и спустя много лет.  Не справилась.  — Ты знаешь… Из-за крови вейлы в меня очень часто влюбляются. Даже сейчас, когда я держу ауру под контролем. И всякий раз схема примерно одна и та же. Мужчина теряет голову, заваливает меня комплиментами, признаниями, подарками. Не слышит отказов. Бьётся лбом в закрытые ворота. А потом, когда осознаёт, что моё «нет» — это не кокетство, приходит в ярость. Мне пришлось бы куда хуже, будь я менее сильной волшебницей.  Она малодушно смотрела в камин, а не на собеседника.  — Были и другие. Те, кто страдал молча, но демонстративно. Даже самоубийствами угрожали. И… Когда я читала твои мысли, я больше всего удивлялась именно этому непривычному подходу. Ты не собирался делать ничего, как-то... завоёвывать меня. — Вот это была бы занятная картина! — Тем не менее…  — Сказать откровенно, я достаточно много времени провожу, добиваясь расположения людей. Но это моя работа. В жизни я предпочитаю видеть вокруг тех, кому нравлюсь сам по себе. Их не так уж много, я всё-таки не золотой галеон. Но это те, кого не нужно завоевывать. Не говоря уже о том, что сама идея завоевания в романтическом смысле кажется мне… недостойной.  — Как иначе другой человек поймёт, что небезразличен тебе?  — Слова. Человечество придумало слова.  — А что, если я скажу… — Флёр резко повернула голову. Берти посмотрел ей в глаза кристально-чистым взглядом. Ровная доброжелательность. И стало ясно, что придётся рискнуть. Он не даст подсказки. В этом вопросе — нет. Зато если Флёр решит отыграть всё назад, он охотно предложит руку помощи и двумя фразами вернёт разговор в безопасное русло. — Что, если я скажу, — повторила она, стискивая руку в кулак, — что ты мне небезразличен? — А это так? — спросил он негромко. — Так. — Флёр... — Я говорю правду, Берти. Я даже не знаю, когда это началось, но... Но мне действительно понравилось танцевать с тобой в библиотеке. И я не хочу извиняться за тот танец. Я хочу его повторить. Берти замолчал надолго и внезапно признался по-английски: — Я, кажется, не знаю, что сказать. — Снова перешёл на французский, только теперь проговорил медленно: — С тех пор, как я признался, что люблю тебя... Прошло много времени. Многое изменилось. Я сам изменился, хочется верить. Но я по-прежнему тебя люблю. — После моего развода ты не думал... — Нет. Блейз называет это трусостью, а я предпочитаю считать осторожностью. Мне не хотелось бы показаться тебе навязчивым, расстроить тебя и лишиться твоего расположения. Знаешь, есть английская пословица: птица в руках дороже двух в кустах. Я слишком дорожу твоим обществом, чтобы... Флёр встала. Волосы лезли в лицо, и она раздражённо смахнула их назад. Берти тут же немедленно поднялся. Она знала, что он так сделает. Он же джентльмен. Но он едва ли рассчитывал оказаться так близко к ней. В светлых серо-голубых глазах виднелись отблески пламени. Флёр одним пальцем коснулась гладковыбритой щеки. Берти опустил веки и показался вдруг совсем юным. И — неожиданно — очень уставшим. — Мне нравится, когда ты снимаешь маску. — Не боишься, что за пятнадцать лет активной политической деятельности она приросла ко мне намертво? — Я видела, что это не так. — А ты не допускаешь мысли, — спросил он, открывая глаза, — что моя маска — и есть самое во мне интересное? — Никогда так не считала! — резко возразила она и отбила удар: — Всё равно что сказать, будто аура вейлы — самое интересное, что есть во мне! Или ты так считаешь?! — Никогда не считал. — Я знаю, — произнесла она миролюбиво. — На самом деле, знаю. И я умею различать Берти под личиной министра Маунтбеттена. — По правде сказать, у нас с ним немало общего, — с улыбкой сказал он. — Политика — это бремя, от которого, похоже, не избавится. И... все мои друзья считают меня гнусным манипулятором. — Ты и есть гнусный манипулятор. А ещё притворщик и лжец. — Всё так. — А я временами — редкостная стерва. Я бываю жёсткой. — Я в курсе. А ещё порывистой и эгоистичной. — Мы с тобой ужасны, Берти. Флёр с трудом сдерживала смех. Берти тоже уже широко улыбался, но всё же подтвердил: — Просто чудовища. Те ещё фантастические твари. — Берти... Он заправил ей локон за ухо, осторожно провёл кончиками пальцев по шее, вызывая мурашки по всему телу, и спросил: — Можно, я тебя поцелую? — Кошмарный человек! Что, если я скажу нет?! — У меня как раз не дочитана глава про маркоманские руны в магических практиках франков. Флёр подумала, что с него станется действительно вернуться к книге. И потом дразнить её. Поэтому она просто первой его поцеловала. И получила прекрасную возможность наблюдать, как трескается и осыпается маска невозмутимости. Кажется, этим зрелищем она готова была наслаждаться как минимум следующие девяносто-сто лет. Или больше.