Провокация

      На Ями очень приятно валяться. Он большой, во всех смыслах, — или это Уильям маленький? — и очень горячий. Опять же — во всех смыслах.       И приятно не только после трудного рабочего дня, утром или вечером без причины или смотря глупое реалити-шоу; они больше ругаются на него — ругается, в основном, Ями, Уильям старается не брать с него плохой пример, — обещают постоянно, что в следующий раз посмотрят что-то менее «мозгоразжижательное», но никогда этого не делают.       Приятно — после секса.       Жаркого, жёсткого и каждый-господи-раз абсолютно крышесносного секса, после которого поясница молит о пощаде, но Уильям славит дьявола: ради таких ощущений он готов хоть пополам сломаться, такие ощущения не заставят жалеть ни о каких последствиях, будь то треснутый стол, сломанная кровать — до этого пока не дошло. Пока, — или, вот, полная невозможность сдвинуться с места.       Шея и плечи горят — завтра придётся скрывать следы укусов под плотной водолазкой. С высоким воротом. Очень высоким. Но сейчас Уильям блаженно прикрывает глаза, наслаждаясь тем, как загрубевшие пальцы очерчивают каждую отметину на коже. И улыбается глупо, слабо сжимая свободную большую ладонь в своей.       Ему даже не нужно смотреть на Ями, чтобы знать, насколько тот доволен тем, что видит. Уильям тоже был бы доволен, если бы смог увидеть себя в зеркале. Иногда, после долгого горячего душа — который обычно идёт по плану сразу после такого же долгого и горячего секса, — он засматривается на оставленные на своём теле метки. Кровоподтёки и покрасневшие следы от укусов болят и ноют, безусловно, но, ох, как же это того стоит. Всегда стоит.       И в моменте, когда от грубости сносит крышу, и после, когда Ями их касается пальцами или целует, и тогда у Уильяма тоже сносит крышу, но немного иначе: до мелкой дрожи в теле и сбитого дыхания, до застрявшей в горле и неозвученной вслух просьбы взять его прямо здесь и сейчас, потому что Уильям полностью-абсолютно-чертовски слаб перед его нежностью.       Или перед нежностью вообще? Может, и так, раз засосы на изгибе шеи не только воспоминание — напоминание, что Уильяма тоже можно любить. Так любить.       — Сможешь встать?       — Нет. Ты вытрахал из меня все силы.       Плохой пример Уильям правда старается не брать, но иногда — можно. Сложнее не делать это стало после того, как Ями сказал, что ругается Ванджанс сексуально.       — Разве не ты умолял не останавливаться и брать тебя так грубо, как могу? — весело звучит над ухом.       Уильям приподнимает голову, сцепляет руки в замок и кладёт на них подбородок, чтобы встретиться с Ями взглядом. На немое «а на это у тебя есть силы?» в насмешливо прищуренных серых глазах, которые сейчас кажутся почти чёрными, улыбка становится чуть шире.       — И я бы с удовольствием продолжил.       — И я всё ещё дивлюсь твоей похотливости. А с виду, вроде, приличный человек, — с деланным удивлением досадует Ями, и Уильям тихо смеётся.       — Но тебе это нравится? — вопрос больше похож на утверждение, чем он, на деле, и является.       Они могут сколь угодно долго шутить о похоти и извращениях, но кое-что, скрытое за этими шутками и закопанное очень глубоко, обговорено не было никогда: Уильям любит. И доверяет. Позволяет себе быть рядом с Ями таким, потому что любит и доверяет. Только ему и никому другому. Необходимости это говорить не возникало ни разу: Ями понимал без слов.       — А такое может не нравиться? Порой сплю и вижу, как разложу тебя на столе или диване, хотя ты всё время рядом и мы постоянно трахаемся. Прям-таки не вылезаешь из головы. И из постели.       Теперь улыбка выходит по-идиотски смущённой. Уильям запросто может сказать подобное Ями, но когда подобное говорят ему… Сложно привыкнуть полностью к такому отношению. «Нормальному» отношению для обычных людей и «слишком хорошему» — для самого Уильяма. Может, врут пресловутые статьи и трёх недель ничтожно мало, чтобы к чему-то привыкнуть?..       — Силы я из тебя вытрахал, а дебильные мысли, как вижу, — нет.       Уильям растерянно моргает, пойманный с поличным за неудачной попыткой скатиться в бездонное болото саморефлексии.       — Можешь исправить эту оплошность в любой момент, — полушёпотом отвечает он и опирается на руки, чтобы приблизиться к чужому лицу и коротко чмокнуть Ями в губы. Сдержаться не выходит: кончиками пальцев Уильям касается крепкого плеча и дальше — до груди и ниже.       — Ты же знаешь, что я так и сделаю, если не прекратишь? — от низкого, тихого тона по спине бегут мурашки. Уильяму не хочется улыбаться настолько самодовольно и довольно в принципе, но… Не выходит. Дразнить и провоцировать Ями всегда особенно нравилось. До такой степени, что иногда казалось особым видом извращения; но только иногда.       Отстраниться хотя бы на пару сантиметров дальше ему уже не позволяют — утягивают в долгий и глубокий поцелуй, от которого сладко тянет низ живота.