The Cigarette Duet

И всё-таки это было глупо. Ужасно, недостойно! Так горячиться по мелочам, так обижать друг-друга почём зря – и ведь просто день не задался, а тут такой удобный случай выплеснуть разочарование им на ближнего своего... И не противно им? Противно ещё как, разумеется. Но они остывают порознь. Нервно курят, дрожащие пальцы запускают в волосы да с замиранием сердца ждут трёх таких желанных стуков в дверь, молчание в три секунды и доброе позволение войти. Стуков не слышно вот уже сутки. А сердце бьётся в рёбрах бешеной птицей: "Пойди, увидь, извинись". И вроде просто, и вроде логично – но не идёт ни одна, ни второй. А почему? Ссора-то мелкая, никакущая, возникшая из неправильного, некрасивого до безобразия узора инея на витраже. Но именно подобные мелочи, ссоры "ни о чём" селят в душе едкую обиду, что своей трусостью вынимает способность, желание извиниться, сжигает все мосты к примирению. В таких сказано много ненужных слов, брошено немало жестоких взглядов и задушено на корню великое множество нежности. Зато воздвинуто гротескное число гордости, самообожания, тщеславия, каких в существах горе-спорщиков сроду не было. Не зря их дураками собственный Царь обозвал: дураки и в Натлане остаются ими же. Но не у всех в сердце сидит такое впечатляющее количество малодушия, чтобы до скончания веков сидеть и бормотать себе под нос "...а всё-таки я был прав...", гордо сложив лапки на груди да задрав нос до небес. Кому-то вместо этого милы хриплый, искренний смех и хитрый прищур, а не гневно процеженные слова да сжатые добела кулаки. Кто-то вместо этого отдаст всё за то, чтобы вновь смотреть на ближнюю свою с обожанием и почтением, любуясь все ей разом – и разом же принимая за прелестную индивидуальность то, что ни в коем случае не будет названо так кем-то менее одурманенным любовью – а не бегать критическим взглядом в поисках бреши в защите, неуверенности и дрожи в интонации с низменной целью сделать больно. Бьёт уже глубокая заполночь, когда Капитано, споро набросив на плечи одну только шубу, но будучи ещё в пижаме, стоит перед дверью покоев Синьоры, нерешительно держа занесённый кулак над гладким деревом. Изъяснительные слова, отрепетированные за время преодоления пути, уверенно оседают на язык, готовятся бойко защищать мужчину – но прежде они вымолят прощения. Потому что так любовь не делается – она не должна фениксом восставать из пепла, трансформируясь в пустую, практичную древесину. Любовь – прекрасный, иррациональный и местами бесполезный цветок, и она таковой, чёрт возьми, и останется. Польза – это замечательно, но не стоит она в первостепенных функциях любви. Но проходит мгновенье, второе, следующие – а лелейные три стука так и не наступают. Громче их гуляет вихрь за витражами Заполярного Дворца, неукротимо и панически бьётся сердце взаперти рёбер. Капитано жмурит сонные, не до конца сфокусированные глаза, для верности моргает часто-часто – и ободранные костяшки гулко резонируют ударами в нутре покоев, оповещая бодровствующую хозяйку о незванном, но не нежеланном госте. Но ему никто не открывает, никто не роняет ни слова. "Всё ещё в обиде", сожаленно поджимает Капитано губы, кляня себя в сотый раз за то низкое, что он смел сказать в повышенном тоне своей женщине. С каждой прошедшей без ответа секундой самоистязания мужчины всё ужаснее и ужаснее, на лбу, кажется, даже поблёскивает волнительная капля пота, колени мечутся от двери до другого конца коридора, хотя умом он твёрдо стоит на месте. В хрустальном покое коридора двиг двери по петлям раздаётся спасительным колоколом, и перед Капитано стоит Синьора. Глаз блёкло мерцает льдом в полутьме покоев, вопросительно выглядывая из-под ресниц. Она выглядит царственно и спокойно, хотя на сердце мечутся гордость и вина: не он один язык за зубами не держал. Мужчина сглатывает вдруг ставшую такой вязкой слюну, все слова с каждой секундой молчания строем покидают мысли, и губы неслышно лопочут нечто невразумительное. — Через порог не говорят. — её голос, тихий и старающийся ничего не выражать, тянет Капитано из пучины собственного неумения разговаривать, и он делает шаг в покои. До того глядя лишь на её глаз, мужчину ошеломляет почти до трогательных и виноватых слёз исключительно одно – на ней белый шёлковый комплект. Насколько же всепрощающа её душа и глубока привязанность к Капитано, если, ложась спать обиженной и оскорблённой им же, она предпочитает быть окутанной его подарком? Он с трудом глотает ком в горле. Заключать коалиции – это одно. А это... — Я хочу извиниться. Был не прав и резок, слишком поспешен и груб. Прощать или нет – Ваше положительное право, но мне действительно жаль. — и замолк, ожидая своего смертного приговора. — Я... я так больше не буду. — прибавляет он, по сути, лишь для себя, будто снова став тем отверженным ребёнком. Капитано ожидает многого, и половина из этого – далеко не самый благоприятный ему исход. Но он не ожидает, что Синьора молча сядет на край кровати и уведёт за собой мужчину, держа его за руки. Простила, стало быть? И он не смеет уповать на это, считая себя недостойным такого снисхождения. Она собирается с мыслями, выстраивает цепочку эмоций и чувств, что должны быть вложены в слова, прикрывает глаз... И ничего не выходит. Синьора плохо говорит о чувствах – не умеет в целом. И не любит, ко всему прочему. Но ей это не нужно: потому что она держит его за руку, и это транслирует её мысли громче слов. Если касается – как угодно, – то не зла, то всё ещё любит. Капитано держит потребность зарыться носом ей в плечо при себе, дожидаясь, скажет ли она что-нибудь. А пока его глаза бегают от её задумчивого лица, жемчужного и бархатного в танце свечей благовония и любования ради, до хрупкой ладони в своей руке, чьи пионовые стебельки вен он нежно оглаживает мозолистыми подушечками пальцев, задерживаясь иногда на выступающих на тонкой коже пястных косточках. — Я ведь тоже не царицын подснежник. — выдыхает женщина, и Капитано даже удивляется её решению говорить. — В выражениях скромна не была – говорила, что на язык первое ляжет. И ты извини. Привыкший принимать полный объём ответственности на свои могучие, но неизмеримо несчастные плечи, мужчина растерян. Но благодарен. Смуглые, исцарапанные пальцы робкой змеёй обвивают белую кисть, переплетаются нерушимым замком с узловатыми женскими пальцами. Как-то сами собой их губы тянутся друг к другу, без излишней пошлости и кричащей страсти, но с пермаментной нежностью и выражением нужности. Мягко звучит не сбившеесе дыхание, шелестит сползающая с плеч Капитано шуба, робко поглядывая на них с пола. В довершение примирения мужчина чмокает Синьору в обожжённую правую скулу и надолго задерживается подле неё, прикрыв удовольственно глаза, щекоча ресницами нетронутую огнём белую кожу. — Кофе будешь? — небрежно вопрошает женщина, фривольно барабаня пальцами по его сухим ладоням. — Буду... — едва ли не мурчит Капитано, выпуская её из плена своих объятий не без неохоты. По разумному мышлению говоря, кофе в полвторого ночи, если мужчина верно видит цифры в полутьме покоев и полудрёме глаз, – идея прямо-таки не очень мудрая. Но Капитано не желает слыть мудрым старцем в свои какие-то четыреста сорок два года, и потому с какой-то показушной самому себе дерзостью закуривает, примешивая к коричной ванили свечей резковатый запах дымной ели и смолы. Впрочем, разношёрстные ароматы находят друг друга пленительными, быстро подружившись и воспроизводя в покоях какую-то наркотически-приятную атмосферу... Но праздно вдыхать запах, пока рядом белой лентой порхает Синьора, не по его части, и он спешно поднимается с края кровати, фехтовально-изящной походкой приближаясь к ней – но с неизменно добрыми намерениями. Несмотря на твёрдое желание попить кофе вдвоём, женщина о нём как-то скоро забывает, когда руки Капитано обвиваются вокруг её талии, без намёка на эротику проникают под рубашку сорочки, горячими углями ложатся на впалый живот, задевая тазовые кости. Синьора на миг теряет дар речи, а мужчина только и думает беспокойно: Худая... — Ты чего без меня-то куришь?.. — бубнит обиженно она, беззлобно пихнув острым локтём его под ребро, получая в ответ смягчённый хрипотцой смех. Покачивающимися шагами они достигают кровати второй раз, чёрно-белой птицей приземляясь. Женщина довольно перекидывает стройную ногу через его колени, хозяйски положа подбородок на плечо, ровно дыша куда-то в шею. Капитано кажется, что она сейчас уснёт, потому предлагает ей прикурить сигару. Не любящая крепкий табак, она всё равно затягивается, морщится, но следом – расслабляется, выдувая по колечку бесславно рассеивающийся вскоре дым. Капитано затягивается табаком реже, прижавшись впалой щекой к вороху светлых волос, небрежной щетиной цепляясь за тонкие волоски. Пребываючи в неприятной меланхоличной задумчивости, лишь через пару мгновений реагирует на дыхание Синьоры напротив своих губ. Поцелуемся? хочет она донести напряжённым взглядом. Ты ещё любишь меня? читает он безошибочно. Сигара помехой оставлена на тумбочке, пока внимание Капитано сосредоточено на поцелуе. Его женщина хочет любви, успокоения лишь одним известным ей способом – сексом. Он, впрочем, неблагосклонно не поддерживает это ошибочное суждение, не спускаясь руками ниже плеч, а мягко держа её за впалые щёки, очень бледные, а сейчас – выглядящие особенно болезненно. Целомудренно и почти стеснительно расцеловывая ей лицо, молча, но очень настойчиво объясняет, что любовь – не похоть, а диалог душ – не диалог тел. Она сдаётся, не имея доводов против и отчего-то чувствуя расцветающий в горле стыд. Как он, на части разбитый и убого склеенный, остаётся таким мудрым и методичным в противовес своей истеричной и нестабильной женщине? Чудной, но замечательный он человек, вздыхает про себя Синьора, ложась на простыни и увлекая под одеяло Капитано, что споро приникает немного сопливым – вечная зима, всё-таки, – носом к её груди и прячется под её острым подбородком, неугомонным волчонком поджимая ближе к груди ноги. Он всегда мёрзнет, и всегда ищет тепла у столь же холодной Синьоры – и всегда находит. Ей всегда тоскливо и противно от мира, скука и разочарование гложут и жрут истлевшую душу – и только Капитано в состоянии стряхнуть всё с сердца и возместить страдания безусловной любовью. Засыпая, женщина что-то вспоминает и шепчет ему в лоб, целуя: — С Новым Годом. — И Вас с Новым Годом. — отвечает ей сонным бубнежом Капитано, дотягиваясь губами ей до гортани и даже выше... Ветерок из вечно приоткрытого окна ласкает омеловый веночек на изголовье кровати, как и влюблённые губы ласкают друг друга, обещая вечную любовь, что обязательно победит смерть.