Там, где цветет лотос

Сайно беловолосый везде. Эта истина открывается одним жарким вечером, когда, патрулируя лес Авидья, Тигнари отводит с пути лист разросшегося на берегу лотоса. Зрелище стоящего ниже по течению реки Сайно бросается в глаза ослепительной вспышкой и выжигается на сетчатке. От неловкости его спасают сразу две вещи: поток шумит, приглушая все звуки даже для чутких ушей Нари, а глаза Сайно закрыты. Стоя до середины бедра в бушующих водах, он занят тем, что выскребает из волос песок, промывает белые пряди от пены — и абсолютно прекрасно выглядит в лучах заката. Тигнари, оправившийся от неожиданности, решительно настроен сохранить факт нечаянного подглядывания — он возвращает лист на место и бесшумно удаляется дальше по маршруту, решив перейти реку в другом месте. В голове ещё несколько часов нет-нет, а возникает увиденная картина, и Тигнари сам не замечает, когда привыкшая делать зарисовки рука переносит все в блокнот отдельно от разума. Ему приходится долго и кропотливо писать на следующем листе, чтобы страницы перестали открываться на замятом сами собой. Постыдное открытие, но, оказывается, годовой практики в Бимарстане может быть недостаточно, чтобы справиться с собственной физиологией — и не реагировать на чужую. Тело Сайно — беловолосое везде — являлось произведением искусства, воплощенном во плоти, и Нари ничего не может поделать с тем, что безудержно краснеет всякий раз, когда вспоминает о генерале. О собственном друге. Проклятье, владычица Кусанали, за что ему это?! Возможно, он просто плохо старается. Нари отправляется в долгую командировку в чащу Апам, но даже там он обречен не ведать покоя — и налегать на исследования с маниакальным энтузиазмом, надеясь забыть, надеясь забыться, надеясь… Проваливаясь с треском.

✿ ❀✿ ❀✿ ❀

Сайно беловолосый везде. Сайно горячий и гладкокожий, словно обточенный морем песка камень в жаркий полдень. У Сайно даже шрамов почти нет — ученик матры и ныне генерал, достойный контрактор духа самого верного жреца Алого Короля, Германубиса, Сайно слишком хорош. Все его раны давно зажили, не оставив следов. Тигнари знает, что это сон, но ничего не может с собой поделать — жадная слюна наполняет рот. Разум вполне достоверно достраивает и дразнит фантомным запахом разгоряченного мужского тела. Десятки встреч, сотни моментов, когда Нари учился полагаться на обоняние во всем — и вот его мучает мокрый сон, навеянный гормональной бурей, в народе и науке именуемой просто: гон. Сайно смотрит, Сайно трогает, Сайно подчиняет — кожа на шее сзади горит и идёт мурашками, стекающими вдоль спины, продирающими до кончика хвоста, и Тигнари сам не знает, чего больше хочет — утопить в жаркой тесноте припухший и требующий внимания узел или подставиться и дать себя покрыть. Инстинкты сильны: Нари хочет кусаться, хочет выть от отчаяния, призывая партнера, и знает, что от него пахнет так сильно, что все, имеющие достаточно развитый нос, такого сигнала не пропустят. Но Сайно, дитя пустыни, укравшей краски с его волос и поцеловавшей кожу притягательной смуглостью, на этот зов не придёт, как бы Нари не кричал и не бился. В чаще Апам много сокровенных мест и Тигнари добровольно запечатал себя как раз в таком. Здесь влажно от бесконечных дождей, но сухо на сделанной из опавших веток лежанке. Тигнари сплел каркас сам, сам приколотил ветки, сам выровнял спальное место и бросил сверху матрас из ячьей шерсти и сухой травы. Здесь он мог бы создать себе дом, реши остаться исследовать чащу, но Сайно, Сайно продолжал бередить его душу — и тело. И последнее было невозможно спокойно выносить даже в здравом уме, а уж трогаясь разумом от неистового желания — вдвойне. Тигнари покидает пропитанное его запахом насквозь убежище и уныло думает, что ему следует позаботиться о разовой встрече с кем-нибудь понятливым — в лагере стражей понятливых ребят тоже хватает, но внутри коллектива очень утомительно жить, когда знаешь как самозабвенно кто-то лизал тебе под хвостом ради процесса, а потом предлагает повторить каждый раз, когда ты чуть приветливей тигра ришболанд. Он это уже проходил, а с тех пор, как возглавил лагерь, количество предложений увеличилось кратно. Вот только Тигнари больше не хочет ни рукоблудить с кем попало, ни тискаться в кустах с кем-то из коллег — весь его опыт в сотню поцелуев, десяток совместных дрочек, на которых он поджимал хвост, и пара отсосов, о которых в памяти только перевозбужденная муть пубертатного подростка и внутреннее отрицание, сообщает, что отныне он против левых людей, щупающих их за задницу. Ближайший город — Караван Рибат, и Тигнари впервые думает об изобилии останавливающихся там наемников из пустынников: самые красивые, самые эффектные особи как на ладони. Есть из кого выбрать, есть на кого посмотреть… И есть время, чтобы убедиться в собственном безумии. Потому что, сидя на веранде таверны и придирчиво выбирая себе физиологическую грелку с эффектом массажа подхвостья на ночь, Тигнари ничего не может с собой поделать, когда каждое тело в пределах взгляда нет-нет, а сравнивает с Сайно. Слишком высокий, слишком старый, слишком накаченный. Бесконечный список того, что слишком, и даже если загадочное что-то не стопроцентный минус — все равно повод для отказа. Тигнари разочарован результатами охоты, и даже любимые еда и напитки теряют свой вкус. Валука шуна не моногамны по сути своей очень долго, ведомые потребностями и инстинктами, но в конце концов всегда останавливаются на ком-то одном. Анекдот, такой же несмешной, как шутки Сайно, заключается в том, что Тигнари рискует прожить и умереть единственным среди валука шуна почти девственником, накрепко выбравшим себе пару, которая его не захочет. Трагикомедия, достойная того, чтобы продать ее идеей для сценария. Он уже видит себя, почему-то вместе с Кавехом, пересказывающим эту нелепость руководителю труппы театра, из-за чьего плеча будет мечтательно вздыхать Нилу — популярная танцовщица, она так страдает от преследования своих зрителей, что давно зареклась влюбляться в кого-либо. Тигнари тоже когда-то зарекся влюбляться в тех, кого уложил в койку. Чувства к Сайно нашли не просто лазейку, а огромную логическую дыру в этой формулировке, и превратили сердечные пустоши рациональности в цветущий сад моральной неудовлетворенности. Бред, но он живёт и дышит этим бредом, покорно следуя по течению, позволяя нести себя по жизни куда-то вперёд, имитируя деятельность, просто чтобы не корить себя за бездействие. Он живёт и занимается своими делами, ясно вам? Что-то внутри отзывается ехидством.

✿ ❀✿ ❀✿ ❀

Сайно до тридцати меньше, чем до двадцати пяти, в его теле кроме кожи и мышц имеются одни лишь кости, ничего лишнего. По рукам за перчатками ползут изгибистые веточки да деревья от пойманных молний. Тигнари теперь тоже имеет свое дерево с веточками от молний. Оно ползёт по его спине и груди от плеча, от блестящего ожога, словно неумеха-художник пытался нарисовать дереву основание. Сайно, увидев повязки и закаменев от рассказа, долго и осторожно слабыми разрядами проверял мышцы, стимулируя напрямую, как учили в — будь он неладен — Бимарстане. Почти каждую неделю, по разу, а то и дважды, он приходил и заставлял пострадавшие мышцы перебарывать урон от чужой молнии своими. Это было блаженное и постыдное время, когда Нари мог почти обнимать друга, поджимать уши и даже скулить, когда разряды оказывались ощутимее, чем он мог спокойно выдерживать. Сайно обнимал его одной рукой, а второй успевал проводить молнии и отслеживать сердечный ритм, шептать свои тупые шутки и даже наигранно возмущаться, что Нари был не в состоянии их оценить. То, что Нари не остался парализован на одну руку, мог держать ложку без судорог и у него не дрожали пальцы, было заслугой генерала махаматры более чем полностью. За это стоило терпеть, за это стоило ворчать на шутки, вызывая лукавую, делано оскорбленную мордашку. За это в том числе он влюбился в Сайно. Сайно-Сайно-Сайно — в его голове один только Сайно сутками напролёт — и окружающие начинают смотреть на него с каким-то неописуемым чувством и твердить, что он странно себя ведёт. Тигнари отмахивается, когда Коллеи умоляет его хорошо есть и спать, отмахивается, когда Амир приносит ему зверскую порцию своего фирменного рагу. Куски мяса в чаше навалены с горкой; большие кубы без специй, они вызывают закономерные опасения своим видом, и Нари просто надеется, что Амир не перепутал котелок с мясом для собак, когда накладывал порцию — съесть что-то такое выше его сил. Другие вещи остаются неизменными: раздувающиеся от гордости за выслугу — месяцев, не лет — рейнджеры ухитряются наворотить дел на ровном месте, гости леса Авидья сходят с троп, засмотревшись на грибочек, и попадают в список гастрономического интереса тигров. Зоны Увядания возникают посреди маршрутов патрулирования, отрезая доступ в целые участки леса, и Нари приходится идти разбираться с этим лично, а вернувшись — падать в постель и мучиться сновидениями, которым нет конца. Сны — отдельная категория пыток. Будто смотришь какую-то более счастливую версию собственной жизни, записанную кем-то и показанную с нарочитым безразличием, таящим остро оточенную кромку исследовательского интереса, режущего душу. Тигнари впервые сожалел, что отключение Акаши вернуло народу сны. Сны были утомительны. Отыскав вроде бы вполне приличное объяснение своей измотанности, Тигнари с удовольствием использует его, чтобы отмахнуться от всеобщего беспокойства за себя, прописать себе курс сонных и успокаивающих трав и даже доверить Коллеи заваривать их вечерами — забота ученицы, тоже приведенной к нему Сайно, могла поставить на ноги, а могла и сшибить. А потом из пустыни, нагнав очередного беглеца аж на территориях пустынных племен и едва не скормив унутам эту жертву собственной гениальности, возвращается Сайно.

✿ ❀✿ ❀✿ ❀

Сайно беловолосый везде. Тигнари, вернувшийся с патруля и отпыхтевший полноценную схватку со всей живностью, набившейся в ближайшую зону Увядания, думает эту мысль по кругу, когда Сайно неожиданно здоровается с ним, стоя возле его домика, когда заходит внутрь раньше него, сказав, что он уже заварил чай и отложил им ужин. Похвала и прощание с Коллеи, зардевшейся и немыслимо довольной, проходят как-то мимо сознания рейнджера, который таращится на Сайно, потеряв дар речи. Тигнари ощущает, что вот-вот умрет от сердечного приступа, когда Сайно неожиданно встает так близко, что становится видно оставшиеся на коже после долгого перехода песчинки — генерал шел по прямой, не тратя время на купание в казармах и поход домой после отчёта — и самыми кончиками пальцев смахивает с волос у лица фенека приставшую к ним травинку. Нари цепенеет еще больше. Собственный пульс душит. Сайно отводит темную челку со лба, не дождавшись от застывшего Тигнари даже обычного ворчания что генералу никак не живется спокойно, поэтому он и не отдыхает после трудного задания, и касается губами холодного и чуточку влажного лба. — Должно быть, Коллеи не зря беспокоилась за тебя, — задумчиво говорит Сайно, отстранившись, а Нари просто надеется, что мурашки, предательски побежавшие по его лицу, шее и вниз по телу, остались незамеченными. И хвост. Хвост, надеялся он, тоже остался в состоянии покоя. Свежо предание, да верится с трудом. Тигнари уже не впервые думает, что Коллеи — это покореженное прежде яйцо кукушки метко подброшенное ему Сайно. Не просто так она косяками посылала письма человеку, который, будучи старше вдвое, был ей вместо отца. Эта маленькая птичка, фанатично обожающая спасителя и издалека восхищающаяся учителем в лице Тигнари, должна была стучать обо всех изменениях в поведении окружающих, как заядлый дятел. Причём просто из детской непосредственности, как она жаловалась на свои трудности древесному дуплу. И Сайно все эти излияния с удовольствием читал. Если бы Нари не проверял орфографию у всех шедевров ученицы, он был бы не в курсе, что именно докладывает немногочисленным собеседникам девчонка, но теперь он начал подозревать какой-то шифр, который просто не замечал. Или наспех вложенные, так и оставшиеся непроверенными, листки. Иначе почему три письма, отправленных Коллеи с последнего ответа Сайно, вернулись в Гандхарву самим Сайно и словами «Коллеи не зря беспокоилась за тебя»? Тигнари чувствует на себя досаду и трет лоб, избегая места, где кожи коснулись губы — там горит след поцелуя, будто Сайно его обжег. — Умоляю, хоть ты не начинай, — в конце концов говорит он и под чувственный смешок Сайно выразительно поджимает уши и раздраженно закатывает глаза. А потом закрывает лицо руками, не вовремя забыв, что перчатки в грязи. Сайно смеется в голос, а Тигнари чувствует, что не в силах злиться на него, когда стаскивает перчатки, смиряясь с тем, что, должно быть, вымазал и без того замаранное лицо. Властительница Кусанали, как же он скучал по этому тупому звуку. По звуку смеха Сайно. — Погоди, я сбегаю сполоснусь и приду, — в конце концов пытается избежать неловкости повисшего молчания Тигнари, когда Сайно ловит его за кончики пальцев. Нежные подушечки, далёкие от таковых у людей, вспыхивают, а позвоночник щекочет до самого кончика хвоста. — Я с тобой, — тепло выдыхает генерал, и неожиданно ухмыляется: — Не хочу, чтобы за тобой подсматривал кто-нибудь, кроме меня. Тигнари влет читает такие намёки и чувствует, как его лицо не может решить краснеть ему или бледнеть, обещая впервые в жизни пойти пятнами. Голова очень многообещающе кружится, а вещи, интереснее защитного топа Сайно, Тигнари в жизни не видел. — И… давно ты знаешь? — едва слышно выдыхает фенек, сжимая в кулаки задрожавшие пальцы и напружиниваясь. И ловя в ответ полный немыслимой любви и снисходительности взгляд. — Нари. Это я должен спрашивать, давно ли ты знаешь и знаешь ли вообще. Ведь ты единственный из живущих, с кем я продолжаю разделять кров и пищу, не брезгуя делить содержимое одного блюда. И даже воспитываю сообща ребёнка. По законам пустыни, если припомнить все, что было, мы с тобой и вовсе… безнадежно давно и глубоко женаты. Тигнари моргает, замечая, как стал усиливаться шум в ушах, а потом лицо Сайно стало как-то странно уходить вверх…

✿ ❀✿ ❀✿ ❀

— Ты должен был отругать его за то, что не заботится о себе, а не довести до ручки! — шипит кто-то голосом профессора Фарузан, и Нари понятия не имеет, что она тут забыла. — Последние два письма Коллеи места себе не находит от беспокойства, а ты ухитряешься за десять минут без присмотра взрослых довести его до обморока! — Мне в голову не могло прийти, что его настолько взволнуют мои слова, — искренняя вина в голосе Сайно — это что-то новенькое. Но тут Тигнари вспоминает-таки, что же это были за слова, и его раздирает противоречиями: то ли забыть, как дышать от радости, то ли рыдать в голос, потому что сколько же лет прожито зря! А сколько знакомств, пережитых с нескрываемым содроганием, были пережиты напрасно… Институт брака в пустыне, как таковой, не существовал. Там можно было пожениться по принципу «а давай скажем что мы же на ты», а можно было пережить семь дней и семь ночей гуляний с подношениями богам, забиванием стада яков на праздничный стол и рекой разнообразного алкоголя, текущей от стола к столу. Все это Тигнари выяснил, ковыряясь в доме Даэны, украдкой решив узнать чуть больше о родной для Сайно половине Сумеру. То, что Сайно, в пустыне живший до поступления в академию, про пустыню почти ничего не помнил, всегда казалось Нари несправедливым. Но зато то, что Сайно о пустыне изучал целенаправленно и цитировал без малейшего стыда, теперь вызывало во рту кислый привкус, а в сердце — трепет, когда разрывает одновременно страхом, что сказанное было очередной шуткой, и страхом, что никакой шутки нет. Хотел ли Нари действительно открыть глаза и обнаружить себя супругом Сайно? О да. А хотел ли он знать, как давно? Наверное, только для общего развития, потому что иначе о каждой прожитой в одиночестве ночи он с упавшим сердцем будет думать, что она могла бы стать брачной для него. А о скольких ночах придётся сожалеть, лишь потому, что в те ночи они спали? Делили палатку — и целомудренно спали? И Сайно не украл у него ни поцелуя, ни касания руки? Ужасно, ужасно, ужасно!!! Нервная система Тигнари не выдержала, и его волнение тут же выдал метущий хвост. — Учитель! — Коллеи первой замечает его активность и бросается к постели, как почтительная дочь, которой ее тут и считают. Хотя некоторые, в принципе, никогда не мудрили, и обращались, как могли. — Эй, мелкая! — заглянувший Амир отступает на шаг, увидев внутри дома Сайно, а Тигнари, повернувшему голову, подумалось, что у него в жизни столько народу не было в гостях одновременно: стены резко начали давить, а домик показался неприлично маленьким. — Ты кого мелкой назвал? — неожиданно отреагировала на обращение профессор Фарузан, взбухая, словно грозовое облако, как не все пользователи Анемо могли, и Нари мысленно посоветовал Амиру ходить в патруль за пределы леса очень аккуратно. Не имеющая наконечника стрела с каким-нибудь утяжелителем, «случайно» попавшая в нецелевую точку, была коронным фокусом Фарузан. Коллеи до сих пор пересказывала ухищрения, которыми с ней поделились, осторожным шепотом. А поскольку стрелять профессор могла прямо из дома Даэны, да еще оправдываясь срочной отправкой чего-нибудь к стреле привязанного, да используя какое-нибудь свое новое изобретение для увеличения меткости и дальности как стрельбы, так и обзора… Амир мог никогда не узнать, кто именно его приголубил. За период полета его мысли, Фарузан, ураганом налетевшая на патрульного, успела покинуть помещение и теперь кричала где-то в отдалении: кажется, Амир предпочел сохранению гордости безостановочный побег подальше от бешеной женщины. Коллеи, которая так и не успела узнать, зачем её звали, сорвалась вместе с ними, а Сайно и Тигнари вновь остались наедине. Фенек, чувствуя как краснеет лицо, поспешил сесть, чтобы спрятать его за волосами, потому что едва ли детский разворот носом к стенке спасёт его собственную гордость. Голова слегка кружилась, для успокоения то ли души, то ли вырывающегося из-под ребер сердца, Нари вцепился в собственный хвост, прижимая его к груди вместе с коленками. — Как ты себя… — И как давно… Они заговорили одновременно и тут же осеклись. Тигнари сделал вдох, выдох, и заговорил, все так же стараясь не смотреть на Сайно. — Чувствую себя нормально, правда. И… Когда бы ты мне сказал, что я, оказывается, не свободен, и годами в каком-то смысле позорю тебя перед другими своими похождениями? — Ни от кого, кроме пустынников, моя репутация и публичные поступки тебя не защищали, — мягко возразил Сайно. — Кроме того, ты и сам помнишь, сколько раз я не позволял нам садиться к вроде бы знакомым наемникам и разделять с ними пищу. За стеной Самаэль я выгляжу как очень ревнивый муж, а ты — как очень хорошенький партнёр, которого оберегают, — Тигнари поджал уши на секунду, уже не зная как можно смутиться сильнее, хотя Сайно не в первые баловал его похвалой. И его тут же осенило. — Поэтому, когда я сутки ждал вас в Караван Рибате, никто и не… — неожиданно осмыслил своё безоблачное бытие в приграничье Тигнари и дёрнул ухом. Он то мнил себя таким крутым и опасным в чужих глазах… А Сайно его просто как-то по-своему пометил в глазах любого, не жившего всю жизнь на тропических землях Сумеру, отваживая всех встречных-поперечных. Знать бы ещё, как он это провернул. — Именно, — Сайно, вздохнув, выбрал подставить стул поближе и сесть на него, не потащив на постель песок, который так и не смыл. Выглядел он все так же потрепано, тени на лице и мешки под глазами прорезались четче в свете фонаря. — Но я бы никогда не стал давить или говорить об этом пока оставалась вероятность, что ты все же встретишь кого-нибудь, с кем захочешь… Захочешь чего-нибудь серьёзного. По сути, я просто делал заявление в глазах окружающих пустынников каждый раз, когда мы ели вместе и ты кормил меня с рук или подсовывал лакомые кусочки мне на тарелку — это забота, которой в пустыне говорят о глубоком чувстве. Вроде, знаешь, поцелуя при встрече. — Дехья и Кандакия тоже так едят, — возразил Тигнари, не раз видевший, как Львиная грива проводит время со стражницей деревни Аару, но Сайно только нежно усмехнулся — вспомнил что-то очень свое, очевидно, и сказал: — Не учись плохому у этой бандитки, Нари. У них брачные наручи одного кузнеца, а так же одна косметичка, одна постель в деревне, один дом… Продолжать не буду, но Дехья очень жадная женщина и сейчас обольщает себе вторую жену, с полного одобрения первой. Тигнари ощутил как у него раскалилось лицо, и с писком зарылся им в шерстку, сгорая ушами под лающий смех Сайно. Знать подробности интимной жизни Дехьи он точно не планировал, а вот смотрите-ка… Сайно поднялся, пока он переосмыслял свою жизнь и поступки в ней других людей, позвенел посудой. Сказал, виновато: — Еда уже почти остыла. Из горячего могу только чай заварить. И Тигнари махнул бы рукой, мол, не стоит, но генерал не оставил ему никакого выбора, просто поставив глубокую миску на стул перед ним с воткнутой ложкой. — Поешь, пожалуйста. Я могу пойти пока погреть воды для купания, если ты не захочешь идти к реке, а потом тебе стоит выпить свой отвар — Коллеи заставила меня пообещать, что ты его… — Он от тебя, — выпалил Тигнари и вновь раскраснелся под непонимающим взглядом Сайно. — От меня? — переспросил Сайно, позабавленно приподнимая брови и даже подвигал ими. — Ты что, болеешь мною? Тигнари сердито нахмурился, уловив каламбур, тонко вплетенный в речь, и дёрнул ушами. — Ты портишь момент признания, ты в курсе? — сварливо заметил он, складывая уши к голове, готовый ощериться острыми зубами, которые привык прятать при улыбке, когда Сайно вдруг опустился перед ним на одно колено. — Я в курсе, но некоторые слова хочется услышать, — нежно пробормотал он, глядя снизу вверх, и Нари сжал руки в кулаки. — Пожалуйста, я уже и надеяться не смел, все же столько лет… — Сколько? — Нари склонился, пробормотав: — Сколько лет меня считают парой генералу махаматра? — Ну, если брать самый первый раз, когда я вообще посмотрел на кого-то из-за твоего плеча и этот кто-то отвял, то ты ещё из академии не выпустился, — Сайно улыбнулся, но румянец на лице выдал как ему неловко. — Согласись, было бы странно, если бы ты подростком получил такое предложение от страшного незнакомца с титулом громче имени, даже если у тебя с незнакомцем лет пять разницы, — а Тигнари ахнул, понимая, что Сайно больше десяти лет потратил на то, чтобы шататься рядом, наблюдая, как один валука шуна растёт, флиртует с кем попало и получает свой первый опыт встреч и отношений. Утешало, что уже тогда Нари знал, что предпочитает мужчин, и тут никакой ошибки быть не могло. И неудивительно, что за это время пустынники успели выяснить — и уяснить — кого для себя выбрал Сайно и как он выглядит. Генерал махаматра, даже познакомившись с интересным ему студентом, не торопился набиваться в близкие друзья — ему требовалось быть беспристрастным, так что сближение кивающих друг другу матры и студента случилось уже гораздо позже. — Я пойду поставлю воду, — градус смущения даже для бесстыдного Сайно явно оказался выше комфортного, и тот подскочил, не дождавшись признания Тигнари, которое так хотел получить, — а может, решив, что ни бездны он после таких откровений не получит. Наверняка вообразив себя извращенцем в глазах Тигнари, узнавшего, что на него-подростка засматривался мальчик немногим старше, экстерном окончивший Академию, став страшной легендой наравне с Лизой Минчи. Что там было с той историей об их обучении, Нари честно не помнил. Да и быть объектом внимания мужчины постарше ему тоже было не впервой, а Сайно тогда даже мужчиной мог считаться только социально, а не биологически… Поэтому теперь Тигнари ловит Сайно за руку в самый последний момент и успевает заметить растекшийся по смуглой коже коньячный румянец, прежде чем генерал поспешно прикрывает лицо ладонью. — Лучше поставь палатку на берегу, — голос сам собой стал тише и ниже, а ещё — в нем пробились хриплые нотки, от которых на коже Сайно выступили мурашки, которые Нари, к своему удовольствию, тоже заметил. — И отвар… Вылей. Сайно стоял перед ним ни жив, ни мертв, когда Тигнари, рисуясь, почти танцуя, приблизился, деликатно положил пальцы — самыми мягкими подушечками ему на плечи, скрытые темной облегающей тканью — и почти коснулся губами уха, шепча: — Видеть, но не знать, что имеешь право коснуться — это мучительно; совсем не то же самое, что знать о том, что именно скрывается под всеми этими… дурацкими вещами, — Тигнари провел пальцами по металлическому воротнику, огладил голую грудь, невзначай зацепив сосок и поймав чужую дрожь. — И касаться с полным пониманием собственных… прав. Ты меня замучил неделями напролёт сниться… Я думал, что с ума схожу. Сайно, обласканный авансом, прерывисто вздохнул, поймал его ладошку и прижал к своей груди. За блестящей пластиной, скрывающей часть грудной клетки, испуганной птицей билось сердце. Нари вновь поразился тонкой горячей коже, на которой, оказывается, все же имелись следы от шрамов, почти незаметных, но таких… настоящих. Делающих Сайно — человеком, а не видением, приходящим во сне. — Я быстро, —отрывисто пообещал Сайно, и медленно, продолжая удерживать мягкие — и чувствительные — пальцы Тигнари, прижал их к губам, не сводя самого пристального взгляда. Горячего касания к подушечкам, чья мягкость не была доступной ни для одной кошки, хватило, чтобы лицо Тигнари в тысячный раз за вечер вспыхнуло. — Буду ждать, — едва слышно вздохнул Нари, и уже через мгновение стоял в одиночестве. Невольно подумалось, как это Сайно не пошутил ничего насчет «так понравилось зрелище?» в кошмарной попытке флирта. Оставалось надеяться, что над серьёзными вещами Сайно не шутит. Потому что желание брать и давать в Тигнари не было шуткой. Ни разу.

✿ ❀✿ ❀✿ ❀

Река шумела, журчала, разбивалась камнями и соединялась снова, ревела пеной у одного берега и шла мелкой волной у другого. Тигнари, до сих пор воспринимающий съеденный ужин как камень в желудке, выпрямился, закончив устанавливать последнюю смесь от насекомых. Запах падисар поплыл в воздухе, стоило поджечь фитиль, и дымка благовония поползла по земле густой волной, прежде чем юркнуть в приоткрытую палатку. Молодой человек повторил процесс ещё трижды, прежде чем удовлетворенно дёрнуть ухом: насекомые успели утомить его своим присутствием, но теперь многоголосый звон стих вдали. Нари обернулся к реке, наблюдая, как Сайно, поймавший рыбу им на более поздний ужин, продевает нитку через жабры, прежде чем вернуть несколько скользких телец в реку. Так их ужин не уплывет дальше оставленного для них пространства, пока парочка отмывается и приводит себя в порядок. Тигнари покраснел от мысли, что вновь увидит Сайно в потоке, потом покраснел ещё сильнее, понимая, что и Сайно увидит его тоже… Ладони вспотели, стоило представить себе их совместное мытье, и руки сразу потянулись к плечам — Тигнари почти машинально прикрылся, пламенея от возбуждения и неловкости. У него не было опыта эротического мытья, но с Сайно все воспринималось именно так. Будто бы каждым движением он должен будет соблазнить желаемого партнёра, хотя и были мысли, что не с его возможностями соблазнять кого бы то ни было. Ещё у него никогда не было отношений, и то, как начинались эти, приводило в трепет. Нари понял, что они никогда не вернутся к той дружбе, которую имели прежде. Нари всем сердцем желал, чтобы им это никогда и не потребовалось. Сайно же явно никакими сомнениями не страдал. Скрыто? Кто знает. Стоило мужчине выйти из воды, отмыв руки от рыбного запаха, как он сбросил с себя голову шакала, обнажая светлые волосы до середины спины, и, не сводя с Тигнари немигающего взгляда, принялся все так же небрежно сбрасывать с себя остальные вещи, выпутываясь с легкостью, какой сам Нари даже вообразить не мог — его одна юбка-схенти приводила в лёгкий ступор, а металлический защитный воротник, переходящий в нагрудник, как и позолоченные щитки на голенях, заставляли ежиться, гадая, как в этом можно ходить под солнцем — и ведь Сайно был не единственный такой энтузиаст. Босой и очень, очень обнажённый, бесстыдно красивый, этот дикий детеныш пустыни, лишь недавно подражавший морали жителей леса, Сайно приблизился и коснулся кончиками пальцев лица зардевшегося от наблюдений за ним Нари. От поцелуя тело бросило в жар. Можно было уйти из пустыни, но нельзя было заставить пустыню уйти из себя, и генерал отражал такую формулировку более чем полностью. Пустыня была его частью, и Нари чувствовал её зной, касаясь своими губами чужих губ. Сайно поглощал, брал то, что ему готовы были предложить, и Тигнари знал, что стоит только намекнуть, стоит дать понять, где проходят границы… Сайно поглотит его, без остатка — как пустыня поглощает тех, кто дал слабину, навеки скрывая в своих песчаных объятиях. Верхняя часть куртки сползла с плеча, эластичная безрукавка расползлась в шнуровке на боку, прежде чем Нари вытряхнули из пестрого наслоения тканей. Собирая себе этот наряд годы назад, Тигнари даже не подозревал, что это недоразумение, используемое, чтобы хоть немного отвлечь людей от его ушей и их гипотетической мягкости, станет чем-то вроде визитной карточки — как лично Нари, так и стражей леса. Безрукавка и куртка сверху обрели популярность, словно до Тигнари никто даже не задумывался о том, что для защиты от семян, спор, насекомых и паразитов, форма должна быть многослойной. Впрочем, Нари в принципе вывел комфорт коллектива на новый уровень, потратив уйму нервных клеток на составление правил, рекомендаций и написание научных работ… А теперь он пожинал плоды долгих лет вдумчивого труда: уединившись на берегу вдали от всех троп, Тигнари бесстрашно льнул к горячему и очень обнаженному телу мужчины и поджимал уши от собственнического удовольствия: Сайно считал его своим. Своим мужем. Тигнари хотелось скулить и вилять хвостом от радости — в последнем, честно говоря, он себя никак не ограничивал. Штаны сползли почти сами, застряв на ботинках. Стреноженный, Тигнари вжался горящими бедрами в чужие и коротко взвыл от возбуждения — член проехался по чужому столь же твердому члену и уперся в бедро. Тигнари бросил единственный взгляд вниз, широко распахнул глаза от увиденного и голодно сглотнул: в прошлый раз он подсмотрел не все, и теперь, мучаясь возбуждением, гадал: был ли Сайно от природы таким смуглым, или же бронза кожи на его бёдрах была результатом продумано принимаемых в обнаженном виде солнечных ванн? А ещё, у Сайно был банально больше, причём как в длину, так и в обхват, и Нари, потянувшись ладонью, с огромным удовольствием взял чужой член тонкими сильными пальчиками, мечтая обо всем и сразу, а особенно о том, чего он никогда не делал, и… — Ты так голодно на него смотришь, что я начинаю переживать, — шепнул Сайно, вновь цепляя его подбородок и возвращая внимание Тигнари к поцелую. Фенек застонал в чужой рот, когда они прижались друг к другу ещё крепче, чем до этого, и заелозили, потираясь бедрами о бедра. Нари беспомощно дышал носом и мучительно думал, как выбраться из зашнурованных ботинок и одновременно как уговорить Сайно разрешить ему отсосать, если Нари в принципе не умеет этого делать… — Не раньше полной помывки, — оказывается, он проныл свои мысли вслух, и Сайно тут же отозвался. — Поверь мне, сейчас мне проще сказать, где я не чувствую песок, и это очень, очень раздражает — прямо как тебя после Караван Рибата раздражает вытряхивать половину дюны из своего хвоста. Тигнари разочарованно поджимает губы, неохотно признавая чужую правоту, но Сайно уже опустился перед ним на колено, помог выступить из ботинок, а потом поднялся, успев поцеловать Нари в сгиб ноги и в бедро пониже тазовой косточки, после чего уверенно потянул к воде. Когда и откуда Сайно успел вытащить пузырьки с шампунем и маслами для тела Тигнари так и не понял. Однако уже через несколько минут он в полном восторге размазывал масло по чужому телу и трепетал от благоговения: руками Сайно ощущался ещё приятнее, чем просто трогать где-то в одном месте. Тигнари мог бы часами перебирать острые позвонки и оглаживать грудь и едва держался, чтобы не облизать два темных соска на смуглой коже. Горячий, гладкий, с тонкой кожей на рельефных изгибах мышц, Сайно вызывал желание скулить и трогать, трогать, трогать его. Везде и всюду. Неожиданно Сайно толкнул его куда-то в сторону, так, что Нари чуть не запутался в свесившихся над водой лианах. Вскинувший голову генерал дернул одну на пробу, сунул её в руки Тигнари, помог развернуться спиной к себе, а сам неожиданно вылил на ладонь преступное количество масла и… опустил свою руку Тигнари между бедер, повернув пальцами вверх, оглаживая яйца, промежность и тут же сжавшуюся задницу с безраздельным вниманием и тщательностью лекаря. Лицо Тигнари должно было гореть в ночи, как факел, а потом между его бедер толкнулась горячая плоть — и Нари застонал от возбуждающей мысли, что Сайно не смог больше сдерживаться. — Ты такой белый… везде… — Сайно вело, он горячо дышал в затылок, задевая дыханием край уха, и, держа Тигнари за бедра, не единожды толкнулся за яйцами и между ягодиц так, что у Нари искры из глаз посыпались от похоти. Внизу живота заворочалась тяжесть, преследующая валука шуна во время гона — та самая, которая появляется, когда ты толкаешься в кулак, а воображаешь, как некто натягивает на член тебя самого. — Нравится то, что видишь? — не смог удержаться от уже приходившей в голову шпильки Тигнари и усмешку Сайно почувствовал кожей — тот как раз коснулся поцелуем его шеи. — Закрывать глаза в предсмертии буду, а там ты. Такой, как сейчас — белый, гладкий, нежный, — обещает генерал и касается горячим языком покрытой мурашками кожи на загривке. — Сожми бедра посильнее, Нари, пожалуйста. Тигнари сделал, как просили, и пискнул, когда Сайно скользнул рукой по его животу вверх и ущипнул за твёрдый от холода сосок. Ощущения оказались непредсказуемо приятными, и Нари даже замычал сквозь губы, дернув головой, вот только Сайно поспешил использовать новое знание и под плеск воды между их телами взялся растирать и пощипывать уже оба его соска. Нари хотел бы заявить, что грудь у него не чувствительная, но та, как нарочно, шла мурашками, и под прикосновениями отзывалась до того охотно томным удовольствием, что Тигнари в растерянности поджал уши и зажмурился — сколького он о себе не знал, оказывается. Сайно перехватил его одной рукой, прижался покрепче, а вторую спустил вниз по животу, обращая Нари в дрожь — и крепко сжал не чувствующий холода воды член, дразня головку до жалобного, умоляющего стона. Они задвигались вместе, преследуя смутные отзвуки собственного удовольствия: Нари толкался в тесный кулак, хрипло хватая воздух пересохшими губами, а Сайно — между его бедер, быстро поймав чужие движения и подстроив свои. Над водой стали раздаваться шлепки, потом Сайно нечаянно сжал кулак чуть крепче. Через долю мгновения Нари коротко, но очень эмоционально застонал, не успев понять, приятно ему или больно, и между бедер потянулось теплое, вязкое, чужое. Пахнущее Сайно так сильно, что хотелось пальцами зачерпнуть, уткнуться носом и дышать, пока запах не пропадёт совсем. — Прости, сплоховал, сейчас исправлюсь, — повинился Сайно, наскоро выровняв дыхание, и уже ответственнее взялся за дело. Вскоре Тигнари вовсю тянул на себя лианы, метался, а потом и вовсе взвыл, кончая и обдавая Сайно водой с хвоста, который до этого надёжно задрал и обернул вокруг пояса. Голова кружилась, хотелось… большего. Тигнари мотнул промокшими то ли от воды, то ли от пота волосами, тяжело выдохнул ртом и носом, и отпустил лианы. — Давай помоемся и вернемся в палатку, — попросил он, и пока Сайно ловил унесенные от них на берег флаконы, прошёл чуть дальше, вспоминая, как вообще пользоваться ногами, а заодно чтобы сорвать несколько распустившихся к ночи лотосов нилотпала неподалеку. Их тонкий, прохладный и одновременно сладкий запах коснулся носа. Тигнари несколько мгновений дышал над каждым цветком, потом вернулся к их берегу и оставил цветы на мелководье, планируя потом собрать в букет с листьями и поставить у себя — на память. В конце концов, Сайно любил и ухаживал за ним совсем по-другому, а если и присылал цветы откуда-либо, то всегда ссылался на их исключительную медицинскую ценность. Или неизвестность. Нари даже на миг не мог подумать, что это у генерала махаматра такая манера оказывать знаки внимания, и тем же самым обманывались враги этого самого генерала: с обычным чувством юмора Сайно, идея о столь изысканной насмешке над наблюдателями не вязалась никак. Теперь места для самообмана не осталось, и Нари решил разделить шутку, вернув с процентами. Поэтому Тигнари сам сорвет для себя исключительно полезные лотосы, а перед другими будет делать вид, что озарило вовсе не его. На макушку шлепнулась холодная капля и Нари поспешно дернулся вверх, вспоминая о наготе, беспокойно обернулся, да так и замер: Сайно стоял посреди русла, и, словно ни дня не прошло с мгновения, как Нари оказался свидетелем его купания, возился с собственными волосами. Тигнари жадно сглотнул, бросил лотосы, не помня, привязал их или нет — если что он наберёт ещё — и побрел по неровному дну к украшенному потеками пены любовнику и возлюбленному. Почти мужу — по заявлениям Сайно. Руки скользнули по мыльным дорожкам на чужом теле сами собой: Нари только глянул на свои коготки, втянул их как смог, все же не к семейству кошачьих относится, и, не властный над упругими подушечками на кончиках пальцев, повёл ими вверх, без труда скользя по гладкой коже, тут и там пересеченной белыми полосками давнишних шрамов. Сайно, зажмурившись, выдохнул сквозь зубы. Тигнари, довольный его положением, легко чмокнул его в сомкнутые губы и все-таки царапнул тёмные манящие соски — в отместку за то, какими алыми от чужих щипков были его собственные. Он огладил мыльными руками плечи, провел по рельефным от тренировки с копьем рукам. Ладони у Сайно мягкими не были. Это Тигнари тратил некоторые усилия, чтобы не остаться без пальцев, потому что для его вида подушечки на руках имели смысл и убить их об оружие значило убить часть своей ловкости и скорости стрельбы. Сайно же давно сросся с древком и скрыть это не смогло бы никакое средство — он даже перчатки носил такие, что от мозолей они не могли спасти просто по определению. Впалый живот, пресс, нескромно выступивший, стоило чуть напрячь мышцы, рельефные бедра. Тигнари позволил дрожащему Сайно выдохнуть, отступить на шаг, проваливаясь на глубину, и запрокинуть голову в воду, смывая шампунь. А потом, пока генерал ещё отфыркивался, взял мыльной рукой его не смягчившийся до конца член и слегка сжал, без слов требуя выступить обратно на мелководье. Сайно замер в движении от этого прикосновения и громко, судорожно сглотнул. Выбираясь с середины русла вслед за приходящим во все более благодушное настроение Тигнари, Сайно не думал, не спрашивал и не сомневался. Глаза от пены он так и не промыл. Выражение «эротическое мытье» приобрело новый смысл. Нари, опустившись на колени, рассматривал чужой орган, так отличающийся от собственного, и старательно смаковал мысль, что такое место следует мыть хорошо. Он прошелся мыльными пальцами по головке, размазал пену по длине, а потом даже отодвинул то, что осталось от крайней плоти — в пустыне нежная кожица на члене встречалась так же редко, как и блондины вроде Сайно. Пусть не до конца, но ребёнком маленький Сайно был кем-то обрезан, и, наверное, над ним проводили и другие принятые в пустыне обряды. Возможно даже, что родители совсем не планировали расставаться со своим ребёнком — для Тигнари была невыносима сама мысль, что кто-то мог добровольно и без весомых причин продать свою кровь и плоть. Голод? Угроза смерти? Преследование? Крайняя нищета? Нари не мог не думать, что Сайно заслуживал любви, а не беспамятства с малолетства. Рассказы его учителя, что Сайно ему продали за горстку моры, совсем не казались романтичными — не с окружающей их действительностью. Обряды племен могли быть совсем не очаровательными; возможно, с чем-то не справился сам Сайно, а, может быть, не смогли смириться его родители, предпочитая бежать и прятать свое дитя, выставляя себя бессердечными — и тогда было хорошо, что мальчиком все забылось, как страшный сон. После чтения всевозможных исследований о быте пустынных племен, верованиями уходящих к богам до Войны Архонтов, Тигнари знал, что даже цвет волос и глаз мог сделать из ребёнка изгоя. Он только не знал, всегда ли Сайно был почти седым, или же это заслуга пережитого — того, что стерло его воспоминания. Член в его кажущихся маленькими ладонях был тверд и подрагивал от напряжения, все это время ласкаемый по инерции. Нари, примяв несколько вен по их длине и добившись шипящего вздоха, выразительно лизнул головку, услышал стон — и бесхитростно взял горячее навершие в рот, вскидывая бесстыдные глаза. Потрясенный вскрик согрел его сердце. Имея такие зубы, как у него, практики требовалось очень много. Тигнари, который никогда ничего такого не делал, был горд уже тем, что за несколько движений, которые он успел сделать вперёд и назад, плоть Сайно так и не встретила его зубы и вообще обошлось без эксцессов. Сглатывал он едва-едва, позволяя слюнке стекать из уголка губ, неосознанно прикрывая глаза и поджимая уши: Сайно так одурительно, так возбуждающе пах… Тигнари без особых усилий наглядно доказал себе: с Сайно он хочет пробовать и учиться всему, даже этому. Хочет проявлять знаки внимания. Хочет крепче привязать их друг к другу взаимным удовольствием. Он согласен опуститься перед Сайно на колени, согласен быть тем, кто не побрезгует доставить удовольствие любым способом — хотя мужчина, скорее всего, никогда и ни о чем таком его бы не попросил сам. У генерала не было пунктика на служение ему, зато Нари возбуждало воображать себе подобное в их конкретном случае — любого другого валука шуна загрыз бы в прыжке. У Сайно красноречиво задрожало колено. Тигнари твердо сжал его ладонью, а сам вновь взялся дразнить лежащий на языке член, облизывая по кругу. Вскинув глаза, он встретил тёмный взгляд мужчины, и уши поджались к голове сами собой: кажется, мыло на лице генерала давно уже высохло, перестав быть препятствием для контролирования процесса. Тяжёлый взгляд горел из-под мокрой, торчащей иголками чёлки. Между ног поджалось, но как-то так немыслимо сладко, что Тигнари едва удержался от возбужденного ерзанья. Челюсть ныла от перенапряжения и с непривычки. Сайно смотрел так, что невозможно было отвести взгляд, даже если Тигнари ощущал сбегающие слезы и противную мокрость в носу… — Нам следует пойти в палатку, — немыслимо низким голосом сказал генерал, и Тигнари чуть не кончил на месте от этого звука — сам не понял, что помешало, и вцепился в напряженные бедра намертво, опасаясь чужих резких движений. — Ты… не кончил… — отстранившись и прокашлявшись, возразил Тигнари, твердо вознамерившийся добиться от него разрядки. Но Сайно почти зарычал — и Тигнари под прикрытием воды вцепился пальцами уже в собственное бедро: — Если кто-нибудь чужой увидит тебя таким, как сейчас, хоть мельком, хоть случайно — я не ручаюсь за то, что этот кто-нибудь не умрет. Это — только для меня, — сильные пальцы едва ощутимо коснулись щеки и властно скользнули под челюсть — от шутника, приятного парня и даже — иногда, краской по воде, пальцами по песку— души компании, не осталось даже смутной тени. Над Нари возвышалась опасность — и сильный самец, партнёр, собственник. Не ревнивый, потому что уверен в своей власти абсолютно. Низ живота обожгло, пульсируя в глазах потемнело — и Тигнари едва слышно застонал, мелко дрожа и склоняя голову. Обеспокоенный Сайно поспешно встал на одно колено, взволнованно — и бережно — схватил Тигнари за плечи, слегка встряхивая. Тени исчезли с лица. — Что случилось? — сладкая, тщательная забота вернулась; Сайно заглядывает в глаза, держит под лопатки, и Тигнари выдыхает носом, ощущая в коленях слабость. — Ничего, — буркает валука шуна, и в ответ на пристальный взгляд отводит глаза, после чего независимо задирает остренький носик и хмыкает, дернув хвостом по воде — чудом не пытаясь этим самым хвостом прикрыть лицо, словно нашел в собственном мехе нечто немыслимо интересное. Течение смыло все следы позора, но от правды отмахнуться было не так-то просто, и внутри, в глубине души, Тигнари сгорает от стыда; он кончил без стимуляции, и даже не от того, что кончил Сайно: генерал как раз заставил его прерваться до своей разрядки. Тигнари кончил от слов, от голоса, от интонаций и от запаха, и собирался похоронить правду об этом вместе с собой.

✿ ❀✿ ❀✿ ❀

Легко сказать «пойдём в палатку». Да и, собственно, пойти в палатку, в обычное время, тоже было не трудно. Пойти в палатку, когда вы оба мокрые, а некоторые части вашего тела ещё предстоит обсушить и позаботиться об их внешнем виде? В любое другое время Тигнари уже целился бы в нахала из своего лука и сквозь губу цедил подробный пересказ, сколько сил, времени и внимательности требуется, чтобы «просто расчесать хвост». А потом он держал бы стрелу у горла идиота, который отмахнулся от всех предупреждений и решил «помочь ему» с этим неимоверно ответственным делом, и вёл бы так до самой глубокой чащобы леса… Чтобы сдать из рук в руки наёмникам из «бригады тридцати» и больше никогда не увидеть это двуногое оскорбление природы. Но не этим вечером. Сайно начал целовать его, стоило им выйти из воды и накинуть на головы полотенца. Тигнари не сразу понял, но в таком положении они напоминали ещё одну из версий церемонии вступления в брак. Омовение с маслами, самые простые ткани нательного белья, белые покрывала на голову — в Сумеру была похожая церемония, да и вообще по миру ходил похожий ритуал — должно быть, самый популярный и зрелищный — от региона к региону. У них даже нательного белья не было, а в остальном — вполне похожие этапы и закономерный финал. Осталось разделить воду, кров и пищу — хотя бы в присутствии минимального числа свидетелей — и новый виток слухов о женитьбе генерала махаматры пойдет волнами, как от брошенного в пруд камня. И в этот раз в курсе происходящего будет не только Сайно и следящие за ним, но и Тигнари, ни на кого прежде не оглядывавшийся. Всего лишь принять кубок с вином из рук Сайно двумя руками, всего лишь отпить, не выискивая следы губ на кромке. Всего лишь показать, что вы близки — любым способом, не потребуются даже поцелуи. Хватит всего лишь смежить веки и делано устало привалиться к чужому плечу, поджимая уши и выискивая местечко помягче, к примеру — у горла под челюстью, так, чтобы со стороны показать глубину доверия обоих. Один спит в присутствии второго, второй позволяет первому устроиться в опасной близости от собственного горла. О безоружности в людном месте и говорить не стоит, особенно обладателям глаза бога — они вооружены всегда. С учётом ритуального образования Сайно, о котором помнили единицы и почему-то избирательно, Тигнари на месте врагов генерала вообще не решался бы переходить жрецу Германубиса ни узкой, ни широкой дорожки. От того, что Сайно был опасным даже по меркам обладателей всяких артефактов, Тигнари тащился особенно. Под внутренний восторг на тему персональной ласковости, заботливости и, как оказалось, любвеобильности жуткого воина, у него отводилась чуть ли не половина инстинктов, играющих в особенно горячую пору. Даже сейчас Нари дурно прищуривался от самодовольства и напрашивался на поглаживания, притирался к чужому телу, используя особенности анатомии своих стоп, чтобы крепче стоять на земле, и млел, неостановимо млел. Для него откровения о долгих, защищающих ухаживаниях, играли на таких струнах души, о которых он сам большую часть времени старался не думать. Но если за вашим порогом поселится тигр-ришболанд и начнет драть ваших врагов, а потом будет ластиться к руке, вы тоже будете польщены, сотрясаясь от адреналина — а-ну как вам вот-вот откусят руку. Тигнари оказался заядлым адреналиновым маньяком; впрочем, с учетом того, какая обстановка царила в ученом сообществе Сумеру последние несколько десятилетий, пусть в него бросят камень те, кто и сам никогда не испытывал того же азарта. Сайно же откусывал руки лишь в том случае, если вы из его знакомого превращались в его работу. Слухами полнилась земля, а истории о тех, кто сначала подсаживался сыграть с ним в Призыв, а потом за спиной или в лицо норовил провернуть свои тёмные делишки, не кончались с годами. Можно было быть тупым воякой, но титуловаться генералом столько лет при этом не было никакой возможности. Простодушием Сайно можно было обманываться, можно было наслаждаться, но верить в него? О, Тигнари вполне принимал отмазки из серии «оно случайно получилось», когда Сайно приходил с очередной историей о пойманном за руку идиоте, решившем, что он умнее всех, но он сам был на месте такого идиота — и нет, отмазке он не верил. У Сайно были глаза и уши получше, чем у подавляющего большинства учёных, а его собственная немногословность и репутация добряка рождались из обычной вежливости. Сайно не говорил не по делу с новыми знакомцами, ему не трудно было дать совет, если о нем просили или обращались за помощью. Но за десятилетием безукоризненной работы скрывались качества, которыми желали обладать тысячи разумных. И это были дотошность, смекалка, развитая интуиция, внимательность, никакого отношения не имеющая к академической, и… удача. И последняя играла огромную роль, даже если учёные отмахивались от нее и отрицали тем сильнее, чем выше поднимались в своих исследованиях. — О чем ты думаешь, даже когда мы вместе в такой атмосфере? — шутливо возмутился Сайно, а Тигнари хлопнул на него глазами — он настолько сильно погрузился в рассуждения о наносном и реальном в образе Сайно, что не заметил ни когда тот прекратил настойчивые поцелуи, ни когда усадил его у жарко горящего костра, не выпуская из рук. — Я думаю о тебе, — честно признался валука шуна, и провел кажущимися особенно светлыми пальцами по чужой смуглой коже щеки. Пальцы даже не кольнуло — у пустынников с волосами на теле в принципе было сложно, а Сайно мало того, что был отличительно светловолосым, так ещё и в свободное от своих ухаживаний время подрабатывал проводником-генератором электро. Как делился сокровенным Сайно, верхний кожный покров у него проводил молнии свободно, но так было не всегда. Первые месяцы с получения глаза бога — сгорало и тут же отслаивалось этак невзначай. Потом организм приспособился, но волосяные луковицы сохранились лишь на голове и на ещё одном клочке кожи — весьма незначительном. Как не проводить там молнии он сообразил немного позже. Вот поэтому опытные носители глаза бога, в идеале, должны были обучать собратьев своих меньших. Но Лиза Минчи всегда была недосягаемой звездой, а выбор ею катализатора заочно заставил Сайно записать её в мазохисты. Тигнари сожалел, что попытки изучать процессы изменения тел получивших глаз бога до и после инициации невыполнимы. И негуманны, и ещё неизвестно, как определить избранных счастливчиков — на Аль-Хайтама в студенческую пору никто бы не подумал, что ему достанется Дендро. А Кавеху — не Крио. — И что же ты надумал? — Сайно крепко поцеловал его в ладонь, привлекая к себе вновь улетучившееся внимание, провел языком по мягким подушечкам на пальцах и ладони, а Тигнари дернул ухом: способность Сайно цепко смотреть и мягко говорить в очередной раз не оттолкнула его, а возбудила. Он поджал пальцы ног от щекотки, хлестнул мокрым хвостом, которому жар огня не шел на пользу, кудрявя мех, и мстительно прижал влажную от чужих манипуляций ладонь к и без того вжимающемуся в нее лицу. — Надумал, что мне неимоверно нравится мой мужчина, — доверительно сообщил он, заглядывая в чужие глаза, и едва не взвизгнул, срываясь в нервный смех, когда Сайно всё-таки потащил его в палатку, подхватив под задницу, как будто Нари ничего не весил. Глаза у Сайно блеснули прямо-таки животной краснотой в свете огня, утратив оттенок кармина и подобравшись к красноте благородного сандала. В просторной палатке, больше похожей на целую хижину, Тигнари отвечал на поцелуи погруженного в процесс с полной самоотдачей Сайно и не мог не подумать о тяжести отсутствия у человека известных корней. Но ещё он помнил, что перекати-поле — это тоже растение, с легкостью теряющее дом и корни. И кто знает, где и когда оно расцветет, дожив до сезона дождей. Тем более у них, в тропической части Сумеру, где с большей вероятностью ветер забросит перекати-поле в лотосовый пруд.

✿ ❀✿ ❀✿ ❀

Тигнари всегда был чувствительным физически — такова была природа всех далеких потомков пустынных псов. Подростком, скатываясь в свой первый гон, он с ума сходил: ворочался на жестком постельном белье, царапающим нежную кожу, мечтал то ли о том, чтобы его связали и он не трогал себя случайно, то ли о том, чтобы его трогал кто-то ещё, насыщая воющую потребность в близости. Горячие поглаживания Сайно будили в нем все то, о чем он мечтал в те, полные тревоги и неясных желаний, дни. Тенями в углах, дымкой в воздухе сгущалось голодное желание, а Сайно все целовал его шею и плечи, оставляя следы своих поцелуев, проходился ладонями по бокам и спине, мял ягодицы, будто не веря в то, что держит Нари в своих объятиях, и будто бы не мог им даже надышаться, жадно водя кончиком носа по коже. Он не был опытным любовником, как те, что подсаживались к Нари одинокими вечерами в таверне Ламбада, в два касания способные уговорить прыгнуть в руки и отправиться греть им койку. Тигнари, не доверяя себе, старался никогда не оказываться там в одиночестве, если ощущал, что источает призывный аромат и всем собой сигнализирует о неистовом телесном голоде. Сайно был другим. Сайно был с кем-то когда-то, как и Нари, но никогда — публично. Он никогда не искал себе никого — сейчас Нари лучше понимает, с чем это связано. Но каждое его действие, каждое касание, достаточно уверенное, чтобы не ощущать сомнений, говорило: какой-никакой опыт у Сайно есть. Просто дальше комнаты, где все случилось, история ни одной его близости так и не ушла. И Нари жадно дышал в шею Сайно в ответ, искал чужие ароматы и рефлекторно чуточку царапал чужую спину, без слов говоря — «моё», говоря — «не отдам». Даже когда их мокрые члены вдруг притерлись друг к другу, а Сайно в порыве нашёл его губы, пожирая в поцелуе — Нари ещё отучит его от глупых попыток сожрать того, кто может зубами перекусить человеку руку — он не остановился, продолжая слегка царапать чужой загривок. Посылая мурашки вниз по спине, заставляя Сайно все больше терять голову от возбуждения — не только у Нари были свои эрогенные зоны. Совершенно очевидно, что Сайно никогда не ласкал тех, кто на человека похож только на первый взгляд. Естественно, огладив спину, он решился тронуть хвост, и да, Тигнари его за это слегка обрычал: трогать такое место следует, когда уже натягиваешь валука шуна на член, а не тогда, когда ещё только ищешь масло в подсумке. Тигнари распушил мокрую, слипшуюся шерсть так, что пальцы увязли, и переместил руку себе на грудь — если хочет, то пусть займет ладонь. Затвердевший член размазал между их телами густую каплю; Нари всхлипнул от того, каким острым показалось это мгновение скольжения по чужой бархатной коже. Сайно вновь коснулся губами его губ, сцеловал незамеченную слезу со скулы, неравномерно опрокидывая то в сладкую нежность, то в жгучую страсть, сводя с ума. Зато что делать с ушами Сайно сообразил быстро, и, пока горячее дыхание ещё щекотало пушок, губы уже вовсю проходились по кромке, от чего по телу бежали мурашки, заставляя слегка передергиваться от возбуждающей щекотки. Соски затвердели, Тигнари, проведя ладонью по чужой груди, с удовольствием констатировал, что Сайно недалеко ушёл от него в своем возбуждении. — Как тобой насытиться? — выдохнул Сайно и мучительно застонал, когда Тигнари вновь обхватил его ладонью, с удовольствием пропуская по пальцам. — Мной невозможно насытиться, — шепнул Нари в чужое ухо, зардевшись от удовольствия терзать соблазном, когда мужчину практически затрясло от попыток сдержаться. Он сам перевернулся на живот и сам приподнял бедра, чувствуя себя победителем. Сайно вздохнул до того шумно и выразительно, что Тигнари лишь искусительнее прогнул спину и задрал хвост, демонстрируя и предлагая беззащитный тыл. Где-то за его спиной звонко выскочила плотно притертая пробка и в воздухе разлился аромат падисар — драгоценная сладость, ощутив которую Нари не смог удержаться и не вдохнуть ее поглубже снова. Сайно не стал торопиться лезть ему под хвост — наверное, как и сам Тигнари, до сих пор не до конца верил, что чувства, тщательно скрываемые, ответа на которые уже почти не ждал, окажутся взаимными. Он тщательно распределил капли масла по ладоням, а потом, словно не имея желания жить не обласкав каждый клочок белой кожи перед собой, повел ладонями по телу Тигнари сверху вниз, от плеч к талии, где-то давя пальцами на места вдоль позвоночника, прощупывая выступающие из-под сильных мышц косточки, где-то трепетно оглаживая, помечая путь маслом и его ароматом. Эффект от простых действий был сокрушительный: Нари прикусил костяшку, давя рвущийся с губ стон, и поджал уши к голове, ощущая горячую волну, покатившуюся вниз по телу. Сайно с легкостью сжал талию, легчайшими касаниями щекоча бока, и наконец-то дошел до той части, внимания к которой Тигнари хотелось больше всего. Ощущая как сильные пальцы сминают кожу и соскальзывают с его ягодиц, оставляя следы масла, сдержать стон оказалось непосильной задачей для лесного стража. Едва слышное эхо, вырвавшееся из груди Сайно, стало достойным ответом. Наконец, пальцы легли в ложбинку ягодиц, и Тигнари заскулил уже отчаяннее: вопреки маслу, чужие сильные пальцы, скользнувшие в его нутро, раскрывая и подготавливая, дарили гораздо более отчетливые ощущения, чем когда он занимался этим сам. Даже во время гона. Он не мог сдерживать себя и вскоре уже отчаянно пытался насадиться на пальцы сам, ловя призрачный ритм, цепляясь за настеленные одеяла и едва-едва сдерживая потребность вцепиться в них когтями изо всех сил. Сайно, словно издеваясь, то осторожно разводил пальцы, то сгибал внутри, цепляя костяшками нежные стенки, то давил куда-то так, что у Тигнари дергалось ухо и вскипали слезы удовольствия. Хотелось то ли свести ноги, зажимая бедрами собственный возбужденный член в попытке добрать удовольствия до ослепительной вспышки, то ли развести их еще шире и задрать задницу, окончательно прогибаясь и сообщая о своей нужде, умоляя о прямом прикосновении. Решая за него этот вопрос, Сайно неожиданно надавил ему между лопаток одной ладонью, а потом лег сверху, отправляя остатки человеческого разума Тигнари в темноту: от чувства как к его ягодице прижимается чужой член, Нари хотелось выть, а от приятного давления веса сверху — хотелось стать еще меньше и затихнуть, купаясь в чувстве защищенности и безопасности. Сайно горячо выдохнул ему в затылок, бросая в дрожь. Задранный хвост лег набок, прижимаясь между их телами самым удобным образом. Вновь по коже побежала смазка, которую Сайно, небрежно собирая густые капли с кожи пальцами, снова и снова пытался направить во вполне определенное место, чтобы после распределить пальцами уже внутри. Умирая и возрождаясь от этих прикосновений снова и снова, Нари мучительно и обреченно думал, что долгие ласки вот-вот сведут его с ума, когда мужчина решил добить его окончательно. Поцеловав Тигнари в поджатое ухо, Сайно прижался губами к шелковистой шерстке и прошептал: — Ты — моя богиня цветов, Нари. В пустыне верят, что прекрасная госпожа спит и однажды вновь пробудится, а для меня — она вновь уже пробудилась в тебе. Какое счастье, что кроме меня никто иной этого не видит и никогда об этом не узнает, Нари… И если до этого мгновения Тигнари думал, что вот-вот умрет, то теперь решил что он уже. Потому что слышать подобное от генерала-махаматры Сайно, от шутника Сайно… Даже если Сайно в жизни больше не найдет для него таких слов, даже если никогда не произнесет снова, Нари уже не сможет забыть и никогда не вытравит из памяти. Он прогнулся еще сильнее, поскуливая, вжался бедрами в чужой пах, сгорая от стыда и смущения и прикрывая пламенеющее лицо с лихорадочно блестящими глазами сгибом локтя. Мысли в голове будто взбесились, путаясь, разбегаясь и отказываясь собраться в нечто внятное снова. Нари был слишком ученым, а Сайно — слишком генералом махаматрой чтобы любому из них быть романтиком. Однако здесь просился ответ, достойный признания, которое уже прозвучало, и Нари, в отчаянии слегка развернувшись, приподнялся на руке, чтобы столкнувшись почти нос к носу прошептать: — Ты — моя падисара. Мой легендарный цветок богов, который никогда не сможет найти ни один простой смертный. Ты мой дождь в засуху, мой оазис, не отмеченный на карте, ты огонь костра в холодную ночь, мой… — он все шептал и шептал, пытаясь высказать, сколь многое для него Сайно, и по лицу мужчины расползался смуглый румянец, а взгляд полнился смущением; когда он рассмотрел как выглядит растрепанный, зацелованный и крайне возбужденный валука шуна, генерал махаматра перестал воспринимать речь вообще. Пламенное признание Нари оборвалось самым прозаическим образом: его глубоко, неторопливо и со знанием дела поцеловали, и это было совсем не так, как Сайно целовал его прежде. Тогда — поспешно, отчаянно, жадно. Теперь — как будто у них есть все время мира, как будто рассвет никогда не придёт. Как будто Тигнари — это воздух, и, оторвавшись от его губ, Сайно просто умрет. Ловкое сгибание и перекладывание своей ноги, как и осторожное давление между ягодиц, Тигнари воспринимает фоном, но потом вторжение становится невозможно игнорировать и Нари выламывает со стоном: он задыхается, хватая зацелованными губами обжигающий воздух, запах падисар ложится на язык густой сладостью, а Нари приходится вновь уткнуться в сложенные руки, глуша стоны и пытаясь продышаться.

✿ ❀✿ ❀✿ ❀

Сайно не торопится, скользит внутрь и наружу осторожно; от небольшого флакона с маслом остаются жалкие капли, и каждую из них мужчина настойчиво пускает в дело, неотрывно и зачарованно следя как его член скрывается в покрасневшей дырке меж белоснежных, поджимающихся ягодиц, блестящих от масла и испарины. Ямочки на пояснице Нари полны собравшегося в них пота, но генерал уверен, что никогда не увидит более притягательного зрелища: эти ямочки хочется измерить губами, хочется коснуться пальцами, сверяясь идеально ли они подойдут. Мокрый, стонущий, источающий возбужденный мускусный аромат, Тигнари даже не представлял насколько он прекрасен в глазах едва доверяющего самому себе Сайно. Он любил этого беспокойного валука шуна так, как могли любить лишь пустынники: бесконечно долго, бесконечно преданно и бесконечно беззаветно. Переполненные страстями, пустынники готовы были на все, чтобы обрести свою любовь. Сайно не позволял себе терять голову много лет, бестрепетно душа неизбежно возникающие горькую зависть и ревность. Разделяя ложе со случайными путниками, искавшими забытья, как и он сам, он не мог вспомнить ни одного лица, ни одного имени. Он никогда даже не думал, разделив постель, после — делить с чужаками сон. Тело получало подачку, способную заглушить голод, но сон — сон это гораздо интимнее. Спать с кем-то, кому не можешь довериться — самонадеянность, которую он никогда не позволил бы себе после всего, что пережил. Много лет он обещал смерть за один только взгляд на того, о ком не смел даже мечтать. Много лет он скрывал гневную дрожь в руках, когда замечал внимание, следующее за лесным стражем в Гандхарве. Практически всемогущий в пустыне, в лесу он был беспомощен и бесправен, прямо как в те годы, когда только ступил под своды Академии. Золоченое яйцо кукушки, маленькую Коллеи он вел, преследуемый не только мыслями о ее будущем, — расплывчатом, неопределенном и в какой-то мере мучительном — но и о собственном благе: Тигнари не стал бы отказывать в помощи девчонке, которую первое же путешествие в пустыню убьет вернее, чем встреча с тигром. А между тем, Коллеи с кристальной честностью меж строк сообщала ему обо всем, что происходило — и с Тигнари в том числе. А еще — маленькая и открытая, Коллеи уже в первый час встречи выболтала о Мондштадте столькое, что капитан кавалерии должен был два раза пожалеть, что открыл перед девчонкой свою безжалостную сущность — и жалел наверняка, потому что организовывать неуправляемый хаос ее подружка-скаут была настоящим профессионалом, тогда как упомянутый капитан властвовал над хаосом спланированным и хорошо страхуемым. Коллеи и все с ней случившееся не вписывались в эти параметры абсолютно, но её чарующая способность ездить по ушам и непроизвольно двигать события в нужную ей сторону, ухитряясь в процессе верить в лучшее, подтолкнула Сайно к принятому решению. Старшая — Лиза — только улыбнулась, попивая чай из изящной чашки, и будто невзначай дернула безрадостного капитана, сверлящего девчонку взглядом, током — в третий раз за те полчаса, что Сайно беседовал о Коллеи с руководством Ордо Фавониус в кабинете главного магистра. В Гандхарве Сайно, в очередной раз радующийся, что о его успешном выпуске из Спантамада помнит только горстка избранных — до сих пор загадка, как это работает, если его наставником был и остается Сайрус — добавил кое-что к наложенной печати и вновь напомнил девочке: не пытайся использовать силу забытых богов, контролируй свою ненависть к Фатуи, чтобы не оплошать, и — уважай наставника, которого еще предстоит осчастливить твоим ученичеством. — Я буду возвращаться проверять печать, как только будет время — и я надеюсь, что Тигнари не пожалеет о том, что видит меня на пороге, — сказал ей Сайно, не скрывая ни тоску, ни вздохи. Коллеи зарделась и расхихикалась — чувствовалось в ней что-то от Лизы, хотя вот уж чей ученик ее саму никак не напоминал, а напоминал Сайно его отражение в зеркале. Наверное, в этом крылся какой-то баланс мироздания. С тех пор у него не было сообщника более преданного — и непосредственного в своем милом детском желании причинить счастье обожаемому наставнику и подтолкнуть его в руки спасителя. Даже если сам Сайно ухитрялся чуточку держать расстояние и силился не баловать девчонку, чтобы не навлечь неприятности, та все равно звала его по имени, ни в грош не ставила его репутацию кошмара, училась играть в Призыв семерых подражания ради и протрещала Тигнари все уши о том, какой Сайно крутой — круче только вернувшаяся из небытия профессор Фарузан. Сайно приходил в Гандхарву раз в пару недель и, даже если не всегда видел свое наваждение, помнил, что где-то там проводит сводническую обработку настоящая маленькая интригантка — и это точно было влияние Лизы. Теперь Нари дрожал, трепетал и издавал нежные звуки удовольствия на каждом толчке, и, Сайно, уже получивший сегодня по рукам, не смог не потянуться снова к основанию уложенного набок хвоста, твердо смыкая жадные пальцы. Эффект от прикосновения он почувствовал всем собой: Тигнари вдруг замер, воздух разошелся волной жара от его тела, мелко подрагивающего, а то, как неожиданно жадно его нутро взялось сжиматься… Сайно сглотнул голодную слюну и покорно качнул бедрами в ответ на требовательное встречное движение. За ним последовало еще одно, а потом еще, и еще, и еще… Нежное и неторопливое, соитие все больше превращалось в форменное безумие… вот только неутолимый голод внутри Сайно вскинулся, и пальцы как-то сами крепче впились в основание хвоста, в белое бедро, оставляя на коже красноту, обещающую после расцвести ночной темнотой… Это его партнер, его богиня, его цветок. Нари прав, он — падисара. Вот только именно падисары предпочитают расти хотя бы парно, и, если отринуть в сторону самонадеянные мысли, то Нари гораздо сильнее был похож на нежный цветок, чем сам Сайно. Куда уж годами топчущему землю вояке до нежной прелести и изящества лесного стража. Если бы падисары росли в песках… Наверное, когда-то именно так Алый Король и был покорен Набу Маликатой.

✿ ❀✿ ❀✿ ❀

Нари заскулил и вонзил когти в одеяло под собой, когда его взялись натягивать на член самым натуральным образом, снова и снова помогая слегка соскользнуть — и опять оказаться нанизанным до основания. От жара, бушующего внутри и вокруг, глаза заливал пот. Он уткнулся в постель лицом на миг, чтобы вскинуться и застонать снова, жмурясь и запрокидывая голову, умоляя дать ему ещё, войти снова, растерзать его самым животным образом. Воздух кажется раскаленным, словно пустынный зной, что вливается в гортань и обжигает все внутри. Тигнари дрожит от чужих выдохов на своей лопатке — те обжигают бесконечно терзающий легкими покалываниями след от удара молнии, бросая на алтарь между наслаждением и небольшой болью. Он, правда, не понимает, как ему к этому относиться и лишь дергает плечом, снимая давящее напряжение. Спина вообще неожиданно быстро даёт о себе знать — Нари прогибается ещё немного, поджимая от удовольствия пальцы, на себе испытывая блаженство чужого вмешательства и непредсказуемости, и только сдавленно выдыхает, когда Сайно тянет его перевернуться. Так, без сомнений, лучше — Нари раздвигает ноги, торопится прижаться, торопится прижать к себе и обхватывает ногами чужие бедра, пятками понукая войти снова, заполнить и вернуть ему те приятные ощущения, раз вкусив которые — невольно подумаешь, как жил без них прежде. Неудивительно, что человечество приравнивало все радости плоти к грехам и зависимостям — остановиться и отказаться от подобного… Это лучше, чем чужие пальцы, лучше, чем пальцы в принципе. Нари не слышит себя, но Сайно восхищенно стонет «какой сладкий голос, моя падисара», и смутившийся Тигнари правда пытается быть тише, сгорая от одного обращения. Не то чтобы у него получалось, но он кусает губы, поджимает уши, цепляется за чужие плечи, трется членом о чужой живот — и скулит, жалобно подвывает над ухом, ощущая, как больно и приятно Сайно стискивает его задницу, пока Нари старательно ловит воздух и пытается молчать. Завтра это будут синяки, завтра целующий его шею до лиловых отметин генерал будет делать щенячьи глаза и уговаривать намазать ему кожу мазью, а сегодня он — причина всего этого. Нари утягивает его в поцелуй, толкается в предоставленный кулак, сжимает задницу вокруг как раз вонзившегося до основания члена от удовольствия и дергает ножкой — по нервам бежит бесконтрольная щекотка, лежать смирно нет сил. Нари мечется, как сильно хочется кончить, царапает скользящие из-под пальцев мокрые плечи, закатывает глаза и совсем чуточку подкручивает бедра, когда Сайно невзначай толкается чуть иначе — и Нари наконец-то перебрасывает через ту грань, которую он никак не мог преодолеть, от которой застилаемые потом глаза закатываются, а из горла вырывается дикий полувизг-полувой.Нари не помнит ничего, кроме ударившего в голову жара, прокатившегося по всему телу, заставляющего пальцы неметь; не помнит, как извивается под рычащим мужчиной, вдалбливающимся в него, держащим так, что не выскользнуть — и эта хватка тоже часть удовольствия для почти бессознательного валука шуна. В чужом кулаке горит и пульсирует налившийся узел, и Тигнари, немного придя в себя, отдышавшись, сжимается на чужом члене, потому что Сайно заинтересованно гладит эту вдруг обнаруженную деталь его анатомии и от подобного любящего издевательства Тигнари ломает. Он сжимает Сайно в себе откликом на каждую манипуляцию сильных пальцев, на каждое едва заметное скольжение. Сайно затыкает его рот поцелуем, а потом мучает еще слаще: дрочит узел вопреки гиперстимуляции и выдаивает из Нари закономерную череду коротких выплесков семени. Тигнари плачет от перевозбуждения и, замученный любовью, отключается, даже не заметив, как это случилось, измотанный, хотя о валука шуна широко известно, что они «многозарядные».

✿ ❀✿ ❀✿ ❀

Потом Нари, конечно, будет ворчать, что уравнение «валука шуна плюс пустыня равно дань предкам пустынным собакам» на нем уже сломалось разок. Но в том, что Сайно укатал его за один заход, так и не признается. И тем сильнее после Сайно будет ценить эти мгновения легкой паники, когда Нари вдруг обмяк под ним, едва дыша и не реагируя на оклики. Лишь вслушиваясь в чужое легкое дыхание и ощущая, как мощно в груди колотится сердце, он вспомнит, каким уставшим Нари был после патруля. Ему давно уже следовало сладко спать в собственной постели… Но пока что перепуганный Сайно осторожно выпускает из объятий теплого, липкого любовника и торопливо выскакивает наружу, подбрасывая дрова в едва теплящийся костер. Он зажигает те несколько фонарей, которые всегда приготовлены на местах стоянок в лесу, проверяет курильницы, выставленные Тигнари и все еще разносящие по окрестностям аромат падисар, хватает и хочет проверить еще теплую воду в котелке, изначально должную пойти на чай, когда в палатке раздается едва слышный стон. Едва не расплескавший жидкость Сайно поспешно врывается обратно — и все только ради того, чтобы увидеть, как в свете ламп, сейчас особенно ярких в пляшущих отсветах костра, его любовь, Тигнари, в голове называемый не иначе чем «аль-хабиби», сладко потягивается, грациозно подняв над собой изящные руки и даже приподняв одну ножку, чтобы соблазнительно, на взгляд Сайно, пошевелить пальчиками с едва заметным изгибом коготков. И все это даже не открыв глаз. Страх и паника, до этого крепко сжавшие в тисках его сердце, постепенно спали. Сайно, вспомнив про схваченный котелок, решительно отправился наружу, омылся сам в холодной реке и, отыскав тряпицу, вернулся в палатку. Теплой водой с раздирающей нутро нежностью он прошелся по подставленной доверительно спине, коснулся между ягодиц и постарался не замечать и не комментировать, что сделалось с хвостом от их игрищ. Тигнари поощрительно проурчал, когда он помог ему перекатиться на спину, небрежно скатав в сторону испачканное покрывало — всего лишь верхнее в множестве таких же, настеленных одно на другое. Сытый блеск в чужих глазах окончательно уверил Сайно, что все хорошо, и остатки смятения покинули сердце. Узла как ни было. Сайно смерил задумчивым взглядом аккуратные гениталии, ничем не напоминающие о том, что оказалось в его кулаке в момент величайшего наслаждения, и невозмутимо отбросил всякие мысли — если для Тигнари терять голову от удовольствия в порядке вещей, то и ему не следует дергаться. — Нужно приготовить перекус, — смазано пробормотал Тигнари, топя слова в пронзительном зевке, и Сайно не смог сдержать смешок. — Отдыхай пока, — попросил он и напомнил: — Ночь длинная, моя падисара. Тигнари очаровательно вспыхнул, ожег его возмущенным взглядом из-под ресниц, но все-таки потянул уголок предложенного одеяла и натянул на свое нагое — прекрасное, но ужасно отвлекающее — тело. Довольный собственными нехитрыми махинациями, Сайно отыскал схенти — курильницы курильницами, а на реке надеяться лишь на них не приходилось. Сайно ненавидел кормить собой насекомых, от того и шагал в воду, проводя небольшие разряды электричества по коже, не опасаясь возвращения заряда от воды. Редкие вспышки в темноте лишний раз доказывали, что предосторожность не лишняя — в ночи все еще таились желающие подзакусить телом скромного служащего закона в звании генерала… Потянув нить, привязанную к знакомому сучку, Сайно нахмурился: уж очень сильно рыбу повело против течения. А еще через мгновение вспышки на коже мужчины стали гораздо мощнее и отчетливее. Сайно провел мокрой рукой по волосам, отводя их с лица, и прищурился на редкость безрадостно. С ужином возникли непредвиденные проблемы, но Сайно не посмеет назваться пустынником снова, если они окажутся непреодолимыми. В конце концов, добывать пропитание, пусть и столь… непредсказуемое, священный долг того, кто замахивается ни много ни мало, а на признание законной священной связи с другим мужчиной — и все это в глазах других пустынников, среди которых хватало умников и консерваторов навроде покойного главы храма Молчания. Резкая ухмылка на миг расчерчивает смуглое лицо и пропадает. Сайно, не теряя бдительности, продолжает следить за стелющейся по воде нити и едва сдерживает бурлящий в крови охотничий азарт. Призывать во время охоты копье он даже не собирается, твердо вознамерившись разорвать добычу голыми руками.

✿ ❀✿ ❀✿ ❀

Тигнари слышит запах крови, когда Сайно уже возвращается. Сначала ему кажется, что это лишь сон, и журчание воды умоляет его уснуть крепче, а потом он резко садится, кривясь от тянущего ощущения между ног, отдающего в поясницу, и одеяло, пропитанное их с Сайно смешанными ароматами, падает ему на бедра неуместной, неудобной тяжестью. Запах крови так силен и так близок, что Нари даже не тратит время на одевание — словно дикарь, он выскакивает наружу без одежды, зато со стрелой, уже положеной на тетиву — и замирает, нервно дергая кончиком хвоста. Анатомия и выучка лесного стража позволяют провернуть это все без лишнего шума, даже если единственными возможными свидетелями в итоге оказываются Сайно и дюжина светлячков, пляшущих вокруг фонарей. Вот только мужчина слишком занят, чтобы отреагировать на движение, и это-то Нари и озадачивает. Внешне все хорошо — Сайно у костра неторопливо разделывает маленьким ножиком какую-то массивную дичь… Если не вспоминать, что в его планах было пожарить им несколько крупных рыб на костре. Выпотрошить, насадить на палки — и просто пожарить. Сейчас казалось, что некий генерал невзначай раздобыл им на ужин ячью ногу, а то и не одну, и теперь готовился к долгому и планомерному процессу обработки мяса. Отзывая лук, Нари возвращается в палатку, кутается в сброшенное одеяло снова. Выбирается наружу, больше всего на свете желая, чтобы в воздухе не пахло кровью так сильно — за железистым запахом он не способен ощутить ничего другого в принципе. Сайно, стоит приблизиться, почти мгновенно поднимает на него обеспокоенные глаза. — Все хорошо? — мужчина привстает, оглядывая его, словно это Нари вышел сделать им перекус, а потом изляпался в крови совсем даже не рыб с головы до пяток. — Ты мне скажи, — выразительно двигает бровями Тигнари, а потом ведёт ладонью в сторону шокирующего зрелища: руки Сайно в крови по локоть, сам Сайно художественно уляпан, кое-где кровь продолжает сочиться из ранок, на которые мужчина просто наплевал. Поперек колен и дальше по земле выразительно тянется отличительно мертвая крокодилья туша — видят аранары, в это чудовище могли поместиться два Тигнари. Сайно улыбается ему в ответ, выглядя смущенным, и говорит, добивая остатки здравомыслия в голове Тигнари: — Он съел наш ужин. Будет справедливо, если мы съедим его. Тигнари нечего на это ответить, потому что комментировать каламбуры, когда его друг, парень, почти муж сидит тут и полностью добровольно истекает кровью непонятно почему — о, он не нанимался. И смотреть на это, опустив руки, он не нанимался тоже. Мясо крокодилов считается деликатесным. «Нежная текстура, изысканный вкус», — говорят гурманы. Пустынники разводят этих тварей в немногочисленных постоянных лагерях, но это не отменяет того, что некоторые никогда в жизни не сумеют даже понюхать их приготовленное мясо. Убивать эту тварь раньше, чем ей исполнится пятнадцать, почти нет смысла — на мелких костлявых кожистых бревнах с лапками есть нечего. Сайно в этот миг сдирает кожу с особи, старше их вдвое. В лесах крокодилов изрядно, от них бегают и уворачиваются лишь самые «везучие» — плюс один параграф в руководстве по выживанию, между прочим — но никогда Тигнари не слышал, чтобы зверюгу победили голыми руками. В Гандхарве прикармливают крокодилов, ровно чтобы их не было в деревне и в городе вниз по течению реки. Чаще всего, для того чтобы держать под контролем популяцию, лесные стражи посещают гнездовья в период откладывания яиц. В их строке доходов продажа яиц становится ощутимым подспорьем, но все законно и даже поощряемо сверху — яйца тоже деликатес, пусть и более доступный простым смертным. Нари и сам пробовал эту еду раз или два, но никогда не думал о том, что не все самки покидают кладки и в каждый сбор находится пара человек, которых крокодил решил надкусить за посягательство на святое. Сайно игнорирует свои кровь и боль и работает аккуратно, тонким маленьким ножом, чтобы не испортить материал. Он не рискнул выбрасывать потроха в реку, не свежует крокодила в воде — то есть делает все, чтобы не привлечь к их постоянной стоянке внимания других плавающих хищников. Он вытащил, возможно, практически сотню, а то и больше, килограмм на берег и разделывал тушу на земле, наплевав на собственные израненные руки, на риск заражения, на паразитов… Тигнари никак не мог решить влюбился ли он в дурака или это дурак так сильно был влюблен в него, что желал впечатлить и доказать свои чувства любой ценой. Даже ценой своей жизни. Выходцам пустыни всегда было свойственно махать огромными мечами и всеми способами демонстрировать собственную силу… Однако он никогда не думал, что Сайно не выше этого всего. Поэтому Нари трет виски, в которые ввинтились иглы усталости, и отправляется в палатку, чтобы вытащить свою особую аптечку. — Эй, — зовет он, высунувшись из-за спадающих на вход листьев, и улыбается, когда Сайно, на лице которого, стоило отвести взгляд, расцвели все симптомы многодневной усталости, вскидывает к нему голову. — Ставь жариться этот роскошный хвост, раз уж так желаешь впечатлить меня своей готовкой, и иди ко мне. Я обработаю твои руки… «И волью в тебя дюжину отваров, скормлю десяток пилюль, а ещё продержу в палатке трое суток, чего бы мне это ни стоило», — но это не было тем, что Нари сказал вслух, заманивая зачарованного Сайно обещаниями заботы обратно под своды палатки, наблюдая как быстро и ловко пошло дело с разделкой мяса хвоста. Обостренные чувства говорили, что утром пойдет дождь, так что оставшаяся туша не успеет испортиться в любом случае, но хвост точно будет готов не раньше, чем проведёт на огне следующий час — чудовищно долго для пары голодных любовников, но быстрее, чем довольствоваться «раем в шалаше» с животом, присыхающим к хребту. У него будет время поставить навес, подремать в ласковых объятиях и подумать о том, какое будущее его ждёт, раз уж он принял недвусмысленное предложение партнерства. От Сайно, чей разум оказался подвержен стереотипным идеям о «превосходстве силы и удали мужчины». Нари все успеет, а до той поры — он помогает омыть белое крокодилье мясо и смотрит, как Сайно устраивает то над углями, неловким взглядов выпросив помощи с солью и приправами. Нари всегда рад помочь, а еще сильнее он рад полить водой чужие израненные руки и отправить Сайно к реке снова — мало того, что генерал нуждается в очередной помывке, так еще и немногочисленная одежда на нем пропитана кровью насквозь. Вскоре из густых зарослей напротив показывается морда заинтересовавшегося запахом крови тигра, которого лесные обитатели нечаянно прикормили, но, как нормальное животное, этот интересуется скорее брошенными в той стороне крокодильими потрохами — и уже за эту нормальность Тигнари мысленно обожает тварюшку. Стараясь отслеживать активность друг друга, каждый из них занимается собственным делом — тигр подъедает обрезки, а Нари приценивается, решая, с чего начинать оказывать помощь пострадавшему. Он отбирает несколько углей и рядом с первым костром обкладывает речными камнями небольшую ямку, организовывая кострище поменьше, всего с кулачок размером. Вскоре в походном ковше весело бурлит чистая вода, в которую Тигнари бросает связку лекарственных трав, нехитро переплетенных между собой, и, дождавшись повторного кипения, отставляет в сторону. Банка с мазью, чистый бинт — Нари не новичок в том, чтобы оказывать помощь, но это чуть ли не впервые, когда помогать приходится Сайно — обычно мужчина обращается либо в Бимарстан, либо к знакомым с отчетливой склонностью к исцелению. Тигнари — это использование половины справочника растений, а не исцеление наложением рук, и он знает свой предел. В конце концов, он ученый из Амурты, а не целитель. Но когда завернутый в ткань Сайно возвращается с реки и подставляет ему ладони, порезанные, прокушеные и немного пострадавшие от электро, которым он и пришиб гребаную рептилию, Нари, кусая губы, впервые жалеет, что не открыл в себе таланта к лечебным техникам. Он промывает отваром чужие раны, пару из которых решено зашить, ранки, царапины и ссадины, накладывает мазь, и, бессильный сделать большее, заматывает обе кисти бинтом. — Больно? — спрашивает он, чувствуя себя круглым дураком, а ко всему прочему — в чем-то виноватым. Однако Сайно вместо того, чтобы ответить словами, которых этот идиотский вопрос достоин, предпочитает завалиться боком прямо на землю и уложить ему голову на поджатые ноги. — У меня пока не очень хорошая чувствительность в кончиках пальцев, — говорит Сайно, признаваясь в том, что его нервные окончания от этой схватки пострадали сильнее, чем Тигнари мог вообразить. — Но ты сам знаешь, я восстановлюсь через некоторое время. Нари не представляет, что и как долго придется делать генералу махаматре, чтобы это стало реальностью. Вместо этого он выливает в ковш остатки питьевой воды из котелка, кипятит — и вновь бросает травы. — Я сделаю тебе обезболивающее и снотворное, — говорит Тигнари. Сайно в ответ целует его в голое бедро, прямо в проступающий синяк, и прикрывает глаза. Мокрые волосы, собранные, чтобы не мешались, в неровный хвост на затылке, будто протестуя, прядь за прядью выпадают из-под резинки и падают Сайно на лицо. Нари смотрит на этот процесс весь следующий час, не решаясь тревожить мужчину, прикорнувшего у него на коленях, а потом, когда их ужин рискует превратиться в угли, получает свою порцию горячих извинений — когда проснувшийся от его тихого шипения Сайно понимает, что отлежал ему и без того отсиженные ноги. Крокодилий хвост в качестве сытного позднего ужина оказывается именно таким, каким его описывали в книгах — и очень вкусным. Однако выбирая между изысканной едой и неизраненными руками Сайно, Нари не раздумывая выбрал бы целостность его рук. В конце концов, в кольце этих самых рук он и засыпает, силой чистого упрямства успев сделать канавку вокруг палатки и поставив пару примитивных лиственных навесов над входом и кострищем. Уговаривающий отпустить его за дровами Сайно остался проигнорирован — не хватало еще, чтобы во второй свой выход генерал пришиб ходящего кругами вокруг лагеря тигра. Героизма за день было достаточно — и Тигнари сделал все, чтобы улизнуть незаметно у Сайно просто не получилось.

✿ ❀✿ ❀✿ ❀

Сайно беловолосый везде. Теперь Тигнари знает это не только благодаря случайностям, совпадениям, теориям и домыслам. Дорожка белых пуховых волосков — тонкая, почти прозрачная — скрывается за краем схенти и надёжно скрыта от всех взглядов. Гордость Сайно: что-то о наглядном доказательстве несоответствия молодого лица и высокой должности. Нари не хочет его расстраивать и популярно пояснять, что пушок, заманивающий взгляд спуститься вниз по животу к зонам более интимным, не идентичен способности среднестатистического сумерца отрастить себе бороду. Пройдёт лет десять, и один генерал что-то заподозрит. Тигнари ответит его же картой и продолжит начатую фразу второй. Той, которая «но что?» Научно доказано — и не только Академией — что глаз бога сам по себе очень мощная добавка к базовым показателям человека. Скорость реакции, выносливость, ловкость, сила, здоровье. Стихия лишь помогала довести конкретную особенность до предела, которого человек желал достигнуть. Молодость тоже входила в перечень причитающихся благ — в мире практически не встречалось носителей глаза бога, которые бы выглядели старше пятидесяти лет. Хотя лет им могло быть в разы больше. Но как-то так получалось, что зажегшие огонь в небесном даре смертные и уходили гораздо быстрее, чем обычные люди, если не отказывались от использования стихии. Читая между строк — если не отказывались от куска самих себя, который и спровоцировал появление божественного признания. Того, что выделяло носителя в толпе, как упавший солнечный луч заставляет бриллиант сиять среди гальки. Однако докладчикам, вне Инадзумы периода Указа Сакоку, такие примеры не попались. Никто не откладывал глаз бога лет в тридцать, чтобы прожить спокойно каким-нибудь лавочником. Прятали, отдавали на сохранение, вшивали в одежду, делали подделки, но не бросали в морские воды сразу после получения уж точно. Нари не был удивлён. Носители глаза бога не умели оставаться в стороне. Они не могли просто жить, растить детей, кормить скотину и умирать в своей постели в окружении внуков. Тигнари, в ранние шестнадцать смирившись с тем, что он не по девочкам и в неволе тем более плодиться не будет, посмотрел на стекляшку в оправе, как на закономерное подтверждение собственных теорий, и вернулся к чтению. То, что он умрет не от старости в традиционном смысле, он и так понимал. Оставалась надежда, что в последний путь он уйдёт хотя бы любимым. Десять лет спустя шансы на это резко выросли. На смуглой коже Сайно есть множество шрамов. Они белые и тонкие, заживленные кем-то весьма умелым — во всяком случае, гораздо более умелым, чем Тигнари. Забавно, но чтобы увидеть их, развенчивая собственную веру в неуязвимость генерала, требовалось совершить невозможное — содрать с Сайно его золоченый — или золотой, Нари до сих пор боялся спросить — воротник. Лежа в сумеречной темноте дождливого утра, слушая чужое дыхание, у Нари есть время увидеть почти все из них — благослови предков в посмертии за ночное зрение, как же оно выручало его в минувшие сутки. В невозможную рань, когда погас костер и прогорели фонари, он лежал в чужих объятиях, и перед глазами были десятки почти невидимых следов, которые он осторожно обводил кончиком пальца. Трудно сказать, сколько ещё шрамов скрывалось на спине и под волосами — для неуверенности в себе хватало того, что было перед носом. Нари очень не хотелось признавать, что он идеализировал собственного друга, с которым был давно и близко знаком. Теперь — ещё ближе. Впрочем, это было закономерно.Дети народа Дешрета, потомки жителей Ай-Ханума и остатки выживших Гюрабада, все, что от них осталось — это деревня Аару, разрозненные племена и репутация бандитов. До Кандакии жители Аару не покидали Аару — Защитники намеревались умереть, как предки, но не осквернить чистой крови, связавшись с лесными варварами. До Сайно никто из пустыни даже не пытался обучаться в Академии — храм Молчания мог скрываться, но широко распространить весть о запрете в узких кругах истово верующих в Аль-Ахмара ему было по силам. До Дехьи никто из наемников не мог заявить, что у него есть честь, а деньги не являются мерилом совести. Все трое таскали на себе килограммы золота, за которое окружающие давились слюной, плевать хотели на солнечные ожоги и жару, смущали противников голыми животами и внешней немощью, а за попытки ударить в подставленный живот, вполне могли вырвать трахею голыми руками. Или отмудохать насмерть крокодила — Тигнари вообще не знал, что такое физически возможно. По стенкам палатки жизнеутверждающе застучало, а потом мир за пологом превратился в монотонный шум. Нари вздохнул, поджал уши и уткнулся в один из крохотных следов на плече Сайно носом. Ему хотелось знать. Растолкать Сайно и спрашивать, спрашивать, спрашивать. Книги в доме Даэны были для всех одинаковыми, но что же нужно было читать, чтобы понимать пустынников? Тем более, таких, как Сайно, никогда не живших внутри общины и по логике, следующих обычаям жителей тропической части? Тигнари десять лет ассимилировался после того, как поступил в Академию, а его родители вообще-то оставались учёными Амурты и с общепринятыми в Сумеру ритуалами были на «ты». Сайно было гораздо сложнее, но и обучение у Сайруса было не по стандартной программе, да и Спантамад не был самым популярным направлением — туда шли либо по зову сердца, либо учителя сами приводили учеников и кропотливо передавали знания. Свежеобретенный младший братик Сайно, Сетос, на факультет прошёл бы без отбора и первым за многие годы. Вот только чему можно было обучать после жизни в Храме, было спорным вопросом: Сайрус дал бы отпилить себе пальцы, чтобы узнать все то, чем напичкали голову кандидату в сосуд Германубиса за двадцать лет воспитания. Ливень снаружи усилилсяещёбольше, и Сайно прижал его к себеещёкрепче, явно не вполне осознанно пытаясь защитить от лижущего ноги влажного холодка. Нари был благодарен, что перед сном натянул на себя штаны — проблема его внутренних восторгов от близости не так заметно оттопыривала ткань, вытянувшись в полный размер. Он поерзал, поправил одеяло, укрыл Сайно хвостом и вновь замер. Ливни в джунглях не были редкостью.Согласно календарю, с минувшей неделикак раз начался один из восемнадцати сезонов дождей в Сумеру. Вместо зимы, как в Ли Юэ, их ожидали недели и месяцы беспрерывных дождей, моросей, туманов и других проявлений атмосферных осадков, а также их последствия — вроде гнездования крокодилов. Круглый год облака приходили из Фонтейна, из Натлана, из Ли Юэ и просто с моря в зависимости от времени года — роза ветров Сумеру была гораздо более многогранной, чем в краю тысячи ветров под названием Мондштадт. Проходя над территорией региона, эти облака неизбежно притягивало к чаще Апам, формируя кучевые массы, но изредка, всего несколько раз в год, получившиеся тучи оказывались столь обширными, а ветра столь противоречивыми, что очередная песчаная буря превращалась в обычную бурю, и тогда на Караван Рибат, деревню Аару и даже гробницы богов обрушивались потоки воды. Сотни, тысячи литров осадков. Сияющая на земле и в небесах, гробница Дешрета оставалась единственной путеводной звездой для караванов, мутное пятно света в небесах, едва видимое с порога Академии. А уж что происходило с пустыней за это время… Легенды об Оазисе Вечности становились явью. В пустыне появлялись реки, разбросанные тысячами колючие перекати-поле пускали корни и судорожно росли, цвели и расставались с добычей. Укатившиеся пальмовые орехи резко шли в рост… Исчезнувшие гробницы лезли из песков, как грибы, их описывали, пытались вносить в каталоги, уточняли координаты, чтобы после одного солнечного дня пески приходили в движение и поглощали свою добычу, а также тех, кого удавалось поймать внутри в ловушку. За сто лет единственной известной выжившей стала профессор Фарузан — вот только где вновь остались руины, породившие в ней сумеречный гений десятков опубликованных интердаршанных научных работ, опять стало загадкой. Нари всего раз видел пустыню после такого ливня вблизи и несколько раз наблюдал с крыши академии, как за стеной Самаэль исчезает граница между лесами и пустыней. В те мгновения всегда начинало казаться, что лес впервые выигрывает обычно неравную битву с опустыниванием Сумеру. Потом дожди оканчивались, и все возвращалось на круги своя. Наверное, сам аль-Ахмар не сумел бы отодвинуть пески, так стойко перекатывающиеся с места на место, даже возродись он. В прошлом году кто-то из старших учеников подавал на спонсирование интересный проект по озеленению пустыни, однако как раз закрутилась история с возвращением архонта, судами над мудрецами, а потом Тигнари занимался делом Аббатуй и Каркаты. Пока он перечитал неимоверное количество работ по механизмам дешретской эпохи, — заодно познакомившись с Фарузан в процессе — пока ему выписали разрешение вообще влезть в раздел механизмов эпохи падения Каэнри’ах — чувствовалась рука Сайно в выдаче этих самых разрешений — тот проект уже объявили спорным. Представители пустынных племен подняли вой до небес, фанатики на всякий случай ущемились, вопя о нахальном попрании законной власти Алого короля… Тигнари до сих пор думал что было бы, если бы проект приняли и поставили на поток. Детали он знал, работу читал и сам же подписывал, как научный сотрудник Пардис Дхяй. Гениально и просто: семена в питательном субстрате, скатанном в шарик. Скарабеи растеряли бы все нычки после первого ливня, зато вокруг мест их обитания разрослись бы джунгли. Десять, двадцать лет — и земледелие стало бы нормальным занятием на протяжённости всей территории региона без исключений. Однако возможные сокровища истории в песках волновали всех гораздо сильнее, чем мирная жизнь. Искатели приключений, расхитители гробниц и просто кочевые племена убивались о ловушки, барьеры и аномалии пустыни, из десятка оазисов десятилетней давности осталась половина. Пустынники травились водой из подземных рек, где на берегах вместо песка лежал прах, и вымирали целыми племенами вместе со своими обычаями, сокровищами и амбициями. Тигнари не заметил, когда проснувшийся Сайно стал осторожно рассматривать его из-под ресниц, но минуты в молчании не помешали ему начать осторожно рисовать круги у Нари между лопаток. Кусающий губы молодой человек, поняв, что снова не один бодрствует, уткнулся лбом ему в плечо, устав от тягости собственных мыслей, и Сайно с огромной радостью вернул его в свои объятия, гладя по волосам, едва заметно улыбаясь. — Доброе утро, — сказал он в самое ушко, почти прижавшееся к его губам, и Нари торопливо поджал их оба к голове. Невнятный бубнеж, должный обозначать ответное приветствие, Сайно воспринял с улыбкой и снова погладил Нари по волосам.

✿ ❀✿ ❀✿ ❀

Сайно пребывает в состоянии близком к абсолютному блаженству. Рай на земле, только вместо земли, не испытывающей голода, войн и нужды, у него в объятиях самый красивый юноша на свете. Тигнари был хорошеньким в свои шестнадцать, но после двадцати это превратилось в зрелую, выдержанную красоту, цветущую так же, как лес вокруг. Ещё десять лет — и Нари превратится в коллекционное вино. По некоторым обычаям пустыни Сайно должен был накрыть свою пару вышитым покрывалом, скрыться с ним с глаз толпы и через годик-другой все вообще забыли бы, что такой юноша существовал. Вместо этого Сайно накидывает на них одеяло и горячо целует сладкие губы, ощущая, как по плечам скользят чужие руки и к животу прижимается чужое твердое и скрытое с глаз штанами. Вдоль спины пробирает жаром — Сайно игнорирует боль в руках, когда перекатывается, подминая Нари под себя и вцеловывается в тонкую шею. Сейчас он лучше понимает Дэхью, обвесившую жену — обеих — золотом, даже ещё и брачными браслетами. Им с Нари тоже нужны браслеты — сейчас единственную золотую серёжку в ушке лесного стража Сайно видит своим врагом. Он должен осыпать Тигнари золотом, должен приучить его носить браслеты у всех на виду- Дырочка Нари припухшая, когда он стягивает с него штаны и осторожно ведёт скользким и пальцами по горячей коже. Нари внутри все ещё полон его… От этого Сайно твердеет так резко и сильно, что становится больно. Он спускает схенти и протискивается внутрь так медленно, как не протискивался даже в первый раз. Нари его прекрасная, прелестная звонкоголосая пташка. Сайно сцеловывает все звуки, что он издает, и ощущает присутствие бога за своим плечом — Германубис просто не может пройти мимо, когда в Сайно так все поет: пара, пара, мы вот-вот повяжем пару, наша пара, мой Тигнари, моя пара, мой супруг, мой- Нет ничего удивительного, что он на мгновение теряет над собой контроль, и этим пользуются — красивая, но противоестественная на этой белой коже, разлапистая отметина удара электричеством блекнет на глазах, а потом над ней проступают тонкие чёрные линии новой вязи. Сайно не успевает моргнуть, а дух не отданного вечности жреца Дешрета уже расписал чем-то ритуальным его партнёра и с отчётливо насмешным превосходством скрылся где-то в глубинах той части, которую Сайно всегда воображал, как уголок уединения этой силы, оставляя своего носителя пребывать в ступоре. — Жарко, — вздохнул Нари, делая движение бедрами навстречу, понукая продолжать, пока Сайно изучал кусочек видимого ему переплетения стародешретского языка — сигилы, которые по сию пору рисковали читать только с оригиналов, ибо копирование можно было и не пережить. Забавно, но Тигнари, такой же потомок детей пустыни, как и Сайно, даже не заметил произошедшего, а ведь линии продолжали кое-где ползти, формируя рисунок. Одна, как нарочно, тянула завиток в виде растительной веточки по шее, обещая раскрыть лепесточки и выбраться через край челюсти, укрепляя связь с энергией Дендро. Разница рисующегося по коже с высеченным на гробницах тоже была колоссальная — как печатные буквы и пропись, украшенная обрамлением из папоротников и диковинных цветов. Зная повернутость древних, если не на Алом Короле, то на его возлюбленной Пушпаватике, обращение «моя падисара» наверняка должно было приобрести ритуальный смысл — даже если истинных падисар никто не видел со смерти богини цветов. Аль-Хайтам уступил бы дюжину отчётов за право увидеть и дешифровать эту вязь, выполненную с декоративной изысканностью, разжевывая природные мотивы и глубокий символизм, но Сайно с небольшим скрипом в голове и так понимал, что сделал Германубис. — Нас благословили, — пробормотал он, касаясь поцелуем приоткрытых губ. Поцелуй, на грани тех, что делают у алтаря с полного попустительства жреца, ведущего обряд. Принятие своего выбора и чужой воли. Сетос и храм завалят их подношениями, если рисунок на теле Тигнари увидит хоть один понимающий человек. Поскольку он вообще не собирался никогда и никому позволить подсмотреть за Тигнари, страшиться вроде бы было нечего. Вроде бы. Веточка папоротника ехидно растягивала листья-лапки по алеющей щеке возлюбленного. — Безумно рад, но если ты сейчас же не продолжишь, то это будет самое краткосрочное благословение в истории, — отозвался Нари, и Сайно едва проглотил смех — чудо, что после такого вмешательства у него вообще стояло. — Ты кровожаден, аль-хабиби, — пробормотал он, вновь целуя румяного валука шуна под собой и двигая бедрами так, как Тигнари бы этого хотелось, превращая его в самую звонкую пташку в этом лесу. То, как сладко Нари сжался на его члене, лучше любой другой реакции сказало: он тоже знает, что означает живущее во всех диалектах пустынников сочетание звуков. Сайно улыбнулся и крепче сжал чужие бедра. — Аль-хабиби, аль-хабиби, аль-хабиби, — дразняще зашептал он у самого ушка, и возбужденные вскрики, румянец и дрожь чужого тела показались ему слаще, чем самые дорогие лакомства, выставляемые к праздникам на столах торговцев Большого базара. Теперь ему придётся быть большим мальчиком и соблюдать неписаные ритуалы порядочного женатого мужчины. Зверское количество золота себе и партнеру. Подводка глаз углем. А на десерт — возвращение в постель своей падисары, чтобы ту никто не обидел и не попытался сорвать — такую красоту ничего не стоит ранить… И ответить за это жизнью раньше, чем Сайно вообще узнает о проблеме.

✿ ❀✿ ❀✿ ❀

Быть запертым в палатке во время шторма — в Сумеру это обыденность. Учитывая, что для них это, похоже, было вообще единственным способом побыть вдвоем, не покидая пределов Гандхарвы — грех было не пользоваться. Сайно впервые был разбит наголову, просто играя в Священный призыв. Тигнари, потирающий переносицу в неподдельном раздражении, поставил ему условие — если страж выиграет, то предлагать игру как досуг конкретно Нари будет нельзя. Битва была жаркой, но генерал умел принимать поражения — Нари использовал все, что было в его арсенале, чтобы вырвать свою игровую неприкосновенность, включая одержимость Сайно его красотой. Это был подлый прием, но эффективный. Мужчина собирался вспоминать все, что увидел, одинокими ночами в пустыне. — Чем же ты тогда предпочитаешь заниматься во время дождей? — со вздохом спросил Сайно, собирая колоду обратно в ларец. Очаг на улице они лениво обложили камнями ещё час назад, и теперь место их стоянки превратилось во что-то почти осмысленное — начиная с дороги из корней, настеленной по раскисшей грязи, и заканчивая укреплением палатки — носитель Дендро вымотался в ноль, и Сайно получил возможность насладиться зрелищем лежащего у него на коленях Тигнари. Аль-хабиби ел с рук запечённое мясо, слегка облизывал ему пальцы, а Сайно воображал, как подарит ему что-нибудь, нагляднее всего демонстрирующее другим, что это сокровище — его. В конце концов не в вуаль же его, правда, кутать… Даже если очень хотелось бы. Сайно перевел взгляд на медлящего с ответом Тигнари. — Читаю книжки, — сказал он. Сайно приподнял брови, а Тигнари поспешно продолжил: — Иногда это даже книжки, где в карточке читателей вписано твоё имя. Сайно в качестве матры пришлось перечитать тысячи книг, но если это не были книги, которые после пришлось перенести в закрытый архив… — Ты читал о пустыне, обрядах и обычаях племен, о традициях разных периодов и влиянии разных богов… потому что об этом читал я? — недоверчиво переспросил мужчина. В ответ Тигнари покраснел так восхитительно ярко и так сильно на нервах принялся помахивать хвостом, что что-то в Сайно мгновенно растаяло от удовольствия. — Мне было четырнадцать, — быстро отмахнулся от всех обвинений Тигнари. — Мне было… любопытно. — Аль-хабиби… — мурлыкнул Сайно, чувствуя, как сладко дрогнуло сердце. — Кажется, не только я старался приглядывать за самыми красивыми ушками… Нари умудрился покраснеть ещё сильнее и протянул ладонь, чтобы сердито постучать Сайно по руке, там, где не было бинтов. Что бы тот перестал. Сайно подумал с нежностью, что даже попытайся Нари его загрызть, ибо женились пустынники совсем не всегда по любви и не всегда супруги были добровольными — Тигнари он бы все простил. И все равно женился бы. Чудо вообще, что он так долго продержался — наверное, винить и благодарить за это надо Таджа, потому что Сайрус до сих пор официально считался гаденышем в самых разных слоях общества. История Таджа с сыном лишь добавила раствора между заложенными камнями твердой морали, и раствор чужой драмы сцепил стену самоконтроля намертво. Знать, что даже ещё не осознав, не упав, не влюбившись, Тигнари тоже что-то где-то как-то замечал, следил, наблюдал, отмечал… Сайно потянулся поцеловать его, и Тигнари не воспротивился. И это было слаще, чем падисаровый пудинг и любая пахлава, что он пробовал в жизни. Может быть, у них не было десяти лет бытового соседства, и может быть, их романтическая история только начиналась — прямо сразу со свадьбы без свидетелей. Сайно нечувствительными кончиками пальцев погладил веточку папоротника на чужой щеке, состоящую из мелкой вязи стародешретского, и подумал, что все же ревновал и бесился, когда чужая молния оставила свои следы — шрамы должны быть боевыми, ритуальными и брачными, хотя свадьба — это тоже ритуал. То, как был ранен Тигнари, не было боем — это была подлая попытка убийства. Если бы Сайно только знал, кто посмел его падисару так ударить… Но у них будет ещё много-много дней. Долгая-долгая история вместе. Сайно будет приходить к Тигнари, Тигнари будет заходить к Сайно во время отлучек в город. Сайно научится готовить пятнадцать разновидностей грибов, дополняя свой тахчин, а потом однажды Тигнари придет в его тихий дом и останется немного подольше. Они будут готовить на одной кухне собственные питы с начинкой, пить кофе только что с плиты, проливать молодое вино на пол и целоваться, целоваться до опухших губ, и Сайно будет шептать ему, как его любит. На стародешретском, чтобы самому иногда не понимать, что говорит его рот, но о чем поет сердце, науськанное начинкой Германубиса в нем. Тигнари — здесь и сейчас — заваливает его на одеяло и целует, целует, целует до головокружения. А потом шепчет, отдышавшись: — Вернемся домой? Сайно прижимает его к своему телу, не в силах вот так сразу разжать руки: — Я уже дома, — возражает генерал в конце концов, и Тигнари замирает, а потом медленно и сладко целует его снова. — Тогда, добро пожаловать, — шепчет он. Сайно не умирает от любви, только потому что электро живёт в его теле и упрямо заставляет бешено скачущее сердце продолжать биться. Тигнари кажется ему таким красивым, что от этого мутнеет в глазах. — Я дома, — отвечает Сайно, потрясенный этим открытием. Тигнари сцеловывает с его глаз слезы.

✿ ❀✿ ❀✿ ❀

— Вы такие отвратительно влюбленные, что я видеть вас здесь не хочу! — кричит им Кавех с другой стороны стола, когда они сидят в кафе «Пуспа» на обычных для них посиделках. Сайно флегматично поднимает на него взгляд над своими картами. Его глаза так отчетливо подведены углем и подчеркнуты камином в цвет глаз, что Кавех ежится. Привалившийся к плечу Сайно Тигнари даже не отвлекается от своей новой книжки про ритуальные росписи тела, сообщающие окружающим о статусе присутствующих, и гладит Сайно по колену, слегка задирая новую схенти, чья длина изменилась сообразно статусу в большую сторону, превратившись в боевую ритуальную юбку до лодыжек. Ускх, металлический воротник генерала, из позолоченного стал действительно золотым. Теперь он уже совсем не мальчик, а мужчина. К тридцати годам, — ворчал Сетос, — давно пора. Самому Тигнари пришлось возложить на волосы золотую цепочку с которой ему на лоб спадал резной золотой листик. Куртка прикрыла браслеты на бицепсах, но стоило её снять, как все уставились на них. Тигнари сделал вид, что не заметил пристального внимания к себе, и остальные быстро вспомнили, как себя вести. Этот набор являлся минимумом, который он обязан носить, но дома в их распоряжении были ручные и ножные браслеты, и много чего ещё — на бедра, на шею, на плечи, на грудь. Носить полный комплект было предпочтительно, однако Нари надевал его только в особые дни, чтобы порадовать Сайно. Сайно был рад-доволен всему, и в свою очередь перестал выставлять так много голой кожи. Его нижняя безрукавка стала длиннее вдвое! Глядя как встречные таращатся на его пресс, Тигнари лучился гаденьким самодовольством — теперь только он мог увидеть полный комплект. Более того, он был его безраздельным правообладателем. Сайно шутливо укорял его в ревности, но оба знали: эта ревность взаимная и взаимно же льстит. Аль-Хайтам, сидящий от него по левую руку, слил свои карты и продолжал уже час дробно копировать вязь видимого ему участка нательной росписи с щеки и шеи Тигнари. Сетос, сидящий от Сайно по правую руку, смотрел так, словно видел свой идеал, а не играл четвертым в Призыв Семерых. В уголке губ Сайно притаилась ухмылка. — Мы женаты, нам положено выглядеть отвратительно влюбленными — это же не договорной брак, — напомнил Сайно. Кавех, отпивший в этот момент из своего кубка, чуть не подавился вином. — Ты!.. — воскликликнул он. — Это отвратительно, что вы тыкаете одиноким людям под нос своим счастьем! — Кавех… — Сайно закатил видимый глаз. Тигнари тяжело вздохнул вместо него и отвёл с лица упавшую зеленую прядку. — После всего, что у вас с Аль-Хайтамом было… — Ничего не было! — поспешно выкрикнул Кавех. Аль-Хайтам противоречиво хмыкнул и приподнял на него глаза. — Не было я сказал, — упрямо набычился Кавех и оскорбился, заметив, что присутствующие над ним посмеиваются. — Хорошо, Кавех. После всего, чего у вас с Аль-Хайтамом не было, — поучительным тоном начал Сайно, игнорируя протесты, — по законам пустыни, вам уже положено воспитывать трех детей. — И держать во владении стадо яков, как символ плодородности вашего союза, — добавил от себя Сетос, изучая выпавшие в его ход карты. — Три пустынные лисицы годятся? — давясь смехом и выражая его только усмешкой, переспросил Аль-Хайтам. Ухмылка Сайно стала ещё шире. — Годятся, — кивнул он. — Удивительно. Даже жаль, что мы не пустынники, — с удовлетворением и сожалением пожал плечами Аль-Хайтам и вновь опустил взгляд на свои записи. Красный от стыда и злости Кавех возмущенно хватал губами воздух. — Ну, это исправимо, — оживившийся Сетос блеснул глазами. — Мне, как назначенному главе храма, разрешен сбор гарема… — Надо же, как интересно, — раздался над его ухом вкрадчивый голос мастера Шляпки. — Мой проект в академии становится все более многосторонним… — протеже архонта, вставший рядом с ними минут пять как назад, выпрямился, горделиво расправил плечи и, изящно ступая чужеземной обувью, удалился прочь, кивнув присутствующим на прощание. Лицо Сетоса потемнело от стыда и он спрятал его за картами, отводя виноватые глаза — с мастером Шляпкой у него… было что-то. Сайно глотал смех, и только сердитые щипки Тигнари заставляли его держать себя в руках, не пользуясь открывшейся слабостью младшего брата, по которому ударила карма за желание похвастаться. — Думаю, мы и без вступления в чей-либо гарем разберемся, — слегка прохладно, но весьма милосердно резюмировал Аль-Хайтам, никак не комментируя публично открывшееся личное младшего пустынника. Кавех уставился на него, возмущенно сопя. Сетос поежился и закусил губу, предчувствуя какой-то подвох в будущем со стороны мастера Шляпки — известного ораторского садиста, мастера словесной публичной порки. — Я напишу об этом Альбедо, — пообещал Тигнари негромко, так, что только Сайно и услышал. — Это будет оглушительно успешный роман, — согласился Сайно, но Нари лишь дернул ухом. — Это будет оглушительно успешный сборник графической порнографии, — поправил он, и Сайно, от неожиданности поперхнувшись воздухом, тоже покраснел. Следовало ждать, что через полгода к ним заявится главный алхимик Ордо Фавониус, и Тигнари сделает так, что в отношения секретаря и архитектора уверует весь мир. В отношения студента Вахуманы и свободного пустынника — оставшаяся его часть. У Кавеха изначально не было никаких шансов перед этой безжалостностью… Но, зная о подобных сторонах возлюбленного, Сайно начинал любить его ещё сильнее. У его сердца тоже изначально не было никаких шансов — ещё тогда, когда он ступил на земли тропической половины региона, где цвел такой прекрасный лотос. Лотос, по имени Тигнари.

End

02.09.24 - 07.12.24