сердце коатля

тэхён не был тем, кто теряет самообладание, когда дорогу ему переходит омега. он умеет игнорировать зов плоти и может спокойно не обращать внимания на соблазнительные улыбки, призванные взбудоражить внутреннюю сущность любого альфы, и намеренно выпущенные феромоны, от которых кровь мгновенно вскипает в жилах. мужчина привык контролировать в своей жизни буквально всё, но что-то точно идёт не так, когда он впервые видит этого ацтекского омегу из знатной семьи, подаренного в качестве наложника им. испанским конкистадорам. его длинные волосы заплетены в две толстые косы и скручены по бокам, напоминая странных витиеватых змей, полные губы плотно поджаты, а круглые чёрные глаза сияют, словно искрящиеся на солнце раскалённые угли. его крепкие, сильные руки связаны тугим узлом. его подбородок вызывающе приподнят. его грубо толкают в спину, потому что омега движется слишком неторопливо, из-за чего другие наложницы и наложники время от времени спотыкаются о рытвины и камни, а он лишь дёргает плечом, всё так же расслабленно ступая по дороге своими сандалиями из шкуры оленя, и ещё выше задирает голову, раздражённо искривляя рот. потом тэхён долго будет вспоминать, как стоял в толпе возбуждённых солдат, не в силах шелохнуться и перестать смотреть, и как дыхание сорвалось с его губ с надрывным хриплым стоном, когда их взгляды, наконец, пересеклись. на смуглом лбу омеги стремительно проступает вена, а густые брови резко сводятся к переносице. теперь оступается уже он сам, таращась в ответ своими чёрными пронзительными глазами, и мужчина в смятении замирает, чувствуя, как сущность внутри начинает утробно клокотать, стоит только чужому чувственному рту растерянно разомкнуться. омегу звали коатль, что на ацтекском означает змея, и только тэхён в последствии узнает его второе имя, которое каждую ночь будет произносить словно молитву, лёжа на холодной циновке в непроглядной темноте.

***

чонгук не был покорным. чонгук не был покладистым. чонгук был… чонгуком. равнодушный, слегка надменный и очень часто молчаливый. мужчина никогда не слышал, чтобы тот повышал голос, говоря на испанском с ужасно сильным акцентом, а стоит им оказаться в полной видимости друг у друга, то звонкий голос почти мгновенно замолкает, и только чёрные блестящие глаза кричат так громко, что хочется прижать уши ладонями и крепко зажмурить веки. в подобные моменты тэхён ощущает присутствие омеги, словно дикое животное, почуявшее индейскую кровь. животное, которое жаждет вцепиться клыками в чужую тёмную кожу, прокусить упругую плоть насквозь и оторвать от неё огромный кусок. но вот чонгук вновь смотрит без страха в ответ, сурово сдвинув густые брови, и мрачное наваждение стремительно покидает мысли альфы, оставляя после себя лишь желание расстегнуть собственные одежды и освободить отяжелевшее тело, ставшее слишком тесным из-за одного единственного брошенного взгляда. омега не ведьма, которая хочет поживиться потерявшим голову мужчиной, и он не накручивал своими татуированными пальцами грязное колдовство ацтекских богов, вынуждая день за днём предаваться похоти и самоудовлетворению на плетёной циновке и сбивать дыхание от рваного ритма напряжённой ладони на болезненно твёрдом члене. тэхён кончает с грудным стоном, выплёскиваясь себе на живот, и с оттягом проводит по дрожащему возбуждению плотно сомкнутым кулаком. он лежит, хватая ртом воздух, и взмыленно моргает намокшими ресницами, представляя, как нависнет над распростёртым омегой и как вязкие капли его удовольствия будут стекать по раздвинутым смуглым бёдрам и ниже, туда, где всё окажется покрытым потом, их смешанной спермой и едкой влагой, сочащейся из распухшей дырки. мужчина прикрывает подрагивающие веки и судорожно выдыхает. собственный естественный запах, витающий в помещении, кажется слишком сильным и раздражающим, чтобы и дальше его терпеть, и альфа рывком поднимается с циновки, наспех вытирая ладонь и живот о брошенную на пол льняную рубашку. он выходит на улицу в одних приспущенных штанах, бесстыдно оголяющих взбухшие вены в паху и чёрные короткие волосы, обрывающиеся у пупка, и жадно глотает ртом ночную прохладу, совершенно не обращая внимания на пронизывающий свистящий ветер, от которого на коже возникают мурашки. морок рассеивается медленно, отдаваясь во влажных висках грохочущей пульсацией, а перед глазами по-прежнему стоит образ чонгука. нагого, пренебрежительно глазеющего. чонгука, которого ещё год назад кортес отдал одному из своих солдат за хорошую службу. тэхён запрокидывает разлохмаченную голову, впиваясь рассеянным взглядом в беззвёздное небо, и бессильно сжимает кулаки в глухой злобе, подавляя утробный рык, зародившийся глубоко в горле. он до сих пор помнит, как первые дни грезил тем, что свернёт эрнандо шею и заберёт омегу себе, представляя, как зароется лицом в длинные тёмные пряди, пропитанные тяжёлым мускусом и чем-то травяным, и как позволит себе вобрать намертво поселившийся в его груди аромат и прочно с ним срастись. мужчина резко встряхивается. крупное тело бьёт дрожь, а на лбу появляется липкая испарина. треск костра, отдалённые звуки голосов и шорох листвы в дикой сельве почти перекрываются гулкими ударами его беспокойного сердца, когда альфа вдруг улавливает затрепетавшими ноздрями еле ощутимый сладковатый аромат. он тихо выдыхает, поворачивая голову, и с обречённым смирением сталкивается измученным взглядом с круглыми глазами. чернота в них расходится короткими импульсами, концентрируясь у тэхёна в паху, а зазывный влажный блеск отдаётся першением в пересохшем от волнения горле. ты преследуешь меня, — думает он, чувствуя, как от взгляда подошедшего омеги начинают потеть ладони и плавится сущность. сначала во снах, потом в мыслях, а теперь наяву. ты преследуешь меня и не собираешься останавливаться. я ведь прав? чонгук встаёт рядом, будто слышит весь сумбур, что проносится в чужой голове, и взгляд его словно призван вытягивать душу вместе со всеми запретными желаниями, которых в мужчине после отплытия из испании теперь непомерно много. тэхёну кажется, что этот ацтекский омега видит его насквозь и что небрежная усмешка на его красноватых губах не позволяет тому обмануться. чонгук не может не чувствовать феромоны возбуждённого альфы, не может не заметить, как учащённо вздымается широкая грудь и блестят раскосые глаза. он не может так откровенно пренебрегать опасностью, которая буквально сквозит в каждом хриплом вдохе подобравшегося, напряжённого мужчины. но именно это омега и делает, когда вдруг с вызовом глядит на него снизу, уже привычно нахмуривая свои густые тёмные брови. — хочешь мне что-то сказать, змейка? — вкрадчиво спрашивает тэхён, склоняя голову. чёрные кудри свешиваются ему на лоб, а пухлые губы снова изгибаются в натянутой улыбке. чонгук упорно молчит, и только запах его становится острее, будоража внутреннюю сущность альфы. их взгляды всё никак не отпустят друг друга, но в итоге именно мужчина не выдерживает первым и заговаривает вновь. — почему ты не с эрнандо? омега медленно моргает. — потому что не хотеть. — твой хозяин не может тебя удовлетворить? во взгляде чонгука при чужих словах вспыхивает что-то, чему сложно подобрать определение, и лишь загорчивший мускусный аромат, безжалостно обжёгший ноздри, заставляет альфу остановиться и прикусить язык. возможно, всё дело в том, что он слишком долго позволял этим чужеродным глазам и тяжёлым феромонам тревожить своё беспокойное нутро, а возможно, причина кроется в невыносимой близости гибкого омежьего тела, с которым чонгук управляется так же легко, как и с выражением на своём почти всегда равнодушном лице. он словно не имеет представления о том, какое влияние оказывает на опытного и неискушённого в омегах мужчину, и словно придуряется, игнорируя вспышки злости в действиях и словах тэхёна, что с удовольствием поверил бы в напускное безразличие, если бы не феромоны. такие густые, такие… искренние феромоны. — он больше никого не сможет удовлетворить. альфа мгновенно меняется в лице, хрипло вопрошая: — что ты сейчас сказал? чонгук медленно моргает. ветер треплет его длинные волосы и задувает за просторное уипилли. смуглая кожа покрывается мурашками, но омега даже не ёжится, продолжая безмятежно смотреть на возвышающегося над ним тэхёна. — я лишить его мужской силы. он бить меня, а теперь он только пить. альфа замирает от услышанного, быстро оглядываясь по сторонам, и, убедившись, что рядом с ними никого нет, тихо произносит: — я бы хотел, чтобы ты молчал по поводу того, что ты сделал и с кем. кортес не станет разбираться, если узнает о твоей любви к ядам и собиранию трав. он просто сожжёт тебя на костре как ведьму, змейка. ты понимаешь это? чонгук не дёргается, когда на его щёки вдруг ложатся грубые и тёплые ладони. вот только дыхание внезапно становится прерывистым, а между ногами слегка влажнеет, стоит лишь мужчине подойти к нему вплотную и нависнуть нерушимой стеной. из-за аромата, который источает чужая голая кожа, он отчего-то принимается дрожать, хотя сам не знает, почему, ведь его тело всего лишь жалкая плоть, которую жрецы могут использовать во время ритуалов или пожертвовать богам, и он точно не должен так ярко реагировать на чужака, что одним своим басовитым голосом, одним своим цепким взглядом каждый раз бросает омегу в полноценный жар. чонгук знает, какого это — быть под альфой и не принадлежать самому себе. он должен видеть в тэхёне врага, но вместо этого он… — ты понимаешь? — требовательно повторяет свой вопрос мужчина, угрюмо смотря на неподвижного омегу, размеренно смыкающего веки. — я понимать только то, что ты волноваться, — шёпот чонгука разбивается о чужие пухлые губы, находящиеся преступно близко к его собственным. он глядит на альфу в ответ и чуть запрокидывает голову, чувствуя, как от этого действия крупные ладони на его щеках позорно дрогают. — ты знать обо мне так много, ты смотреть на меня, но никогда не делать. я чувствовать твой запах постоянно, я видеть твой взгляд. ты хотеть меня. тэхён отпускает руки и резко отшатывается. тонкий старый шрам натягивает кожу на его верхней губе, и выглядит это откровенно пугающе, вот только омега мужчину совсем не боится. карие раскосые глаза непонятно поблёскивают, а широкая мускулистая грудь тяжело вздымается. больше чонгук ничего не говорит, но смотрит он всё так же беззастенчиво и открыто, медленно опуская взгляд с напряжённого лица на мощную шею и ниже. к аккуратному пупку. к тёмной поросли коротких волос. к характерной вздутой выпуклости между крепкими ногами. запах сладковатого мускуса после увиденного становится сильнее, и омега совершенно не пытается его скрыть. ему явно нравится то, что он видит, и нежный румянец, наползающий на его щёки, прямое тому подтверждение. тэхён раздражённо стискивает челюсть. ему не стыдно признать перед чонгуком собственную слабость, которая вызывающе топорщится под его штанами, непристойно натягивая ткань, но вот как реагировать на чужие слова он искренне не понимает. что этот ацтекский омега от него хочет? неужели их желания в чём-то сходятся? — я не лучше эрнандо, змейка. — боги сказать мне, кто ты. они показать мне. мужчина усмехается, изо всех сил сдерживая поднимающуюся изнутри потребность вновь коснуться чонгука. притянуть его к себе и прижать к своим бёдрам. тэхён делает ещё один шаг назад, рассеянно трясёт головой и сжимает ладони в кулаки, отрешённо избавляясь от ненужных мыслей, которых с каждой секундой становится только больше. — твои боги тебя обманули.

***

омега неторопливо рвёт пальцами листья душистой кинзы и осторожно посматривает в сторону собравшихся у костра рыцарей, среди которых без труда находит тэхёна. тот стоит, сложив руки на груди, и задумчиво смотрит себе под ноги, не обращая внимания на шум вокруг. рядом с ним чонгук замечает и кортеса, что ловко скручивает в трубку измельчённый табак, а затем суёт в рот, поджигая от полыхающей ветки самый кончик. чонгук пренебрежительно фыркает и опускает взгляд на свои испачканные в зелёном соке ладони. ему неинтересен этот испанец, выпрыгнувший из моря на большой лодке, возомнивший себя кетцалькоатлем и насмехающийся над обычаями его народа. бородатый, грязный и нелепо выглядящий в своей странной броне, он был похож на огромную белую личинку и вызывал у пленных индейцев только злость и презрение, которые впрочем очень быстро утихали при виде странных длинных палок, выплёвывающих огонь, и больших страшных собак, питающихся человеческой плотью. омега уже видел, как те ловили беглецов, и прекрасно помнит, с какими отвратительными чавкающими звуками они вгрызались в чужие тела и рвали их на кровавые ошмётки. чонгук до сих пор не понимает, почему после приплытия чужаков многие так слепо поверили в божественную суть кортеса и начали почитать его как вернувшегося из добровольного изгнания кетцалькоатля. неужели клочковатый мех на лице, кишащий вшами, позволил ацтекам себя обмануть? омега ведь сразу понял, что кортес обычный человек, осмелевший от вседозволенности и подверженный влиянию собственного семени, которое он влил уже в нескольких наложников, из-за чего те зачали от него детей. тогда почему же другие не видят того, что видит чонгук? почему не пытаются бороться? омега сердито швыряет пучок кинзы в глубокую глиняную плошку и поднимает глаза на разговаривающих мужчин. тэхён всё также стоит рядом с кортесом, и голова его повёрнута в сторону потрескивающего костра, открывая вид на правую сторону лица, обезображенную тонким кривым шрамом. чонгук смотрит на альфу не отрываясь, и этот взгляд не укрывается от стоящего рядом эрнандо, урывками прикладывающегося к пульке и хватающего его за зад. тот в последнее время совсем не даёт ему прохода, пытаясь заставить свой член снова стоять, а самого омегу исходить во влаге. вот только единственный, кто способен взволновать его сущность, смутить тейолию, сжимающую сердце, и заставить непрерывно течь был… — даже не думай, индейская шлюха, — зловонное дыхание эрнандо заставляет чонгука поморщиться. — твоя дырка всё ещё принадлежит мне. твоё тело всё ещё принадлежит мне. ты мой. мой омега — испанец вцепляется крючковатыми пальцами в распущенные волосы омеги и грубо дёргает назад, вырывая из стоящих по близости рабов невольные вскрики. сам же чонгук лишь хмурится от боли и яростно двигает желваками, обмякая ровно в тот момент, когда знакомые раскосые глаза, наконец обращают на него внимание. — ты слышишь, что я говорю?! эрнандо впивается свободной ладонью в омежьи щёки и больно сжимает, рискуя оставить синяки на смуглой коже и насильно поворачивая безучастное лицо к себе. чонгук привычно молчит, предпочитая не отвечать, но вот глаза его наполнены бешеной злобой, и она почти обжигает, вынуждая испанца немного пошатнуться на месте и испуганно содрогнуться. — что тут происходит? омега продолжает молчать, узнавая в голосе говорившего ненавистного кортеса, и лишь грудь под лёгкой уипилли начинает ритмично подниматься и опускаться, когда в ноздри вдруг забивается аромат тэхёна, а затем сам он появляется у него на виду. — эрнандо, какого дьявола ты творишь? перепил пульке и решил, что можешь начать распускать руки? — я не… — отпусти его или лишишься всех пальцев, — скрежещет альфа зубами и жёстко впивается в загривок эрнандо, встряхивая того с такой силой, что почти вырывает с его затылка клок волос. испанец багровеет от боли и злости, громко выругиваясь и брыкаясь, но ладонь послушно разжимает, позволяя омеге высвободиться из-под своей хватки. чонгук тут же отступает за спины других наложников, убирая с лица упавшие пряди, и исподлобья глядит на разгневанного мужчину, чьи чёрные кудри полностью скрывают горящие яростью глаза. тэхён не смотрит на него, продолжая удерживать сопротивляющегося эрнандо словно шелудивого пса, и омеге безумно хочется вновь поймать на себе его взгляд, чтобы понять, почему тому так трудно признать собственную к нему, чонгуку, тягу, почему он отрицает те чувства, что неизменно возникают, стоит лишь их глазам столкнуться. как мне усмирить бурю в твоей душе? о чём сейчас твои мысли? омега стоит ещё какое-то время, слушая чужую брань, и в итоге попросту уходит к другим рабам, освежовывающим пойманную дичь, всеми силами удерживая себя от того, чтобы обернуться.

***

тэхён злится. гнев пульсирует у него в висках, заполняет глаза багровым туманом и заставляет сердце колотиться стремительнее. ему хочется убивать, хочется выпустить пар и хочется вымести всю агрессию на эрнандо, из-за которого он первые мгновения был готов выхватить собственный меч. вот только мужчине пока хватает разума, чтобы, продираясь сквозь зыбкое марево ярости и безумное желание действий, понимать, что поступать так у всех на виду равносильно смерти. он должен быть умнее, если собирается разобраться с эрнандо раз и навсегда. он должен быть терпеливее и не идти на поводу у эмоций, с которыми уже почти невозможно справиться. при виде синяков на татуированных запястьях, при виде напряжённых сведённых бровей чонгука внутри мужчины что-то с треском разрывается. что-то опасное, что-то бесконтрольное. сам же омега всё продолжает и продолжает молчаливо испытывать судьбу, проверяя других на прочность. смотрит всегда невозмутимо, когда нужно смотреть в пол, и гордо держит лицо, когда нужно показать смирение. чонгук прекрасно осознаёт, что в одиночку он способен лишь приблизить свою смерть, а потому бросает вызов только взглядом, которым ошпаривает, словно кипящей водой, вызывающей на коже болезненные ожоги. за всеми навязчивыми мыслями тэхён не замечает, как доходит до комнаты, где живёт омега. он не знает, сколько стоит так, внимательно прислушиваясь и сжимая кулаки, однако в момент, когда альфа уже разворачивается, чтобы уйти к себе, до его слуха долетает гневный выкрик чонгука на науатле: — не тронь! а затем громкое на испанском: — заткнись, сука! закрой свой рот! мужчина слышит очередной истеричный вопль эрнандо и врывается в помещение как раз в тот момент, чтобы успеть увидеть, как испанец, одной рукой удерживая чонгука за волосы, второй пытается вырвать из омежьих ладоней маленькую каменную фигурку. — нет! — как ты посмел молиться своим варварским богам, индейская шлюха?! как ты посмел делать это после того, как отец армадо тебя покрестил?! эрнандо бросает попытки добраться до идола, намертво зажатого в чужих татуированных пальцах, и отвешивает омеге такую сильную пощёчину, что голова чонгука дёргается в сторону, будто вот-вот оторвётся вместе со скальпом. — поганая сука! от увиденного кровь в венах тэхёна вскипает практически мгновенно. он накидывается на эрнандо со спины и обеими руками хватает за шею, начиная сдавливать потное горло до натужного свистящего хрипа. омега распахивает губы, вскидывая на возникнувшего из ниоткуда мужчину заплывшие от влаги глаза, и ударяет по по-прежнему удерживающей его за волосы ладони, царапая её ногтями до крови. задыхающийся испанец багровеет, изрыгая проклятия, и рычит от боли, пытаясь лягнуть чонгука ногой и отказываясь отпускать его от себя несмотря на нехватку воздуха и чудовищного давления на собственную шею. он явно не знает, кто душит его с такой силой, грозясь раскрошить кости изнутри и превратить их в мокрую труху, однако тэхёну это сопротивление быстро надоедает, и он жёстко давит ребром ладони на чужой выпирающий кадык, вырывая из горла эрнандо истошный визг. чонгук падает на задницу, когда его волосы резко оставляют в покое, и судорожно прижимает к тяжело вздымающейся груди каменную фигурку, видя сквозь мутную пелену в глазах, как альфа опрокидывает испанца на спину и ударяет кулаком по лицу. эрнандо надсадно кашляет, отхаркиваясь кровью, перемешанной со слюнями, и его безумный взгляд мгновенно проясняется, стоит лишь ему увидеть нависшего над ним тэхёна, опять занёсшего руку. — ты… мужчина не позволяет испанцу договорить, отвешивая тому смачную оплеуху. — помнишь, что я сказал тогда у костра? чонгук вздрагивает от громкого хлопка, но даже на секунду не прекращает смотреть на альфу. его куэитль собрался складками на бёдрах, слегка обнажая кожу, а плечи оказываются оголены из-за борьбы, как и ключицы и часть подтянутого живота. он сидит, сложив ноги вбок, и молча наблюдает. привычно пристально. привычно остро. — я расскажу кортесу… — ты помнишь? — цедит сквозь зубы тэхён и вновь унизительно бьёт по заметно опухшей щеке. эрнандо тихо шипит, дёргаясь от боли, и ненавидящим взглядом впивается в потемневшее от гнева лицо, рассеянно кивая. — да… да, я помню, — разбитые губы искривляются в гнусной усмешке. — помню, как он смотрел на тебя своими проклятыми глазами. сучка думает, что может выбирать, с кем ему быть. мужчина не отвечает, но на его скулах начинают двигаться желваки. свободной рукой он тянется к поясу, на котором висит кинжал, и медленно смыкает узловатые пальцы на серебряной рукояти. — ты ведь тоже его хочешь, да? ну, конечно… конечно, хочешь, — теперь запах тэхёна источает самую настоящую угрозу, призывающую к тому, чтобы, наконец, замолкнуть, но эрнандо её словно не чувствует, продолжая едко язвить и трепать языком. — эта змея слишком красива даже несмотря на яд. мужчина медленно выдыхает и переводит на чонгука прищуренный взгляд. на полных розовых губах цветёт едва уловимая улыбка, а в круглых блестящих глазах рождается что-то нетерпеливое и очень мрачное. с таким же предвкушением ацтекские жрецы поднимаются на вершину храма, держа в руках ритуальный нож. с таким же предвкушением кортес отплыл на своих кораблях в новый свет, надеясь добыть как можно больше сокровищ и прославиться. тэхён дёргает ноздрями, ловя умиротворённый аромат мускуса, источаемый омегой, и напряжение, морщинками собравшееся возле его губ, медленно отпускает подобравшееся тело, позволяя расслабить скованные мышцы и неторопливо вытащить кинжал. кажется, только теперь эрнандо понимает, что альфа собирается с ним сделать, но успевает лишь глухо вскрикнуть, искривляя своё лицо в жуткой агонии, когда сверкающее остриё вдруг входит ему под подбородок. в висках с каждой секундой отчётливее слышится стук крови, и она же льётся по руке мужчины, грузными каплями срываясь на пол, стоит только лезвию с тихим хлюпающим звуком выйти из чужой плоти. испанец пытается схватиться за тэхёна, но тот ловко отклоняется назад, поднимаясь на ноги. чонгук подскакивает следом и, не обращая внимания на предсмертные хрипы корчащегося в конвульсиях эрнандо, быстро оказывается рядом с альфой, порывисто прижимаясь к его груди. — зачем ты это сделать? мужчина не отвечает, мимолётно удивляясь собственному ленивому спокойствию. он опускает взгляд вниз, отстранённо наблюдая, как эрнандо доживает свои последние мгновения, а затем вновь смотрит на омегу. на его брови, нос и шрам на щеке. на упрямый рот. на красивый подбородок. на тёмную маленькую родинку. на блестящие влажные глаза. тэхён рассеянно моргает, чувствуя на своём лице остывающие брызги крови, а на губах жар затруднённого дыхания, что вырывается из чонгука вместе с бесконтрольно выпущенными феромонами. — разве твои боги тебе не рассказали? омега издаёт протяжный вздох и обхватывает татуированными ладонями испачканное лицо мужчины. чёрный длинный локон падает на смуглую щёку чонгука, а его взгляд падает на чужие губы. — спасибо, — выдыхает он восторженно, совершенно не страшась произошедшего минутами ранее убийства, и тэхён не понимает, как так получается, что его пальцы касаются уже голой горячей спины омеги, а зубы до остервенелости сжимаются вокруг его запаховой железы, словно никакого эрнандо на полу и нет. словно чонгук не боролся с ним за право молиться своим кровожадным и ненасытным богам с яростью родителя, защищающего собственное дитя. альфа лишь думает, что им обоим надо остановиться, что скоро наступит утро и многие начнут просыпаться. он думает об этом, когда его язык начинает утопать в раскалённой глубине чужого мокрого рта и когда принимается торопливо развязывать пояс куэитля, чтобы добраться до тёплой нежной кожи и провести по ней ладонями. он царапает мягкие омежьи губы своей жёсткой щетиной, а чонгук в ответ впивается ногтями ему в затылок и сгребает в горсть волосы, ожесточённо поддаваясь бёдрами вперёд и прижимаясь к напряжённому паху вставшим членом. тэхён не успевает заметить, как его рука уже вовсю умело ласкает неподготовленное и сочащееся склизкой влагой отверстие, жадно сминая в другой ладони упругую ягодицу, и как сам омега отчаянно двигает задом, пытаясь вобрать в себя узловатые пальцы, которые небрежно размазывают естественные соки по его промежности и тяжёлой мошонке. по спине альфы скатывается липкий пот, когда он наконец погружается по самые костяшки в тугую, лихорадочно сжимающуюся дырку, и кажется, что сам воздух пропитывается их общим возбуждением, становясь густым, как вязкий мёд. чонгук скулит, шумно втягивая носом этот смешанный запах, и плотно обхватывает мужчину своими скользкими внутренними мышцами, отказываясь выпускать то, что так восхитительно заполняет болезненно тянущую между его ног пустоту. — пожалуйста… — хрипло шепчет омега, разорвав поцелуй. он выгибает спину, прижимаясь животом к животу, и настойчиво заглядывает в помутившиеся от страсти раскосые глаза, влажно выдыхая одними губами: — пожалуйста. мольба в высоком омежьем голосе тесно переплетается с требовательностью, которая проскальзывает в непостижимо чёрных зрачках. тэхён тонет в них без шанса на спасение и покорно ускоряет движение руки, припадая ртом к чужим распахнувшимся в крике губам. он приближает оргазм чонгука, напрочь забывая про себя и собственное удовольствие, а затем с тихим хлюпом вынимает пальцы из пульсирующего сфинктера, когда чувствует, как вытягивается в его объятиях желанное тело и как быстро намокают грудь и низ живота из-за попавшей на них омежьей спермы. чонгук наваливается на альфу, стремясь прижаться сильнее, и роняет голову на его широкое плечо, дрожащими губами касаясь колючего подбородка и крепкой шеи. — змейка… надо разобраться с эрнандо. омега жмурит веки, и под ними начинают плясать белые пятна. долгожданная близость спутала все мысли, и он уже успел забыть, что было до прихода мужчины и что стало после. — чонгук, — просевшим голосом отзывается омега. он с большой неохотой отталкивается ладонями от горячего тела, на котором отчётливо видны следы его наслаждения, и заглядывает тэхёну в глаза своими чёрными непроглядными провалами. — так меня звать боги, когда я родиться. чонгук. по взбудораженному и слегка смущённому виду омеги мужчина понимает, что это важное признание. да и сам он от кого-то слышал, что имена в жизни ацтеков играют очень большое значение и что никто из приплывших на кораблях испанцев не знает, как зовут их наложников и рабов на самом деле. такое у индейцев принято держать в тайне, и тэхён чужое откровение обязательно сбережёт. он медленно кивает, не забывая прислушиваться к тому, что творится в округе, и вновь смотрит на распростёртого на полу мертвеца, чувствуя, как тонкий хлопок рубахи липнет к его груди и животу. стойкий запах чужого удовольствия дразняще щекочет ноздри своей едкой сладостью, распаляя внутреннюю сущность, но этим, как и многим другим, альфа займётся позже. сейчас есть более спешные дела, с которыми нужно разобраться как можно скорее. чонгук также не стоит на месте и торопливо стаскивает с циновки шерстяное покрывало, набрасывая плотную ткань на эрнандо. та мгновенно пропитывается кровью, но мужчину это не напрягает. он с самого начала решил, как избавится от тела, останки которого если и найдут, то всё равно ничего не смогут понять и доказать. эрнандо был пьяницей, и искать его не будут. а если и будут, то без особого воодушевления. тэхён поднимает глаза на омегу, а тот глядит на него в ответ. просторный куэитль по-прежнему развязан в поясе и бесстыдно задран, из-за чего мужчина пусть и неосознанно, но вполне открыто опускает взгляд к лобку, полностью лишённому волос, к обмякшему члену, с которого на пол капает белое семя, и к аккуратным яйцам, которые было так приятно держать в ладони. чонгук, словно смутившись, целомудренно прикрывает пах и голые бёдра, влажные от смазки, вот только альфа уже увидел всё, что можно было увидеть. и ощутил не меньше. — я берусь за голову, а ты берёшься за ноги. идём тихо и не останавливаемся. — куда? — единственное, что спрашивает омега, запальчиво блестя глазами. будто от волнения. или от безумного желания. но разве может чонгук сейчас хотеть чего-то плотского после того, как уже получил свой скомканный из-за торопливости оргазм и жаркие поцелуи? — к собакам. и это всё, что отвечает тэхён, больше не стремясь заговаривать. покрывало, в которое обёрнуто тело, насквозь мокрое от впитавшейся в него крови, а вокруг стоит густая, почти оглушающая тишина. по дороге им никто не попадается, потому что ночью спят даже те, кто спать не должен. и только вечно голодные псы встречают их радостным скулежом, который альфа резко прерывает, ударив по решётке. негромко, но собаки послушно замолкают, впрочем не переставая резво вилять хвостами. — я останусь здесь и прослежу за тем, чтобы собаки всё сожрали, а ты иди к себе и замой пол от крови. — но… — иди, змейка. тебя никто не должен здесь увидеть. чонгук смеряет мужчину хмурым взглядом. в предутреннем сумраке темно, как ночью, однако он всё равно замечает, что руки у альфы полностью измазаны в крови. — нет. — да, — грубо отрезает тэхён, начиная терять терпение от чужой внезапной настойчивости. — ты идёшь к себе, смываешь с пола кровь, а потом ложишься спать. сегодня эрнандо к тебе не заходил. ты не знаешь, где он, не знаешь, с кем он и когда вернётся. всё понятно? чонгук стремительно вспыхивает. его округлые щёки пламенеют в гневе, а лицо из озабоченного становится надменным. — да, господин. я понять, — бросает он отрывисто, сердито перекинув через плечо волосы, и немедленно уходит, оставляя за собой последнее слово. альфа раздражённо сдавливает челюсть, смотря вслед быстро удаляющейся фигуре, а затем нервно двигает желваками, берясь за торчащие из-под покрывала ноги. омега никогда не обращался к нему подобным образом. да он и эрнандо не называл так, ограничиваясь одним лишь красноречивым взглядом, призванным опускать человека на самое дно. затаскивая мёртвое тело в клетку к псам, мужчина думает, что позже надо обязательно поговорить с кортесом и забрать чонгука себе. он единственный, кто отказался от наложника, потому что не хотел спать с тем, кто даже не возбуждает его физически, ведь тот, кого тэхён желал по-настоящему, был отдан другому. теперь же, вспоминая изнывающего в своих объятиях своенравного ацтекского омегу, он понимает, что больше не сможет остаться в стороне и снова позволить распоряжаться судьбой чонгука кому-то ещё.

***

чонгук просыпается от кошмара, в котором его грудную клетку разламывают руками. сумерки к тому времени уже вовсю кровоточат оранжевым и красным, а синева неба сереет, позволяя восходящему солнцу выскочить из коатликуэ, чтобы показать свои первые робкие лучи. омега тихо выдыхает, проводя ладонью по вздымающейся обнажённой груди, и низко опускает голову, из-за чего растрёпанные волосы ложатся ему на лицо. сердце бешено бьётся от неясной тревоги, а ожидание возможной расправы сводит с ума. он не боится смерти, покоряясь богам с молчаливой безропотностью, но из-за появившегося в его жизни мужчины чонгук совсем не хочет умирать. он отчётливо осознаёт, что после их близости, долгих разговоров и откровенных поцелуев не может представить себе кого-то на месте тэхёна. не мог и раньше, когда вынуждено был с эрнандо, ловя на себе пристальные взгляды карих глаз, а теперь — и подавно. только с этим альфой чонгук впервые столкнулся с беспочвенной ревностью, с неудержимой потребностью оставить на чужом теле собственную метку принадлежности и с желанием обладать другим человеком полностью и не делить его между остальными наложниками. омега укладывается обратно на циновку и вновь прикрывает веки, опять погружаясь в сон. утром эрнандо всё же хватаются, и ему приходится непринуждённо врать о том, что он не видел своего вечно пьяного хозяина со вчерашнего дня. конкистадоры хмуро переглядываются, решая, кто пойдёт докладывать кортесу о случившемся, а чонгук, не дожидаясь их дозволения, невозмутимо спускается на кухню, собираясь заняться приготовлением обеда. когда он выходит на свежий воздух, чтобы нарвать кукурузу, из которой потом сделает лепёшки, то взгляд его невольно обращается в сторону клеток, где держат собак, вот только оттуда не доносится никаких криков. омега неторопливо проходится вдоль грядок, надеясь таким образом встретить тэхёна, но тот не появляется ни к вечеру, ни к наливающейся звуками ночи. также чонгук не видит и кортеса, и это заставляет дурные мысли в его голове обрести плоть. на лице омеги не напрягается даже мускул, но зато внутри в нём бушуют свирепые бури, которым он просто не даёт выбраться наружу. сколько ещё ночей его тоналли будет путешествовать по миктлану и мучить своими кошмарами? сколько ещё он будет выискивать глазами внушительную фигуру, облачённую в странные одежды? чонгук раздосадованно поджимает губы. проснувшись следующим утром, он хочет пойти прогуляться в джунгли, но ему не разрешают, хочет пойти искупаться к реке, но несколько рабов увязываются за ним, а когда он хочет подняться к себе, чтобы отдохнуть, то у самой двери его ловит атотоцтли и просит сварить снадобье от болей в красные дни. омега отмахивается от неё, как от назойливой мухи, не успевая укрыть недовольство на своём лице, и раздражённый уходит вниз, в молельную комнату, надеясь, что хотя бы там не встретит кого-то ещё. в этом месте он почти никогда не бывает. потому что это место принадлежит чужому богу. чонгук останавливается возле огромного деревянного креста, на котором изображён распятый человек с бородой, и морщит нос от слишком сильного запаха прогоревших свечей и воска. мысли о тэхёне продолжают преследовать омегу, даже когда он опускается на колени в пустом помещении и вдыхает аромат застарелой пыли, ладана и тёплой древесины. смотря на свои ладони, он начинает прокручивает произошедшее между ним, эрнандо и альфой в голове, пытаясь понять, правильно ли он сделал, оставив мужчину разбираться с мертвецом самостоятельно или стоило настоять на том, чтобы его помощь всё же приняли. оставшееся до захода солнца время чонгук проводит в своей комнате. он просто лежит на циновке, прикрыв веки, и отстранённо прислушивается к надоедливому шуму за распахнутым окном: к рабам, которые бродят туда-сюда по своим делам, к испанцам, что оживлённо переговариваются и громко смеются, и к собственному учащённому сердцебиению, заглушаемому разве что таким же быстрым неровным дыханием. незаметно для себя омега засыпает, а когда пробуждается, то видит над собой склонившегося тэхёна, и сна при одном только взгляде на красивое, но грубое лицо в его глазах уже нет. нет также и злости, что жгла кровь, заставляя вены бугриться под кожей, когда чонгук уходил от мужчины, пусть и понимая, что тот таким образом хотел его защитить. нет и обиды, которая стремительно втекала в натянутые жилы, заполняя их собой, чтобы добраться до пылающего сердца. есть лишь умиротворённое спокойствие, растекающееся по телу, и желание прикоснуться. к чёрным кудрям, на которых завораживающе играют блики от масляного светильника, стоящего рядом с циновкой. к изогнутому длинному шраму, рассекающему край чувственного рта, загорелую щёку и правое веко. к пухлым красноватым губам, что умеют радовать и ранить, целовать и шептать немыслимые вещи. чонгук рассеянно моргает и приподнимается на локтях. распущенные волосы скользят с его плеч за спину и не скрывают больше полукружия выпирающих ключиц, твёрдую грудь с тёмно-коричневыми сосками и плоский живот. — я ждать тебя. — я знаю. омега медленно разводит бёдра в стороны, и тэхён внимает этому молчаливому приглашению, мгновенно опускаясь на обманчиво покорное тело всем своим весом. чонгук мягко выдыхает, податливо обмякая в чужих объятиях, и поднимает ладонь к лицу альфы, осторожно ведя татуированными пальцами по давно затянувшемуся шраму. мужчина прикрывает один глаз, когда омега оглаживает рубец, когда-то едва не лишивший его зрения, и вбирает ноздрями невозможно сладкий аромат, который буквально сочится из бронзовой кожи, пуская по его рукам ворох мелких мурашек. — я говорил с кортесом, — чонгук вопросительно вздёргивает брови, ожидая продолжения, и не прекращает аккуратно касаться чужого лица. будто не он две ночи подряд сходил с ума от тревожной неизвестности. будто не он старался занять себя хоть чем-нибудь, чтобы отвлечь собственные мысли от дурного. — теперь ты со мной, змейка. только я, ты… — тэхён коротко улыбается. — …и твои кровожадные боги. омега замирает. заглядывает в карие раскосые глаза и в чёрных зрачках видит своё отражение. сначала недоумевающее, а следом изумлённое. чонгук приоткрывает рот и хватается обеими ладонями за щёки мужчины, приближая лицо так, что почти дотрагивается носом до чужого. — ты врать! — шипит он, выталкивая слова будто склизкую змею. его губы касаются губ альфы, а дрожащее дыхание увлажняет то пространство, что всё ещё остаётся между ними. — тебя долго не быть! что ты делать?! что ты делал? омежьи глаза яростно сверкают в свете масляной лампы, и тэхён отчего-то уверен, что прямо сейчас они требуют поддаться древнему как мир инстинкту, а не выяснять отношения, что так сильно похожи на бочку, наполненную порохом. опасная близость уже в который раз начинает туманить разум, горяча кровь в разбухших от напряжения венах, и мужчина совершенно не контролирует собственные руки, что вдруг крепко смыкаются на талии и в волосах подобравшегося чонгука. чёрный шёлк рассыпается меж пальцев, и не иначе, как сам дьявол опять сталкивает их лбами, потому что вместо разговора альфа хочет увидеть, как этот острый на язык ацтекский омега будет извиваться под ним, словно принесённая на алтарь жертва, и хрипеть проклятия на своём науатле во время глубоких толчков. — кто-то сказал кортесу, что эрнандо могли похитить индейцы касика ачкохтли. чонгук хмурит густые брови, но глаза у него всё ещё шальные, всё ещё дикие. он зарывается в чужие кудри в ответ и резко тянет назад, вынуждая мужчину обнажить горло. — кто сказать? — это неважно. главнее то, что эрнандо так и не нашли, а касик, чтобы не ссориться с кортесом, отдал ему в наложницы свою младшую дочь. — ачкохтли не при чём. — да, только кортес об этом не знает. омега щурится и больше не отвечает. он обнимает тэхёна своими ногами и властно давит пятками на его ягодицы, из-за чего крупное тело практически распластывает чонгука по постели. от этого развязного действия у альфы предсказуемо тяжелеет в паху и прорезаются клыки. он явственно чувствует набухшую плоть под собственной увеличивающейся эрекцией и тонко улавливает обострившимся слухом зарождающееся рычание, что начинает доноситься из-под сомкнутых омежьих губ. тэхён прижимается к ним ртом, несмотря на сильную хватку в своих волосах, и на какое-то время теряет себя, а когда находит, то понимает, что умудрился расположиться между широко расставленных бёдер, где его язык уже вовсю ввинчивается, выскальзывает и вновь проталкивается в увлажнённый слюной и смазкой сморщенный сфинктер. чонгук неуклюже гладит мужчину по голове, рассеянно убирая от чужого вспотевшего лица непослушные пряди, и задерживает дрожащие татуированные пальцы у блестящих от испарины висков. омега явно пытается владеть собой. это видно по его напряжённым, почти каменным бёдрам, по заломленным бровям, и по едва слышным звукам, которые он издаёт, когда тэхён делает ему особенно приятно, вот только его благодарное, мокрое, дрожащее в предоргазменной судороге тело буквально кричит от удовольствия, готовясь излиться прямо на вздрагивающий от чавкающих движений внутрь живот. вязкая солоноватая влага беспрерывно течёт по подбородку альфы, а он пьёт её, окончательно теряя самообладание, и не может напиться, поднимая на чонгука возбуждённый взгляд и с похабным чмоканьем отрываясь от раскрытой, подёргивающейся дырки. у омеги крепко зажмурены веки и приоткрыт рот. он тяжело дышит, продолжая цепляться за чужие волосы обеими ладонями, и сжимает мышцы таза в мощных неконтролируемых спазмах, которые мужчина мгновенно прогоняет, грубо вогнав до глухого хлопка сразу три своих пальца. омега обхватывает их туго, словно не намеревается больше выпускать из своего смазанного будто маслом нутра, и громко-громко стонет, изгибаясь в пояснице так сильно, что струя резко выплеснувшейся спермы попадает на его же собственное, искажённое в гримасе болезненного удовольствия лицо. — а-ах… альфа крепко стискивает трясущиеся бёдра в ладонях и упирается мокрым лбом в плечо чонгука, требовательно прижимаясь к раздвинутым ягодицам пахом, в котором бешено пульсирует вожделение. захватив губами отчаянно бьющуюся на горячей омежьей шее жилку, тэхён всасывает её в рот и жёстко сталкивает свои бёдра с чужими, даже сквозь тонкую ткань штанов он чувствуя, как блаженное влажное тепло, источаемое разомлевшим после оргазма омегой, расползается по его промежности и стекает густыми мутноватыми дорожками за шиворот высоких сапогов. пламя в светильнике рядом с циновкой принимается резво плясать, отбрасывая танцующие тени на желанное лицо. пляшут и манящие огни в чёрных глазах распахнувшего веки чонгука. — ты ляжешь со мной? — тихо спрашивает у него мужчина, не узнавая собственного хриплого голоса. обнажённый омега предельно расслаблен и моргает слегка сонливо. впрочем это, как и многое другое, не мешает ему смотреть всё так же внимательно и проникновенно. внезапно масляный светильник тухнет и лицо чонгука погружается в мягкую полутьму, из-за чего тэхён уже не может прочесть чужие эмоции, но зато может ощутить липкий лобок, властно вжавшийся в его пах, и тёплые ладони, схватившиеся за его плечи. — я помнить твои прикосновения. ты знать мой вкус, — просевшим голосом отзывается омега, начиная неспешно потираться членом о набухшую плоть под тонкими штанами. — зачем ты спрашивать? — потому что так правильно, — альфа ответно толкается навстречу крупным бёдрам, чувствуя, как короткие волоски на его шее встают дыбом от подобного слишком интимного и откровенного соприкосновения. будто он неопытный юнец, впервые испытавший плотское наслаждение и разделивший его с другим человеком. омежья ладонь медленно спускается к часто вздымающейся груди, замирая ровно там, где сумасшедше стучит сердце тэхёна. сам же он терпеливо ждёт, что на этот раз ответит крепко задумавшийся чонгук, надёжно укрытый от его глаз темнотой. он готов тут же отпрянуть, если услышит твёрдый отказ, пусть даже неудовлетворенность потом сожрёт его с потрохами, вот только этого не происходит, ведь в какой-то момент его живот оказывается полностью прижат к спине омеги, что сам перед этим уверенно произносит: — я хотеть тебя. я хотеть свой запах на тебе и свою метку на твоём горле. я и ты — правильно. мы — правильно. всё, что начнёт происходить после этих слов, мужчина помнит урывками, потому что тугая влажность, в которую он проникает своим членом, полностью вытесняет из головы все мысли, не оставляя после себя ничего, кроме слепящего удовольствия. чонгук под ним кричит, не в состоянии сдерживать стоны, обжигающие гортань, а его налитое жаром и соками тело сотрясается от тяжёлых беспрерывных толчков, от хлёстких ударов, от мокрых соприкосновений их обнажённых бёдер. тэхён не знает, как сдержал себя от того, чтобы не позволить узлу соединить их между собой и усилить наслаждение, но безумно соблазнительный омега не позволяет ему долго предаваться этим терзаниям, гибко изворачиваясь и сдавливая в своей татуированной ладони формирующееся у основания члена уплотнение. когда оргазм прошивает низ живота, альфа успевает заметить, что задрожавший и протяжно выдохнувший чонгук кончает вместе с ним, и это осознание едва не лишает его рассудка. омега дёргается, изливаясь под себя чересчур обильно, мычит, сжимается изнутри и шепчет что-то неясное и смутное на науатле, что-то, что рождает глубоко в тэхёне зверя, того самого, что всегда будет идти на запах индейской крови. этот зверь утробно рычит, кусая ароматную шею до крови, а потом жёстче вбивается в свою желанную жертву на всю длину, уже не заботясь о том, что ненароком может причинить боль. после нескольких затяжных фрикций обессиленный мужчина падает на чонгука, придавливая его собой, и хрипло дышит куда-то в затылок, едва шевеля губами в попытке поцеловать не скрытую спутавшимися волосами выразительную челюсть, что конечно же получается не сразу. вот только когда утомлённый, но невероятно довольный омега сбивчиво просит его продолжить несмотря на усталость и тянется к нему в ответ, предлагая поцелуй, то тэхён торжествующе думает, что этот ацтекский юноша его. его пара. отныне и навсегда.

***

мужчине снится бронзовая кожа, покрытая испариной и собственническими укусами, малахитовые браслеты в виде змей, защёлкнутые на широких татуированных запястьях, и красивый высокий голос, надменно звенящий от раздражения. в этом сне чонгук седлает его, разнуздано двигая голым задом по плотно прижатому к животу члену, но смотрит с глухой непонятной злобой и говорит безумные, страшные вещи, что так пугающе сильно близки к ужасающей правде: — совсем скоро взойдёт последний рассвет над обречёнными народами индейцев. майя, ацтеки, инки… вы, белые люди, убьёте нас всех, — мрачно шелестит чонгук, не прекращая скользить по чужому возбуждению, и лицо его преисполнено суровой решимости, а розовые губы безжалостно красивы и необыкновенно жестоки. — вы разрушите наши храмы, заберёте себе всех омег, отнимите нашу веру и превратите прах наших предков в пыль под своими ногами. мы растворимся словно дым в воздухе, и даже наш дух никогда не найдёт покоя в тлалокане, сгинув в недрах миктлана, где будет биться в чудовищной агонии изо дня в день. чонгук медленно приподнимается над застывшим мужчиной и заводит руку за свою спину, обхватывая ладонью венистую плоть и направляя багровую округлую головку себе между ног. несвойственная омеге злая ухмылка взрезает его чувственный рот, когда он замечает, как напрягается под ним сильное тело и как судорожно смещаются под кожей чужих щёк желваки. в чёрных глазах начинает яростно бликовать ненависть, и она же льётся на тэхёна вместе со словами, которые чонгук снова выплёвывает на него, будто какое-то проклятие: — ненавижу тебя, чужак. всем сердцем своим ненавижу. альфа вздрагивает, тщетно пытаясь сесть, чтобы дотянуться до отпрянувшего омеги, а потом резко дёргается, как от мощного удара, и мгновенно просыпается, ещё долго пытаясь восстановить дыхание и унять дрожь сковавшую онемевшие пальцы. сердце в груди стучит слишком быстро, не успев успокоиться и отойти от кошмара, а голова гудит от боли, прорвавшейся к вискам. мужчина прикрывает глаза потной ладонью, рассеянно потирая припухшие веки двумя пальцами, и несколько раз вдыхает через рот, отчего-то боясь посмотреть на чонгука, с которым заснул сразу после близости. вдруг своим пробуждением он потревожил и его сон тоже? вдруг в полюбившихся с первого взгляда колдовских глазах он увидит ту же всепоглощающую неприязнь? тэхён делает глубокий вдох и неторопливо отнимает руку от своего лица. к счастью, омега по-прежнему спит, слегка приоткрыв зацелованные губы, или делает вид, что спит, потому что когда мужчина вдруг прижимается к нему в отчаянном порыве, когда наваливается всем своим весом, вдавливая в развороченные покрывала, то чёрные глаза мгновенно уставляются в его собственные, а крепкие ноги покорно раздвигаются, словно то, что находится между ними, вновь щедро увлажнено и готово к очередному соитию. чонгук ничего не говорит и ни о чём не спрашивает. он лишь привлекает к своей голой груди чужую голову и по-особенному мягко сжимается, встречая нетерпеливый толчок бёдрами слабым ломким выдохом. тэхён не выпускает омегу из объятий до тех пор, пока за окном постепенно не начинает заниматься ранняя заря. она окрашивает их переплетённые друг с другом тела в нежно-розовые оттенки и оставляет жгучие поцелуи на пылающих щеках чонгука, покрывая те ярким рваным румянцем. — расскажи мне про своих богов, змейка. омега плавно запускает татуированные пальцы в растрёпанные кудри мужчины, продолжая умиротворённо лежать с разведёнными в стороны бёдрами, и мягко отзывается, едва размыкая губы: — их много. я не рассказать всё. — тогда выбери кого-то одного и расскажи о нём. на науатле. — хорошо, — отвечает чонгук размеренно, ласково перебирая чужие волосы, и голос его будто бы звучит издалека, когда он заговаривает вновь: — когда-то наш бог кетцалькоатль был обычным смертным мужчиной и мудрым наставником, посвятившим себя воздержанию от всего мирского и целомудрию. он провёл большую часть своей жизни в туле, где учил народ математике, медицине, астрономии, письму и ткачеству, а затем с ним кое-что случилось, и кетцалькоатлю пришлось уплыть за море, чтобы встретить свою судьбу, — омега на мгновение замолкает и с ленивым прищуром глядит на тэхёна. на его прикрытые веки и дрожащие ресницы. — когда отец отдал меня белым людям, я сделал то же самое, мой альфа. я тоже встретил свою судьбу. я помню, как твоё лицо выражало угрозу, как твоя сущность источала мощную силу. ты, мой альфа, жестокий, как атлакамани, и переменчивый, как таматс. ты моя судьба. мой мужчина, моё сердце и моя опора. отныне и вовек. вкрадчивый голос омеги уплывает куда-то за зыбкую грань, и тэхён слишком поздно понимает, что засыпает. снова. ему безумно хочется дослушать историю, пусть он и вполовину не понимает, о чём идёт речь, хочется опять взглянуть в пытливые глаза, чтобы увидеть в них вместо ненависти заинтересованность и искреннюю доброжелательность, вот только, к сожалению, прогнать сон у альфы не получается, и последним, что он ощущает, это нежный поцелуй в губы и сладкий шлейф чужого аромата.