Танец

– Я не умею танцевать. Дайнслейф произносит с необычной для него робостью, пожимая плечами и отводя взгляд, чтобы не видеть проблеск разочарования в золотых глазах, которые уже в который раз пытались найти к нему подход. Он молчит. Дайнслейф молчит, потому что боится обидеть, молчит, боясь сказать что-то не то, молчит, когда ему действительно есть, о чем сказать. Но ему с принцессой не о чем говорить. Как и ей - с ним. Танцы? Он был воином с самого детства, рыцарем до мозга костей. Откуда ему учиться такой роскоши, которой были обучена и не вся знать при дворе Каэнриах? Хотя он не признавал, что его воротит от вида крови на поле боя, все же разговоры на языке клинков ему давались куда проще. Он не раз отдавливал ей носки, хотя принцесса и отмахивалась, но даже под ее стремительной хваткой, научить танцевать нерадивого рыцаря она была не в силах. Однако бой - тоже в каком-то роде танец. Дайнслейф привык, что его воротит от поля боя. Для него это больше необходимость, чем развлечение, и он никогда не задумывался о том, что и в этом есть своя прелесть, пока лично ее не встретил. Само воплощение красоты, смертоносный клинок Бездны, синоним слова грации - такой он увидел ее впервые. Два острых клинка, хтоническая форма, яркие алые лепестки крови, беспорядочно разливающиеся за белоснежными волосами, словно сотни бабочек, и проклятое сердце рыцаря, которое впервые за сотню лет, а, возможно, и за всю жизнь, билось - по-настоящему. Раз, два, три, четыре - ритм, известный только им, не поддающийся строгим расчетам, но для двух воинов понятен и изучен до мозга костей. Нападают - уклоняйся, и для них обоих, в совершенстве владеющих техникой воинов Каэриах - самый простой, понятный без слов язык. – Я не умею танцевать. Она бы никогда не смогла это сказать - принять поражение, отказаться от вызова, а поэтому танцует, материализуя темный, как смоль, клинок, молчаливо приглашая, протягивая руку в этот танец смерти, который был не более, чем метафорой для них обоих. И впервые в этом танце, на поле боя, Дайнслейф чувствует себя уверенней, даже когда терпит поражение – и отнюдь не один раз, но лишь из-за собственного сердца. Порадовать ее было легче простого. Радость триумфа, очередной победы, вкусная еда или даже самый простой армрестлинг - и это было то, что Дайнслейф мог понять. А что до того, что нужно было ему…последние столетия не так много – только руки в белых неопрятных волосах, да невыское тельце в аккуратном объятии. И впервые Дайнслейф находит в себе смелость, решимость самим вести этот танец. Сам протягивает руку под озадаченный взгляд малиновых глаз, неумело берет миниатюрные пальцы в свою ладонь, уже отвыкшую за несколько сотен летнастолько о ком-то заботиться, и ведет, под явную озадаченность его собственной “принцессы”. Каблуки, в которых она без труда сражалась, сегодня, похоже, подводили, и его леди спотыкается на первом шаге, благо, падая прямо ему в объятия, прячясь в плече от стыда столь глупой ошибки, но их танец переходит в транс, будто так и было задумано, а потому битва еще не проиграна. Дайнслейф поднимает голову, вдыхая ночной воздух, глядя сквозь полуразрушенные стены изящных руин на луну, которая сегодня, казалось, светила лишь для них. Скирк не отрывается, продолжая танец, в глаза не смотрит, и поэтому Дайну приходится почти силой отрывать ее от себя, знаменуя конец их борьбы, мягко прижимая ее к стене, под взгляд темных алых глаз, в которых читалась лишь интрига. Он заворожен, настойчиво пропуская белые пряди волос через ладонь, возможно, несколько грубо и посредственно мажа своим проклятым, жилистым пальцем по изящной скуле этой девушки - нет, существа, богини, несомненно, самой богини смерти, явившейся ему сегодня, в тени лунного света, и Скирк под влиянием настроения не сопротивляется, стараясь отвечать ему на напористый поцелуй, скользя собственными пальцами по краям маски Дайнслейфа. Их молчание никогда не было неловким. Томные вздохи, тихие разговоры, звук мирного сопения, когда - чаще всего, Скирк – засыпала первой, а он лишь хмурился, мучаясь от бессонницы с мыслью о том, точно ли он тот, кто ей нужен, точно ли сможет защитить, подобрать слова в нужный момент, или снова подведет с позором. Но одно дело - подвести кого-то по службе, и совсем другое - подвести свое сердце, и последнее он точно не мог допустить. "Не теперь, не сейчас", – он думает, умиротворенно убирая светлую челку с глаз сопящей мечницы под его собственным пальто. Не тогда, когда ему наконец есть ради чего жить. Не обязанность, не служба, но долг, и он собирался быть ему верным до самого конца. Скирк ведет, на этот раз увереннее, хоть и не слаженно, но Дайн подстраивается, неуклюже переплетая их пальцы вместе, словно они оба были лишь влюбленными детьми, которые только научились держаться за руки, и при этой мысли сам Дайнслейф не может сдержать тихую усмешку, фыркая себе под нос. – …я говорила, что не умею танцевать.