Сон Кихун из Сан Мун-дона

      Большой экран, идеально передающий яркие цвета игровых комнат, одинаковых зеленых костюмов, белых цифр и карамельной, испачканной в алом кожи, не был подходящим, удовлетворяющим нужду. Он показывал плоскую картинку, менял кадры в зависимости от происходящих событий, уводя от по-настоящему интересного и желанного. Сейчас все по-другому, совсем иначе, потому что теперь Сон Кихун имеет не просто очертания, размазанные пикселями, но и объемы, ломанные линии, начинающиеся от пят и уходящие вверх по росту, они соединяются и образуют причудливые формы, люди привыкли давать им названия. У Кихуна, оказывается, есть горизонтальная, ярко выраженная складка у основания носа, сильно впалые щеки и залегшие тяжелыми кругами синяки под глазами, волосы густые, а челка коротко стриженная все-таки ровная, не рваная как по началу казалось.       Инхо сидит слишком близко, чтобы не елозить заинтересованным взглядом по чужому профилю, не изучать заново крупные черты. Запах у Кихуна тоже особенный, совсем не такой, каким казался. Пахнет как будто еловыми шишками, миндальным молоком, совсем немного потом и чем-то отдельно индивидуальным, человеческим. Инхо шумно втягивает затхлый воздух через ноздри, выдыхает также, позволяя груди тяжело опуститься, выравнивая пару складок на игровой форме. Он привлекает внимание рядом сидящего, делает вид, что не замечает, как голова Кихуна совсем немного поворачивается в сторону, а обеспокоенный взгляд сканирует собственную, теперь опущенную вниз. Мужчина наверняка думает, что в мыслях давно умершая больная жена с ребенком, что из чувств под сердцем тоска и вина, а не непонятное желание уткнуться острым кончиком носа в висок Кихуна.       — Инхо, — зовет тихо, еле слышно.       — Согласен, — Инхо отвечает спокойно, громче обычного, незатейливо показывая заинтересованность в озвученном.       Кихун ответ принимает, но также легко принять противное, липкое беспокойство внутри не может, оно не дает сосредоточиться, застрять на нюансах ранее поднятой темы и принять привычно активное участие в разговоре, потому игроку номер 001 вовсе не хорошо, потому что того словно загнали в угол негативные мысли. Кихун никогда не отличался особым навыком читать людей, чувствовать степень их переживаний, он один из тех, что понимают в последний момент, не обращают внимание на нужное, не игнорируют, просто не замечают в силу собственной мнимой невнимательности к эмоциональной составляющей близких.       Но Инхо сейчас кажется чересчур хрупким, каким-то закрытым, неприкасаемым и безучастным, он не был таким со дня их знакомства, слушал всегда внимательно и смотрел почти не моргая. Сейчас же взгляд тупит в грязные носки обувки, терпит тяжесть опущенных век и такую же разума.       В глотке застряло простое «ты в порядке?», оно не прозвучало сейчас, до отбоя и после тоже. Подушка у Кихуна сегодня твердая, а матрас еще более неудобный, какой-то дурацкий: каждая складочка ощущается как горошины, не дающие уснуть после дежурства. Инхо сидит в одиночестве, его спина скругленная, натягивает плотную зеленую ткань, а шея будто вжата в плечи, возможно, если смотреть спереди, мужчина обнимает колени руками то ли в попытке согреться, то ли принять более удобное положение.       — Не спится? — как что-то очевидное спрашивает у рядом садящегося мужчины. Кихун понятие не имеет, что ответить, ведь о причине собственной бессонницы сам не знает.       Красный и голубой красиво подсвечивают черты Инхо, выделяют из мрака ночи и буквально вынуждают уголки губ еле заметно растянуться по горизонту. Кихуну также красиво, также подходяще, настолько, что взгляд лижет каждый миллиметр в желании отложить открывшуюся картину в памяти надолго. Инхо копируют чужое выражение, улыбается случайно, незапланированно, куда шире рядом сидящего. Наверняка зубы так глупо блестят, чуть ли не слепят. Губы тут же смыкаются под четкими указаниями хозяина.       — Не получается уснуть. Не против, если посижу еще немного рядом? — мужчина кивает, конечно же Инхо не против. — Вроде так мало пью, а в туалет хожу словно каждый день набираю норму жидкости, — Кихун даже не старается шутить, но все равно слышит тихий смех и ловит блестящие глаза.       Инхо молча встает, оправляет сложившиеся в складки одежды и протягивает ладонь. 456 смотрит снизу-вверх, сначала на руку, а после на самого мужчину, предложившего помощь. Сейчас Кихун выглядит до ужаса нуждающимся, трогательным и по-настоящему открытым, выглядит, кстати также, словно за секунду вернулся на три года назад, к своим непонятно торчащим в разные стороны кудрявым волосам и испуганному взгляду. Руки у него сухие, явно небалованные всевозможными увлажняющими кремами и прочими популярными процедурами, ладони, не знающие, что такое отдых, ласка и покой. Ими Кихун отсчитывал деньги, чтобы закрыть долги, оплатить поиск ведущего игр, собрать коллекцию оружия и научиться им пользоваться.       Инхо тянет на себя, молча помогает подняться и лишь сейчас замечает какой-то чересчур потерянный, вопросительный взгляд. Густые брови жалостливо сведены к переносице, а на лбу теперь кривые морщинки.       — Мы идем в туалет, ты же хотел, — шепчет, слабо кивая в сторону входной двери.       — Туда можно лишь в отведенное для этого время.       — Правда? Я умею хорошо убеждать.       Инхо не лжет, действительно профессионально убеждает людей, умеет находить подход к каждому, если это необходимо. На его памяти не нашлось ни единого человека, что не остался бы с привязанностью и желанием подольше остаться рядом, вновь оказаться в губительных тисках и под четким наблюдением темной радужки. Вот только здесь почти не нужно говорить, достаточно лишь смотреть на округлую маску через маленькое окошечко, чтобы после просьбы сделать исключение дверь с характерным шумом открылась. Кихун удивленный, с таким выражением напоминает маленького ребенка в первый раз увидевшего что-то по-настоящему необычное и интересное. Инхо ловит эту эмоцию, отвечает теплой улыбкой и шагает за человеком в красном комбинезоне.       Плитки касаться неприятно, она холодит и вызывает табун мурашек, вынуждает короткие волоски на руках подниматься, а самого Инхо в недовольстве ежиться. Кихун справляет нужду быстро, моет руки также, в тишине, а выглядит так, словно действительно не знает, что сказать и о чем поговорить с сегодняшним, казалось бы, случайным спутником. Он стряхивает с ладоней воду, разворачивается и неловко врезается в облокотившегося на стену мужчину. Тот ловит за плечи, не позволяя оступиться или, еще хуже, упасть носом на вычищенный пол.       — Прости, не рассчитал, — теперь Кихун смеется громко, как будто даже стеснительно прячет глаза за короткой челкой и тут же пытается сделать шаг в сторону.       Пальцы на острых плечах сжимаются сильнее, не дают пошевелиться и вводят в ступор. Инхо и не думает отпускать в желании продлить такой тонкий, как будто интимный момент. Лицо Кихуна в нескольких сантиметров от собственного, кончики ушей отчего-то пунцовые, а взгляд совсем немного испуганный, грудь вздымается тяжело, горячее дыхание на выдохе опаляет высокий лоб.       456 смотрит вопросительно, снова этот его несчастный взгляд, безумно подходящий к большим глазам и пушистым ресницам. Инхо не придумал, что делать дальше, ровно как и не задумывался, что делать дальше. Единственное: ему безумно хочется оказаться ближе, прижаться грудной клеткой к чужой, ткнуться кончиком носа в основание у шеи, вдохнуть дурманящий, до сих пор неясный запах и почти невесомо коснуться губами карамельной кожи.       Лопатки Кихуна не больно ударяются о керамические плиты, выбивают воздух из легких, а длинные пальцы Инхо все еще удерживают, не разрешая и шага в сторону сделать.       — Инхо, что… — он не дает договорить, ладонь укладывает на пересохшие губы, чтобы тут же прильнуть к трогательной ямочке под мочкой уха, горячо выдохнуть и замереть всего на секунду, потому что сердце колотится настолько сильно, что вот-вот выпрыгнет из груди.       Кихун же наоборот почти не дышит, пытается собрать спутавшиеся мысли воедино и сосредоточиться. Мягкие касания ниже челюсти, настоящие ласки не позволяют сгрести оставшееся самообладание, выбраться из нежных, теперь отчего-то неуверенных объятий, оттолкнуть, сбросить горячие ладони. Кихун подставляется, голову клонит ниже, чтобы уткнуться лбом в растрепанную темную макушку, вдохнуть чужой запах, совсем неосознанно потереться щекой. Инхо сокращает расстояние больше, не оставляет ничего, словно стремиться собрать воедино два нуждающихся, одиноких тела. Вот так наслаждаться друг другом в холодящей душу тишине странно, непривычно и по-настоящему дико, нереально.       — Прости, я не должен был… — теперь Кихун не дает договорить, всматривается в полуопущенные веки недолго, тут же льнет губами к чужим.       Он дрожит, действительно дрожит, боится неизвестности, боится быть снова отвергнутым, снова покинутым и снова ненужным. Он больше не хочет быть потерянным, не хочет быть одиноким, не хочет, чтобы ему снова было холодно. Инхо согревает, согревает собственным теплом, надеждой, верой, искренней улыбкой, блестящими глазами и нечитаемым взглядом, он греет поцелуем, мягко мажет, неуверенно подается навстречу, тянет за затылок ниже, вынуждая опуститься и уткнуться кончиком носа в впалую щеку. Инхо растягивает поцелуй, движется медленно, как будто все еще неуверенно, словно сам боится, только не дрожит, абсолютно точно переживает внутри, испытывает точно такую же бурю, какая происходит у самого Кихуна. Им обоим плохо, им обоим хорошо, им вместе до странного невозможно.       Это невозможно хочется продлить до бесконечности, чтобы всегда было рядом, чтобы не смело ускользать, пропадать, бесследно исчезать, теперь невозможно нужно как глоток воздуха. Инхо безумно нужен Кихуну. А Инхо по-настоящему не может без Кихуна. Без Сон Кихуна из Сан Мун-дона.