тепло

В комнате было на удивление тепло, несмотря на привычку Глеба распахивать окна даже зимой. Даже в метель. Даже в -30. Даже если на улице будет ядерная зима и зомби-апокалипсис, окно будет откинуто. Но сегодня даже так было тепло. То ли наконец-то включили отопление на полную мощность, то ли ветер дул в другую сторону, но вывод был один — даже без одеяла Глеб не мерз. Хотя, в глубине души он понимал, что все дело в вечно-теплом Серафиме под ним, листающим тупые рилсы и периодически перебирающим кудри, не давая задремать. Но все равно дело было в изменившемся ветре, разумеется. Глеб отказывался воспринимать и признавать, что привязался, на каждое «люблю» отвечал улыбкой и поцелуем, но никогда не говорил в ответ. Видел, что Серафим напрягается и смотрит на него щенячьими, полными надежды глазами, но всегда отводил взгляд. Он боялся. Привязанности никогда не приводили ни к чему, кроме боли, а эти сладкие моменты единения хотелось растянуть как можно дольше. Не рушить сказочную почти-идиллию своими нервами и тараканами, не позволять им обоим разрушиться об это «люблю». — Глеб, — позвал Серафим, и только сейчас Глеб понял, что уже несколько минут из телефона не доносится ни звука. М-да, глубоко он зарылся в свои тревожные мысли, даже потерял связь с реальностью. — М-м? — протянул лениво Глеб, отказываясь поднимать голову с такого удобно подставленного плеча и натыкаться на тревожащий нежный взгляд. Боялся понять, что смотрит также. — Ты как? О, как же он ненавидел этот блядский вопрос. Терпеть не мог лезть в себя, отыскивать честный ответ, потому что он либо был всегда негативный, притягивая следом многочасовые ненужные разборы полетов, либо позитивный. Но признавать, что Серафим одним своим присутствием поднимал ему настроение было равносильно самоубийству. Окно ближе и надежнее. — Нормально, — лживый, нейтральный ответ, который чуткий собеседник (а Серафим, к сожалению, таким и являлся) сразу разоблачал. Тяжелый вздох лишь подтвердил, что его ложь почувствовали налету. Но Серафим был не просто чутким, но и тактичным собеседником, за что Глеб в глубине души был ему очень благодарен. А еще был благодарен, что вместо уточняющих вопросов или попыток втянуть в нежеланные разговоры Серафим молча скользнул пальцами по щеке, вынуждая неосознанно притереться носом к ладони, прикрывая глаза и тем самым не замечая нежной, откровенно-влюблённой улыбки. Следующее, что он почувствовал — мягкое прикосновение к губам и пальцы, скользнувшие на шею и притягивая ближе. А Глеб… был предательски-падок на такие жесты, податливо наклоняясь ближе и опираясь руками о крепкие плечи, сжимая футболку в пальцах. Срывая шумные вдохи от сбивающегося дыхания, Серафим спустился ладонями по спине, сжимая бедра сквозь плотную ткань спортивок и притягивая ближе, вынуждая упереться в собственный член до хриплого стона в поцелуй. Не выдержав такого издевательски-медленного темпа, Глеб оторвался и стащил поспешно свободную футболку через голову, легко краснея на смешок снизу и жадный взгляд, скользнувший от хрупких ключиц до выпирающих тазовых косточек, на которых держались штаны. Вздохнув тяжело от очевидного желания Серафима потянуть время, Глеб потянулся к чужой футболке, намереваясь спуститься поцелуями ниже и заставить поторопиться, перейти к действиям и насадить… Все намерения были прерваны резким толчком в бок, заставившим вскрикнуть и упасть на спину, сразу оказавшись прижатым за ноги с нависшим над ним Серафимом. Довольно, хитро улыбающимся Серафимом. Подавив вздох, он притворно закатил глаза, сразу вздрагивая от скользнувших по телу пальцев, зацепивших чувствительный сосок и пустивших толпы мурашек по коже. А в комнате, меж тем, всё ещё было тепло. Серафим с хитрой улыбкой опустился к нему, ловя едва поплывший взгляд и скользнул в жалком сантиметре от губ, спускаясь поцелуями к уху и прихватывая мочку зубами, ловя первый, совсем еще тихий стон. А Глеб закатил глаза, не сдерживая своего раздражения на такие выходки, поднимая руки и царапая кожу на задней стороне шеи, следя взглядом за бегущими мурашками. Но все мысли из головы выбивал Серафим, который, сжав в пальцах мягкую бледную кожу на талии, прошел цепочкой мелких, теплых поцелуев до острых ключиц, оставляя слабый укус и наконец стягивая штаны с бельем до бедер. Глеб кожей чувствовал его тяжелый взгляд на алом от возбуждения члене с капелькой мутного предэякулята на головке. Явно не удержавшись, он растёр его по коже, довольно вслушиваясь в несдержанный стон. Вздрогнув от легкой выспышки удовольствия, Глеб попытался толкнуться бедрами навстречу, в ускользающую руку, но вес на бедрах не дал ему даже сдвинуться с места, вынуждая разочарованно промычать сквозь закушенную губу и сжать в пальцах простынь. Хмыкнув, явно довольный собой, Серафим отстранился, стягивая футболку и откидывая куда-то назад, ловя на себе завороженный взгляд. А Глеб… залипал бессовестно, скользя взглядом по татуировкам, выученным наизусть, натыкаясь на свое же лицо в виде куска пиццы. Усиленно игнорируя тепло в груди, отмахиваясь от этого чувства, как от назойливого насекомого, он потянулся к тумбочке, выуживая тюбик смазки и почти швыряя его в руки Серафиму. Закатив глаза на очередную довольную улыбку, Глеб помог стащить с себя спортивки и торопливо расставил ноги, позволяя усесться между и скользнуть влажными пальцами между ягодиц, нащупывая расслабленное после совсем уж недавнего раза колечко мышц. Вздохнув прерывисто, Глеб кинул уничтожающий взгляд на медлящего, кружащего пальцами вокруг Серафима, одними лишь темными глазами намекая, что если тот не поторопится, то останется дрочить в гордом одиночестве. И в этот раз его раздражение не стали игнорировать, толкая сразу два внутрь, растягивая тугие стенки и срывая первый стон от слишком-уж-удачного попадания по простате. Выучил, сука, и улыбается хитро, надавливая ещё, и ещё-ещё-ещё… В открытую наслаждаясь срывающимися стонами и попытками насадиться самостоятельно уже на три (когда успел?), а лучше — заставить перестать дразниться и наконец вставить. Вздохнув прерывисто, чувствуя, как в животе затягивается тугой узел возбуждения, Глеб вцепился в руку, на которую Серафим опирался сбоку от его бедер, и потянул на себя, ловя своим мутным взглядом потемневшие синие глаза. — Давай, блять, пожалуйста, — задыхаясь, прошептал Глеб, сжимая и наверняка царапая чужое запястье. И, к чести Серафима, он все еще оставался очень понимающим, сразу отмечая почти отчаянное возбуждение в глубине темных глаз, выливая остатки смазки на свой член и в пару быстрых движений размазывая по всей длине. Потянув на себя за обе руки, Глеб заставил его нависнуть над собой, ловя взгляд и чувствуя прижавшуюся ко входу горячую головку. И в следующую секунду задохнулся, чувствуя, как даже подготовленные мышцы отчаянно растягивает, почти до саднящей боли и тихого всхлипа. А с первым осторожным движением он распахнул слезящиеся глаза, цепляясь за шею Серафима и притягивая ближе, целуя почти с отчаянием. Внутри разрывали эмоции от долгожданной близости и вечно-бесконечного внутреннего спора, заставляя то едва удерживать признания внутри, то отстраняться на долгие месяцы, пытаясь успокоить бурю внутри, отговариваясь работой и плохим состоянием. И сейчас Серафим виделся ему маяком, непоколебимой стеной в собственной буре эмоций, чем-то, что могло не дать ему разрушиться под этим гнетом. И с каждым ласковым касанием губ, с каждым влажным прикосновением языка он расслаблялся, тихо постанывая на осторожные движения внутри. Отстранившись, пытаясь отдышаться, Глеб приоткрыл глаза и словил… тот самый взгляд, от которого внутри все на секунду замирало, а в следующее мгновение сердце сходило с ума, а внутри поднималась настоящая буря. В глазах Серафима мешалась тысяча эмоций, от банального желания, из-за которого мурашки бежали по телу, а он сам невольно сжимался до низких стонов сверху, до щемящей сердце нежности. И из-за неё Глеб не выдержал, чувствуя краем сознания, как по щеке катится одинокая слеза. — Я тебя люблю, — выдохнул Глеб едва слышно, но повторять не стал: по резко замершему Серафиму с округлившимися глазами было понятно, что его слова разобрали. А в следующую секунду на его лице растеклась самая счастливая улыбка, что Глеб когда-либо видел. И от этого его сердце бессильно пропустило удар, сдаваясь окончательно. Это, блять, бесполезно — пытаться и дальше отрицать привязанность, оправдываясь хорошей дружбой и таким же хорошим сексом. Нежный поцелуй и сильный, почти болезненно-точный толчок, пустивший горячую волну по телу, оправдали каждое слово. И каждый следующий, толкающий его все ближе к грани, окупал каждый одинокий вечер, проведенный в раздумьях и попыткой вытравить теплые чувства алкоголем и сигаретами. В животе скручивался тугой, горячий узел, заставляя его срываться на едва слышное хныканье и сжиматься, напрягаясь всем телом и цепляясь за Серафима, как за последнее, что имело значение во всей его ебаной жизни. — Я тебя тоже люблю, — тихое, брошенное совсем на ухо, вышвырнуло его грань окончательно с хриплыми, отчаянными стонами и белесыми потеками на их телах. И сквозь шум в голове и дрожь в теле Глеб почувствовал, как внутри разливается горячая сперма, а Серафим протяжно, хрипло стонет его имя на ухо, вынуждая вздрогнуть и сжаться конвульсивно, в следующую секунду растекаясь по простыням и с полуприкрытыми глазами наблюдать, как с них обоих стираются капли чьей-то футболкой. Закинув руку-ногу на упавшего рядом Серафима, Глеб выдохнул окончательно, чувствуя, как его прижимают к себе крепко, не давая даже шанса улизнуть и избежать сказанных слов. Не то, чтобы Глеб теперь хотел от них отказаться. Правда любит. А тепло в груди все-таки было не из-за ветра, а из-за ровно дышащего Серафима, прижимающего его крепко и перебирающего влажные волосы.