Freeze

***

— Freeze! — орет Сынмин, и Феликс дурашливо замирает на месте, качается пару секунд на одной ноге и падает. — Эй, старайся лучше! — Сынмин валится на него, и они катаются по полу, визжа и брыкаясь. Через секунду туда же падает Джисон, а за ним и Хенджин, и весь нулевой лайн полным составом орет, ругается, хохочет и сносит с ног зазевавшегося Чонина. — Да, серьезно, почему вы такие? — макнэ отползает от них подальше, а Чанбин жадно следит из своего угла, как чья-то рука задирает футболку Сынмина, и тот верещит, пытаясь прикрыться, лупит кого-то, и ор становится таких масштабов, что мирно пьющий водичку в сторонке Минхо не выдерживает и идет на разборки. — Freeze! — снова гаркает Сынмин, и все они застывают на месте, прямо посреди выговора от Минхо. Тот хмурится и недовольно пинает чью-то ногу, а потом злобно зыркает на хихикающего из другого угла Чана. — Да ладно тебе, пусть развлекаются, ты же сам дал нам перерыв, — говорит Чан Минхо, когда тот отходит от неугомонных, снова сцепившихся драконов, и ругается себе под нос. — Нам хорягу к Freeze надо репетировать, а не орать это слово и изображать из себя статуй. Они плохо стараются. — Ну не прям же совсем… — Ты, кстати, тоже плохо стараешься, — припечатывает Минхо, а потом поворачивается к Чанбину и тыкает в него, — и ты тоже. Вы все плохо стараетесь, поэтому прекращайте валять дурака, встаем и идем танцевать. Живо! Минхо орет на весь зал, и все ворчат, но становятся по своим местам. Чанбин лениво отрабатывает движения, наблюдая за забавными движениями Сынмина, опять одетого в безразмерный спортивный костюм, за резкими выпадами Феликса и Хенджина, за плавностью линий Минхо. Чанбин танцует в такт музыке и прикрывает глаза, пропевая и свои, и чужие строчки, и бездумно улыбаясь. Он устал так, что вряд ли всерьез станет обращать внимание на вопли возмущения от Минхо, поэтому просто танцует как может. Сынмин рядом продолжает орать «Freeze» и получает пинок от Минхо. А потом и шлепок по жопе от Чана, когда Джисон на один из его выкриков застывает на месте, и Хенджин спотыкается об него и падает. Чанбин ухмыляется с чужого чумного веселья и вроде не собирается в нем участвовать, но когда в музыке наступает пауза, он быстрее Сынмина во всю глотку сам гаркает: — Freeze! И вдруг все замирают на месте. Чанбин хихикает и машет на них рукой, говоря, чтобы прекращали, но все действительно стоят на месте с закрытыми глазами и абсолютно не шевелятся. Чанбин тыкает в живот стоящего рядом Чана, а потом шлепает его по шее, но у того на лице ни один мускул не дергается. Чанбин толкает его, но тот застыл как статуя, словно бы примерз к полу. — Очень смешно, умники, вы сговорились, да? Чанбин тут же подходит к Чонину и вдоволь тискает его за щеки, и, не дождавшись реакции, со всей дури бьет по жопе. Поразительно, но Чонин остается стоять на месте, так и не открыв глаза и совершенно не шевелясь. — Да хорош, я же сейчас тебя раздену, если не прекратишь. Ноль реакции. Чанбин пыхтит и прямиком идет к Минхо, застывшим с поднятыми руками. И просто тянет с него сначала толстовку, а потом и футболку, обнажая грудь и так тщательно скрываемый им пресс. Чанбин касается тонкого шрама на животе, отмечая, что кожа Минхо холодная и какая-то неестественно твердая на ощупь. Он вспоминает, что от ударов и толчков Чан и Чонин даже не шелохнулись, хотя определенно должны были хотя бы отступить на пару шагов назад, если бы были расслаблены. — Вы издеваетесь надо мной, да? Чанбин теряет интерес к Минхо и идет к Феликсу с Хенджином и, подергав первого за волосы и не услышав мата в ответ, с мрачным удовлетворением пальцами сжимает губы Хенджина и пытается протолкнуть палец тому в рот. Он понимает, что что-то происходит, что-то ненормальное, потому что губы Хенджина тоже очень холодные, и Чанбин не может расцепить его зубы, сколько ни пытается. — Хан, прошу тебя, будь другом, скажи, что все это предновогодняя шутка. Чанбин лапает Джисона за грудь, проминая твердые мышцы и понимает, что начинает скатываться в панику. — Хан-и, пожалуйста, скажи, что вы все сговорились надо мной подшутить, и это не ваша с Енбоком и Сынмином любимая ебучая магия вне Хогвартса. Грудь Джисона действительно крепкая и ее приятно касаться, но Джисон уже верещал бы на все здание, потому что вчера они вместе ходили в качалку, и сейчас грудные мышцы должны у него болеть. Но Хан молчит, стоит с закрытыми глазами в нелепой позе, и молчит. И он тоже холодный. Будто все они заледенели как в сказке. И Чанбин уже хочет заорать, как вспоминает, что совершенно забыл про Сынмина. Тот стоит в самом конце, за всеми, развернутый полубоком к нему, низко опустив голову, так что густая челка закрывает лицо. Чанбин оглядывается, отмечая, что абсолютно никто не шевелится, даже не вздрагивает и что все это похоже на дурной сон, но… Чанбин делает один маленький шаг за другим и идет к Сынмину. Он застывает рядом, разглядывая высокую стройную фигуру и малодушно тянется рукой к нему. Он понимает, что лучше этого не делать, что остальных он касался просто от желания заставить их наконец пошевелиться и прекратить этот цирк, но в случае с Сынмином… он рад, что тот застыл и ничего не скажет и, вероятно, ничего не узнает. Он не хочет лапать его, как лапал Джисона, не хочет толкать, как толкнул Чана, не хочет трогать лицо или шлепать по заднице. И раздевать его он тоже не станет. Это некрасиво, нехорошо, и все это он вполне может сделать в любой другой момент. Но вот проявить нежность… Сердце Чанбина переполняется щемящими чувствами, которые он не может и не имеет права выразить. Если он коснется Сынмина так, если его ласка будет нежной, то тогда Сынмин сожрет его с потрохами и другим сдаст. Только щипки, тычки и приколы, все безопасное, все в рамках их динамики, все, что не привлечет лишнее внимание. В первую очередь внимание Сынмина. Поэтому сейчас Чанбин касается его спины и невесомо ведет кончиками пальцев, прикрыв глаза и тяжело вздыхая. Сейчас ему намного легче смириться с тем, что вокруг происходит какая-то дичь. Примерзшие к полу, застывшие, холодные тела других участников. — Надеюсь, ко мне не придет громила с помятым тортом и не скажет, что я волшебник, — нервно хихикая, шепчет Чанбин и подходит к Сынмину сзади и обнимает, утыкаясь носом в лопатки. Он гладит Сынмина, а потом, прикрыв глаза, ползет руками тому под футболку. Кожа Сынмина слегка влажная от пота, и Чанбин тяжело стонет, прижимая его к себе крепче, касается живота, а потом двигается выше, доходя до груди. Чанбин убеждает себя, что он не станет раздевать Сынмина, но он буквально скулит от желания коснуться влажной соленой спины губами, целовать его острые лопатки, вдыхать запах пота и кожи. Чанбин устало шепчет: — Прости меня, — и касается пальцами одной руки сосков, задевая их короткими ногтями, а вторую вновь спускает к животу, поглаживая круговыми движениями. Он прижимает Сынмина к себе еще сильнее и привстает на носочки, чтобы дотянуться линии роста волос — единственной полоски открытой кожи — и поцеловать туда, а потом потереться носом. — Прости меня, Сынмин-а, я наверно брежу, но если вдруг все это мне не кажется, то я… прости. Чанбин выцеловывает его шею, чувствуя отчаянный стыд и неправильность происходящего, но не может ничего с собой поделать. На периферии сознания он отмечает, что остальные так и стоят застывшие, будто и правда замороженные его выкриком, и Чанбин стонет, щипая Сынмина за сосок, наслаждаясь его твердостью и внезапно сознает — Сынмин теплый. Все остальные были похожи на застывшие ледяные изваяния, холодные и не сдвигаемые с места, а Сынмин теплый, почти горячий, его тело реагирует, и соски под пальцами становятся все тверже. Как только эта мысль приходит в голову, Сынмин вздрагивает и отстраняется. Чанбин с сожалением, но без вопросов отпускает его, руки в последний раз скользят по чужому телу и безвольно повисают. Чанбин предчувствует ор и обвинения и склоняет голову, готовясь принять все, что выскажет ему в запале Сынмин. Но тот молчит, не отходит, только разворачивается и замирает совсем рядом. И Чанбин решается посмотреть на него — он выглядит пораженным, вертит головой, разглядывая остальных, хмурится, а потом смотрит на Чанбина с непониманием. — Что произошло? — Не знаю, — Чанбин качает головой и отчаянно соображает, что им делать дальше. — Ты касался меня. — Прости, я… — Я знаю, почему ты это делаешь. Чанбин как в замедленной съемке видит, как Сынмин тянет к нему руки, касаясь пальцами лица, и притягивает его к себе, наклоняясь, и почти касается губами. Чанбин изумленно тянется к нему в ответ и… просыпается. — Да твою ж мать! — орет Чанбин, осознавая, что он аж поднялся во сне, пытаясь дотянуться до несуществующего Сынмина. Он устало откидывается на неудобную подушку и закрывает лицо руками. Он спал на узком диване в младшей общаге, они вчера репетировали до ночи, а потом он поехал с Сынмином и Феликсом в их общагу, и они еще полночи играли в приставку, и он остался ночевать у них, и спал на этом жутком диване. — Минхо, блять, со своей хорягой, это ж надо было такому присниться, — стонет Чанбин и откидывается назад, потирая глаза, в которые будто песка насыпали. Он смотрит на часы и видит там начало седьмого утра. Он прогоняет события из сна и тяжело вздыхает. Даже так Сынмин ему не достался. И не достанется никогда. Отвратительное чувство потери того, что никогда тебе и не принадлежало гнетет Чанбина, и он тихо ругается и пытается устроиться поудобнее, надеясь, что, если сейчас уснет — ему приснится продолжение. А потом он слышит шум на кухне и подпрыгивает на месте. Минхо вчера с ними домой не поехал, а из других обитателей этой общаги встать в такую рань мог только Сынмин. Чанбин тут же подскакивает и рысью крадется на кухню. Сынмин стоит возле окна, пьет кофе и смотрит на кружащиеся за окном снежинки. На улице началась настоящая метель, и крупные хлопья снега танцуют хаотичный танец, привлекая все внимания Сынмина. Тот слегка покачивает головой, следя за отдельными снежинками, и Чанбин с нежностью думает, что он и правда похож на щенка. Он следит за Сынмином, пока тот следит за происходящим на улице, и умирает от желания подойти, обнять, прикоснуться. Он уже почти убеждает себя тихо уйти обратно в зал, но что-то внутри тянет, плачет и требует сделать хоть что-нибудь. Чанбин думает, что Сынмин его сейчас пинками от себя отгонять будет, но все равно вдыхает, как перед прыжком в воду, и подходит ближе, почти вплотную и обнимает сзади, мягко кладя руки на живот. — Ты стонал во сне, — комментирует Сынмин, — а сейчас пыхтел, как паровоз, пока сзади стоял. — Ты знал, что я там? — Ну да, я всегда знаю, если это ты, — Сынмин отпивает глоток кофе и ставит кружку на подоконник. А потом поднимает голову, стоит так несколько секунд и берет кружку снова, поднося к плечу, — хочешь кофе? Чанбин склоняется к кружке, выпячивая губы, а Сынмин хихикает и осторожно наклоняет кружку, чтобы Чанбин мог сделать глоток. — Ты такой щедрый сегодня, Сынмин-а, — хрипло говорит он, понимая, что прошло уже несколько минут, а Сынмин еще и слова ни сказал про то, что они стоят в обнимку. — Ага, там такая метель и холодно, наверное, — невпопад отвечает Сынмин, делая глоток сам, а потом вновь предлагая Чанбину. — А мне нравится, — отвечает Чанбин, не сдерживаясь и будто бы невзначай, но специально касаясь губами пальцев Сынмина на кружке, — ты теплый, мягкий и покладистый. Поишь меня с рук кофе, позволяешь обнимать, а за окном зима, холодно и неприятно. Сынмин вновь ставит кружу на подоконник и разворачивается в руках Чанбина, но не скидывает их, а тянет на себя, заводя себе за спину и обнимая себя Чанбином. — Мне опять это снится? — неловко смеется Чанбин, краснея и уже желая отойти. — Что именно? — Такой дурацкий сон, как будто все замерзли, а я нет. И ты… нет. — Мм. Сынмин печальный, уставший, явно не выспавшийся, с темными кругами под глазами и с всклокоченной челкой. Он стоит в объятиях Чанбина, не шутит, не язвит, только уставше смотрит куда-то вниз и ничего не говорит. — Ты в порядке, Сынмин-а? — Я так давно в снежки не играл, последний раз в школе, наверное. В прошлом году не получилось, а сейчас… Чанбин разглядывает его, такого замученного, в футболке на два размера больше, в коротких шортах, без макияжа, и Чанбин клянется себе, что будет нормальным, что не сделает ничего непоправимого, но… он клянется себе в этом уже примерно пару лет. А сегодня во сне он выцеловывал шею Сынмина и касался пальцами его сосков, и это всего ничего, всего лишь глупый сон, но Чанбин стонет, подхватывает Сынмина под бедра и усаживает на подоконник, подходя ближе, становясь между его разведенных ног, уже даже не сознавая, что Сынмин тут же скрещивает их у него на заднице, и выдыхает: — Я поиграю с тобой, вот прям хоть сейчас пойдем. Но за это хочу поцелуй. Чанбин, конечно же, шутит, конечно же, не имеет в виду того, чего хочет на самом деле, поэтому надувает щеки и тыкает в одну пальцем, чуть поворачиваясь к Сынмину ею, предлагая чмокнуть туда. А Сынмин, ни разу не улыбнувшись, хватает его за подбородок, разворачивает к себе и целует прямо в губы, касаясь нежно, но настойчиво, проводя языком по губам и прихватывая нижнюю Чанбина. — Так достаточно? — хрипло спрашивает он. А Чанбин трясет головой, подносит руку ко рту и ощутимо кусает, едва сдерживает болезненный стон. — Эй, ты чего? — восклицает пораженно Сынмин. — Я, блять, надеюсь, это не снова чертов сон и никакой этой вашей дурацкой магии вне Хогвартса. — Чего? — Сынмин смотрит на него круглыми глазами и уже пытается отодвинуться, но Чанбин прижимает его к себе, утыкаясь в него носом и вдыхая запах, так же, как делал во сне. — Давай так постоим немного, ладно? А потом пойдем одеваться. За такой поцелуй я с тобой и в снежки поиграю, и в метель погуляю, а потом поведу в кафе и напою самым горячем кофе. — Бин… — Я буду греть твои пальцы в своих руках, а потом снова целовать, я… Сынмин, я ведь… Сынмин обнимает его, гладя руками по спине, и тихо шепча что-то неразборчивое, а Чанбин теперь тот, кто рассматривает танец снежинок за окном. Он растеряно думает о том, что если ему это не приснилось, то ему, получается, больше нечего загадывать на Новый год, и нечего писать на бумажке и незачем кидать ее пепел в бокал с шампанским. О чем вообще можно мечтать, если Ким Сынмин сам поцеловал его, а теперь жмется, как потерянный котенок, и просит поиграть с ним в снежки?

***