Fight if you can, trust if you dare

      Следующие четыре дня мучительные и неподвижные. Томас не хочет ни с кем разговаривать, но выгнать навещающих его друзей он не имеет права. Все ответы плоские, пускай и старательные. Ему не хочется показаться засранцем, хотя и Минхо, и Тереза точно бы поняли причину такой просьбы.       Тереза успевает навестить его ещё два раза, в один из них с ней показывается обескураженный Алби. Минхо появляется в дверях пятый день подряд.       «Зачем ты тратишь столько времени? Занимайся своими делами, пожалуйста, я знаю, они у тебя есть. У тебя есть Галли, которому хуже, чем мне сейчас. Моё самочувствие – не повод для столь пристального внимания. Зачем ты такой неравнодушный? Это ранит моё нутро, мои мысли застревают, я не могу смотреть на тебя без горечи. Я подвёл тебя. Я больше не смогу играть. Я всё просрал».       Нет, Томас никогда не выскажет этого вслух. Все слова в его голове набухшей жвачкой разместились по черепной коробке. У них было достаточно времени, чтобы охватить его разум.       Стрелки часов беспрерывно вздрагивают и возражают, они распадаются ближе к ночи, и Томас тоже, на атомы, на мелкие частицы, глубже и глубже, западает за границы мира и рассеивается полностью. Ему в самом деле хотелось бы стать совсем-совсем прозрачным. Чтобы самому усомниться в собственном существовании.       Озябшая ночь заглядывает в окно, когда Томас в очередной раз пытается дозвониться до своей сестры. Сегодня особенно плохо. Бледные руки тоски тянутся вперёд, одним своим жестом дают понять, что здесь будут рады, здесь спокойно и знакомо. Ты только заходи, давай, приглашаю. Томас насильно закрывает себе веки, чтобы не поменяться с этими руками местами.       — Это Кейтлин, которая всех игнорирует, в особенности своего брата, пожалуйста, оставьте своё сообщение, чтобы я никогда его не прослушала, — уныло бормочет Томас, заглушая реальные слова автоответчика, — Блядство.       Он аккуратно прячет телефон под подушку, хочет улечься обратно, макушкой в кровать, всё тело внедрить в кусок мягкого матраса. Мешает этому раздавшийся звонок. Томас подрывается как сумасшедший.       — Да?!       — Ты что, всё свободное время в телефоне проводишь? Ты ведь в больнице, Томас, у тебя голова гудит и без гаджетов!       Онемение набрасывается волком, так же как голос матери, повисший в трубке. Томас сглатывает ком вязкой слюны, разочарованно пялясь в стену. Когда-нибудь он научится обращать внимание на текст в момент дозвона.       — С чего ты взяла? — загробный тон Томас использует намеренно, не желая притворяться и потакать.       — Ты ещё никогда так быстро не отвечал на звонки, — ответ Кассандры можно спутать с добродушной шуткой, только никто из слушающих (то есть Томас) в это не поверит, — Как ты себя чувствуешь? Голова ещё болит?       Томас успевает открыть рот.       — В любом случае, я к тебе с положительными новостями, — продолжает Кассандра, даже не делая вид, что её вопросы искренние, — Ты продолжишь обучение со стипендией и на бесплатной основе.       Томас может расслышать лишь свист своего дыхания и нетерпеливое молчание на той стороне. Он позволяет себе тихо выдохнуть, чтобы чувство облегчения не застряло во рту.       — Как это вышло? — удивлённо спрашивает Томас, переводя взгляд на окно, за стёклами которого чернота в прямоугольной окантовке.       — Я выставила администрации университета условия. После всего, что они сделали… — голос в трубке непривычно принимается дрожать, делаясь тяжёлым и сильным, — Точнее, чего они не сделали, — поправляет себя Кассандра, — Клянусь, Томас, эти мелкие гады за всё ответят. Мы подадим на них в суд, я сделаю всё, чтобы…       — Мам, нет! — на одном дыхании рубит Томас. Его глаза округляются в панике, — Давай без суда.       — Как без суда?! — властный голос трещит в динамиках, содрогая воздух в палате Томаса, — Так нельзя. То, что они сделали — уголовно наказуемо…       — Никто из нас не будет давать показания, мам, — раздаётся строгий тон Томаса, — Ни я, ни Ньют, — повелительно добавляет он.       — Мы не можем оставить это просто так! — Кассандра никак не унимается, зловеще дышит в трубку и взрывается негодованием, — Они покалечили тебя, они напали на тебя в стенах университета!       — Там был не только я, — упавшим голосом напоминает Томас.       — Что?       — Ньют. Он был там вместе со мной. Поэтому не говори лишь обо мне. Его покалечили тоже, — Томас проговаривает своё недовольство монотонно.       Зыбкая ртуть просится наружу, пройти прямо через рот, запятнав зубы.       — Ему сломали пальцы? — неуместно требовательным тоном интересуется Кассандра.       — Нет.       — Руку?       — Нет, — Томас слышит скрип собственных зубов.       — Ноги? Шея?       — Я не знаю! Я сам ничего не знаю! — срывается Томас. Вряд ли это можно вынести ещё немного.       — Тогда с чего ты взял, что его покалечили?! — в трубке возглас удивлённый и растерянный, вся злоба неожиданно спряталась.       — Его пытались изнасиловать, — Томас рявкает хрипло и безжизненно, не признавая своего голоса, — По-моему, это больше, чем то, что сделали со мной.       И всё. Дальше тишина. Томас слушает её с тошнотой в пустеющем желудке. Он откидывается на спинку кровати, больно ударяется затылком о дерево. Его разум сгорает в бушующем аду, все крики муруются в грудной клетке и гортани. Он зажмуривается до головокружения, закусывает губу, чтобы не взвыть. Ему больно и страшно. Он ощущает себя уставшим и вялым, беспомощным и маленьким.       — Как такое возможно? Звери… — Кассандра едва ли не шепчет.       Сказанное выходит невнятно тихим, но чужого голоса хватает, чтобы Томас испугался. Он вздрагивает, разлепляет мокрые ресницы. Бушующее море в его глазах вновь направляется в стену.       — Тогда нам необходимо выдвинуть обвинения, это кошмар! Эти пидоры…       — Прекрати сейчас же! — вновь срывается Томас свирепо и буйно. Он вылетает из постели, дыша яростно и отрывисто. Всё тело пронзает острая боль, в области рёбер агония, — В последний раз повторяю: никто из нас не будет давать показания, это наше с Ньютом право. И они не пидоры, а чудовища. Изнасилование — это не ориентация, мам, а зверское насилие над телом и душой. Как адвокат, ты должна об этом знать. Здесь я заканчиваю наш диалог.       По ту сторону не выходит ни вздоха. Томас не даёт никому из них времени и завершает вызов. Продолжая поверхностно дышать, он жмурится, всё острее ощущая пылающую боль в рёбрах. Ему не хватает воздуха. Осторожно усевшись на кровать, он неразборчивым взглядом цепляется за мыски своих тапочек. Пожар, разгоревшийся в костях, обжигает скулы и контур губ.       Нужен глубокий вдох, но он не может его сделать. Ему необходимо долго кричать, но этого не позволено. Сиплое эхо ноющей боли и истошный крик того самого дня. Больше Томас не в силах ничего услышать.

***

      Галли автоматически открывает глаза на раздавшийся скрип где-то неподалёку. Вслед за глазами просыпается мозг и тело, и вот весь Галли уже не спит. Хаотичные бодрствования сменяются маниакальной сонливостью так часто, что он уже не понимает, где ночь, а где утро, и не знает, какой сегодня день.       Может, он не спал вообще, а бродил по бесконечным грёзам наяву. Или же наоборот пребывал в царстве Морфея, день за днём, непрерывный сон во сне, а путаница сознания выступала лишь бессознательным за бессознательным, и сам он путался пальцами в своих страхах и реальности, что стали в один миг ничем иным, как его теперешней жизнью.       Галли с неохотой приподнимается на руках, несмело и сонно моргает, оглядывает незнакомую отчего-то комнату, ставшей за какую-то неделю слишком широкой и неопрятной. Его веки не желают быть открытыми, но он слишком упрям, чтобы смириться с этим. Галли пытается подняться, он упирается ладонью в угол тумбы, но неуклюже промахивается. И он, и все цветные пузырьки летят вниз, ударяясь об пол. Кромешная тьма кругом, учащённое дыхание, последние раскаты прыгающих вдоль комнаты таблеток. Галли понятия не имел, что в их убежище открылся аптечный пункт.       Подниматься с холодных горизонтальных линий больно и тяжело. Галли, кряхтя, усаживает своё тело кое-как, чтобы оно не шаталось. Падение, ворвавшееся в его тихое существование, моментально сбивает с толку. Галли прислоняется лопатками к кровати. Он берёт первый попавшийся пузырёк и пристально рассматривает, надеясь в такой темноте что-то вычитать.       Загадочный ветер обдаёт ноги холодом, и Галли роняет пузырёк, вздрогнув всем телом. Рассеянным взглядом он провожает знакомые ему стопы, что с каждой секундой всё ближе.       — Привет, — мягкий, осторожный голос здоровается с ним, — Ты чего тут?       Галли молча хлопает глазами, уставившись на Минхо, взлохмаченного и до противного милого. До скрежета зубов тёплого.       — Я… упал, — Галли ничего не приходит на ум, кроме правды.       Минхо тут же ухмыляется, но в острые углы быстро вплетается обеспокоенность. Он сгибает ноги в коленях и склоняется над Галли. Его взгляд непрошено падает на цветные кнопки на полу. Созданные для поглощения, способные лечить.       — Что это всё такое? — хриплый вопрос Галли гудит в непробиваемой тишине ночи.       — Что «всё»? — Минхо в замешательстве следует глазами за взглядом Галли. Обе пары глаз останавливаются на разметавшихся по полу пузырьках, — Ты о… таблетках? — нерешительно спрашивает Минхо, умостив локоть на колено.       — Чьи они? Ими Алби торгует, что ли? — чрезмерная серьёзность врезается Галли меж бровей.       Минхо в ответ сипло смеётся. Он быстро опускает голову, прячется, потому что не хочет недоумевающего или, что хуже, осуждающе-гневливого взгляда. Напряжение с его плеч заметно спадает.       — Думаю, наш воспитанный друг такими вещами не будет заниматься, — лёгким голосом произносит Минхо, — Может, мы поднимемся с пола и переберёмся на кровать?       Он помогает Галли встать на ноги. Того шатает и ведёт в стороны. Минхо делает всё возможное, чтобы удержать его в прямом положении и не уронить — Галли всё ещё тяжелее него, пускай за последние шесть дней в сторону еды ни разу не посмотрел.       — Так к чему это всё? — Галли вновь интересуется расплывчато и растянуто. Слабо всплеснув руками, он обозначает существительное в своём вопросе.       Минхо опускается напротив сидящего Галли и остаётся на непрямых ногах, заглядывает тому в лицо очень внимательными глазами. Он робко дёргает плечом, затем с выдохом накрывает колени Галли ладонями.       — Ты не помнишь, да?       — Чего? — Галли не уверен, что не отвечает невпопад. Его разум всё ещё спутан сварливой сонливостью и внутренним мороком.       — Это твои… лекарства. Они все — твои, — Минхо говорит нечётко и смято, словно собственных слов стыдится.       На этом ответе Галли резко выключается. Его грудь перестаёт вздыматься, глаза и рот теряют всякое очертание. Минхо неосознанно впивается пальцами в кожу Галли у колен. Минхо кажется, что он уснул с открытыми глазами.       — А. Понятно.       Минхо в испуге дёргается, едва ли не сбив себя с ног потерей равновесия. Галли пугающе угасший, проводящий слишком много часов в постели, раз за разом употребляющий снотворное, когда часы близятся к рассвету, а туман опускается на безликие дома. Минхо хочется сбить все пластины и пузырьки одним властным движением, смыть всё в унитаз, таблетка за таблеткой. Но он не может этому препятствовать, это прописано врачом официально. Снотворное. Только в том случае, если совсем не получается уснуть.       Конечно, Галли ест это каждый день. Конечно, на приёме он умолчал о депрессии. О дереализации и посттравматическом стрессе, тянущимся с детства, о своей хронической раздражительности, и о вшитом в его программу обесценивании. Минхо не смог на это повлиять. Если Галли не захотел ничего говорить, значит, так и будет. Может, однажды Минхо решится поговорить…       — Ты не будешь спать? — спрашивает Минхо, опустив руку и больно ущипнув себя за бедро.       — Нет, я уже не усну, — признаётся Галли и вяло машет рукой.       Минхо садится на кровать рядом с ним.       — А где Алби? — Галли недоумённо смотрит на Минхо.       — На балконе. Я оставил его там, пускай дышит воздухом. Сраный курильщик-спортсмен, — дерзко обозначает Минхо, хмыкнув.       — Ты сам такой же, — вяло возражает Галли, сумев все эмоции перенести в свой взгляд — теперь тот острый и хмурый. — Это верно, — Минхо пожимает плечами и довольно лыбится.       Он знает, что у него не получится подловить Галли на рассказе о его самочувствии. Вообще-то он не уверен, что хочет знать об этом. Боится вновь разволноваться, боится стать дёрганным и унылым. Он не хочет снова расплакаться перед Терезой.       — Я много думал о нашей жизни теперь… — Минхо не успевает сказать ничего большего, как его пальцы принимаются дрожать. Существуют сами по себе. Он мысленно приказывает им прекратить, — То есть… нам, тебе…       Галли выглядит так, будто пропускает отчаянные попытки Минхо мимо ушей. Он не поворачивает головы, чтобы выразить хоть какое-то любопытство, он сидит неподвижно и даже не вздыхает громко. Только его траурно-пустые глаза внимательно следуют за насыщенными жестами Минхо.       — Ты ведь больше не вернёшься туда? — со скрежетом сердца спрашивает Минхо, наконец собравшись с силами, сумев совладать с собой и посмотреть Галли в лицо.       В мгновение лицо Галли делается невыносимым.       — Ни за что, — эти слова вылетают громче предыдущих.       Галли сжимает челюсти и глубоко вздыхает, его тело становится натянутой струной, сплошной кровавой царапиной. Минхо моментально сдувается, делается совсем смягчённым, без углов и шрамов. Великий контраст двух людей, сидящих друг напротив друга.       — Тогда мы можем поговорить о предстоящем лете, — издалека наступает Минхо, хотя не о лете придётся в итоге разговаривать, а о целой жизни.       Сам того не замечая, он уже перебирает пальцы Галли своими, поддаваясь каждому выступу костей, каждому провалу меж пальцев.       — Я не понимаю, — сухо отвечает Галли, глядя куда-то вдаль без интереса.       — Я о твоём дальнейшем проживании, — у Минхо больше нет шанса идти на попятную, нужно скорее начать и закончить, — Раз ты не останешься с отцом, тебе нужно жильё. Я думал кое о чём…       — Я не хочу это обсуждать, — резкий тон шлифует черты лица Галли, заостряет их и холодит.       — Знаю, Галли, но…       — Я сказал, что не буду, — повторяет Галли, также настойчиво и грубо, — Не хочу.       Мощная ладонь с пальцами-наждачками грубо выпутывается из захвата чужой руки. Галли выпрямляется. Его тело открывает тайну, который сам Галли пытается от Минхо скрыть: он приготовился бежать.       — Хорошо, не будем, — спокойно соглашается Минхо.       Галли хочет испытать чувство вины за своё поведение. Он знает, что оно где-то есть, как и все его остальные эмоции. Просто они спрятались очень глубоко, примерно в шести футах под землёй.       Он знает, что Минхо обижен. Он ждёт, видит, как Минхо устало вздыхает, хочет коснуться его снова, но передумывает (ну конечно, ты ведь сам его оттолкнул). Он вяло поднимается с постели, говорит «хорошо, потом как-нибудь», очень грустно, хоть и сдержанно. Галли видит, как он старается всё скрыть.       Но в реальности Галли лишь целуют в скулу, обхватывают ладонями его лицо, затем целуют в переносицу, очень невесомо и осторожно. Ничего из собственных видений не воплощается, и Минхо остаётся сидеть рядом, и от него не веет злостью или болью. Он всё такой же назойливо милый и убаюкивающе тёплый. Галли утыкается лбом ему в плечо, ощущая опору.       Когда Галли просыпается, взгляд его машинально бросается на часы, потом на квадрат улицы. Везде вечереет. Обед он давно проспал, хотя в привычке этого никогда не было, заводить будильник на пораньше поздно, вообще-то он даже не знает, где его телефон. В комнате опять тускло и безлюдно. Воздух замер и спёрся. Галли заставляет себя сползти с постели и проветрить помещение.       Он небрежно проходится босыми пятками по нестиранным футболкам и носкам. В его распорядке дня не было большего хаоса, чем есть сейчас. Галли это чрезвычайно раздражает. Но бессилие побеждает злость, и всякий раз он просто проходит мимо неприветливой кучи.       Сейчас же, за исключением приунывших на полу вещей, остальной беспорядок неожиданно оказывается переобут в противоположное: все таблетки собраны и заботливо расфасованы по пузырькам, постельное бельё Галли отличается по цвету от того, каким он видел его в последний раз. Точно дело рук Минхо. Выходит, он даже не заметил, как Минхо перетаскивал его с кровати на кровать?       Галли проходится пятернёй по своему лицу, хрустит шеей, разминает плечи. Всё ноет по очереди и очень настырно. Сегодняшняя ночь плывёт в памяти сомнительным пятном. Галли проходит в ванную, на ходу захватив чистое полотенце. Отражение в зеркале подсказывает, что он плакал большую часть времени, что Минхо просидел с ним.       Чёртовы эмоции, ненавистные, усталые слёзы. Они его измотали. Галли устал забываться и позволять Минхо и Алби находить его в таком состоянии, устал извиняться за себя (в своей голове), устал каждый день дышать и делать вид, что двигается. Он устал не контролировать своё состояние и свою жизнь.       После принятого душа голова перестаёт распадаться на части, внутри неё становится яснее и чище. Капли, падающие с чёлки на лицо, приходится постоянно смахивать. Галли отмечает, что ему не мешает подстричься. Он пытается сесть почитать, но на страницах путаница слов и каша из букв. Смотреть ему ничего не хочется, слушать что-то тем более.       Рассерженный, расшатанный собственной нерешительностью, Галли заходит в ванную и, заперевшись, распределяет часть своего веса на стиралку. Подолгу смотрит в зеркало, на свои отросшие светлые пряди, пытаясь словить что-то часто мелькающее в голове. Какая-то мысль, что-то важное, что ускользает, прыгает от его внимания, играет с его нервами.       Лицо Галли становится рассеянным, а затем контрастно сосредоточенным.       — Ньют.       Знакомое имя вырывается из уст само по себе. Галли отворяет дверь ванной комнаты, сталкивается с однокурсником, застывшем в ожидании своей очереди. Столкновение выходит тяжёлым (для незнакомца) и сердитым (для Галли). Проигнорировав и отправившись дальше, Галли позади себя слышит неразборчивый гундёж, адресованный то ли непозволительно длительному пребыванию в ванной, то ли его нездоровому внешнему виду.       Что-то в его груди навязчиво просыпается, проносится мелкими уколами по грудной клетке. Он понятия не имеет, сколько Ньют там пролежал, как давно он ждёт его появления. Невольно приходит ощущение стыда. А вина так и претворяется утопленницей.       Конечно, Галли никто не открывает. Может, Ньют свалился с эпизодом, может, просто слушает музыку в наушниках. Галли надеется на второе.       Он застывает на пороге, нагло отворив дверь. Ньют реагирует молниеносно, бросает быстрый взгляд в сторону выхода, своими внимательными глазами стреляет в голову.       — Что с твоим, блять, лицом? — ошарашенно спрашивает Галли заместо приветствий и извинений.       — А с твоим? — с почтительным выражением грубо отвечает Ньют.       — Ньют, я не шучу, — Галли быстрыми шагами приближается к Ньюту, сидящему в кресле у ноутбука.       Какое-то время Ньют не шевелится, а затем отталкивает Галли от себя с присущей ему дерзостью. Галли, не успев ухватиться ни за что, делает несколько опасливых шагов назад, чудом не целуя макушкой пол. Он смотрит прямо на Ньюта, ошеломлённый и злой.       — Зачем ты это сделал? — недоумение в голосе Галли образует разнобой с его жёстким лицом.       — Я не разрешал подходить ко мне, — отрывисто заявляет Ньют, остервенело вжавшись в спинку кресла.       Галли прекращает движение, замирает напротив своего друга-соратника-недоразумения. Оказывается лицом к лицу с испорченным зеркалом.       — Что случилось? Почему ты… кто тебя так? — смущённый обвиняющим упрёком Ньюта, Галли делается заместо злого растерянным.       — Ты мой вопрос… вопрос мой мимо ушей пропустил, — невнятно замечает Ньют, а затем смеётся, кружась в кресле вокруг своей оси, оборот за оборотом.       Галли стоит как вкопанный посреди комнаты, сбитый с толку, окружённый неестественным смехом того, кто ожидался быть картиной лежачей и утомлённой. Может, снова ловушка? Его бесконечый сон во сне?       — Очнись, блин, Ньют, — Галли повышает голос, чтобы накрыть им непрекращающийся смех Ньюта. Если это маниакальная фаза, Галли точно попал, — Что вообще происходит? Чего ты смеёшься?       — Ты… очень смешно, — Ньют наконец прекращает захлёбываться собственным смехом.       Кожа вокруг его глаз натягивается, и все ядовитые оттенки синяков становятся кричащими. Он болезненно морщится, облизывая треснувшие кровоточащие губы.       — Ты здесь нечастый гость, Галли. Почему так? И что с твоим лицом? — не удостоившись ответа, Ньют вдруг издаёт нетерпеливое рычание, — Говорить разучился, что ли?! Ответь мне, твою же мать!       Галли дёргается как от страшного удара. Он не может оторвать взгляда от лица Ньюта, от его вызывающего взгляда, тёмного и потонувшего в чём-то капризно-опасном. И когда Ньют шмыгает носом, у Галли не остаётся никаких сомнений.       — Ньют, какого хуя?! — он быстро взрывается, всплеснув руками, игнорируя то, как сильно вздрагивает Ньют, как надёжно он впивается глазами в каждое его движение, — Только не говори мне, что ты взялся за старое! Ты не можешь, нет…       Ньют молча наблюдает — дикое, настороженное животное, готовое бежать, напасть, да что угодно, лишь бы защититься.       — Ты опять подсел? Зачем ты снова сделал это? — надломленным голосом спрашивает Галли. Всплеск разочарования скользит по радужке его глаз и прячется в венах, — Я не буду больше, нет… не могу…       — Что с тобой такое? — искренне хмурится Ньют, выражая своим лицом полнейшее непонимание, — Зачем так париться? Никому из нас не впервой, думаю, ничего…       — Нет, иди к чёрту, я не буду больше тебя терпеть! — срывающийся голос и тяжёлое дыхание заглушают вялые вопросы Ньюта, льющиеся бессвязным потоком.       — Никто не просит… — сгорбившись в кресле, Ньют с каждым мгновением обрастает чешуёй.       — Ты правда не можешь? Действительно не можешь не делать этого снова?! — ярость в Галли клокочет ритмами, грубо вырывается из его груди. Все стены вокруг покрываются инеем.       — Да что с тобой, блять?! — Ньют впивается ладонями в подлокотники, воззрившись на Галли исподлобья с поглощающим презрением, — Ты пугаешь меня, свали на хуй.       Бросив испуганный взгляд на Ньюта, Галли смотрит вниз, на свои ладони: замечает, как те неустанно, бессвязно дрожат. Пространство вокруг него смешивается и бурлит, подобно смертоносному огню. Он не слышит своего сердцебиения.       «Я, наверное, схожу с ума».       Галли бесстрашно смотрит в лицо Ньюта. Он отмечает хаос в его тёмных глазах, и расковырянную кожу вокруг ногтей, и краснеющую кожу на кончике носа. Боль разъедает ему веки. Галли знает, что из них двоих необъяснимо нетрезвый только он.       — С меня хватит этой хуйни, — тон Галли как свежая наждачка, — Я устал от вас всех. Устал игнорировать и чего-то ждать. Пошёл ты на хер, Ньют.       — Ты куда? — неуместно удивлённый, Ньют подскакивает с кресла, но шатается и падает на кровать, удачно оказавшуюся под боком.       Дверь за Галли закрывается, громко и истерично вскрикнув.       Лёд со стен сползает к ногам, образуя лужи, формируя чёрные дыры. Ньют беспрерывно моргает и всё ещё чуть дрожит, околдованный и отчего-то бесстрастный. Он неровно вздыхает. Он падает назад, раскинув руки в стороны. Он забвенно закрывает глаза.       Галли несётся вперёд, заполняет шумом сердца коридоры. Моросящий снег под его ресницами режет лицо, он даёт ему истерзать себя. Он продолжает рассекать воздух злым дыханием, в напряжённых кулаках держать своё израненное сердце.       На часах и в окнах всё вечереет. В первой комнате тишина обнимает неподвижное тело. Вторая — терпит свирепые удары.       Ближе к ночи тихая комната превращается в бездушную, а в избитой – алые пальцы заглушают болезненный вопль.