Fight if you can, trust if you dare

      Солнце устаёт, но настойчиво продолжает бить своим светом в глаза лежащего, окутанного дрёмой и безжалостным желанием никогда больше не просыпаться, не вставать. Но реальность продолжает оставаться суровой, а лучи становятся слишком въедливыми, и Галли приходится поднять веки, моргать и моргать, пока взгляд не сфокусируется, пока разум не придёт в сознание, пока тело не поймёт, что от него требуется. Все семь дней этой недели были заброшены в один конвейер, перемешаны и в конечном итоге спутаны между собой. Галли бросает взгляд на календарь и никак не может понять, куда пропала целая неделя, и почему его никто о пропаже не осведомил.       Это должно насторожить, а это и настораживает, но мозг всё ещё отказывается воспринимать хоть какие-то попытки анализа, поэтому Галли просто поднимается с постели, не без труда, всё ещё находясь в прострации, ощущая слабость в конечностях и пустоту в мыслях. Наверное, он передвигался все эти дни хоть куда-то, просто этого в памяти не отпечаталось. Проносятся в голове лишь отрезки воспоминаний о полуночных сидениях Терезы рядом с его кроватью, настороженные порой взгляды Алби и его попытки пообщаться. Из его памяти напрочь выпадают хоть какие-то воспоминания о Минхо. Был ли он вообще в комнате хотя бы раз за всю неделю? Галли этого не знает, ведь они так и не разговаривают. Точнее, Галли просто не может говорить.       «Наверное, Минхо тоже», — приходит к своему выводу Галли, ощущая бездонную дыру в груди, куда засасывает его сердце.       Он несёт своё свинцовое тело до ванной, не особо понимая, что ему нужно там делать. Все процессы привычной ему рутины внезапно отрубаются, отсекаются от кабеля питания. Теперь Галли вообще мало понимает, зачем ему передвигаться. Но, наверное надо, раз встал с кровати. Бросать взгляд на своё отражение Галли боится — знает, что себя не признает, и станет ещё страшнее думать о том, что с ним творится. Мозг будто закоротило, контрасты приглушило, пробки выбило. Страшно больше не стать собой. Пугает мысль о неспособности вести себя как нормальный, не остаться просто бессмысленной оболочкой с гниющими ивами внутри. Галли никогда не мог и подумать, но вот — его страх потери реакций и собственных эмоций, которого никогда на горизонте и видно не было, начинает обретать до боли знакомую форму, которая, оказывается, уже как-то виделась ему, и сейчас просто передаёт свой «привет».       Прогулка от комнаты до кухни занимает неприлично много времени, и ощущение себя подбитой куклой не добавляет красочности в искорёженный разум. Галли хватается за стены и пытается ухватиться ещё и за какие-то свои мысли, которые не сотрутся через пару мгновений или не сделают его сердцу ещё хуже. Все попытки бросаются, и Галли злится, сжимая пальцы в кулак, царапая стену и сбивая ногти о шершавую поверхность.       От этого не оправиться, из памяти не выжечь и никакими химикатами не вымыть. Тот день останется с ним навсегда, ему вроде бы немного лучше, но как раньше уже не будет. Все его части личности, сидящие внутри, такие разные и порой несовместимые, сговорились в одну и рассоединяться больше не в силах. Они становятся одной-единой, которая наблюдается сейчас, и Галли боится потерять все остальные, боится остаться с этой, которая ему непривычна, может, даже и не его вовсе. Лишь вынужденная мера, когда все связи прерываются. Временное отключение. Штормовые волны сбивают с курса, и нарастающий их шум забивается в уши. Галли больше не может слышать ничего.       — … действительно не понимаю. И не знаю, как помочь ему.       Усталый женский вздох помехами отзывается в разуме Галли, и он вынужден остановиться у двери, постепенно осознавая, что кухня совсем не пустует.       — Чёрт… — голос Минхо хриплый и не менее усталый, чем у Терезы, — Я-то поговорю с ним, но… что он делает? — отчего-то шепчет, словно знает, что их подслушивают.       — Не знаю. Гробит себя и свою жизнь, — интонация Терезы принимает ожесточённость, — Пора ему становиться на ноги без Ньюта, он так всё потеряет.       — Да знаю я, — Минхо, внезапно сделавшись раздражительным, не скрывает этого и в своём голосе, — Смотреть на него уже без боли не могу, — в уши врезаются шум чайника и скрип ножек стула о паркет, — Хочется набить этому Ньюту рожу.       Галли хмурится всё яростнее, пытаясь заставить свой мозг работать и понять, о чём ведётся речь. Он уговаривает себя не сеять панику от того, что ему так трудно даётся понимание любого слова, но на такие усилия и думы особо времени нет, потому что эти двое разговор не закончили.       — … не можем. Просто поговори с ним, пожалуйста. Я уже не могу… — голос Терезы обрывается, словно кто-то взял и сорвал провода с радиостанции.       До Галли доносятся лишь шорохи и нескончаемый скрип. Затем тихие всхлипы и успокаивающий голос Минхо. Оставшись совсем растерянным, Галли не решается ступить на порог кухни, хоть и ощущает острую необходимость там объявиться, чтобы стало хоть чуть полегче. Бесцельные дни в одиночестве и без возможности сказать хоть слово сильно подкашивают моральное состояние, которое и без того трещит по швам и рвётся на куски. Галли не подозревал, что с ним может случиться и такое: когда одиночество становится невыносимым, когда хочется поговорить с кем-нибудь, только бы почувствовать себя как все, как раньше. Но момент, очевидно, неподходящий.       — Не переживай, я всё исправлю, — ровный голос Минхо, разбавленный болью и уверенностью, даёт какую-то особенно болезненную пощёчину.       За словами Минхо следует грустный, подрагивающий хохот Терезы, а затем слова:       — Успокойся, герой. Тебе не нужно ничего исправлять, да и под силу ли это кому-нибудь?       — Помимо психотерапевта? Вряд ли, — смешок Минхо ироничный и больше никакой, но Галли удаётся расслышать в нём совсем тихую обиду, а ещё грусть, — Мы со всем справимся, слышишь?       Ответа на это заверенье не поступает, и Галли надеется, что Тереза сквозь слёзы кивает, потому что если у неё нет уверенности в положительном исходе, её не осталось ни у кого.       — Сварить тебе кофе? — заботливый вопрос Минхо сопровождается, как обычно, скрипом стула и осторожными шагами.       «Вот оно. Пора заходить», — кричит что-то внутри Галли, но он так боится обрушиться на них обоих незвано и порчено, что просто остаётся стоять на месте, ощущая, как ноги прирастают к полу. Это неправильно, так не должно быть. Ты ведь хочешь почувствовать себя «в себе»? Нормальным? Тогда заходи, не медли. Просто зайди.       Тереза замирает с вилкой у рта, уставившись в проход с таким видом, словно разглядела там приведение. Отчасти так и есть. Выражение её лица меняется с каждой секундой, пока она осознаёт, кого видит перед собой, не спящим и не смотрящим в одну точку, а стоящим на обеих ногах. Наконец она улыбается и хочет воскликнуть радостные слова, но не торопится со своими желаниями, потому что Галли выглядит всё таким же замученным и пустым, каким был всю эту неделю.       — Привет, — Тереза не пытается сдержать улыбки, скалясь охотно и по-доброму. Обниматься она не бросается, потому что опасается, что это может Галли навредить, — Я очень рада тебя видеть.       Галли смотрит на неё в ответ, без слов и удивления, ощущая себя полным идиотом. Он не может заставить себя открыть рта, не может поздороваться в ответ, улыбнуться, кивнуть. Хоть что-нибудь. Как он и думал. Прерванные связи. Полное отключение.       — Присядешь? — Терезу это явно не обижает, кажется, она и не ждала ничего в ответ. Просто стучит ладонью по месту рядом с собой, словно они виделись вчера.       Галли вынуждает себя сделать кивок головой, потрудиться пройти вдоль кухни и сесть. Он пытается осматривать помещение не слишком увлечённо, чтобы не вызывать опасений. Потому что оно кажется ему слабо знакомым и игрушечным. И от этого чертовски не по себе.       — Может, будешь что-нибудь? Хотя бы воды? — бережно интересуется Тереза, не сводя с Галли своих обеспокоенных глаз и стараясь не цепляться боковым зрением за застывшего в ступоре Минхо где-то слева от себя.       — Да, — Галли наконец подаёт голос, сухой и резиновый.       От такого голоса Терезу бросает в дрожь, но она умело это скрывает и просто поднимается со стула. Галли же опускает взгляд, не в силах вынести расстилающегося перед ним вида бессмысленных картинок и фигур, которые почему-то кажутся неправильными, картонными.       Тереза касается бедром бедра Минхо, таким образом стараясь молча привлечь его внимание. Азиат реагирует бесцветно, коротко косясь в её сторону, и Тереза так быстро и сильно злится, что сжимает челюсти до скрипа зубов, после чего толкает Минхо в бок локтем. Минхо издаёт шумный вздох и переводит потерянный взгляд на подругу, осознавая, что ей нужно, но полностью это отрицая. В её взгляде застывший вопрос: «Почему ты не говоришь с ним?». А в желаниях Минхо стоит игнорирование своих проёбов и вынужденное понимание серьёзности ситуации. Потому что Галли очень сильно его пугает, и не только тем, что стал похож на робота.       Тереза ставит прозрачный стакан перед Галли очень тихо, без желания напугать, и тот за это безумно благодарен, но всё ещё не в состоянии даже своего взгляда с поверхности стола сдвинуть, и не только потому, что просто не может. Игнорировать присутствие Минхо оказывается тяжелее, чем ему казалось. Хочется молниеносно раствориться, исчезнуть.       — Я рада, что ты вышел из комнаты, — Тереза вновь улыбается, и вполне радостно, изо всех сил стараясь не расползтись на части.       Паника бьётся в черепной коробке, боясь быть загнанной в угол своим владельцем. Галли смаргивает это чувство, всё отчётливее и отчётливее ощущая себя не в себе, понимая, что он совсем не в порядке, и не осознавая, почему не может больше реагировать на мир как обычно. Что изменилось? И почему всё вокруг стало невзрачным и лишённым всякого смысла?       — Мы… можем… — Тереза искоса смотрит на тянущийся вдоль кухни силуэт Минхо, который оказывается где угодно, только не рядом с Галли. Она пытается не злиться и понять. Но не понимает, — Может, хочешь поговорить?       Галли ощущает, как всё внутри стягивается в тугой узел, а в горле образуется ком. Простой вопрос, заботливая интонация, но всё это вводящее в такой ужас, что Галли перестаёт ощущать сердечный ритм, не понимает, что тот сбивается и стучит теперь невпопад. Стены вокруг него плывут, образуя волнообразные разводы. Они не хотят слышать, не хотят видеть, потому что проще превратиться в иллюзию. Тревога внутри Галли извивается и начинает долбить своими дрожащими кулаками по стенкам желудка. Его начинает тошнить так сильно, что паника становится необузданной, и она тянется всё дальше и глубже, растягиваясь и превращаясь в тугую эластичную ленту. Её хочется изгрызть зубами, заставить поломаться пополам, чтобы прекратила глаза мозолить и внушать ощущение, что это никогда не кончится.       — Галли, ты меня слышишь?       Обеспокоенный голос Терезы придаёт ясности разуму, и мир понемногу перестаёт расплываться в кислотного цвета пятна. Галли бездумно моргает, очень часто, а потом переводит разломанный взгляд в её сторону. От тревоги и невозможности контроля собою немеют и иссыхают губы. Галли даже не удосуживается коснуться их языком, и когда растягивает эти губы в горечи, те идут по швам.       Тереза осторожно кладёт ладонь Галли на плечо, таким жестом намереваясь привести его в чувства. Она не знает, что с ним происходит, и ей очень страшно, но встать и убежать она не может, да и помощи или совета просить не у кого. Приходится всё самой.       — Галли?       — Я тебя слышу, — тихо отвечает Галли.       Ощущения от его ответа через чур странные, и когда Тереза переводит взгляд в сторону сидящего рядом, то едва ли не подпрыгивает: Галли, не повернув головы, смотрит на неё в упор. Взгляд ничего не выражает, и уж тем более ничего агрессивного в его поведении нет. Просто остаётся элемент неожиданности, когда видишь и знаешь, что человек не даёт никаких реакций, а уже в следующую минуту смотрит тебе в глаза.       — Окей, я… — Тереза старается сохранить лицо, не сделаться возмущённой и обескураженной; и губы старается не сжимать в тонкую нить, потому что наблюдает за тем, как Минхо уходит с кухни прочь. Да какого чёрта? — Хочешь, просто посидим здесь? Вместе, — ей хочется закричать, потому что остаётся лишь смотреть на то, с каким опустошением и смирением Галли провожает Минхо до двери.       — Да, — голос Галли наконец обретает живость и эмоциональный окрас. Жаль, лишь тем, что наконец даёт трещину, — Да, я не против, — с последним словом вылетают и все намёки на существование здесь второго человека, а не оболочки.       Тереза улыбается через силу, внутри буквально умоляя себя не зарыдать, потому что нельзя. Уж точно не сейчас. Она тянется к ладони Галли и, не ощущая сопротивления с его стороны, что происходит впервые за все годы их дружбы, переплетает свои пальцы с его, ощущая холод и онемение, исходящее от чужой ладони.

***

      Томас, измученный и взвинченный своими же усилиями, слоняется по коридорам университета, не находя себе места от тревоги и бушующей внутри ярости. Уловить момент, когда это произошло и на кого эта ярость направлена, ему не удалось, зато очень хорошо удаётся прятаться от собственных эмоций, которые наружу он выпускать опасается и отчего-то не хочет.       Приближение выходных не играет на руку, и ощущение запертого в клетке, где неминуемо ждёт наказание, едва ли не сводит с ума. Томас хочет выловить Минхо, чтобы просто поговорить, узнать о чём-нибудь ещё, кроме той темы, что нехотя врезалась в уши всем пятерым из их несуразной компании. Иногда кажется, что не существует ни «до» ни «после», только «это».       Томас понял, что это был отец Галли, когда Тереза недвусмысленно намекнула, что ему не стоит лезть в дела семейные, значащиеся «проблемами Адамсов». Томас не смог разобрать, что он чувствует и как ему реагировать, может, в этом и вовсе не стоит разбираться. Просто быть рядом — всё, что от него требуется.       Как заикнуться о своих отношениях с Ньютом, Томас не знает. Отчего-то желание рассказать об этом Минхо перетекает в стыд и немое разочарование где-то у сердца, и Томас очень боится разбираться в причине своих чувств, хотя всё оно давным-давно на поверхности. Страшно признаться, что боишься теперь больше отдаления, а не близости, и даже как-то совсем не хочется, чтобы Минхо об этом знал, потому что всё вновь изменится, перекрутится несколько раз и вернётся на место, в начало, как было. Минхо ведь порядочный, он не станет лезть, заставлять или идти дальше, вперёд. Как будто Томасу этого хочется. А что же, если да?       Мысли Томаса скачут, кубарем скатываются в яму, не задерживаясь и не давая ему обдумать хоть что-нибудь. Ощущает ли он стыд перед Ньютом? Вину, ту самую, настоящую, потому что проблема их вроде бы исчерпана, а ситуация со сделкой с Минхо никуда не убежала. Томас не знает, что ему чувствовать, и своё положение спустя столько времени уже кажется абсурдным и глупым. Однако, проблема всё ещё реальна, поэтому нужно вообще-то разобраться, но проще спрятать голову в песок и думать о другом. Например о том, что написала Томасу мать, тогда, несколько дней назад.       Он уже еле как держится и заставляет себя держать ситуацию под контролем, чтобы не спустить на тормозах, иначе всё полностью порушит. Полуночные гуляния, выпивка, неизвестного происхождения и эффекта таблетки сомнительной формы. К чему это всё? И куда дальше? Томас ощущает, как предел его безумных возможностей наступает ощутимо и болезненно, и ему совсем не хочется утратить понимание своих реакций и поведения. Он не хочет терять друзей из-за своего необузданного поведения и необдуманных решений. Томас просто хочет жить, дышать и заниматься тем, что ему нравится.       В этом ему отчаянно помогают скорые, мимолётные встречи в коридоре университета, совершенно со стороны неважные и едва ли заметные. Но Томас жадно ловит каждый его взгляд, подмечает его испачканные яркими красками свитера и джинсы, исписанные разного размера кистями конверсы, помятые листы белой бумаги, торчащие из папки. Обкусанные долгими часами раздумий губы ещё заметнее бросаются Томасу в глаза, а желание поцеловать их размывает границы и вынуждает слиться с безумием. В его глазах этот образ Ньюта, по-своему хаотичный, необдуманный и загадочный своей необычностью... он его самый любимый.       Ньют встречает его взгляды, оживающие каждый раз, когда он замечает его. И Ньют отвечает взаимностью, иногда, не в силах сдержать улыбки, издаёт смешок и качает головой, опуская глаза. Эйфория влюблённости, рождаемая с самого начала отношений, но не в их случае. У них всё нарастает постепенно, медленно, но ощущается глубоко и с корнями; так, что если пойдут, то до конца. Если плывут, то до самого дна, не боясь коснуться того, что там, внизу. Не стесняясь показать, что они готовы зарывать корни своих чувств основательно, чтобы они больше не всплывали. Чтобы никто из них больше не смог их запросто выдернуть, перерезать и угрожать ими другому. Теперь всё иначе. Не как у всех, и не как у них было раньше.       — Томас, ты в порядке?       Резко положенная на плечо чужая ладонь приводит в чувства, но и сеет страх, поэтому Томас вздрагивает всем телом, тут же бросая на виновника свой раздражённый взгляд. Минхо не может не растянуть губы в едкой усмешке.       — О, я напугал тебя? Извини.       — Да, напугал, — отвечает Томас резче привычного, дёрнув лямку рюкзака с такой силой, что та, сильно полоснув кожу на плече, создаёт болезненные ощущения. Томас морщится.       Минхо смотрит на него странно, и в попытках уловить настроение Томаса хмурится слишком задумчиво и внимательно. От этого становится совсем неуютно, и Томас приковывает свой взгляд к полу, не зная, куда себя деть. Почему он так себя чувствует? Похоже, этого не понимает и Минхо. А с чего бы?       — Ты встал посреди коридора как вкопанный, вот я и заволновался, — задумчиво признаётся Минхо, не прекращая всматриваться в лицо Томаса, словно надеется что-то там прочитать.       Томасу это не нравится, и он, вновь увиливая от глаз напротив, отворачивается в сторону двери, ведущей в раздевалку. Минхо отчего-то таинственно улыбается, не пытаясь прикрыть мягкую доброту в своём взгляде.       — Точно всё в норме?       — Ты-то сам в порядке? — спрашивает Томас, наконец поворачивая голову к Минхо и заглядывая ему в глаза. Потому что действительно беспокоится.       Почему-то эти слова, этот вопрос даёт пощёчину, и Минхо, не в силах вынести взгляда Томаса, опускает глаза, стараясь найти любой объект для изучения.       — Конечно, я в порядке. Почему нет?       Томаса моментально выводят из себя и ложь, и то, что Минхо нарочно игнорирует его взгляды. Губы сжимаются в тонкую линию, пальцы на лямке рюкзака сжимаются в кулак.       — Почему ты игнорируешь Галли? — требовательно интересуется Томас, практически шёпотом.       Минхо открывает рот, но тут же передумывает и просто закусывает нижнюю губу. Он не в силах ответить правды, потому что сам её не до конца понимает. Он не вынесет оправдываться, не хочет ничего объяснять, потому что чувствует себя такой свиньёй из-за своей же реакции на состояние Галли. Ему самому не верится, что он просто ушёл. Сбежал с кухни, хотя видел, что Галли совсем не в порядке. Минхо исчез, и бросил не только Галли, но и Терезу, оставляя её переживать всё одной. Как же он себя ненавидит.       — Я не игнорирую его, — Минхо хмурит тёмные брови, притворяясь, что не понимает Томаса. Выходит очень реалистично.       Но правда о том, что Томас знает Минхо очень хорошо, уже как-то была озвучена, поэтому Томас лишь вскидывает бровь в недоверии.       — Ну да, конечно, — он борется с желанием закатить глаза, — Просто делаешь вид, что его нет.       — Мне на тренировку пора, потом поговорим, — ледяным тоном окликается Минхо, растерянно уставившись себе под ноги, словно зверька застало врасплох дуло ружья.       — Так мне тоже, — Томас коротко улыбается, очень ядовито, сам себя не узнавая.       — Значит иди молча, — резкость Минхо не нравится ему самому, но злобу в сторону Томаса он перебороть не может.       Не находясь с ответом на такую дерзость со стороны своего друга, Томас глупо моргает, и все язвительные слова сразу же вылетают из головы, разбегаясь кто куда. Минхо виновато молчит, заставляя себя двигаться, но у него мало что выходит. Шаг назад, подальше от Томаса, потом снова на место. Он не может просто уйти.       — Извини, я не хотел, — Минхо тихо вздыхает, устало и очень стыдливо, — Просто это… сложно, — приходится сознаться, боясь этими словами начать оправдываться. Потому что его поведению оправданий нет.       — Сложно? — Томас непонимающе хмурится, вновь заглядывая Минхо в лицо и стараясь что-то узнать.       — Знаешь, Галли, он… — Минхо медлит с продолжением, не зная, как описать то, что с Галли происходит. Он не понимает. Никто не понимает. И болезненнее всего то, что никто и понимать не хочет. Даже Минхо, — Я не знаю, что с ним и как ему помочь.       Томас аккуратно берёт Минхо за руку и отводит в конец коридора, подальше от толп студентов и лишних ушей. Наконец он замирает и ждёт продолжения, но Минхо упрямо молчит, похоже, считая, что очень ясно выразился минуту назад.       — Почему ты… — Томас принимается жевать нижнюю губу, стараясь подобрать правильные слова и мягкие выражения, — Почему ты просто не узнаешь у него?       — Что? — раздражённый тон раздаётся вновь, и снова злые глаза, и нахмуренные в недовольстве брови. Минхо опускает взгляд, как только ловит себя на неприемлемом поведении, — Я не понимаю, о чём ты.       — Ты сказал, что не знаешь, как ему помочь, — Томас только пожимает плечами, будто всё так просто, будто проблема уже решена, — Просто узнай, чем ты можешь ему помочь.       — Думаешь, я об этом не думал? — Минхо хочется вспылить вновь, но ярость приходится сдерживать внутри, ведь по правде направлена она не на Томаса, а на себя, — Просто я… не могу я, блять. Не могу подойти к нему, не могу быть рядом. Я так боюсь провалиться вместе с ним, я так устал за эти недели, что… просто не могу.       Томас поджимает внезапно дрогнувшие в грусти губы, не в силах убрать сочувствия со своего лица. И Минхо ходил всё это время вот так, не делясь ничем и нося всё в себе? Укол стыда приходит неожиданно и быстро, и Томас морщится от неприятного ощущения. Ему было плохо так много времени, и он не мог с этим справиться, и совершенно позабыл о том, что Минхо тоже нужна его поддержка. Скотом обвинять себя проще, чем взять и всё поменять, и признаться в этом скотстве вслух. С этим осознанием прилив вины зачерпывается с новой силой, пытаясь сбить с ног. Томас этому отчаянно сопротивляется, не замечая, как впивается ногтями в кожу ладони до боли.       — Что там случилось? — решительным тоном интересуется Томас, смотря на Минхо в упор и не давая ему возможности отвертеться.       Минхо обречённо вздыхает, берёт Томаса за руку и идёт в сторону раздевалки, специально раньше всех, чтобы никто не услышал. И когда рассказывает правду, и даже не в подробностях, отводит онемевший взгляд от лица напротив, что застывает в гримасе ужаса.       — Чего?! Пистолет!? — нервно шипит Томас, ввозрившись на Минхо так, словно тот рассказал, что оружие у него, да ещё и с собой.       — Тише ты, — требовательно шипит Минхо в ответ, тут же принимаясь оглядываться, — Представь, ага, — удостоверившись, что поблизости никого нет, он откидывается спиной на шкафчик, поднимая взгляд к потолку, — Нам так сильно повезло, ты не представляешь. Я чуть не поседел от ужаса. Я бывал в разном дерьме, поверь, но в таком… я такого и не ждал, — вся уверенность в голосе пропадает, и Минхо опускает ничего не выражающий взгляд в пол, — И теперь я не могу распутать то, во что всё это завязалось. И боюсь, что если ринусь помогать ему, то сам раскрошусь в пепел.       Томас не в состоянии найтись с ответом, он всё ещё переваривает то, что услышал. До этого момента он и не думал, что такое бывает так близко, у кого-то из твоего окружения, с твоим близким. Страх, соизмеримый со смертью, адреналин и осознание, что скоро тебе конец. Волосы на затылке встают дыбом, но Томас не может показать весь ужас, засевший в его душе чёрной тучей, этим он ничем не поможет, лишь больше напугает. Душа выворачивается наизнанку от боли за Минхо, от того, что он себя так чувствует, что ему пришлось пережить такое, тем более в одиночку. О Галли думать Томас себе и вовсе запрещает.       — Минхо, я… я даже не знал… — Томас старается не сказать глупость, не вести себя как идиот, но этого не получается, как ему кажется, — Чёрт, Минхо.       — Ну да, — Минхо усмехается громко, истерично и низко, — Не уверен, что я сам отошёл от этого.       — Ну конечно, — Томас смотрит куда-то в сторону, медленно моргая и не понимая, как выбросить это из головы. Наверное, стоит просто обнять Минхо, а не пускаться в анализ, который никому не нужен.       Минхо закрывает уставшие глаза и сильно зажмуривается, утыкаясь носом Томасу в плечо, когда тот душит его в объятиях. Надежда на то, что удастся раствориться и уплыть не кажется правдоподобной, и попытки не паниковать каждый раз, снова и снова, пока прокручиваешь момент своей возможной смерти превращаются в ничто, в чистый глухой ноль. Они это пережили, нужно радоваться. Они выжили. Они выжили. А точно выжили?       — Мне очень жаль, — тихо шепчет Томас, обжигая своим дыханием Минхо скулу. Слёзы предательски оказываются в уголках глаз, и Томас пытается сделать так, чтобы не пошли дальше и не цеплялись за ресницы, но останавливать падение поздно, — Мне жаль.       Слёзные каналы Минхо исчерпали себя всего за каких-то пару дней, очень быстро, наверное, но он этого и не почувствовал. Просто перестал плакать в какой-то из дней, и последующие ночи чувствовал себя опустошённым и как будто неживым. Он даже не испугался того, что с ним происходит, не обратил внимание на то, что больше ничего не чувствует. Так было проще, потому что вместе с утратой всех эмоций чувство вины за то, что Галли бросил, перестало разъедать сердце и лёгкие. Минхо думал, что с этим смирился, а на деле просто игнорировал, и теперь все запасы отчуждения истратились. Он чертовски устал. Устал врать, избегать, делать вид, что не катится вниз, теряя себя и свою заботу, с которой родился.       — Что мне делать, Томас?       Израненный собственной беспомощностью голос врезается Томасу в уши, застревая там наглухо. Томас растерянно моргает, прикрывая хмуростью свою печаль, и не отпускает развалившегося за мгновение Минхо из объятий. А что тут сделаешь? Всё уже прошло. Но не закончилось.       — Ты не обязан спасать его, слышишь? — Томас начинает боязливо, опасаясь рассердить Минхо, — И если нет сил, не рвись и не помогай ему. Не мучай себя.       — Но я хочу помочь! — голос Минхо врывается между ними очень резко и безумно громко, так, что Томас на мгновение отскакивает, но затем прижимается к Минхо вновь, — Я не хочу оставлять его, не хочу делать хуже. Я даже не знаю, что он переживает и как себя чувствует, я не представляю, что это всё… — голос Минхо срывается в хрипоту, и слёзы отчаяния добавляют в интонацию дрожь, — Я так хочу ему помочь.       Томас молча вперивается взглядом в дверцу шкафчика напротив, опустошённый и парализованный собственной беспомощностью и накатившим горем.       — Мы пережили это вместе, и выжили. Но мы так далеко… — Минхо впивается пальцами Томасу в плечи, сжимая их с такой силой, что Томас зажмуривается. Минхо этого не замечает, — Так не должно быть. Я не могу вот так…       Томасу приходится приложить усилия, чтобы заставить Минхо ослабить хватку и разжать кулаки. Вложив свои ладони в его, Томас просто надеется, что Минхо примется калечить его, а не направлять агрессию на себя. Лучше всего для Минхо сейчас будет держаться подальше, взять паузу, не лезть, если ощущает, что ему станет хуже. Но Томас его понимает. Он бы тоже так не смог.       — Если ты не хочешь бросать его и хочешь помочь, — Томас старается заглянуть Минхо в глаза, но у него не получается, ведь Минхо держит голову опущенной всё время их разговора, — тебе придётся найти в себе силы, чтобы пережить это.       Томас знал заранее, какую реакцию это может вызвать, а, по его предположениям, она может быть не одна. И эта, которую Минхо выдаёт, оказывается для Томаса самой нежеланной. Он наблюдает за тем, как слёзы скатываются по щекам Минхо, прыгают и прячутся в ткани его брюк. Томас не может смотреть на то, как Минхо кусает губы в попытке себя заткнуть, и плечи его начинают дрожать. Томас тяжело закрывает глаза, проваливаясь в отчаяние всё глубже. Он не знает, чем может помочь. Только быть рядом. Это всё, что от него требуется.

***

      Всю тренировку Томас не отрываясь наблюдает за разломанным Минхо, который хоть и пытается что-то делать, у него ничего не выходит. И этому удивлён даже тренер, который вместо криков растерянно наблюдает за капитаном своей команды. Приближающийся тренировочный матч с соседним университетом, о котором объявляют буквально сегодня, делает ситуацию ещё хуже, потому что Томас сомневается, что Минхо, а тем более Галли смогут принимать в нём участие. Самая большая проблема состоит в том, что Минхо, даже если не сможет, всё равно ринется в бой, и Томас боится, что на поле произойдёт что-то очень нехорошее, либо же он себя травмирует, потому что мыслями будет не здесь.       Позже Томас поднимается на этажи общежития выше, оказываясь в женском корпусе, и старается игнорировать каждый взгляд, брошенный в его сторону. Ощущение, что парням здесь либо совсем не рады, либо же через чур наоборот. Томас не без труда находит Терезу, оккупировавшую общий столик в своей комнате, стараясь накрасить глаза как можно быстрее.       — Том, я опаздываю, что ты хотел?       Деловитый тон в привычном хриплом голосе заставляет Томаса улыбнуться, пусть даже всего на мгновение. Он упоминает Галли, и Терезе приходится приостановить свою деятельность. Она просто застывает с карандашом в руке, уставившись на Томаса через зеркало.       — Я не знаю, что с ним, Том. Честно. Меня это пугает. И я даже не знаю, какие симптомы гуглить! Вообще ничего.       Томас кусает губы в нарастающей тревоге и старается зацепиться взглядом за какую-нибудь интересную вещь в женской комнате, потому что та оказывается гораздо опрятнее и красочнее, чем комнаты парней. Что неудивительно. Парни могут быть скучными.       — Я говорил с Минхо. Может, он поговорит с ним.       Тереза, похоже, так удивляется, что разворачивается на сто восемьдесят градусов, едва не слетев со стула.       — Ты серьёзно? Неужели?       Томас старается игнорировать раздражение в голосе Терезы, но принимая её реакцию во внимание.       — Да, серьёзно.       — Я и не думала, что он согласится. Не хотела с ним ссориться. Знаешь, — Тереза поджимает губы, принимаясь бегать глазами по комнате, — Вчера Галли наконец-то вышел на кухню. Встал с кровати, вау! — она издаёт нервный смешок, своими словами заставляя Томаса побледнеть — он и не знал, что всё так плохо. Тереза заводит за ухо спавшую на глаза прядь, — Там был и Минхо, но он ушёл, представляешь! Галли был не в порядке, это было заметно невооружённым глазом. А Минхо просто ушёл, — она качает головой, — Не верится.       Томас не знает, что ответить и как среагировать, чтобы Терезу не задеть. Она ведь не знает, что Минхо чувствует и почему он это сделал. Но ведь можно было и поинтересоваться, так?       — Ему самому очень хреново, — Томасу приходится сдавать Минхо с потрохами, иначе не заставит Терезу думать иначе, — Он признался, что боится сломаться окончательно, если попытается помочь Галли.       Томас нехотя переводит взгляд на растерянную Терезу, боясь увидеть в её глазах тревогу. Так и случается. Винтер вздыхает и разворачивается обратно к столику. Она молча принимается красить глаза, игнорируя Томаса. Но сам Томас понимает, что ей просто нужно чем-то себя занять, чтобы не потерять голову от волнения. Всё-таки Минхо ей очень дорог. Томас прислоняется плечом к дверному косяку, скрестив руки на груди. Наблюдение за махинациями Терезы отвлекают, но вместе с тем прививают раздражение. И долго она будет молчать?       — Мы разберёмся со всем, ладно? — усталость в голосе у Томаса скрыть не получается, но верит он в свои слова искренне.       Тереза нехотя перехватывает взгляд Томаса в зеркале. Она с прищуром качает головой:       — Я что-то сомневаюсь, Том.       — Отчего?       — Да потому что полная задница! Вот почему.       Не сумев совладать со своими эмоциями, она швыряет карандаш на столик. Тот скатывается вниз и тут же встречается с полом. Томас провожает эту сцену равнодушным взглядом. Тереза вздыхает вновь.       — То есть я знаю, что это не вечно, но… так тяжело верить, что всё будет хорошо, понимаешь?       Томас тихо вздыхает и шагает в сторону Терезы. Он садится на корточки и берёт её за руку, на что Тереза никак не реагирует. Только прожигает опустевшим взглядом несчастный столик, теперь измазанный чёрным.       — Мы справимся, — неустанно повторяет Томас, молясь, чтобы Тереза поверила в это, потому что больше нет способа доказать обратного. Покажет только время.       Наконец Тереза утвердительно кивает, но верит ли она в это, Томас сомневается. Поцеловав подругу в висок, он принимается рассказывать о предстоящем тренировочном матче, на что Тереза отзывается на удивление воодушевлённо, ведь ей и её команде группы поддержки нужно придумать новое выступление. Томас так старался отвлечь её, что гора с плеч тут же сваливается, когда он понимает, что у него получилось.       Тереза продолжает краситься и даже смеяться, а Томас пытается кивать и не думать о том, что ненавистные выходные уже дышат в затылок и скоро прижмут его в угол. Главное постараться выжить, как это сделал Минхо, как, возможно, пытался сделать Галли, но у которого, похоже, этого не вышло. Самая большая проблема для Томаса заключается не в том, что с ним сделают дома, а в том, что после него останется. И кто сможет ему помочь.