Fight if you can, trust if you dare

      Галли выпускает сигаретный дым куда-то ввысь, ловя остекленелые снежинки носом и губами. Они цепляются и за ресницы, но он тут же смахивает их, стоит ему моргнуть. Пространство вокруг кажется бессмысленным, и все действия прошлого тоже. У Галли больше нет сил размышлять над тем, во что он вляпался. А ещё он понятия не имеет, который час сидит на трибунах, в мутном оцепенении всматриваясь на заснеженный стадион, предназначенный для весенних и летних тренировок.       Тем вечером, когда Галли понял, что находится в полной заднице, он усиленно игнорировал все прилетающие в него вопросы от Алби, тихое недоумение которого действовало на нервы сильнее его привычного зудения над ухом. Он стремился продолжить день в молчании, он отчаянно надеялся, что сегодняшний вечер внезапно окажется именно тем вечером, когда Минхо молчалив. Так и вышло. До такого состояния Минхо довела либо та странная сцена, когда Галли пришлось покинуть комнату по зову Ньюта, либо… Галли действительно не знает, что может служить такому поведению Минхо.       Иногда Галли старается всматриваться в собственное отражение, чтобы получше разглядеть себя, потому что давно перестал понимать. И предпринимать попытки оказаться тем, кем был раньше, больше не имеет смысла. Впереди виднеется лишь что-то тёмное. Чернота. Чёрный вальс. Только Галли танцует один.       Иногда ему кажется, что вместе со своим неизведанным «я» он открыл чёртов ящик пандоры. И теперь ему всё тяжело и всё непонятно.       Возможно, личный ящик пандоры Галли был открыт, когда он появился на свет. И он знает, что такие ящики не подлежат изменениям и закрытию.       — Я тебя давненько не видел.       Галли не реагирует на голос, что обычно жужжащий и громкий, теперь болезненный и вспарывающий. Устремив свой похолодевший взгляд на огонёк тлеющей сигареты, зажатой между пальцами, он просто поджимает губы.       Не то чтобы Минхо вообще когда-то было неловко наедине с Галли, просто сейчас ощущается ответная пустота, а она порождает встревоженность, от которой очень непросто избавиться. Потоптавшись на месте какое-то время, Минхо всё-таки садится на место рядом с Галли, то и дело поглядывая на него украдкой.       — Может, что-нибудь расскажешь? — предлагает Минхо, сползая по сидению вниз и пряча половину лица за воротом куртки. Смотрит вперёд, не на Галли.       — О чём? — ровным голосом спрашивает Галли, как будто задаёт вопрос не Минхо, а кому-то постороннему. Неодушевлённому предмету.       Минхо пытается сдержаться. Действительно старается, потому что чувствует, что в жизни Галли сейчас что-то происходит, и очень нехорошее (а было ли когда-нибудь иначе?). И не может взять в толк, он злится, потому что Галли как всегда упрямый баран и вновь выбрал путь умалчивания, или всё дело в том, что теперь Минхо и не знает вовсе, что такого у Галли вообще творится в жизни.       — Что-то стряслось, я же вижу, — Минхо считает бессмысленным врать, — Или будешь меня обманывать?       — Когда я тебя обманывал? — устало бубнит Галли, и вопрос его больше походит на вялое утверждение.       — Да каждый раз, когда говоришь, что у тебя всё нормально, — недовольно режет Минхо, заставляя Галли резко развернуть голову в свою сторону. Хоть таким образом зарабатывая внимание… — Я серьёзно.       — И я тоже, — бесцветным тоном замечает Адамс.       С каждый вздохом зима внутри него растёт и растёт, скапливаясь во взгляде, и Минхо не может не заметить этого. Он грузно отводит свой взгляд куда-то в сторону, больше не желая терпеть это.       — Не так давно мы вам нос утёрли на игре. Алби до сих пор жалуется и говорит, что мы читеры, — разумное решение приходит Минхо в голову, когда он сам того не ожидает. В такие моменты, когда Галли становится ледянее глыбы, лучше сменить тему, — Тут я с ним не согласен. Это он там зевал на поле да задницу свою чесал.       Готовый рассмеяться в голос, Минхо приходит в замешательство, когда стена между ними не рушится, а возвышается. Галли только морщится, чтобы убрать надоевшие снежинки с бровей и ресниц. Отчаяние и обида бьются друг об друга, не давая Минхо дышать, но он продолжает упорно сверлить взглядом лежащий впереди снег, требуя от себя не сдаваться. Продолжает пытаться.       — Я слышал, — внезапно выдаёт Галли каким-то обвиняющим тоном. Минхо этого не понимает.       — Ты о…       — Что Алби ноет. До сих пор, — без всякого энтузиазма заканчивает Адамс.       Ни его глаза, ни тело не выражают жизни. Предстают пародией на скульптуру, высеченную безразличием и надменностью. Минхо чувствует, как закипает.       — Ну и?       Галли не удостаивает его объяснениями, продолжая играть безмолвного пациента на приёме у врача. Желание узнать, о чём он сейчас так усиленно думает, граничит с желанием избить до смерти. За поведение. За характер. За поступки и глупости, совершаемые им каждый день. Потому что Галли, похоже, действительно не понимает, что на самом деле не его ящик пандоры открылся в день его рождения, а Минхо.       — Не хочешь отвечать, и ладно. Только перестань игнорировать меня, — требовательность в голосе Минхо наконец разбивает лёд внутри Галли, и он устремляет на него недовольный взгляд, — Ну, чего смотришь? Думаешь, всё нормально, когда ты ведёшь себя вот так?       — Как я себя веду? — искренне спрашивает Галли, и вся надменность в мгновение спадает с его лица, оседая лужами под ногами.       — Будто мы ёбаные незнакомцы, вот как.       Когда они оба решили побороться, сталь в голосе Минхо победила лёд в сердце Галли. Адамс стыдливо опускает взгляд, и щёки его принимают ещё более пунцовый оттенок. Может, лишь от того, что ему стало холоднее.       — Я не… — Галли умолкает. Минхо чует, что тот хотел возразить. Конечно, его натура желала это сделать, но совесть победила гордость. Неожиданно, — Я просто… думал.       — Ты в курсе, что когда есть собеседник, то нужно не думать, а разговаривать? — интересуется Минхо, как можно меньше в насмешливой манере. Выходит не очень.       — А, вот оно что, — Галли откидывается на спинку сидения, устремляя взгляд в небо, и клубы пара, вылетающие из его рта, стремятся вырисовать пожары, — Теперь я начал понимать философию, с которой ты идёшь по жизни.       Попытка оскорбить его умственные способности приводит Минхо в немой восторг, но он лишь громко усмехается, толкая Галли в плечо. Того шатает в сторону, но он продолжает держать руки в карманах куртки. Когда улыбка на мгновение касается губ Галли, Минхо неверяще отводит взгляд. Так и сидит, уставившись в пространство. Дурак.       — Так зачем ты нужен был Ньюту? — Минхо нехотя переводит тему в обратное русло, тихо умирающее. Потому что если не вскрыть это сейчас, Галли это похоронит.       Галли испытующе молчит, а на самом деле давится ледяным воздухом, потому что… а что сказать? Как открыться, когда правда не является ответом? Вопрос не в том, что Ньюту нужно. Он в том, за каким чёртом Галли вообще взялся за игру в спасателя, когда у него на руках нет ни инструкции, ни подходящей ему роли? Может, ему захотелось хоть где-то пригодиться? Может, он просто устал.       — Галли, — Минхо зовёт, но знает, что тот и так его слышит. Просто снова упрямится. Но нет сейчас ни холодности, ни зияющего молчания во взгляде напротив. Просто тишина, когда на самом деле где-то глубоко внутри буря и крики. Минхо надеется в один день взять и доплыть до той самой бури, — Расскажи мне.       Галли в замешательстве косится на свои кроссовки, отмечая, что пальцы ног окоченели от мороза. Минхо так просто не оставит, убежать не даст. Да и сам Галли, в самом деле, устал бегать. Постоянно бежать в неизвестном направлении, вынужденный прыгать выше, перепрыгивать через обвалы; маневрировать между страхом и злостью, жизнью и смертью. Галли этому отлично научен, только вот правда: надоело.       — Я просто помог ему… кое в чём, — издалека решает начать Галли, не сводя глаз со своей обуви, что давно должна стать гардеробом местного бомжа, никак не его.       — В чём ты ему помог? — искренность в возгласе Минхо сильно морозит лицо. Галли щурится, не давая ответа, и Минхо, отчаявшись, вздыхает, — Ты уже начал своё повествование, поздняк метаться.       Галли кивает, мол, да, поздняк. Но последующие слова, что должны быть сорваны с его уст, так и остаются тлеющим молчанием, не добравшись и до языка. Он не знает, как сказать.       — Ничего серьёзного. Отделал его от кое-каких людей, и всё, — и вроде бы врать незачем, вот только Галли приучил себя ступать по поверхности, где криво нацарапано «заткнись» и «справлюсь сам», поэтому вот. Получай только это.       — Это от каких таких людей ты его отмазал? И каким вообще образом? — подозрительность в голосе Минхо звучит на весь стадион.       — Разве это важно? — Галли усталыми глазами изучает лицо Минхо, но ненамеренно отстраняется, когда сталкивается со взглядом недоверчивым и гневливым, — Ну что?       — Что, — Минхо подчёркивает последнее слово, сказанное Галли, как что-то непонятное, впервые услышанное, — Если это не важно, зачем ты мне об этом рассказывать вообще начал?       Галли коротко вздыхает, когда осознаёт своё падение в лужу. Он не хочет сдаваться Минхо, не хочет раскрывать всех карт. Не нуждается, не будет.       — Галли, в какое дерьмо ты вляпался на этот раз?       Одинокий вопрос, повисший в морозном воздухе над обоими, не рассеивается, но и не стирается. Галли с глубоко задумчивым лицом ловит снежинки прикрытыми веками, про себя мечтая о способности мгновенного перемещения в пространстве. Лишь бы сбежать отсюда, лишь бы умчаться от всех, кто охотится за ним, кто хочет достать его.       Минхо издаёт едкий смешок, и как только Галли поворачивается к нему, чтобы задать вопрос, тут же осекается. Ожидание на лице, смешанное с гневом и серьёзностью пугают, делая физиономию напротив непреклонной, непривычно искажённой. Совсем не так, как в реальности.       В сердце Минхо рождается еле преодолимое желание бросить Галли в снег, подраться с ним прямо на этом стадионе. Он устал выпытывать из Галли всё, что касается его. Он устал надеяться и чего-то ждать. А когда практически получает, у него это отбирают. Без предупреждений, выдирая больно, почти с корнем.       Когда же наступит его очередь? И должна ли она наступить? Или это сделает Минхо плохим, если хочет того же? Просто в какой-то момент, в одно мгновение. Этого желания практически не видно, просто отголоски обиды.       Что, если хочешь головой об пол, кулаками по лицу, до крови, до слёз, локтем под дых, так же, как тебя когда-то? Это считается жестокостью? И будет ли сумасшествием, вылетающими волнами за берег, если после это самое лицо поцелуешь? Все раны залатаешь, чтобы больно больше не было обоим никогда?       Минхо изнывает от постоянного хлебания кровью, от разрывающих внутренности шрамов. Он хромает, его руки не поднимаются, он практически не видит. Минхо устал от ссор, непонимания, от грёбаного лица Галли, и самого себя.       — Я не понимаю, — слова Минхо подхватывает глухой ветер, унося их за пределы стадиона, — Что с тобой случилось?       Это ранит куда сильнее, чем хочется, чем кажется. Галли смаргивает вспышки обиды перед глазами, моргает и моргает, чтобы это совсем прошло, закончилось, но оно стоит. Прямо перед глазами, сочится вопиющей правдой, не даёт зубам обнажиться, не даёт Галли оскалиться. Только молча переваривать. Потому что если это заметил даже Минхо, значит, он действительно потерян.       — Что… со мной не так? — вопрос Галли, кипящий наивностью, каким-то отчаянием. И непонятен смысл этого вопроса. То ли с болью задан, то ли с недоумением.       — Я не знаю, — на выдохе выдаёт Минхо, не желая признаваться, что он специально вложил в ответ засевшую внутри дерзость.       Глаза Галли, говорящие на одном языке с оттенками снега, воды и стекла, покрываются пеленой тёмной, зыбучей. Он прикрывает дрожащие веки. Снежинки окончательно пристают к его ресницам, въедаются, замирают. Губы ломаются в надменном презрении. Это конец.       — Тогда расскажи мне, что случилось с тобой, потому что я не вижу тебя нигде, кроме общества Томаса.       Пламя в глазах превращается в колотый лёд в считанные секунды, и Минхо задыхается от гнева, да вот только ни слова вымолвить не может. Всё застревает в глотке, от обиды, несправедливости. Что он только что сказал?       — Знаешь что, — Минхо подрывается со своего места, — тебе не обязательно быть вечной язвой и пытаться обвинить меня в какой-то хуйне, — он наконец разворачивается к Галли, цепляясь своим взглядом за его подрагивающие ресницы и угрюмую складку меж бровей, — Кстати в той хуйне, которая тебя вообще не касается, — бросая последние слова, словно намереваясь ударить, Минхо уходит прочь, развернувшись к Галли спиной.       Минхо не замечает, как садится в свою машину, как давит на газ и едет со скоростью сто пятнадцать. Он не замечает, как добирается до общежития за двенадцать минут вместо двадцати. Хочется перейти на бег, но на это нет сил совершенно. Поэтому Минхо тянет время, идёт безумно медленно, потому что знает, что случится, когда он доберётся до своей комнаты.       Но время не стоит на месте никогда, поэтому Минхо оказывается в своей комнате, где нет никого, а он и рад. Тихо заперевшись в ванной комнате, Минхо садится на корточки, закидывая руки на ванную, и пытается восстановить сбившееся болью дыхание. Он обязан успокоить себя, не может сломаться сейчас, но всё изнутри рвётся и разваливается. Ураган не остановить, все задвижки сломаны, и Минхо лишь кусает губы, когда чувствует холодные слёзы на обожжённых словами щеках.       Если бы Минхо никогда не сдерживался, если бы знал, что и ему разрешено плакать, он смог бы заполнить ванную до краёв. Потому что сегодня не масочный день. Потому что Минхо устал примерять на себя чужое. Потому что забыл, какой он на самом деле, и прячется ли вообще что-то за его масками-осколками, или же там давным-давно закоренелая пустыня, выжженная и сухая.

***

      — Куда ты опять убегаешь? — устало интересуется Фрайпан, бегло наблюдая за резкими передвижениями Ньюта, который маячит по всей комнате.       — По делам, — сухо отвечает Ньют, не одарив Фрая ни единым взглядом. Как грубо.       Фрайпан лишь обречённо вздыхает, мысленно отбрасывая все попытки услышать вразумительный ответ от человека в таком состоянии. А, собственно, в каком? На самом деле Фрайпан понятия не имеет. Все его предположения кажутся ему без особого смысла и правды, потому что Ньют не такой, как обычно у него бывает, когда он… не в себе. Тут другое. Кажется, в один момент Ньюту стало безразлично всё.       — Я не понимаю, бро, что происходит? — Фрайпан устремляет пронизывающий взгляд на макушку Липмана, намереваясь просверлить там дыру. Ньюту абсолютно по боку. Словно в комнате никакого Фрайпана нет, и никогда не было. Фрай чувствует, что начинает злиться, — Земля вызывает Ньюта, приём.       — Ну чего? — как-то разочарованно щебечет Ньют, возясь со своим рюкзаком так долго, словно все мысли в его голове вылетели и разлетелись по пространству комнаты, и он сам не понимает, что делает. Возможно, так и есть.       — Я вроде бы тебе вопрос задал, — Фрайпан пытается убрать язвительность из своего тембра, но не может не добавить упрёка, в итоге мешая из двух ингредиентов коктейль.       — Да? Я не слышал, — небрежно отмахивается Ньют, кажется, издеваясь над своим соседом. Нет, он точно издевается. Потому что ответ сопровождается непонятно отчего злой усмешкой, которая тут же стирается с лица, словно приведение.       — Почему ты такой грубый? — Фрайпан задаёт вопрос в лоб, не обходя завесы и заборы, потому что, собственно, а кому оно надо? — Это несправедливо, я не сделал ничего плохого, поэтому прекрати.       Лицо Фрайпана вытягивается в удивлении, когда Ньют всё-таки бросает на него взгляд, украдкой, практически незаметно, но с явными стыдом и виной. Значит, всё-таки слышит его. Значит, всё-таки врёт. Неисправимый.       — Ты можешь рассказать мне, что происходит, — продолжает Фрай, убедившись, что до Ньюта дошли его учения, — У вас что-то пошло не так? — имеется ввиду Томас. Этот вопрос задаётся с крайней неуверенностью, осторожно, чтобы не спугнуть котёнка.       Ньют лишь ведёт плечом, отчего-то хмыкая, когда наконец застёгивает несчастный рюкзак. Он что, собрался в поход? Это всё приводит Фрайпана в замешательство. Он задумчиво водит пальцами по клавиатуре своего ноутбука, решив дать Ньюту время на нормальный, словесный ответ. Ничего не происходит. Как и всегда. Фрай тяжело вздыхает.       — Ладно, так куда ты идёшь? — вновь начинает Вуд, отбрасывая свой последний вопрос в сторону.       — По делам, — ограничиваясь тем же ответом, что и несколько минут назад, Ньют таким образом пытается донести до спрашиваемого, что отвечать прямо он и не планировал. Спрашиваемый понимает это, поэтому с досадой поджимает губы. Ньют довольно улыбается себе под нос. Отчего-то ему так плевать, — Ну я пошёл.       Внезапно подорвавшись с места, Ньют раскрепощённой походкой направляется к двери, на что Фрайпан в изумлении таращится на него.       — Ты хоть на один мой вопрос сегодня ответишь? — почти кричит в догонку Ньюту, желая его остановить если не физически, то хотя бы словами.       Фрайпан не знает, что может сказать Томасу, когда тот зайдёт в комнату и поинтересуется, где бродит Ньют. Если быть честным, Фрай устал видеть в глазах второго соседа отчаяние и боль, что приносит, как он сам понимает, всё тот же человек, что и обычно; что он был таковым с самого начала учебного года.       И в этом пугающего слишком много. Но не от того, что Томас продолжает колоться, надрываться и царапаться, а потому, что его настроение, когда он рядом с Ньютом, меняется от эйфории до депрессии с таким частым колебанием, что Фрайпану кажется, будто болезнь Ньюта передалась Томасу.       Фрайпан боится: однажды Томас перегорит. Его закоротит, режим настроек собьётся. Он просто сгорит. И Фрайпан ничего не может сделать. Осознание этого даётся с трудом, но он это принимает. Потому что… а что тут сделаешь?       Оба взгляда резко приковываются к двери, когда раздаётся щелчок. Томас стоит на пороге комнаты и тихонько замирает, лишь на мгновение, потому что он никак не ожидал такого внимания к себе. Потому что не ожидал увидеть здесь и Ньюта, несмотря на то, что они соседи уже больше полугода.       — Привет, — добродушно улыбается Фрайпан, внутри обливаясь болью от того, что Томас выглядит совсем уж неважно. И он никогда не расскажет Фраю об этом, просто будет делать вид, что всё в порядке.       — Привет, — еле живо Томас улыбается в ответ, скребя улыбкой, как лопатой. Выходит очень громко, скрипуче. На Ньюта он не смотрит.       Томас двигается в сторону своей кровати, плавно, но быстро, в надежде как можно скорее обогнуть стоящего напротив него Ньюта. Надеется услышать от него хоть что-то, хотя бы несколько слов, и сердце Томаса замирает в ожидании, но когда он проносится мимо, а их руки на несчастное мгновение соприкасаются, внутри отдаёт сталью. Потому что Ньют ничего не сказал, даже не взглянул на него. Просто идёт дальше, прямо, мимо.       Томас вздыхает, слишком измождённо и вяло, изнутри крича, что «неважно, привык». Он резко бросается на свою кровать, слишком быстро встречаясь лицом с подушкой. Очень хочется вырубиться, хочется немного поспать. Томасу вообще всё чаще и чаще хочется спать. Как бы проспать всю жизнь…       — Как твой день прошёл? — нарушает тишину Фрайпан, стараясь бережно поинтересоваться, не задеть своим вопросом. Казалось бы, что в нём такого, но Томас выглядит настолько больным, и создаётся впечатление, что одно слово, даже безобидное, — и он развалится.       — Неплохо, — тихо отвечает Томас, наугад выбрав нейтральное выражение, лишь бы отмазаться. Он даёт понять, что говорить ему не охота, и Фрайпан это понимает, поэтому умолкает, переведя взгляд обратно на монитор.       Томас дышит тяжело и невпопад, пытается выдохнуть всю боль, что поселилась в его сердце, но ничего не получается, не выходит совсем, и он резко останавливает дыхание, чтобы не задохнуться своими осколками, что раннее были сердцем.       Не может быть такого. Ньют не может просто взять и отвернуться от него, посчитав, что Томас ему больше не нужен. Он помнит Ньюта настоящего, он видел его. Он застал его. А значит, что-то пошло не так, но не между ними, а у Ньюта в голове. Знать бы что. Тогда Томас исправил бы это, мог попытаться. Он бы всё починил.       Но у него в руках нет инструментов и инструктажа, только молчание и стужа, что зудят над ухом, как надоедливый комар. Томас устал гоняться за ним, намереваясь убить. Он закрывает глаза.       Фрайпан намерен оторваться от своих дел и взглянуть в сторону кровати Томаса, потому что тот поднимается с неё с таким рвением, что это пугает. Нейланд, преодолев расстояние от своей кровати до тумбочки Ньюта в два шага, открывает верхний шкафчик и принимается рыться там, словно сумасшедший. Фрайпану очень хочется поинтересоваться, какого чёрта он творит, но он ни слова не может вымолвить. Ему и пугающе, и интересно.       На пол летят тюбики красок, кисточки, тетради, все таблетки Ньюта, его кожаные перчатки и сигареты. Лишившись дома, все предметы выглядят потерянно и неестественно, словно их бросили сюда из другого измерения.       Томас не останавливается, разводя ещё больший бардак на полу, пока не добирается до самого главного. Томас уверен, этот предмет — самый важный персонаж истории. Неистовый искуситель-агрессор, пожирающий пространство и время. Томас тупо пялится на свёрток в своей руке, сразу же узнав злодея — наркотики.       Что-то в душе Томаса вспыхивает вновь, но теперь возгораясь, и, подобно пожару, охватывает его с головой, начиная изнутри и перебираясь наружу. Он садится на пол и замирает, превращаясь в неподвижную куклу, с который стянули все нитки, за которые нужно тянуть, когда управляешь.       Фрайпан ни слова за это время не произнёс, испугавшись ярости в глазах и движениях Томаса, словно тот на самом деле всегда знал, в чём проблема и, подобно хищнику, рыл и рыл, пока не нашёл свою добычу. Но остался недоволен. Очень.       Вуду хочется растормошить Томаса, окликнуть его, потому что он по-настоящему пугает, но Томас подаёт голос первым. Прошептав тихое «выйди, пожалуйста», Томас не меняется в лице, ухватив белоснежный свёрток с такой силой, словно намеревается раздавить. Фрайпан без лишних слов откладывает ноутбук в сторону, не решившись с Томасом спорить, потому что чует — себе дороже.       Ему хочется уточнить, что Ньюта не будет сегодня очень долго, но он видит: Томасу плевать. Фрайпан уверен, что тот прождёт его хоть до утра, не меняя позы и выражения лица, но дождётся. И достанет. Поэтому Фрайпан тихо выходит из комнаты, стараясь не шуметь, и молится за благополучие. Потому что он не имеет никакого желания прибирать всю комнату после разрушений.