Расцвет моей жизни

Вечер выдался туманным, с холодным, как лед, ветром, который пробирал до костей. Я всегда чувствовала, как он касается меня, когда шла по улицам Лондона, особенно поздними ненастными вечерами. В эти моменты вся магия и все заклинания мира казались далекими и бесполезными, а я была просто девушкой, идущей домой — уставшей, измотанной, почти сломленной. Работа в Министерстве не переставала быть безумной, и, несмотря на всю свою занятость, я не могла не волноваться о Гарри. Всё больше дней и ночей я получала от него лишь короткие сообщения, а иногда его молчание могло затянуться на неделю. Он был далеко не тем ярким и решительным человеком, с которым мы вместе спасали мир. Иногда я думала, что его битва за справедливость закончилась, но на самом деле всё только начиналось — и для него, и для меня. Я вышла на площадь Гриммо, мимо темных домов, где когда-то мы скрывались от Пожирателей смерти, а потом проводили долгие ночи, обсуждая будущее. В голове ещё звучали голоса, но теперь всё изменилось. Площадь выглядела пустой и чужой. Даже старое здание, в котором мы когда-то скрывались, теперь казалось безжизненным и заброшенным. Зайдя внутрь, я почувствовала знакомую атмосферу — это был дом Гарри. Несмотря на всё, что происходило, я всегда знала, что, если мне нужно куда-то идти, то только сюда. — Гарри? — я осторожно приоткрыла дверь, вглядываясь в полумрак. — Ты дома? Мой друг сидел в кресле у камина, в котором пламя давно потухло. Он держал в руке бутылку вина, которая была почти пустой. Лицо Гарри было изможденным, глаза потухшие, как будто в них не осталось ни надежды, ни желания что-то менять. — Привет, — его голос был хриплым и слабым, но я все же заметила ту тень прежней силы, которая оставалась в нем. Я молча подошла к нему, осторожно забирая бутылку из его рук. Гарри поднял на меня взгляд — в его глазах был тот же беспокойный взгляд, который я видела тогда, когда мы сражались в Хогвартсе. Он устал. Это было очевидно. — Ты пьёшь, — сказала я, пытаясь не осуждать. — Ты не можешь решить все проблемы с помощью вина, Гарри. Он усмехнулся. Эта усмешка была такой горькой и разочарованной, что мне стало плохо. — Я знаю, что не могу, Герми. Но иногда нужно просто... забыться. Ты понимаешь? Я села рядом, не желая его упрекать. Я знала, что мои слова не помогут ему. Ничто не могло помочь, пока он сам не был готов встретиться с тем, что его терзало. — Я устала, Гарри. Я не могу постоянно быть рядом с тобой, пытаясь вытянуть тебя из этого... ну, ты понял, — я замолчала, стараясь подобрать слова. — Но я всегда буду рядом, если тебе нужно поговорить. Он кивнул, но я чувствовала, что он не верит в это. Он привык бороться в одиночку. — Как ты? — наконец спросил он, глядя на меня с некоторым беспокойством. — Работа... много работы, как всегда, — я пожала плечами. — Но я не могу игнорировать тебя, Гарри. Мне важно знать, как ты себя чувствуешь. Ты так много значишь для меня… Наступила тишина. Гарри смотрел на меня долго и молчал, как будто пытаясь понять, что движет мной. Я могла бы оправдать себя множеством причин, но в тот момент просто не знала, что сказать. Может быть, все это не было важно, и я была здесь не ради разговоров, а ради того, чтобы быть рядом, чтобы он хотя бы чувствовал, что не совсем один. — Почему ты не говоришь о том, что тебя беспокоит? — я спросила, не зная, сколько терпения у меня хватит. — Не нужно. — Он отмахнулся. — У всех свои проблемы, Гермиона. У тебя тоже, наверное, есть... — У меня есть. Но мне всё равно важно, как ты, — ответила я, не пытаясь скрыть, как сильно мне больно видеть его таким. Тот же Гарри, который когда-то был нашим лидером, который рисковал собой ради других, сейчас сидел здесь, сломленный, поглощенный тоской. Неужели так и должно быть? Неужели я должна смотреть, как он уходит в себя, поглощенный собственными демонами? Мы тихо посидели в темноте, каждый погруженный в свои мысли, и время прошло незаметно. Я знала, что не могу забрать его боль, но я была здесь, чтобы показать ему, что не всё потеряно. Мысли начали уводить меня назад, в те темные дни, когда мы с Гарри и Роном сражались против Волан-де-Морта. Время будто растворилось, и я вновь оказалась там — в лесу, среди старых деревьев, где мы потеряли почти всё. Мы искали крестражи, ломая голову, но наш путь был усеян не только магией, но и утратами. Мы теряли людей, мы теряли веру, но продолжали идти вперед, потому что другого выбора не было. Я помню, как сердце сжалось от боли, когда Рон сказал, что он не может так больше. Я понимала, что его чувства были настоящими, что эта тяжесть давила на него так же сильно, как и на нас. Но что я чувствовала в тот момент? Разочарование. Боль. Вопросы. Почему, Рон? Почему именно в тот момент, когда мы нуждались в друг друге больше всего? Мы были так близки к цели, а ты ушел… Я сдерживала слёзы, не показывая, как это ранило меня, как я чувствовала, что потеря одного из нас — это не просто пустота. Это разрушение нашей единой силы. Гарри был рядом, и в его глазах я видела то же самое, что чувствовала сама. Он не осуждал Рона, но и не мог скрыть своего разочарования. А потом был этот танец. Мы пытались найти хоть немного света в том мире, который почти поглотил нас. Палатка казалась таким маленьким, уютным укрытием от всего остального. И как это случилось, я до сих пор не могла объяснить. Я помню, как мы с Гарри стояли рядом, и вдруг что-то произошло. Мы оба были уставшими, измученными, но в этот момент всё вокруг исчезло. Могла ли я тогда осознать, что то, что я чувствовала, было гораздо больше, чем просто дружба? Могла ли я понять, что в этот момент, когда он крепко держал меня в своих руках, у меня не было ни одной мысли, кроме как быть с ним? Я могла бы отмахнуться от этих чувств, могла бы сказать себе, что это просто временное смятение, вызванное нашим положением, но правда была в том, что я почувствовала. Это было настоящее, настоящее чувство, которое выросло из всего того, что мы пережили вместе. Гарри был рядом в самые тяжёлые моменты, и, несмотря на все его сомнения и боли, он был тем, кто всегда оставался с нами, кто не сдавался. Когда он посмотрел на меня в тот момент, я вдруг поняла, что не хочу, чтобы это закончилось. Я не хотела терять ни его, ни себя. Но что я могла сделать? Мы были в палатке, скрытые от всего мира, и я не могла сказать ему того, что чувствовала, потому что это было слишком сложным, слишком опасным. Я помню, как его руки коснулись моих плеч, и как он слегка потянул меня к себе, будто на мгновение забыв обо всей этой войне, о крестражах, о смерти, о страхе, который преследовал нас каждый день. Это был танец не о том, что происходит вокруг, не о том, что мы теряли. Это был танец о том, что было между нами, об этой невидимой связи, которую я тогда не могла назвать словами, но которую, несмотря на всё, чувствовала. Гарри был просто... прекрасен. Не в том идеализированном смысле, как я привыкла думать о красоте, а в том настоящем, живом. Когда я смотрела на него, я видела не только измождённого человека, но и свет, который не могла затмить даже тьма этого мира. Это был свет, который я искала в себе и в других людях, но всегда находила лишь в нём. Его глаза — зеленые, как изумруды, — отражали ту самую теплоту, которая, казалось, согревает всё вокруг. Он был не просто другом, не просто бойцом. Я не могла налюбоваться им, его взглядом, его движениями, его тёплыми руками, которые, казалось, давали ощущение безопасности и покоя, которого нам так не хватало. Но больше всего меня потрясала его душа, которая светилась сквозь это испытание, через весь этот хаос и боль. Он был удивителен, и я, наверное, никогда не забуду это ощущение — не просто физической близости, а того, что между нами есть что-то настолько сильное, что не нужно было слов. Нам не нужно было больше ничего. Мы просто танцевали, и это было для нас обоих единственным моментом в мире, который принадлежал только нам. Гарри, с его смущенной улыбкой, с его беспокойным взглядом, был тем человеком, с которым я бы хотела пройти через все. Через всё, что ждало нас впереди. Тогда, в палатке, в этот единственный момент, я просто отдала себя этому чувству, этой невероятной, непередаваемой теплоте, которая была только между нами. И сейчас, сидя в туманной комнате на площади Гриммо, я чувствовала, что многое из того, что было между нами, всё-таки не исчезло. Всё это было скрыто в воспоминаниях, в прошлом, которое мы так сильно пытались оставить позади. И всё же оно преследовало нас, как тень, от которой не скрыться. Гарри, сидящий рядом, вероятно, даже не знал, что в тот день, когда мы танцевали, я почувствовала, что между нами — не просто дружба. Мальчик-который-выжил стал для меня кем-то больше, чем другом, и это знание теперь давило на меня, как тяжёлый груз. Что я могла сделать с этим знанием, если Гарри сам был так сломлен, так далёк от той уверенности, которую я когда-то видела в его глазах? Я не знала, что будет дальше. Но я знала одно: несмотря на боль и разочарование, которые мы все пережили, я всё ещё была рядом. И, возможно, именно этого Гарри и не хватало — не слов, не обещаний, а просто моего присутствия.