Абрис

Ludovico Einaudi — Main Theme

      Тэхён сел в машину, не зная, куда ехать. Цифры на спидометре всё время менялись, отражая скорость, которой он не придавал значения. Дождь лупил по лобовому стеклу, прилипая прозрачными разводами. Он вдавливал педаль газа ровно настолько, чтобы двигатель ритмично урчал, и катался кругами около полутора часов — бесцельно, в каком-то потерянном трансе.       Мужчина не помнил, в какой момент вырулил на нужную дорогу, как пересёк мост и обогнул пару знакомых кварталов. Зачем? Наверное, хотел хоть как-то унять внутренний гул, зашивающийся в виски, но не получалось. Слишком многое происходило в мыслях и слишком быстро. Запоздало, с болезненным нажимом в груди отдалось: «Намджун… выгнал меня?..»       Тэхён даже не мог произнести это вслух, словно самого факта не могло существовать. Ни в какой вселенной — ни в этой, ни в параллельной, где восемь лет они делили утро и вечер, проживали каждую мелочь совместной жизни — не могло такого случиться. Но слова и твёрдый голос любимого человека ясно дали понять: «Тебе надо уйти и всё обдумать. Пожалуйста, пойми». Тэхёна словно проморозило: а есть ли пожалуйста в изгнании?       Он рефлекторно вздрагивал, когда редкие машины проносились мимо, обдавая брызгами, и чуть сильнее сжимал руль, будто хватаясь за единственное, что поддавалось контролю. Горечь тела поднималась изжогой к горлу, будто печень сама нашла отдушину в самобичевании.       В какой-то момент неосознанные действия вывели его к знакомому адресу. Они с Намджуном сдавали здесь квартиру, но вот уже второй месяц жильцы не находились, и в итоге квартира пустовала. Тэхён припарковался, вышел, чувствуя, как ноги подкашиваются. Поднялся на лифте, пару раз проглотив жуткую неприятность обратно в желудок. Возился с ключом — тот застрял в замке, и ему показалось, что даже квартира отказывается его принимать. Но в конце концов замок щёлкнул.       Тишина внутри была ледяной. Тэхён прошёл в гостиную, не удосужившись снять промокшую обувь. Постоянное «хлюп-хлюп» в такт шагам звучало столь же липко, как его тревога. Он невидяще оглядел пустое пространство: простенький ремонт, почти без мебели — голые стены, только пара стульев, диван, кресло и не новый телевизор. Да и всё. Когда-то это место было им с Намджуном дорогим: здесь они планировали ремонт, спорили о цветах обоев и мечтали о том, что будут жить вместе до самой старости. И вот теперь только одинокие мокрые следы на полу.       Он бросил ключи на диван, а сам рухнул в кресло. Включил телевизор — приглушённые голоса несвязно перебивали друг друга на каком-то канале, как будто это могло заглушить собственный шум в голове. Не вышло. Там, внутри, метался ураган мыслей, упрёков и обид. Каждая секунда напоминала о том, что он не может принять реальность: «Где я теперь? Почему?.. Почему не там, рядом с ними?»       — …Твою ж мать, — выдохнул Тэхён, стискивая ладонью лоб. Он глупо пялился в экран: какие-то люди оживлённо разговаривали, карикатурно жестикулируя. Но смысл пролетал мимо. Он даже не уловил, что за передача шла. Всё равно внутренний шум не умолкал: «Намджун… попросил меня уйти. Я лишний?»       Сердце сжималось, кололо, а горячие слёзы подкатывали под веки, чтобы застыть. Казалось, даже плакать нельзя. Он не чувствовал право оплакивать что-то, боялся сделать всё ещё хуже. И потому — просто выключил звук на телевизоре, там мелькала какая-то реклама, а в полной тишине стало только громче стучать в висках.       В комнате ощущался озноб, хоть отопление, скорее всего, работало. Тэхён поводил плечами, снял куртку, которая успела отсыреть, и обхватил себя руками. Прижимался к креслу, стараясь спрятаться от всего на свете. Словно одним этим жестом смог бы отключить свои мысли, прижаться, как когда-то к груди Намджуна, чтобы тот сказал: «Всё будет хорошо, любовь моя». Но этот голос теперь звучал лишь в его памяти, и от этого хотелось надорваться от безысходности.       — Чёрт, а как же Чонгук… — эта мысль, хоть и колола ещё больнее, вырвалась громче, чем он ожидал. Ведь по факту, «уходя», Тэхён разом бросил и его. Того, кого называл своим спасением, своим воздухом. И тут же накатило осознание: а что, если Намджун и Чонгук сейчас вместе, а про него уже… не вспоминают? Может ли вообще такое быть? И тут же прозвучал внутренний шёпот с издёвкой: «А чего ты ждал, наивный?..»       В горле встал ком, и Тэхён наугад переключил каналы, выискивая хоть какую-то передачу, которая могла бы отвлечь. Ничего не помогало. Мозг кричал о том, что всё кончилось. И куда идти дальше — неизвестно.       Внезапно динамики телевизора рванули громкими звуками рекламы, от чего Тэхён вздрогнул и быстро нажал кнопку, выключив экран. Тишина и темнота обвалились на него. Сердце отбивало тяжкие удары — каждый удар казался приговором: «Виновен. Виновен. Виновен…». Он больше не мог сидеть спокойно: выскочил из кресла, сделал три шага по комнате, но скользнул по лужице, которую сам же натоптал мокрыми ботинками. Снова вернулся, упал на колени перед креслом, упираясь лбом в сиденье. Боль прожгла грудь так остро, что он выдавил из себя шёпот:       — Не может быть… Намджун, ты не мог…       Но реальность оставалась неизменной. Он ясно помнил твёрдость того тона, аргументы — все логичные, может, даже правильные. И одна-единственная мысль, от которой хотелось кричать: он сам всё к этому привёл. Все ошибки, все интриги, вся их несбалансированность втроём… Он в ответе — это было его желание.       Хотелось биться головой об пол, чтобы хоть внешняя боль заменила внутреннюю. И в то же время голова кружилась от усталости, будто он неделями не спал. Он боялся сам себя, боялся делать резкие движения, словно от этого вселенная окончательно треснет и развалится.       — Что я теперь буду делать?.. Что мне теперь делать?.. — выдохнул Тэхён в пустоту комнаты. Не было ответа, никто не собирался его выдать. Тишина леденящим холодом обвивала его. Ему вдруг стало так жутко и страшно, что он засунул руки в карманы, нащупав телефон. Ну да, может, написать кому-то из них всё-таки?.. Но рука так и замерла. Кому? Чонгуку? Намджуну? Он даже боится смотреть на их имена в контактах.       Он вытащил телефон, включил экран: несколько сообщений от друзей, бестолковые уведомления, рабочие письма и прочая бессмыслица. Он глядел на экран и понимал, что он отдал бы полжизни, лишь бы увидеть в уведомлениях одно короткое: «вернись». Но экран только слепо светился, очередной раз погас, никак не порадовав.       Он тяжело опустил голову, сцепил пальцы. Приподнял взгляд на серые стены. Ресницы слиплись, от этого очертания затуманились, захотелось закрыть глаза насовсем. Раскол в душе был слишком резок, тёплые воспоминания о счастливых днях с ними двумя всплывали кусками: их общие разговоры за ужинами, приятный смех, прикосновения… А теперь всё рухнуло, и именно — на его голову.       Тишина колотила по слуху. Остаться здесь на ночь? Да, в квартире был какой-то надувной матрас, кажется, они не так давно его накачивали для временного жителя. Или можно упасть прямо в кресло, не раздевшись. Завтрашний день виделся пустым, как и эта квартира. Он представил, как проснётся в четыре утра, внезапно очнувшись от кошмара, и никто не обнимет его, не скажет: «Всё хорошо, родной».       Дрожащей рукой он взял телефон, ещё раз включил. Уперся взглядом в список недавних контактов. Пролистал. На последних двух взгляд застыл. Палец будто хотел нажать, но голова прокручивала беспощадное «А если они не ответят?» Тогда вся иллюзия о спасении рассыплется в прах…       — Я не могу… Чёрт возьми… Мне так страшно.       Пауза от собственных мыслей, пустая и звенящая пустота. Минуты текли. Тэхён чувствовал, как нервы обтрепались донельзя. В конце концов он приподнялся, скинул ботинки — те шлёпнулись громко на пол. В квартире было холодно, странно холодно, хотя за окном не было стужи. Он прошёл в маленькую спальню — там действительно лежал вдоль стены матрас. Нашёл какую-то старую простынь и одеяло. Рухнул сверху без сил.       Тишина. Отчаянно хотелось, чтобы этой ночью его не настигали кошмары. Но он был уверен, что сон станет прерывистым, если вообще придёт. За окнами всё ещё шёл дождь, а в его голове тоже лил непрестанный, тоскливый ливень.       Тэхён ловил себя на том, что воспоминания, ещё недавно греющие, теперь обжигали, как кипяток. Казалось, мозг разделился на два противоборствующих лагеря. Один твердил: «Он ведь любил меня, любил столько лет… Намджун — тот самый, который выхаживал меня, когда я простывал и не мог пошевелиться, поил чаем, клал холодный компресс, приговаривая, что за мной нужно заботиться». А второй насмешливо подбрасывал это: «Если любил, то почему теперь делает так больно, отчего всё внутри выворачивается? Тот ли это человек, который втихаря, намеренно давил в самую мою боль, добиваясь, чтобы я почувствовал себя… второсортным?»       И мысли пошли вихрем, почти захлёбываясь в скачках от светлого к тёмному. Резко Тэхён ощутил, что его выворачивает наизнанку: «Как я могу любить того, кто так… жесток со мной?». И при этом больно кололо сердце — потому что та прежняя нежность и доброта тоже были реальными. Значит, он сам всё испортил? Наверное, да… Ведь он признался в чувствах к Чонгуку.       «Я молодец?» — он задал себе вопрос, приоткрыв рот и хватая воздух. Да, ведь именно он первым выложил карты на стол, глядя в лицо Намджуну и честно говоря: «Я люблю тебя, но, похоже, я начинаю чувствовать то же самое к Чонгуку».Разве не так всё и было? Он же не вёл двойную игру, не пытался утаивать… А Намджун — «Втихаря меня пытал две недели… Пытал медленно и жестоко. Он играл моими нервами, чтобы я буквально стонал от совести и страха, стоило ли это любящему человеку делать?»       Вздрогнув, тыльной стороной ладони вытер губы, словно стёр фантомное ощущение вкуса губ Намджуна после воспоминаний об их поцелуях. Подступила гадкая обида на себя самого, ведь это сам он всё допустил. Но чёртова мысль, как психологический щит: «Но я признался сразу! Я не двуличный, я не лгал, не ходил за спиной», — давала ему толику облегчения. «Я же почти сразу сказал, что чувствую, что начинаю тянуться к нему… Я не лгал. И разве после этого не заслужил хотя бы честного разговора или спокойного решения?»       Но отголосок здравого смысла внутри тихо вещал, как сторонний наблюдатель: «Типичное оправдание вины — обвинить другого в том, что он оттягивал правду, манипулировал. Снять часть ответственности с себя. Мол, «Да, я влюбился, но хотя бы заявил об этом честно!» Какой же глупо-умный защитный механизм: чтобы сохранить целостность самооценки, человеку необходимо найти весомое доказательство собственной «правоты» или «честности» в океане лжи и боли, причинённой другому.       Тэхён судорожно согласился с этим внутренним голосом: «Да, я и правда честен — значит, не такой уж я и подлец. Значит, и мучиться мне можно чуть меньше… Ведь… Ведь так?..»       И этот довод правда скрасил боль в душе, приподнял его тонущую гордость: «Я… я не хуже их. И уж точно лучше того, кто нарочно ставил меня в больные ситуации». Идти от этого воспоминания к другому было страшно, потому что он вспоминал слишком много эпизодов, где Намджун явно причинял ему страдание — мелкие шпильки, жесты, после которых Тэхён задыхался.       Мысли наползали так стремительно, что голова кружилась от их калейдоскопа. Порой казалось, что проще выскочить вон — из собственной кожи, лишь бы не вспоминать, не мучиться.       Резко привстав, он прислонился к стене — понял, что его правда мутит и подташнивает. Осторожно побрёл в ванную, там тоже мебели почти не было, только унитаз, зеркало и раковина с куском мыла. Зеркало показало его бледное, взвинченное лицо.       — Как… он мог меня выгнать? — выдохнул Тэхён, глядя на своё отражение. И зажмурился, словно видел не себя, а карикатуру, облитую разочарованием. Тело содрогнулось, он упёрся ладонями в холодную кромку раковины, склоняя голову.       Приступ прошёл, обошлось без рвоты, но душа выла: ему было противно от такого Намджуна. Противно…потому что слишком любил его и не понимал, где же та грань, которая ломает человека до попыток учинять ответную боль.       Подняв голову он шёпотом оправдывал себя:       — Но я ведь не скрывал, не врал, чёрт возьми. Я… пришёл и сказал: «Я запутался, меня тянет к Чонгуку, помоги разобраться», а он… он просто добил меня. И теперь они бросили меня, словно проблема решена? И я должен считать себя виноватым? Нет… нет, я не буду считать себя последним куском дерьма! Да, я был неправ, полюбив ещё одного… но я был честным!..       Быстрая канонада мыслей обгоняла друг друга: я честен, он лгал, я дал всё им, он исподтишка меня ломал, я… я… хороший, я не злодей. Тэхён содрогался, кажется, всей душой, но понимал, что сейчас сойдёт с ума, если как-то не возьмёт себя в руки. Раз он потерял двоих любимых людей, неужели ему ещё и себя терять? Нет, он не согласен. И мысли крутанулись рулеткой: «А ведь ещё есть вариант, что их обоих обуяла злость, а скоро они остынут. И мы сможем всё восстановить?». Надежда дрогнула внутри. Но тут же вцепилась другая мысль: «Смогу ли я после всего простить Намджуна? Хочу ли я?»       От звучания этого вопроса его стошнило. Склонившись к раковине, судорожно выдавил спазмы. Горло сжалось, во рту горчило. Прополоскав рот, вскинул голову, зажмурился, желая стереть всё к чёртовой матери. Как много за один вечер может перевернуться…       Шатаясь, он вышел обратно в комнату. Опустился на матрас, спина скользнула по стене. Через окна бил приглушённый свет ночи. Тэхён почти не замечал наружную серость, потому что в нём самом теперь царил свинцовый туман.       «Нет, я не такой уж и плохой, — повторил он мысленно, — и точно не заслужил, чтобы со мной обращались как с пустым местом».       Он закрыл глаза. Образы всплывали быстро, почти паническим фильмом, перематывая их восемь лет счастливого, заботливого прошлого и недавние недели болезненных пыток. Его сердце не успевало переключаться между двумя Намджунами — каждый вспыхивал и угасал. Мир осыпался обрывками воспоминаний, мешая ему дышать. Тэхён надеялся, что быть может, сон возьмёт верх и позволит хоть на пару часов забыться. Иначе он точно не выдержал бы этого хаотичного, быстрого танца мыслей, которые рвали его.       Почувствовав озноб, Тэхён кое-как натянул на себя одеяло. И, зажмурившись, шёпотом повторил заклинание, стараясь себя спасти:       — Я не лжец… я не лжец… всё… как-то наладится…       …       Намджун сидел в своём любимом кресле — плотная обивка, тёмно-серый цвет, уже чуть продавленное сиденье: когда-то они вместе с Тэхёном выбирали его, и теперь один вид этого кресла напоминал о тех днях. Но сейчас оно казалось символом пустоты: Тэхён ушёл, квартира разом потускнела.       Чонгук неловко опустился на пол рядом с ним, подогнув ноги. Несколько минут они сидели так молча: вокруг витал запах пиццы, приглушённый свет из кухонной зоны падал в гостиную, но в самой комнате было сумрачно, давяще. Дождь всё ещё стучал по стеклу, повторял ритм напряжённых мыслей.       — Намджун… — робко нарушил тишину Чонгук, приподнимая голову и глядя снизу вверх на мужчину. — Прости, если лезу не в своё дело, но… всё это касается и меня тоже. Ты… ты можешь рассказать, что произошло?       Намджун посмотрел на него, и в глазах плеснулось что-то болезненно-усталое, смешанное со скрытой нежностью. Он сделал глубокий вдох:       — Я расскажу. Ведь правда, тебя это касается напрямую. И, — он на секунду закрыл глаза, собираясь с мыслями, — возможно, я слишком долго молчал о том, как оно было. Не хочу, чтобы что-то похожее случилось и между нами.       В гостиной стало так тихо, что слышалось ровное дыхание Чонгука и шорох дождя за окном. Намджун наклонил голову набок, глядя куда-то в одну точку. Словно пытался развернуть в памяти всю хронологию.       — Началось всё… тогда, когда Тэхён вернулся домой поздно вечером и сказал мне, что… что влюбился в другого, — тихо заговорил он, обхватывая края подлокотников. — Он сказал, что не может справиться с этим, что не хочет терять меня, но и тянется к кому-то ещё. Мы… много говорили о доверии, о том, можно ли любить двоих. Я не знал, что думать. Я чувствовал, как что-то рушится, потому что семь лет… мы были семьёй. Мы с ним прошли через все сложности. И внезапно он говорит: «Я влюбился».       Глаза Чонгука дрогнули, он опустил взгляд на свои ладони. Он понимал, о чём речь, ведь то же самое слышал из уст Тэхёна: «Я влюблён». Но тогда не знал мучительного и уродливого закулисья — что происходило в душе Намджуна. Тогда о нём он даже не предполагал.       — Я… из страха потерять его, — продолжил Намджун, с горькой улыбкой, — сказал, что давай попробуем. Если он не может выбросить из сердца человека, то пусть я хоть увижу этого другого, попытаюсь понять, чем он так дорог. На тот момент я думал, что это, может, временное увлечение. Ну… Знаешь… Творческие люди… Хотя за Тэхёном никогда такого не замечал. Я думал, что смогу выдержать, а потом Тэхён со временем «остынет». Я даже и представить не мог, что… будет так.       При последних словах Чонгук чуть поёжился, неловко сжал губы.       — Потом, — вздохнул Намджун, — оказалось, что и ты, и Тэхён… вы действительно нравитесь друг другу. С самого начала я чувствовал себя… чужим. Не сразу, конечно. И признаюсь честно, изначально эта вся идея — любовь на троих — меня отталкивала. Я считал, что любовь — это ровно два человека. Но видя, как несчастен Тэхён со мной, как он разрывается между долгом ко мне и тянущим чувством к тебе, я… сделал шаг. Я сказал ему: «Хорошо, давай сделаем нашу семью больше. Моей заботы хватит на вас двоих.» Я думал — пускай… раз уж я боюсь потерять Тэхёна, то попробую найти общий язык с его чувством к тебе.       — И… — тихо отозвался Чонгук, чуть наклоняясь к Намджуну. Ему было важно понять, когда же он сам стал частью этой головоломки.       — И тогда, — кивнул Намджун, — я попытался влюбить тебя. В тот момент мы познакомились. Скажу честно, я делал это не из романтических побуждений, а из страха. Я подумал: если Тэхён видит в тебе нечто особенное, я могу «опередить» его чувство. Парадокс: я хотел обезопасить нашу семью, привязав тебя к нам обоим. Это был… да, довольно отвратительный план. Скажу даже так — жестокий. Звучит как манипуляция, не правда ли? — Его голос сошёл на резкую тишину, и мужчина тяжело выдохнул. — Но знаешь, что самое нелепое? Я… тоже начал влюбляться. Постепенно, незаметно для себя. В какой-то момент мне стали нравиться твои реакции, твой характер, твои сомнения и уязвимость, твоя… искренность. Да, нельзя сравнить эту любовь с тем, что я чувствую к Тэхёну. Вы два разных человека. Но это оказалось настоящим, а не просто попыткой удержать Тэхёна любой ценой.       Чонгук ощутил, как сердце заколотилось. Он отвёл взгляд, будто все эти признания были слишком сильными для него. Но внутри всё смешалось — и облегчение, и шок, и что-то щемяще тёплое.       — Но до этого момента, — Намджун говорил уже тише, — всё начало идти наперекосяк. Я ревновал, но не показывал. Я видел, как Тэхён светится, когда смотрит на тебя, и каждый день боялся, что он меня бросит. Страх изъедал меня до дна. Потом я начал влюбляться в тебя, но… невероятная обида осталась во мне. И она всё крепла, крепла и крепла. И я… начал вести себя отвратительно, я правда хотел причинять ему боль, хотя бы в половину того, что испытывал сам. Вместо того чтобы поговорить, я был колким, делал пакости, провоцировал напряжение, нарочно ставил Тэхёна в тупиковые ситуации, чтобы он чувствовал себя зависимым он меня, тебя, от чувств. Надеялся, он хотя бы поймёт, как было мне больно. Я жаждал его понимания и извинения. А на деле просто сделал больно ему втройне. Да не только ему, себе — тоже. И тебе. Я вижу твой взгляд…       Он остановился. Дождь за окнами стучал по стеклу, смывая тягучую тишину.       — Чонгук, — продолжил Намджун, смещая взгляд к тому, — я понимаю, ты можешь презирать меня за эти приёмы. Знаю, что больно поступал. Знаю, что был не честен с самим собой и с вами. Я так боялся потерять семью, что забыл, каково — разговаривать по-настоящему, а не исподтишка интриговать. Наверное, я разрушил всё ещё сильнее. И вот… Тэхён ушёл, а я остался тут… с тобой. И не знаю, чего ты хочешь теперь, когда всё так перевернулось.       Чонгук затих, опустив взгляд. Голова кружилась от объёма услышанного. Он слегка подтянул колени ближе к груди, размышляя. После паузы решился:       — В первый раз, когда я слышал эту историю от вас двоих, перед моим переездом к вам, она была, конечно, иной… Значит… тебе одновременно было и противно сама идея любви на троих, и в то же время ты… влюбился?..       Намджун кивнул:       — Противно — может, слишком жёсткое слово, но… непривычно, ненормально для меня. Я не понимал этого. Но потом я правда почувствовал, что тянусь к тебе. Это оказалась другая грань чувств. Не то же самое, что с Тэхёном, но… настоящая. И… — он чуть сжал подлокотник — …я не жалею, что встретил тебя. Жалею, что не смог быть честным сразу с Тэхёном и с тобой.       — И где… где сейчас место Тэхёна? Или моё?       Намджун горько улыбнулся, опуская плечи:       — Когда я… выдал ту фразу: «Прости, но тебе надо уйти. Обдумай всё», я сказал именно то, что думаю. Возможно, это было сказано слишком жёстко, но, кажется, нам всем надо подумать. Нам… всем надо разобраться, чего мы хотим, а не мучить друг друга в бессилии. Знаю, жестоко звучит, но иногда дать пространство — единственный способ не разрушить всё полностью.       Чонгук промолчал. Несколько секунд они слушали дождь, каждый — в своей тягостной мысли. Потом он тихо спросил:       — А ты сам-то… чего хочешь сейчас?       Намджун вздохнул, прикрыв глаза:       — Хочу, чтобы мы нашли возможность вернуть всё… но уже на новой основе. Хочу продолжать любить его, а ещё… — он посмотрел прямо на Чонгука, — ещё хочу, чтобы и ты был рядом. Не знаю, возможно ли всё это. Слишком много ран, слишком много страха. Но знаю, что если мы не попробуем… мы просто все потеряем друг друга.       Чонгук неловко выпрямил спину:       — Я… прости, если я задаю глупый вопрос… Я знаю, что ушёл Тэхён, но… а если он решит вернуться завтра, как ты с ним поговоришь? Ведь у вас всё так запутано…       — Я бы хотел поговорить откровенно и до конца. Признать свою вину, объяснить всю правду. Спросить его, чего он хочет и… быть готовым к любому его решению. Даже если решит, что ему нужно начать всё без нас. Потому что, — он горько улыбнулся, — наконец понял: нельзя строить общую жизнь в режиме скрытой борьбы. Это попросту ломает всех и всё. Мы всегда были честны, думаю поэтому наша жизнь и была так прекрасна. Порой это было неловко, страшно и больно… Но именно это и работало. Но в последнее время стало слишком много «личного и внутреннего», слишком много страха и обид.       Наконец, на лице Чонгука проступило что-то вроде тоскующей, но всё же сопереживающей улыбки:       — Я… понимаю тебя. И, знаешь, мне тоже хочется, чтобы всё не умерло насовсем. Я… люблю вас обоих, чёрт, как бы нелепо это ни звучало. Но, после того, как он ушёл, внутри… так пусто.       Оба перевели дыхание. Кажется, в этот момент в гостиной наступила призрачная ясность: они оба лишились чего-то важного, оба чувствовали пустоту, но всё же оставались друг с другом. Намджун выпрямился, легко коснулся плеча Чонгука:       — Прости, что я втянул тебя во всё это. Прости за мою жестокость… Но… Если ты решишь, что без Тэхёна не хочешь быть со мной, я пойму.       — Пожалуйста, не говори так, — тут же ответил Чонгук, — я люблю тебя. И мне очень жаль, что тебе пришлось всё это прочувствовать. Мне правда жаль, что тебе было так больно из-за меня… Наверное это было так же больно, когда я увидел вас… Но давай… попробуем, когда Тэхён вернётся, если решит вернуться, поговорить втроём. Без обмана, без недосказанности. Просто честно. И пусть решает каждый из нас. Может, шанс ещё есть…       Чонгук поднял испуганный взгляд.       — А если он… уже решил для себя не возвращаться? Намджун… А если он…       — Даже если прямо сейчас он так решил, завтра передумает. Уверен. Всё-таки нас связывает очень много всего. И он любит тебя. Действительно любит.       …       Когда в понедельник Чонгук приехал в офис, он бросился к кабинету, стараясь найти хоть какой-то признак присутствия Тэхёна. Сердце колотилось — выстукивало тревожную дробь под сводами пустого пространства. Но кабинет встретил его тишиной. Никто не сидел за высоким столом, где обычно громоздились проекты и чертежи с пометками.       — Уже заглядывал — никого нет, — поделился один из коллег, проходя мимо. Чонгук вздохнул, ощутив, как лёгкая волна разочарования накрывает его. Он присел на стул напротив стола Тэхёна, машинально коснувшись краев бумаги, которая всё ещё лежала нетронутой с конца прошлой недели.       Секретарша появилась в дверях, держа в руках стопку бумаг.       — О, Чонгук, доброе утро, — тихо поздоровалась она, — ищешь Тэхёна? Он тебе разве ничего не сказал?       — Да, — кивнул он. — Он опаздывает?       Секретарша чуть развела руками, будто бы заранее извиняясь:       — Поздно вечером пришло письмо от него. Пишет, что уехал в Йосу на большой объект. Говорит, что нашёл связи и будет договариваться, поэтому его примерно неделю не будет в офисе. Просил справляться самостоятельно. Сказал, что на звонки отвечать не всегда сможет, и чтобы мы не беспокоили без крайней надобности.       Пространство качнулось для Чонгука. Внутри что-то хрустнуло, как будто эта весть окончательно подтвердила: Тэхён решил бросить всё. Тот, кого он ждал, с кем так надеялся пересечься хоть взглядом, исчез.       — Спасибо, — глухо произнёс Чонгук и опустил глаза к бумагам на столе. Толчок в груди был болезненным: значит, всё… Вероятно это не просто пауза…       Секретарша аккуратно прикрыла за собой дверь, оставляя его в звенящей тишине. Глядя на пустое кресло, Чонгук горько подумал, как же много всего хотелось обсудить с Тэхёном. Ведь с ним даже не попрощался.       С этого понедельника жизнь будто раскололась на две половины: в одной часть — Чонгук и Намджун оставались дома, дожидаясь, что Тэхён вот-вот свяжется, вернётся, хотя бы сообщит что-то. В другой части — Тэхён, погружённый в собственное затворничество и гнетущие мысли.       По утрам Чонгук мимоходом спрашивал у Намджуна:       — Как спалось? — Он старался придавать голосу бодрость, но внутри знал: оба не спали по-настоящему.       Намджун, чуть улыбаясь, отвечал:       — Так себе… снилось, будто мы втроём уезжали на отдых. Просыпаюсь — пусто.       Привычные ритуалы кое-как удерживали на плаву: совместный кофе, короткий разговор о планах на день. Раньше это казалось уютной семейной мелочью, а теперь обрело чересчур громкую тишину — ведь среди них так не хватало Тэхёна.       В офисе Чонгук зарывался в работу, старался отвлекаться. Но взгляд постоянно метался по столу и вещам Тэхёна: не появится ли вдруг? Намджун на работе держался сдержанно, хотя коллеги замечали, что он чаще смотрит в окно, подолгу в телефоне читает одни и те же сообщения — без новых входящих. По вечерам они с Чонгуком готовили ужин, но мало ели. И почти всегда заканчивалось тем, что сидели вдвоём перед телевизором, где шёл какой-то фильм — для фона. Но по факту они обсуждали то, что сказали бы Тэхёну, вернись он сейчас. Сотни мыслей, отобранных и упорядоченных, исходя из обид, страхов и любви.       — Я бы сказал ему… — начинал Чонгук, нервно вертя чашку в руках, — …что не держу зла за то, как он уехал, но мне нужно объяснение. Хочу понять, о чём он думал. Я… хочу обнять его, по-настоящему, понять… Я очень скучаю…       — А я бы извинялся прежде всего, — всегда отвечал Намджун, с тяжким вздохом. — И сказал бы, что он не должен скрывать боль.       Иногда, ближе к ночи, в гостиной, когда свет приглушался, они терялись в разговорах о будущем:       — Если он вернётся и решит остаться… мы сможем начать заново? — Чонгук задавал вопрос, глаза блестели то ли от надвигающихся слёз, то ли от горящей надежды.       — Думаю, да, — тихо отвечал Намджун. — Но только если поговорим по-настоящему и обозначим все границы и желания. У нас не так много попыток осталось. Думаю — последняя. У всего же есть предел.       И всякий раз после этой фразы становилось особенно тоскливо.       …       Между тем, Тэхён пропадал в этой самой квартире, где надувной матрас стал его пристанищем, как для выброшенной собаки. Пять дней он почти не выходил — лишь иногда, ранним утром, пробирался в круглосуточный магазин за водой, сигаретами и йогуртами. Желудок болел адски. Но в основном сидел в четырёх стенах: то в гостиной, то на кухне. Сам не заметил, как втянулся в колею: просыпался ближе к полудню, пару часов сидел, глядя в одну точку или в телефон, переключал каналы. Но ничего не ел. Потом ложился опять, дремал. Ночью, когда поднималась тревога, бывало, включал ноутбук, который в пятницу оставил в машине по случайности, и смотрел тупые передачи, лишь бы заглушить мысли.       Он не выходил на связь, лишь пару раз написал секретарше.       Ночами ему мерещилась квартира, где он привык засыпать: редкий свет ночников, тёплое дыхание, скрип кровати, когда кто-то из двоих рядом спящих менял положение. Сны были приступообразно короткими и мучительными: то он видел лицо Чонгука, тихо, почти в отчаянии зовущего: «Тэхён, пожалуйста, вернись», то ловил в памяти обрывок: «Обдумай всё, пожалуйста, пойми». И просыпался в ледяном поту.       К исходу пятого дня он понял, что не может дальше так. Сидя на полу, прислонясь к стене, Тэхён смотрел на своё отражение в чёрном экране телевизора: похудевшее лицо, слипшиеся волосы, под глазами синяки — отвращение к себе нарастало. Как и смутное желание: «Я должен что-то решить». Он вспомнил о том, как говорил себе: «Я не лжец, я не двуличный». И вдруг в нём шевельнулась решимость: нет, так скрываться дальше нельзя, иначе они все трое потеряются окончательно.       Он поднялся, шатаясь, будто после тяжёлой болезни. Прошёл в ванную и, стараясь не смотреть на себя в зеркало, включил воду в душе. Неожиданно отчаянно захотелось смыть липкий налёт этих дней. И пока тёплые струи стекали по коже, Тэхён зажмурился и прошептал:       — Хватит. Я сделал для себя выбор.       Ему даже показалось, что вода стала горячее — словно поддерживала. Он долго стоял там, слушая пульс в ушах, будто вместе с этой водой уходила и его безысходность. Теперь он знал: нужно прекратить своё самобичевание. Нужно поговорить и с Намджуном, и с Чонгуком.       Выйдя из душа он ощутил, что будто очутился в другой реальности: грудь уже не сдавливало от всепоглощающего ужаса. Да, боль никуда не делась, но вместе с ней проклюнулась решительность. В голове было лишь одно отчётливое: «Пора».       Он наскоро вытерся, переоделся в чистую одежду, комплект которой всегда запасным лежал в машине (Намджун привил привычку быть готовым к разному), сделал пару глотков воды — желудок давно забыл вкус нормальной еды.       Раньше он бы час кружил по квартире, обдумывая детали разговора, но сегодня — срезал углы. «Не буду дальше тянуть. Я готов, и это верно». Он проверил ключи от машины, положил телефон в карман.       За окном беспросветная серость, зависшая в небе, будто так и не решилась стать дождём. Тэхён вышел на улицу, хлюпнул носом, втягивая холодный воздух. Когда он сел за руль, пальцы несколько секунд повисели над замком зажигания. Внутри скользнула призрачная мысль: «А что, если они не захотят меня видеть?» Но он отмёл её, стискивая ключ покрепче. «Я не могу убегать всю жизнь. Если всё ещё есть надежда — я должен попытаться».       Он вёл осторожно, избегая резких ускорений. Цифры на спидометре снова гипнотически менялись, отражая смену скоростных режимов, но теперь Тэхён следил за ними автоматически. Мысли затекали друг на друга. В каких-то он признавал свои ошибки, в иных — все обиды на то, что произошло, перекручивал заново. Но каждый раз возвращался к внутренней убеждённости: «Любить можно, если не молчать».       Он припарковал машину у дома, выключил двигатель. Сквозь стекло был виден вход — вокруг особой суеты не было, пара соседей мелькнула у дверей с пакетами, кто-то выгуливал собаку. Тэхён несколько раз глубоко вдохнул, пытаясь усмирить бешеный пульс: «Я смогу. Я уже решился. Нет смысла трусить увидеть их». Захлопнув дверь машины, он ощутил, как холодноватый воздух кольнул нос. Стараясь не терять уверенности, прошёл к дому, поднялся на нужный этаж. Пока ехал в лифте, смотрел на тусклое отражение своих глаз в зеркальной стенке и тихо повторял: «Всё будет. Всё. Будет. Решим. Обязательно».       Когда он остановился перед дверью, сердце ударило сильнее прежнего. Но даже дышать не разрешил себе прерывисто — постарался сохранять в плечах уверенность. Достал свой ключ из кармана. «Он ведь у меня остался, — подумал Тэхён, проворачивая его в замке, — я всё ещё часть этого дома?..» Замок щёлкнул.       Он уверенно толкнул дверь и вошёл. Сняв ботинки, Тэхён почувствовал, как сердце колотится уже не просто громко, а оглушительно. «Всё будет хорошо», — повторил про себя. И пошёл дальше, скользя взглядом по родным стенам, по которым будто была разлита болезненная грусть.       В гостиной обнаружился Чонгук. Он сидел на диване, ссутулив плечи и подперев подбородок руками, читал. Почувствовав движение со стороны входа, тот резко обернулся. За секунду на лице Чонгука промелькнули десятки эмоций — шок, недоверие, затем яркая вспышка радости, но смешанная с замешательством.       — Тэхён?.. — выдохнул он, вскакивая на ноги.       — Привет, — тихо ответил Тэхён, останавливаясь чуть в стороне. Он видел, как Чонгук нервно теребит рукава кофты, не зная, подбежать или держать дистанцию.       …       Намджун проснулся в это утро очень рано, но через несколько минут понял, что толком и не спал. В груди скребло беспокойство — такое противное, ржавое, будто кто-то напоминал ему о старой ране, которая вроде бы стала затягиваться, но корочка подковырнулась и загнулась. И теперь любой вдох, любая мысль, любое движение цепляло нежную тонкую голую новую кожицу, заставляя кривиться от дискомфорта. Он провёл рукой по лицу, выдохнул в потолок: «Господи…» — как единственную форму мольбы. Он встал, не дожидаясь будильника.       Утром Намджун прошёл рутинные действия на автомате — душ, завтрак, что-то подогрел в микроволновке, но есть не мог: всё внутри заныло от необъяснимой тревоги. Он жевал как по приказу, не замечая вкуса. За окном медленно рассеивалась серая дымка, а в голове тень недавних событий только сгущалась. Настойчиво всплывал образ полупустой спальни, которая теперь казалась слишком просторной… и неуютной для двоих. Он в сотый раз пытался себя убедить: «Мы всё сделаем правильно. Дадим время. Дадим друг другу время… Всё решим» — но внутри это не унимало зудящей паники: «А вдруг уже поздно?»       День на работе прошёл словно в стёртых красках. Коллеги здоровались, что-то спрашивали, и Намджун вежливо отвечал, но мыслями был не здесь. Он всё время ловил себя на том, что перечитывает одно и то же письмо или сжимает телефон в руке. Сердце будто било заученный ритм: «Тэ-хён… Тэ-хён…».       Под вечер тревога усилилась. Он в десятый раз проверял, нет ли пропущенных вызовов от Тэхёна, нет ли сообщения. Конечно, пусто. От этого пульсирующие мысли превращались в противную боль под рёбрами, как будто кто-то закручивал ключ в уже растрескавшейся дверной скважине.       К концу рабочего дня он хотел сорваться домой чуть раньше обычного, найти утешение к Чонгуке, в его добрых словах и понимающем взгляде, но как назло приехали новые клиенты и задержали.       Машина везла его через вечерний город, уличные фонари рассыпались отблесками на лобовом стекле. Намджун ещё на подъезде к дому почувствовал, что сердце отчего-то стучит как барабанная дробь. Он сам не понимал, чего ожидает: может, Чонгук в слезах его встретит, или вовсе поднимется и окажется в одиночестве, ведь Чонгук говорил, что хочет повидаться с другом. Но машинально, едва ключ провернулся в дверном замке, он устало, но внятно произнёс, как обычно:       — Малыш, я дома!       Взгляд упал на пару обуви.       Скинув свою, он рванул в гостиную, не разбирая ничего. Тут же встал комок в горле — он увидел двух человек: Чонгук и Тэхён. Сердце застыло, а следом хлынуло жаром, будто кровь мгновенно захлестнула разум.       В гостиной была тишина, и в ней отчётливо прозвучал тихий выдох:       — Родной… — вырвалось у Намджуна.              Он замер на полушаге. Казалось, весь этот день затянувшейся тревоги с силой вцепился в его дыхание, теперь выпуская новые спазмы в груди: облегчение, радость, страх, вина — всё перемешалось. Он шагнул вперёд, поднял взгляд на Тэхёна: тот стоял живой, настоящий, со слегка прикушенной губой, пытаясь казаться спокойным. Но глаза — слишком кричащие, выдавали шторм чувств.       — Здравствуй… — произнёс Тэхён так же на выдохе.       Намджун заглянул в глаза любимого человека — и в ту же секунду понял природу своей тревоги. Понял, почему весь день ему казалось, что под кожей зреет страшная болезнь-правда, прорвавшаяся наружу только сейчас. Интуиция не подвела: Тэхён вернулся, чтобы что-то сказать. Но взглянув в его глаза, Намджун ощутил такой холодный ток паники, что сердце ухнуло вниз.       Из глубины карих глаз Тэхёна пробивалось то, чего он всегда боялся увидеть: необратимое решение. За несколько секунд они успели обменяться этим молчаливым взглядом. И каждый понимал всё без слов. Они были не нужны, никакие и ни одному из них.       — Нам нужно говорить, — почти ровным тоном произнёс Тэхён.       Намджун заторможено кивнул, оглядываясь на Чонгука. Тот сидел на диване, и теперь, при лучшем рассмотрении, заметна была дрожь ресниц, а в глазах блестели не вытертые слёзы. Намджун перевёл взгляд обратно на Тэхёна и разглядел не только показную невозмутимость… Нижняя губа того слабо подрагивала, выдавая тревожность.       Ему стало страшно. Наверное, впервые в жизни настолько остро. Захотелось оттянуть неизбежное, задержать этот миг, когда всё ещё не озвучен приговор и не сказаны окончательные слова. Губы, язык, рот — всё пересохло, не давая ни вздохнуть, ни сказать прямо всё, что хотелось.       — Как твой желудок? — вырвалось у Намджуна совершенно нелепо. Но чёртово отчаяние вместе со страхом выдавили эти слова.       Тэхён чуть сжал губы, и покачал головой:       — Уже лучше. Я принял капли и таблетки.       — Хорошо… — прошептал Намджун, лихорадочно ища в сознании ещё хоть один вопрос, хоть одну тему, чтобы продлить это зыбкое «до». Он не хотел слышать те слова, что, очевидно, приехал сказать Тэхён. Его защитный механизм метался, хватая пустяки — лишь бы забить эфир и отсрочить удар. Не важно какими вопросами и словами, лишь бы только не-       — Ты… ты ел что-нибудь сегодня? Ты ведь почти не ел эти дни, наверное… Уверен.       Намджун, конечно, прекрасно знал, как Тэхён переживает любой стресс и как на него сразу же откликается желудок.       Тэхён застыл, но не смог проигнорировать теплоту в голосе Намджуна. Он нерешительно ответил:       — Ел немного. Йогурт.       Намджун судорожно кивнул, заметив, как Тэхён нервно напряг плечи. Чонгук, казалось, боялся вздохнуть лишний раз. И каждый понимал: спрятаться от разговора уже не выйдет.       — Я… — Тэхён вскинул взгляд, в уголках глаз мерцала гнетущая решимость, — мы с Чонгуком уже поговорили… — он мельком взглянул на Чонгука, и тот грустно скользнул взглядом в сторону, — и знаешь, Намджун, я… я всё ещё очень люблю вас обоих. И всегда буду любить. Но… Слишком много всего случилось, чтобы мы могли сделать вид, будто всё можно наладить за один разговор. Слишком много ошибок, которые нельзя просто замести под ковёр. Я… не могу простить тебя за то, как ты со мной обращался эти две проклятые недели, — сказал он жёстче, чем намеревался. — Две недели ты унижал и ломал меня, будто испытывал меня на прочность. Ты нарочно показывал, что я не заслуживаю уважения и любви, что я должен постоянно оправдываться, что я ничто без ваших с Чонгуком чувств. Так ли должна выглядеть любовь?       Намджун сжал губы, глядя на искажённое яростью лицо Тэхёна. От напряжения даже его дыхание стало громче. Но он молчал, позволяя Тэхёну выговориться.       — А ведь до этого я знал тебя другим! — продолжил Тэхён, пристально вглядываясь в Намджуна, ища знакомые черты. — Ты был тем самым человеком, который учил меня радоваться даже дождливым утрам; который ухаживал за мной, когда я сваливался с температурой; который признавался в любви на двадцати языках! Помнишь?.. Без всякой бумажки, без подглядок. Ты старался, чтобы каждый слог звучал искренне, ставил ударения, и я верил каждой букве каждого языка… А теперь оказывается, что ты способен на две недели постоянных колких игр, насмешек, давлений на самые больные места! Я… просто не знаю тебя, оказывается, Намджун. И это страшно.       Каждое слово сыпалось струйкой пороха из прорванного мешка. Лишь бы не искрило…       — Да, с самого начала эта ситуация — любовь на троих — была сложной, — Тэхён горько усмехнулся, — но ведь я делал всё, чтобы сохранить нашу семью. Именно я предложил не лгать друг другу, когда признался в чувствах к Чонгуку. Пусть это было ужасно, больно, но я был честен: хотел, чтобы мы вместе решили, как быть. А ты что сделал? Ты сказал: «Да, я не против», — он криво изобразил чужой тон, — врал мне в лицо, что всё хорошо, что ты не ревнуешь, а потом втихаря делал мне больно. Целыми днями нашёптывал мелкие замечания, ставил в тупик, рассказывал намёками, какой я не такой, заставляя поверить, будто я недостоин любви! Что за уродливые манипуляции?! Я ходил, задыхался от вины перед тобой, хотя, по сути, лишь был честен! Как ты всегда и просил меня сам!       — Тэхён… — попытался вставить слово Намджун, в сердце которого всё стянулось от боли, — я…       — Подожди! — отрезал Тэхён, вскидывая руку. — Не перебивай! — Глаза его сверкнули гневной вспышкой. — Так тебе и этого мало оказалось! Ты Чонгука втащил в эту грязную игру! Ты превратил его в поле боя, в орудие мести! Ты хотел с его помощью показать мне, каково это — потерять доверие и любовь! Это вообще нормально?! Ты в своём уме?! — Он взмахнул руками, словно от одного прикосновения к этим воспоминаниям ему становилось физически противно. — Да это же… издевательство… Знаешь, что я подумал? «Это и есть твоя любовь, Намджун?» Спрашивается: где тот человек, который клялся, что ради меня готов всё вынести и сохранить наше счастье? Где тот, кто стоял под окнами моей съёмной квартирки, и признавался в любви так громко, что соседи орали, чтобы мы заткнулись?! Теперь я вижу только холодного, озлобленного типа, способного дожать меня до полного самоунижения. И знаешь, я почти уже, почти поверил, что недостоин ни тебя, ни Чонгука.       К горлу Тэхёна подкатила ещё одна волна слёз, но он сжал челюсть, преодолевая себя.       — Говорят, что люди не меняются? Чушь собачья! Очень даже меняются, — он горько фыркнул, — только зачастую в худшую сторону, потому что слетать вниз легче, чем держаться наверху. Когда в нашу жизнь вошла проблема — ты выбрал самую простую дорожку: сделал из себя жертву, которую никто «не понимал», и разрушил всё, пока я пытался разобраться честно. Знай, нашу семью разрушил именно ты! Не я и не Чонгук. Ты, в ту минуту, как начал втирать нам про своё согласие, хотя сам насмерть был против. Если бы ты тогда сказал правду, будь ты хоть немного искренним, всё было бы иначе!       — Ах, вот так значит, да?! И что бы ты сказал?! М? — взорвался Намджун, внезапно повышая голос и резко подаваясь вперёд. — Что уходишь от меня?! Что мне было делать?! Я был против изначально, не готов был ни с кем делить тебя! И даже сейчас не готов отпускать! Что ты творишь, Тэхён?! Какая, к чёрту, разница, что было тогда?!       — Для тебя, видимо, нет разницы, — процедил Тэхён, лицо которого напряглось в болезненной гримасе. — А для меня это всё. Каждый раз, когда ты якобы «с пониманием» кивал, а потом заставлял меня чувствовать себя пустым местом — это мой ад. Это не тебе внушали, что ты ненужный человек, бесполезный, опустившийся до любовника, которого из жалости терпят в постели! А знаешь, я в это почти поверил… что я мусор, а не любимый человек! И это сделало не обстоятельство, не сама идея «троих». Это сделал твой страх и твоя, сука, скрытая злоба!       Тэхён кричал.       Кричал уже и Намджун.       — Как же невероятно удобно! Да, Тэхён?! Вот только напоминаю, что всё было совершенно не так! Дьявол знает, когда ты сказал бы мне о Чонгуке, и вообще сказал ли, если бы я не услышал тогда о вашем поцелуе, когда выключился свет, по телефону. Только из-за не сброшенного звонка я узнал, что происходит! А после, как ты плакал и жался ко мне, что не хочешь меня терять, что не хочешь бросать семью! Если бы не сторонние обстоятельства, ты тогда поцеловал бы Чонгука! И что это тогда? Скажи! Ну, скажи, кто тут изначально старался всё спасти?! Что молчишь?!       Всё пространство сотрясалось от громкости, от боли, от остроты слов. Чонгук не дышал, глаза расширились от услышанного; ему казалось, что любое движение может взорвать остатки того, что ещё сохранялось между ними. Намджун судорожно сжал кулаки, боясь и сказать что-то резкое, и промолчать.       — И как… — тяжело заговорил он, чуть опустив спокойнее, — как ты предлагаешь всё это решить, если ты пришёл только нас добить?.. Приехал, чтобы высказать обиду — хорошо, я это понимаю. Но что дальше, Тэхён?..       — Решить? — Тэхён горько усмехнулся, глядя в пол. — Думаешь, после всего есть, что спасать? Или ты хочешь извиниться? Попросить время зализать раны? Но ведь раны слишком глубокие. Я… не верю, что ты снова сможешь быть тем любимым человеком, каким был. И это меня убивает. А быть с таким, какой ты сейчас, я не не могу. Не хочу и не буду. Ты мне противен.       Намджун поднял глаза, лицо его исказила паника.       — Ты ещё не понял?.. — отрезал Тэхён, болезненно поднимая взгляд. — А до меня уже давно дошло. Ты раздавил то самое чувство доверия, на котором мы держались. И никакие «прости» теперь не уберут того, что ты осознанно и жёстко доводил меня до края, и Чонгука втянул в это. Разговоры, конечно, нужны, но…       Он махнул рукой, словно не видя смысла дальше озвучивать очевидное. Его лицо пылало странной смесью обиды и разочарования. По щекам скатывались слёзы, но их Тэхён, кажется, не замечал. Голос слегка дрогнул, когда он обернулся к Чонгуку. В его глазах мелькала острая боль, замешанная на любви и безысходности.       — Я буду ждать твой ответ, — произнёс он чуть тише, стараясь унять дрожь в словах.       Чонгук, весь будто сжался. Губы дрожали, а глаза неотрывно блестели, словно вот-вот готовые расплакаться. Какое-то мгновение длилось мучительное молчание: Чонгук силился сказать хоть что-то, но никак не выходило.       В этот момент Намджун выхватил краем зрения, как у дивана стоял большой чемодан. Тэхён быстро потянулся к его ручке и уверенно притянул.       — Подожди… Так нельзя! — начал было Намджун, потянувшись вперёд, но Тэхён его не слушал.       Тэхён взял чемодан, быстро — почти незаметно — прихватил аптечку с низкого столика и, не оборачиваясь, прошёл в коридор. Он повернул ручку двери, а затем коротко бросил через плечо:       — Надеюсь, вы… найдёте нужные слова друг для друга.       Дверь закрылась мягко, но звук этого щелчка для Намджуна прогремел будто взрыв. Он застыл в диком оцепенении, несколько секунд просто смотрел на запертую дверь, а мозг пытался осознать: Тэхён снова ушёл. Но на этот раз — не в спешке, а намеренно и, кажется, окончательно.       — Что… происходит?.. — вырвалось у Намджуна, когда он наконец-то нашёл в себе силы заговорить. — Что, твою мать, тут происходит?! Какой ответ он ждёт от тебя?!       Каждая секунда молчания Чонгука превращалась в болезненное давление. Намджун поднял напряжённый, выжидающий взгляд:       — Какой… — почему-то в вопросе проскальзывала тоска. — Какой ответ ждёт от тебя Тэхён?       Чонгук подошёл к шкафчику с посудой. Он молчал, пытаясь собраться с мыслями, а потом принялся вытаскивать тарелки, одна за другой, без особой цели. Банальная, механическая работа — чтобы не сойти с ума от навалившихся мыслей и чувств.       — Знаешь, — начал он негромко, не оборачиваясь, — Тэхён предложил мне встречаться. Но… Только вдвоём… то есть жить вместе — без тебя.       Он обернулся и увидел, как лицо Намджуна вздрагивает в едва уловимом испуге. И тут же, мгновенно, он снова сделался спокойным, отрешённым. Как будто надел маску.       — И что ты ответил ему? — спросил Намджун после короткой паузы. Он старался придать голосу ровность, плавность, но внутри всё холодело. Самый страшный ответ для него — что Чонгук уйдёт. Потерять второго любимого человека казалось смерти подобным.       Чонгук нервно закусил губу:       — Пока ничего. Я… не сказал «да», если ты об этом. Но и не сказал «нет». Я попросил время. Прости, я не знал, что я должен сказать, ведь… Намджун, я не хочу уходить от тебя. Как я вообще могу?.. Я люблю тебя. Но и его люблю… Я запутался. Я…       Он поставил тарелки на стол, не замечая, что на самом деле никакого ужина не планировалось. Бесцельная возня с посудой — лишь скромная попытка дать приют беспокойным рукам.       — Я страдаю, — проговорил Чонгук сдавленно. — Когда вижу, как вы мучаетесь друг без друга, а всё из-за меня. Или как кто-то из вас смотрит на меня… Мне кажется, что это взгляд боли и обиды на весь мир. Я чувствую себя разрываемым на части.       — Послушай меня, — заговорил Намджун, делая короткий вдох. — Если ты… если решишь, что с ним тебе будет лучше, я… — слова засели колючкой в горле. Он сглотнул, пытаясь скрыть панику. — Я, наверное, смирюсь.       — Не говори так, — прервал Чонгук, оборачиваясь к нему и делая несколько осторожных шагов. Он положил подрагивающую руку на предплечье Намджуна. — Я не хочу тебя терять. Пойми, я не стану уходить. Но всё, что я сейчас понимаю — я люблю вас обоих. Но ваши отношения не сравнить. То, что между вами — это восемь лет жизни, истории, воспоминаний, общей любви. Туда я когда-то ступил… сначала как «третий», и вы открыли мне целый новый мир, куда я вплёлся так глубоко, что теперь сам не понимаю, как жить без вас. Ты сам говорил мне, что моё появление не отменяет вашей любви, что сердце умеет расширяться.       Намджун накрыл ладонью кисть Чонгука, горло сжималось от смятения и отчаянной надежды:       — Мне… — он запнулся, глядя в упор на сильно напряжённое лицо младшего. — Мне нечего отрицать. Даже не буду этого делать. Я действительно люблю его, несмотря на боль, несмотря на ссоры, несмотря на все эти жуткие последние недели. Слишком многое случилось между нами, было и хорошее, и плохое. Но любовь перекрывает всё. Вот только сейчас у нас, похоже, дыра в самом сердце нашей семьи. И я боюсь, что она может оказаться слишком глубокой. Непреодолимой.       Он провёл пальцами по тыльной стороне ладони Чонгука, будто жест утешения — и для него, и для себя.       — Я не знаю, как вернуть прежнюю жизнь. Но знаю, чего хочу: жить втроём, вместе. Да, раньше я считал, что это вообще выход за всякие рамки, даже бред… а теперь… Сейчас смеюсь сам над собой: лучше жить в таком «бреду», чем потерять того, кого безумно люблю. И Тэхёна, и тебя.       Он опустил глаза, позволяя всему накопленному страху вылиться сквозь тяжёлый выдох.       — Я хочу семью втроём. Не просто как «эксперимент» или «чью-то прихоть», как было изначально. А как наше истинное желание, в котором мы согласны быть бережными друг к другу. Избавиться от злобы, недомолвок, лжи. Очень хочу дать понять Тэхёну, что я и ты — не пытаемся занять место друг у друга или жить на нервах. Но… без него это невозможно. Без его доверия всё бессмысленно. Без него всё бессмысленно.       — Значит, ты действительно любишь его? Несмотря на все годы и слова? — вполголоса уточнил Чонгук, расслабляясь. — Не держишь на него злость за саму идею обо мне?..       — И злость, и обида и непонимание во мне зашкаливают, они никуда не делись. Но — поверх всего — любовь. Я хочу верить, что мы найдём способ заново выстроить всё. Иногда в тихие моменты думаю: «Как так вышло, почему так получилось, что при всей моей любви я оказался способен делать другому больно? Не просто другому — любимому, родному человеку». Но теперь всё, чего я хочу — не упустить любовь, которая во мне живёт к вам обоим.       Чонгук крепко-крепко обнял Намджуна. Каждый из них был неполноценным — каждый был поломанным. И каждый понимал, чтобы вернуть всё — нужен третий.       — Спасибо тебе… — выдохнул Чонгук, упираясь лбом в плечо мужчины. — Мы вернём его, Намджун. Обязательно вернём.       — Давай обсудим, что делать, — Намджун провёл ладонью по волосам Чонгука, заглядывая в мокрые встревоженные глаза.       …       Спустя несколько часов, согревшись хоть чуть-чуть благодаря этому разговору, Чонгук вышел из дома. Он знал, что должен встретиться с Тэхёном как можно быстрее. И, пусть внутри колотилась тревога, что всё может вновь рассыпаться в прах, он знал: нельзя медлить.       Тихое кафе с обветшалой кирпичной кладкой, в котором Чонгук и Тэхён привыкли коротать небольшие рабочие перерывы на кофе, казалось, утратило своё уединённое очарование. Внутри царило ровное гудение посетителей. Тэхён ссутулился над столом, вращая ложку в почти нетронутом напитке. Пахло корицей, но чувствовался отчего-то привкус горечи в воздухе.       Чонгук сел напротив, молча бросив взгляд на его бледное лицо и синяки под глазами. Слишком резко Тэхён похудел. Молчание растянулось; оба напряжённо чего-то ждали.       — Спасибо, что пришёл так быстро, — негромко сказал Чонгук, собираясь с духом. Он провёл рукой по краю своей чашки.       — Хочешь обсудить твой ответ? — Тэхён смотрел мимо него в окно — в глаза было страшно. Он звучал истощённо, будто любое усилие говорить причиняло боль.       Чонгук выдохнул:       — Я всё обдумал. После того, как ты сказал, что хочешь быть со мной… без Намджуна.       Он умолк, краем глаза подметив, как скулы Тэхёна чуть напряглись.       — И что? Решил? — Тэхён вроде бы стараясь говорить ровно, но получалось больше комично-несуразно.       — Да. Я хочу быть вместе с тобой. Готов встречаться, готов… любить тебя так, как хочешь ты. Но… — Он чуть помедлил, стараясь сделать каждое слово предельно ясным.       — Я не уйду от Намджуна. Я не могу и не хочу. Я люблю его. Он — часть моей жизни, и я не готов это выбросить. Поэтому я буду и с ним тоже.       Он увидел, как глаза Тэхёна вспыхнули непонятным чувством: то ли огорчением, то ли неким пониманием. Несколько секунд они мерили друг друга взглядами.       — То есть… если я соглашусь, всё будет так, что… — вы с Намджуном — вместе, а я… как бы отдельно с тобой? И между мной и… им ничего, как сейчас?       — Да. Ты ведь сказал, что не можешь и не хочешь быть теперь с ним. Но мы же не можем делать вид, будто я его не люблю. И я не хочу обманывать тебя. И если ты когда-нибудь вновь захочешь…       Тэхён слушал, сжав губы. Слова Чонгука вызывали у него массу смешанных чувств: от странного облегчения до обиды. Но мысль о том, что Чонгук не уйдёт насовсем к Намджуну, а останется с ним — тёплой волной опустилась на грудь.       — Хорошо. — прошептал Тэхён. — Я сейчас уже готов на всё и даже на это. Лишь бы не терять тебя окончательно.       Они не стали сейчас вдаваться в детали — сами не знали, как упорядочить жизнь. Но какая-то часть напряжения отступила: решение принято, пусть и болезненное, пусть и необычное. В глубине души Тэхёну было горько: он хотел либо «всех вместе», либо уехать прочь лишь вдвоём, но сейчас готов был ухватиться за любую трухлявую соломинку. Потому что без Чонгука он не мог дышать.       Так начались их не менее странные отношения, где Чонгук был тем, кто всегда находился меж двух огней. С Тэхёном они виделись больше из-за работы. А потом ещё и у него дома чаще по выходным. В те дни, когда Чонгук оставался с ним, в квартире было тепло от прикосновений душ и тел, от доверительных, откровенных разговоров. Но стоило Тэхёну выйти в коридор дома, как невидимый холодок напоминал, что позади остался Намджун, и между ними оставалась незаживающая кровоточащая рана.       Параллельно Чонгук продолжал жить в общей квартире с Намджуном: они готовили вместе ужины, проводили свободное время вместе, занимались любовью. Стараясь не упоминать Тэхёна вслух. На словах оба понимали, что происходит, но в душе всё тряслось и звенело от болезненных чувств.       Так прошли два месяца. И для каждого из них эти два месяца стали внутренним адом.       …       Внешне Намджун держался уверенно. Брался за работу с усердием, которому можно было позавидовать. В последних официальных документах, что он держал в руках связанных с его процессом, мелькала громкая победа: дело о полиаморной семье — недавний резонансный судебный процесс, когда суд признал право опеки над ребенком одного из партнёров. Для Намджуна это мог быть триумф: он добился судебного признания того, что раньше казалось немыслимым. И ирония: он будто выполнил мечту для кого-то другого, кто теперь спокойно жил счастливой нестандартной семьёй. Но сам Намджун… смотрел на решение суда и испытывал леденящую зависть. Ведь у него самого не осталось целостной семьи. Его триумф обернулся насмешкой жизни.       Когда наступал вечер, Намджуну порой не хотелось возвращаться домой — его ждала пустая квартира или, как минимум, пустая кровать, если Чонгук сегодня ночевал у Тэхёна. Даже когда Чонгук был рядом, нагнетающее чувство вины за Тэхёна, взорванные мосты, не давали ему радоваться жизни. Он понимал, что Чонгуку и самому нелегко разрываться между ними, и что Тэхён, по сути, теперь не с ним — значит, половина его жизни отсохла.       Каждый день проходил с тяжёлым комом внутри: «Как я всё это допустил?». И каждая тёплая мелочь, что окружала его в доме — фото, приятные мелкие вещи, сувениры — все эти воспоминания о Тэхёне причиняли боль. «Сумел ли он двигаться дальше? Скучает ли? Или проклинает?» — мысли захлёстывали. Но открыто говорить об этом с Чонгуком было трудно, ведь любое слово о Тэхёне вызывало новый ком обид и вины. Поэтому Намджун просто молчал, страдая всё глубже, запуская в себе этот вирус одиночества. Иногда он ночами лежал с открытыми глазами, повторяя по себя: «Вернись… пожалуйста, просто вернись…» — но тихо и жалобно, зная, что никто его не услышит.       Тэхён продолжал жить отдельно в своей квартире. В нём противно клубилось чувство, что Чонгук не сможет с ним остаться навсегда, ведь у того есть и другая жизнь. Он прекрасно понимал: то, что они имеют сейчас — лишь попытка зацепиться за отношения, а не полноценная семья. И каждый раз, когда Тэхён просыпался один, он закрывал глаза и вспоминал их жизнь втроём. Или те дни, когда они были счастливы вдвоём с Намджуном. Грустнее всего было осознавать, что нет больше того «мы» — где они могли свободно шутить и планировать отпуск, где он мог забыться в объятиях Намджуна, усмехаться над его неуклюжими утренними потягушками. Теперь же любое воспоминание жалило, ожигало, душило. Он пытался не думать, но по ночам просыпался с колотящимся сердцем, судорожно ища кого-то рядом.       Встречи с Чонгуком, пусть и приносили всплеск тепла и секса, не излечивали глубину его одиночества. Никакие фильмы по вечерам и дополнительные проекты по работе не вызывали радости. Без Намджуна всё это потеряло прежний свет. Порой он заходил в соцсети и натыкался на посты знакомых, где был отмечен Намджун. Видел его, сидящего рядом с какими-то коллегами. Рассматривал его часами. Тэхёну становилось страшно плохо — будто его жизнь прошла мимо, а в душе выла горечь: «Кто я ему теперь? Далёкий прошлый эпизод? Просто дело, которое он не смог выиграть?» Но хуже всего было ощущать внутри постоянно ноющую нехватку. Он скучал по теплу, с которым Намджун принимал его во всех проявлениях. «Жизнь без его рук и голоса… пустая», — думал Тэхён, куря на балконе, но вслух этого не признавал.       Но главным заложником ситуации стал Чонгук: с одной стороны он всё ещё пытался «спасти всех», надеясь, что всё-таки когда-нибудь Тэхён и Намджун помирятся. А с другой стороны — именно он видел, как мучительно им двоим жить в разрыве. И чем дальше, тем яснее он видел: они оба страдают. Он чувствовал себя предателем, когда уходил к Тэхёну: видел в глазах Намджуна тихое отчаяние и понимал, что тот втайне надеется, что Чонгук как-нибудь «поможет» им помириться — но сам не знает, как. Да уже и не верит. И видел, как Тэхён закрывается, когда случайно роняет «сегодня дома».       Так шли недели, и внутри Чонгука становилось всё мучительнее: он одновременно принадлежал им двоим и… ни одному до конца. «Вместо того чтобы принести счастье, я растягиваю их боль на неопределённый срок», — думал он, терзая себя по ночам. Порой снилось, что они снова вместе втроём, и это так отчаянно грело душу, что, просыпаясь, он почти рыдал от осознания, что это был лишь сон. Чем дальше, тем увереннее росло в нём чувство вины, которое постепенно съедало всё: душу и чувства.       На исходе второго месяца этой агонии Чонгук понял: все усилия, что он предпринял, лишь продлевают страдания каждого. Тэхён и Намджун так и не заговорили больше ни разу. Они оставались в глубоком разрыве. Казалось, они просто решили примириться с новым форматом, и одновременно стыдливо обходили друг друга молчанием, взращивая лишь боль и обиду. А Чонгук разрывался в попытках сохранить двоих.       Одним субботним утром он достал листы бумаги и начал писать письма. Каждое — пронзительно-откровенное, пропитанное его любовью, чувством вины и решимостью поставить точку.       Первое письмо было написано Намджуну.

Мой любимый Намджун… Не знаю, с чего начать. Ты всегда говорил, что я могу объясниться так, как умею, и ты поймёшь меня. Ну вот, я постараюсь. Мой голос дрожит, даже если это бумага, потому что я понимаю, что каждое слово причинит тебе боль. Прежде всего хочу сказать, что я люблю тебя. Всем сердцем. Это не испарилось, не ослабло за последние месяцы — скорее наоборот, я всё глубже осознаю, какое сокровище я обрёл, когда ты впустил меня в свою жизнь. Но теперь же я чувствую, что этот подарок обернулся катастрофой и для тебя, и для Тэхёна, и для меня.

У меня нет сил больше наблюдать за вашей двойной мучительной разлукой, за твоими попытками держаться, скрывать боль, за тем, как ты отводишь глаза, когда я иду к Тэхёну. Мне всё тяжелее делать вид, что это неизбежно, что так должно быть. Потому что так — не должно быть. Потому что я вижу, как сильно ты любишь его, и как страдаешь без него. Но стоило мне появиться в вашей семьей, я не только стал её частью, но и сломал её. Да, это именно я поломал её.

Может быть, если бы я был сильнее, мудрее, я бы смог помочь вам двоим помириться. Но я оказался слишком слабым, слишком эгоистичным: я хотел сохранить вас обоих ради себя. И в итоге мы все втроём несчастны. Ведь твоя любовь к Тэхёну не исчезла, но ведь и он не исчез. Просто между вами выросла тьма из обид и боли, с которой я ничего не могу сделать. И я — причина этому.

Прости, если я ещё сильнее раню тебя этим. Но мне нужно уйти. Не хочу больше тянуть вас за собой в пропасть. Я никогда не жалел, что полюбил тебя, никогда. Это были самые тёплые мгновения в моей жизни, которые я сохраню до конца. И если бы мы могли начать всё заново… я бы снова выбрал тебя, и снова бы любил.

Береги себя, пожалуйста. Надеюсь, что ты не будешь злиться, а найдёшь в своём сердце место для прощения. Я не достойный твоей любви, но благодарен за каждый луч света, который ты мне подарил. За каждый поцелуй, ночь и твою заботу.

И последнее: ты родился, чтобы любить, и чтобы тебя любили. Помни об этом.

Хотел написать Твой… но… больше не могу так назвать себя… Прости.

Чонгук.

      Подложив написанное письмо под чистый лист бумаги, Чонгук сделал глубокий вдох и принялся писать снова.

Любовь моя…

Тэхён, надеюсь, ты не выбросишь это письмо сразу, увидев мой почерк. Только прочти до конца — умоляю.

Я слишком много раз признавался тебе в любви, и всё равно — это не передаёт всей глубины моих чувств. Ты открыл для меня мир тепла и открытого сердца, которое способно любить сразу двоих. Я всегда смотрел на тебя и думал: «Вот что значит искренняя любовь без границ». Ты научил меня не стесняться себя, открыл мне море новых ощущений и… дал мне почувствовать что такое семья.

У нас были потрясающие минуты, дни и ночи, и я клянусь, эти воспоминания я буду оберегать до конца жизни. Но чем дальше, тем яснее я понимаю, как сильно ты мучаешься, видя, что твой мир — то самое «мы с Намджуном» — раскололся на осколки. Знаешь, что самое горькое? При всём моём желании я не смогу своей любовью залечить твою рану. Я оказался лишь дополнительным — болезненным звеном.

Прости, что я так поздно это понял. Прости, что не нашёл способа склеить нас троих, не нашёл слов, как убедить тебя и Намджуна вернуть единство. Залечить нашу семью. Я правда хотел это сделать всеми силами, но, похоже, всё стало только хуже. Теперь, чтобы вы оба смогли найти друг к другу дорогу или хотя бы разобраться в себе, мне нужно уйти. Не стану больше стоять между вами.

Или между вашей болью, если точнее. Мне больно до отчаяния, поверь, но я больше не могу смотреть, как вы медленно разрываетесь и затухаете. Найдите ваше исцеления. Я — точно не оно. В тайне надеюсь, что когда меня не будет, вы сможете вспомнить, насколько глубоко вы любили, да ещё и любите друг друга.

Я люблю тебя, Тэхён. И именно поэтому ухожу. Я никогда раньше не чувствовал себя таким разрывающимся на части, но это моё решение — чтобы ты мог быть счастлив. Если не сейчас, то когда-нибудь.

Береги себя и… знай, как сильно я ценю всё, что ты мне дал. Будь счастлив.

Чонгук.

      Не успел Чонгук вытереть слёзы, как он аккуратно сложил эти письма в конверты, подписал каждый и отвёз один в офис к Намджуну, оставив в его личной ячейке, а другой — под дверь квартиры Тэхёна.       А затем он действительно исчез из их жизни: уволился с работы, съехал с квартиры, отключил прежний номер телефона.

***

      Тэхён и Намджун, получив каждый своё письмо, пережили почти идентичные состояния: от шока и возмущения до горчайших слёз. Читая об этих словах любви и вины, они осознавали, что Чонгук сделал то, чего они оба подсознательно боялись больше всего: ушёл от обоих.       Реакцией на это стало сумбурное стремление найти его. Но номер оказался недоступен. На работе сказали, что он написал заявление об уходе, оставив лаконичный текст: «Спасибо за опыт, но я вынужден уехать». Никаких деталей. Обратиться к родственникам? Чонгук когда-то упоминал, что родители с ним не близки.       Когда раздался звонок, Намджун вздрогнул так, будто его сердце пропустило удар — может быть, Чонгук. Долгожданный, потерянный. Он метнулся к двери, распахнул её с отчаянной надеждой, но вместо Чонгука увидел совершенно не того, кого ждал.       — …Тэхён? — выдохнул он, застыв на пороге, не зная, каким тоном говорить с тем, кто покинул этот дом. Под глазами Тэхёна набухли тени усталости, глаза полные усталости, как будто он проделал долгий путь и теперь не знал, куда себя деть.       — Привет, — хрипло отозвался Тэхён, отводя взгляд. Несколько секунд они стояли молча, под дулом накативших чувств. Наконец Намджун отступил в сторону, пропуская гостя внутрь. Тэхён вошёл, неловко скинул мокрые кроссовки.       — Ты… получил письмо тоже? — выдавил он, едва подняв глаза.       — Получил, — коротко кивнул Намджун, защёлкнув замок. — Ты, значит, тоже?       — Да… — Тэхён провёл тыльной стороной ладони по щеке. — А Чонгука здесь нет получается?       — Не видишь, что нет? — Намджун машинально повёл плечами. В тоне его прозвучала неприятная колкость. — Да уж. Очевидно же, он ушёл… и от меня тоже.       Оба замолчали, ощущая, как за них цепляется пустота. Но Тэхён не мог молчать:       — И… я надеюсь, ты ищешь его, да? Пытаешься узнать, где он? Или сидишь, ждёшь, пока он сам вернётся? Как и всегда.       — С чего ты взял, что я не ищу? — Намджун поднял бровь, чуть приподняв подбородок. — Думаешь, он решился уехать без предупреждения, а я сижу тут ни черта не решая эту ситуацию? Ты же прекрасно знаешь меня… Скажи уж прямо: «Виноват ты», если хочешь.       Тэхён сжал губы.       — А разве нет? Не ты ли сам толкал нас к краю, вынуждая его разрываться? Если бы ты тогда всё честно рассказал… Да и пёс с тобой! Если бы ты его отпустил сейчас, ему не нужно было бы выбирать!       Намджун горько фыркнул:       — Прекрасно, началось. Снова я во всём виноват. А разве не ты припёрся потом и не стал его уговаривать бросить меня? Или это я выместил свою обиду на невиноватом Чонгуке?       — Пошло-поехало… Давай, обвиняй, у тебя это на профессиональном уровне. Ты вообще бываешь хоть когда-то искренним? — прошептал Тэхён, уставившись в тусклую лампу в коридоре.       Казалось, с каждой фразой они снова проваливались в старые обиды.       Но Тэхён будто внутри переключился на другую волну: его взгляд стал отрешённым, интонация совершенно иной, но он по прежнему не смотрел на Намджуна:       — Зачем мы так разговариваем? Он уехал, Намджун. Уехал. Бросил. А мы стоим тут и не можем даже… спросить, как у другого дела.       Намджун прищурился и произнёс с издёвкой:       — Так спроси. Спроси как у меня дела, родной. Чудесно, — выпалил он с резкой усмешкой. — Человек, которого я любил, уехал, не попрощавшись, второй говорит, что ненавидит меня. Отлично, правда, дела у меня?!       — Не передёргивай, — огрызнулся Тэхён. — Я не говорил, что ненавижу. Я просто… я…       Он осёкся, и какое-то время тяжело дышал, будто пытался вытащить себя из трясины повторяющихся упрёков. Потом чуть тише проговорил:       — Намджун, что мы делаем? — он наконец перевёл взгляд на мужчину.       Тот уже готов был ответить что-то колкое, по инерции, по привычке защищаться от боли:       — Разве не видно? Стоим и пережёвываем друг другу мозги. И ты…       Но дальше он не договорил. Увидел в глазах Тэхёна такую израненную усталость, что ни одно слово физически не могло слететь с губ.       — Нет… я вообще — что мы делаем? — повторил Тэхён, почти умоляя. — Я люблю тебя. Я очень скучаю… но мне так больно, что кажется, я не вынесу этого. Что мне делать? Как мне… Без Чонгука, без тебя… Я не знаю, как жить дальше.       Намджун опустил глаза:       — Ты правда… любишь?.. Но ведь… — Он сделал короткую паузу, поборов подкатившую горечь. — Мне тоже больно, Тэхён. Больно от всех твоих слов тогда, от нашей злости, от того, как мы зашли в тупик. Я не могу забыть, как ты кричал, что тебе со мной страшно и тягостно.       Тэхён отвёл взгляд:       — Я был в ярости. Я много наговорил — и теперь не знаю, как заглушить это. Но я скучаю по нам. По тому, какими мы были до всех ссор… Когда Чонгук только приехал…       Каждая фраза звучала глухо, но в каждой букве витала отчаянная мольба. Казалось, они выбирались из пучины старых взаимных упрёков, пытаясь не сорваться снова в колкости.       — Если бы я мог вернуть всё на полгода назад, — прошептал Намджун, сцепив пальцы. — Мне бы хватило смелости признаться, как я боюсь потерять тебя, а не играть в эти уродливые манипуляции.       Они молчали, оба ощущали накатывающие слёзы. До этого момента каждый боялся показать слабину, но сейчас Тэхён первым не выдержал. В глазах выступили слёзы, но он вздёрнул подбородок:       — Я… я хочу вернуться. Домой. Где мы были семьёй. Где нам не надо было изображать что-то и врать друг другу. Я не знаю, возможно ли это. Но нет сил больше.       Намджун, слегка помедлив, боязно, кончиками пальцев дотронулся до Тэхёна.       — Возвращайся. Молю.       Тэхён вскинул на него взгляд:       — Ты действительно… — горло передавило рыданиями, — …готов забыть всё то, что я наговорил и?..       Намджун лишь шумно выдохнул, моргнув, чтобы не дать слезам хлынуть:       — Давай не забывать. Давай лучше простим друг друга.       Как только эти слова прозвучали, Тэхён сдавленно всхлипнул, а затем шагнул к Намджуну, обхватил его руками, утыкаясь лицом в тёплое родное плечо. Его собственные плечи трясло крупной дрожью, он цеплялся за ткань рубашки Намджуна так, будто боялся, что тот передумает.       — Прости меня, — выдохнул он сквозь плач, — пожалуйста, прости. Мне так больно было без тебя.       Намджун тоже не смог сдержаться: крепко прижал Тэхёна к себе, обвил руками его спину, ощущая, как тот вжимается грудью, вбирая это объятие.       — Тш-ш, родной, я здесь, — шёпотом ответил он, проводя ладонью по спутанным прядям. Глаза защипало от слёз, которых он так стыдился, но сейчас они текли свободно. — Я так тосковал по тебе… Прости меня, родной, прости.       Они стояли в полутёмном коридоре, прижимаясь друг к другу в тихих всхлипах, болезненно сплетая пальцы, деля удушливо-сладкую боль сердец. Оба понимали: впереди ещё долгий путь, раны не затянутся мгновенно. Но в этом объятии было простое человеческое желание: вернуть дом, семью; вернуть тепло и любовь, пока не стало слишком поздно.       Спустя месяц       Поздним вечером раздался звук входящего сообщения на телефон Тэхёна. Номер был неизвестен, лишь короткий текст:       ***-***-***       Завтра. 19:00. Картинная галерея «Остров света»       21:38       Намджун, заметив, как расширились глаза Тэхёна, спросил:       — Кто это?       — Не знаю… — Тэхён показал экран. — Похоже на… А может… Он?       Сердце у обоих колотилось. Все чувства, от паники до надежды, объяли их.       — Мы пойдём, — решительно сказал Намджун. — Уверен, это шанс.

AG & nilu — Found A Home

      Полотно, окружённое мягким светом, казалось самым серым и безжизненным во всём зале — развилка дорог уходила куда-то за горизонт, в туманную дымку, лишь намёк на слабый проблеск впереди намекал на крохотную надежду. Чонгук застыл напротив, чуть наклонив голову, будто пытаясь разглядеть в однообразных серо-чёрных линиях то, что фотограф упрятал в глубине фотографии.       Рядом с ним стоял Хоён — светло-русые волосы надменно торчали из-под модной шляпы, а в глазах прыгали ехидные искры. Он покосился на погружённого в себя друга и придвинулся ближе.       — Ладно, признаюсь, — заговорил он, шёпотом давая понять, что вроде как и не хотел привлекать внимания, — для меня это скукота смертная. Но ты доволен?       Чонгук улыбнулся краешком губ, но по лицу было видно — это вымученная улыбка. Его худоба и притухший взгляд выдавали, как много он успел пережить. И если раньше он искрился жизнерадостностью, то теперь от неё осталась лишь тень.       — Я думал, ты ненавидишь подобные выставки. Признаться, ожидал от тебя другого подарка, — пробормотал Чонгук, устало поводя плечами. — Думал, мы свалим в бар, напьёмся в стельку и поедем домой.       — Ну… мне хотелось удивить и подарить что-то особенное, — парировал друг, похлопывая друга по плечу. — И почему бы тебя не порадовать культурной программой? Да и… — Он вдруг смущённо закашлял, отвёл взгляд. — Короче, с днём рождения!       Чонгук кивнул, не сводя взгляда с картины, и спросил:       — Вообще-то, спасибо. Мне понравилось, — тут он чуть вскинул бровь. — Но давай всё же уже к той части, где мы уже в баре и напиваемся?       — А тебе ещё не надоело напиваться? Может, пора искать другую дорогу, а не дорогу в сторону бара?       — Дорога… — протянул Чонгук, краем глаза скользнув по разветвлению на фотографии. Он хрипло усмехнулся. — Давай пока старой тропой пойдём. Мне так проще, да и… спокойнее.       Хоён проигнорировал слова.       — А ты сегодня хорош! — Он заулыбался, трогая лацкан чёрного пиджака Чонгука. — Серьёзно, тебе очень идёт костюм.       Глядя, как друг обеспокоенно скользит взглядом по залу, Чонгук насторожился:       — Ты сегодня какой-то дёрганый… Что случилось?       Хоён отвёл глаза в сторону, коротко пожимая плечами:       — Да нет, тебе кажется.       Хоён уже собирался предложить уехать, как за стеклянными дверьми в зал вошли двое мужчин. Статные, напряжённые, их взгляды бегали по гостям, будто искали кого-то. Хоён мгновенно понял, кого. Слишком знакомы лица: на фото в телефоне Чонгука эти двое выглядели гораздо более счастливыми, но он их не спутал бы с кем-то другим.       — С днём рождения, Чонгук, — тихо сказал друг и, скользнув короткой улыбкой, добавил, — мой сюрприз приехал, и теперь я домой, а дальше ты — сам.       Чонгук не успел ответить. Затаив дыхание, он смотрел, как двое мужчин — однажды бывших для него всем миром — делают нерешительные шаги к нему. А где-то позади висел мрачный снимок развилки дороги — такой же туманной, как вся его жизнь за последние месяцы. Но с крошечным бликом на горизонте, намекающим на надежду.