The Eighth of BTS

останню сигарету ми викурим на двох,      

що з нами буде завтра – може знати тільки Бог.      

і ти фінал до книжки сьогодні не роби,      

не думай ні про шо, люби мене, люби…      

Pt.1 Samurai

      Сокджина он не видел таким злым с тех пор, как…       Да никогда он его таким злым не видел. Ни разу за все четыре года их в разной степени близкого знакомства.       Красивые ореховые глаза широко распахнуты, губы изогнуты по форме угрожающей буквы “о”, серебряный голос Кореи гремит похлеще ритуальных барабанов.       – Ты совсем ебанулся? – орет Сокджин, не выбирая выражений. – Тебе первой аварии мало было, захотелось закончить начатое? Мозг проспиртовался окончательно? Давно на таблетках не сидел?       – Джин, – он аккуратно пытается остановить неумолимо приближающуюся катастрофу. – Пожалуйста, хватит.       Тот отмахивается, даже не глянув. Всё равно, что спрыгнуть на рельсы в метро и попробовать затормозить поезд силой мысли.       – Йа, не лезь! Ладно, блядь, карьеру угробишь. Пойдешь писать музыку американцам за большие деньги, им к скандалам не привыкать. Примут с распростертыми объятиями. Но ты же, мать твою, сам мог пострадать. Ты мог убиться нахуй… Тебя это вообще не гребет?       – Сокджин-хён! – рявкает Минджин, растеряв остатки терпения. – Я сказал хватит!       – Да отвали ты, миротворец хренов, – разворачивается к нему Джин. Его бы куда-нибудь на съемочную площадку очередной дорамы с закосом под Чосон. Отстраненный аристократ являет миру свое истинное отношение к героине, которую демонстративно динамил двадцать предыдущих серий, пока она не подверглась смертельной опасности. Опционально – по его косвенной вине. Зрители бьются в экстазе и пачками валятся в обморок от высококлассной актерской игры. – По-твоему, я неправ и Юнги у нас невинный котик? У него лапки и он вообще ни при чем?       – По-моему, ты пожалеешь обо всём, что сейчас наговорил, – устало вздыхает Минджин. Не взрослые мужики, а всё тот же детский сад, средняя группа. Что-то остается неизменным. – Жалеть начнешь, как только закроешь рот.       У Юнги белое лицо. Не просто бледное, как дано от природы на радость ретушерам и стандартам корейского вайтвошинга, а неприятно мелово-белое, с легким серым оттенком. И он, кажется, вот-вот осядет на пол, потому что ноги его не удержат.       – Пррфффт, – издает странный звук Джин, видимо, пытаясь одновременно выразить весь масштаб негодования и протест относительно безосновательного утверждения хёна. Минджин иногда думает, они привыкли ему перечить чисто из спортивного интереса и врожденного упрямства. И дальше просто катятся по инерции, не особо анализируя, куда, зачем и почему. Моментами это утомляет. – Мы оба в курсе, что я прав, а самонадеянный засранец, – он наставляет палец на Юнги, – нет. Но что я не скажу, ему всё будет до лампочки. Юнги же у нас самый умный, он лучше всех знает, как поступать. На кой хрен я вообще тут распинаюсь, у меня выезд через пять часов…       – Вот и иди спать, – спокойно говорит Минджин, мягко надавливая раскрытой ладонью на руку Джина, чтобы опустил, наконец, карающий перст, направленный Юнги между глаз, как дуло огнестрела. – В твой график лишняя чашка кофе не влезет, куда там семейным скандалам.       – Айгу, – Джин раздраженно мотает головой, и отросшая челка ссыпается ему на глаза. – Ненавижу вас обоих, блядь. Бесите.       – Ответ всё тот же, принцесса. Спокойной ночи.       Джин драматично хлопает дверью спальни напоследок. Не слишком громко, но вполне весомо. Что до службы, что после, даже сильнее раздавшись в плечах и повзрослев на порядок в некоторых других местах – Джин остается Джином. Непонятно, радует это или вызывает желание расплакаться.       – Я знаю, что ты собираешься сделать, не вздумай, – Минджин переводит взгляд на Юнги, так и застывшего в дверном проеме кухни, где его и поймал вышедший из душа Джин. – Напоминаю, что у меня есть пароли и коды от всех студий, квартир и других нычек, где можно залечь трагично сливаться с ковролином, и телефоны всех твоих родных и друзей. Иджон тебя даже на порог не пустит, стоит мне ему позвонить. Ты остаешься здесь и прямо сейчас тоже идешь в душ и спать. Разбираться будем утром.       Правильнее было бы сказать, что утром их ожидает очередной филиал Ада на Земле. Но карточку королевы драмы уже использовал Джин, сгустив краски до такой степени, что бедный Юнги едва держится на ногах. Вероятно, по-большинству только благодаря надежной дверной раме, которую подпирает плечом. И шатает его явно не от выпитого. У Юнги нечеловеческая толерантность к алкоголю и многолетний стаж попоек перед концертами, съемками, интервью и важными встречами. Он гребанный профессионал. Не то чтобы Минджин его за это хвалил, но плохо Юнги сейчас точно не из-за повышенного градуса.       Пройдет пара дней, максимум – неделя, и Джин сам будет ржать помесью лошади и автомобильного стеклоочистителя над сложившейся ситуацией. Возможно, даже начнет икать. Придумает контейнер шуток, что его кинг-сайз скандал Юнги всё равно не переплюнуть, начнет дразнить тонсена “самым опасным преступником Кореи” и пересылать ему все обнаруженные на просторах интернета фанатские мемы, доводя до нервного тика.       Но это будет потом.       Самое темное время – перед рассветом, и оно, блядь, происходит вот в этот конкретный момент.       – Душ, Юнги-я, – повторяет Минджин, мысленно благодаря всех святых, которых может вспомнить, что Юнги додумался после встречи с полицией позвонить именно ему. А не кому-то из мемберов, Хобому, Сёджин-ши или, вот тут святые особенно расстарались, ПД-ниму. – И никаких “закроюсь один в комнате и вы меня там не достанете”. Я тебя откуда угодно достану, и если придется доставать – тебе не понравится.       – Ммм, – явно нехотя подтверждает Юнги с невероятно печальным лицом.       – Ну, ты меня услышал, и на том спасибо.       К пытке молчанием Минджину не привыкать, они знакомы слишком давно и слишком близко, чтобы принимать это на свой счет. Эмоции всё ещё даются Юнги тяжело, особенно – когда речь идет не только о его собственных. Раньше от бестолковой, неустанной мыслемешалки в голове Юнги спасал Тэхён. Но Тэхён сейчас в сотнях километров от них, растет в ширину не по дням, а по часам, упражняясь в каком-нибудь очередном марш-броске на выносливость. И последнее, что можно сделать для Юнги – оставить один на один с мыслями и дать ему свариться унылым пельменем в этом супе окончательно. Даже если он собирается ворчать, шипеть и драться за личное пространство.       Как ни странно, Юнги за личное пространство не дерется и даже не шипит. Просто продолжает угрюмо молчать, повернувшись спиной к двери и свободной половине кровати. В одеяло он замотан так, что с той стороны явно торчит один только нос, исключительно в целях поступления внутрь кислорода. Минджин аккуратно пробирается в одеяльный кокон, стараясь не особо тревожить сопящий комок аутоагрессии, самобичевания и раскаяния. Говорить что-либо сейчас абсолютно бесполезно – Юнги его не услышит, не захочет слышать. Минджин вздыхает, зарывается лицом в коротко стриженный затылок, пахнущий его собственным шампунем, и подтыкает одеяло обратно, укутывая их обоих.       Они так ничего друг другу и не говорят, но поверхностное, нервное сопение Юнги постепенно выравнивается и затихает.       Утром, прежде чем продрать как следует глаза навстречу предсказанному Аду, Минджин чувствует тяжелую руку на своей талии и теплое, спокойное дыхание у лица. Юнги немного хмурится во сне и выглядит гораздо младше своих лет.

Pt.2 Other Side

      – Ударь меня, давай, – Минджин смотрит на него, не мигая, и толкает ладонями в плечи. Должно быть неприятно, пусть и не слишком. Юнги слегка отшатывается, застигнутый врасплох. Он всё ещё на порядок шире и тяжелее, сдвинуть его с места не так-то просто. – Ну же, ударь!              – Я не буду, – мотает головой, едва разлепляя потрескавшиеся губы.              – Будешь, Юнги, – Минджин толкает его снова, сильнее, не встречая особого сопротивления. И это бесит, бесит невероятно. – Давай, бей.              – Я не буду тебя бить, – упрямо и разборчиво повторяет Юнги, но позволяет себя толкать, по-прежнему не сопротивляясь. – Что за странная херня с тобой происходит?              – Со мной происходит странная херня? – Минджин, к собственному удивлению, обнаруживает, что действительно начинает заводиться. Упс, кажется снова наебнулся о тот же камень святой уверенности, что он отлично себя контролирует. Ладно, однажды нужный дзен познается сам. Однажды будет явно не сегодня. – Со мной, блядь, происходит странная херня? Это я неделями ни с кем не разговариваю, что ли? Я закрываюсь в студии и не подаю признаков жизни, пока не начинают выносить дверь? Я выгляжу так, будто меня случайно выкопали на кладбище и забыли закопать обратно? Я тебя спрашиваю, Юнги! Бей, блядь, или я за себя не отвечаю!              Юнги ловит его запястья, предотвратив очередной толчок. У него настолько большие ладони, что в них собственные руки кажутся Минджину детскими. Длинные пальцы держат крепко, вжимая в кожу грани и бусины браслетов до легкой, едва ощутимой боли.       – Я сказал, что не буду тебя бить, хён, – отрезает Юнги решительно, почти угрожающе. – За кого ты меня вообще принимаешь?              – Бей, кому говорю, – раздраженно шипит ему в лицо Минджин и с силой, не жалея, толкает головой в солнечное сплетение. У Юнги от неожиданности перехватывает дыхание на середине вдоха и Минджин выворачивается из слишком уж осторожной хватки.       Юнги не настроен на драку, Юнги настроен страдать и вариться в страданиях, доводя остальных до белого каления. Мемберы по-доброму посмеиваются над ситуацией, чередуя шутки с подбадриваниями; ПД-ним с командой адвокатов и пиарщиков расписали стратегию защиты на сто пятьдесят ходов вперед, с ответными судебными исками включительно; фанаты продуцируют кошачьи мемы в пугающих количествах, шлют письма поддержки пачками и мгновенно закапывают за каждое кривое слово, стоит тому только вылезти на любом новостном портале.       Юнги предпочитает ничего не видеть и не слышать. Юнги предпочитает позицию мученика и отщепенца, который всё сам и дайте мне сдохнуть от несмываемого позора в одиночестве. Его неадекватные жертвенность и самоедство выносят напрочь абсолютно всех. Особенно – из-за того, что всерьез мешают достучаться до каких-либо проявлений здравого смысла.       Минджин очень, очень терпеливый человек. Но и у его терпения есть пределы, по которым Юнги топчется далеко не первый год.       – Бей, бей, бей, – цедит он через сцепленные зубы, продолжая толкать и пихать уже не сдерживаясь и это, должно быть, больно. Минджину самому больно – Юнги в тренажерку ходит регулярно и от груди жмет почти вдвое больше, чем весит его хён. – Прекрати упиваться страданиями и сделай уже хоть что-нибудь!       В темных глазах, впервые за долгое время, вспыхивает нехороший, опасный огонек, будто щелкнули в темноте зажигалкой. Юнги ловит его за левую руку, заламывает за спину и впечатывает лицом в зеркальную стену, куда сам до этого уперся лопатками, потому что вынужденно пятился не глядя. Движение выходит быстрым, слитным и отточенным, корпус давит на плечи, фиксируя на месте. Стоять так неудобно, но вполне терпимо. Синяков, скорее всего, не останется.       Ещё несколько секунд – и кулак свободной руки ударяет о зеркало где-то над головой Минджина. Зеркало, с покрытием закаленного стекла, натужно гудит, и не подумав драматично осыпаться на пол осколками или, хотя бы, треснуть ради приличия. Юнги тут же отпускает, резко, словно обжегшись, и едва ли не отскакивает, стараясь как можно быстрее оказаться на максимально возможном расстоянии.       Проверив запястье, – даже красных следов нет, Юнги побоялся прижать всерьёз, воспользовавшись преимуществом в габаритах, – Минджин отклеивается от зеркала и смотрит на отражение позади себя – тяжелое дыхание через приоткрытый рот, на скулах румянец, брови нахмурены, глаза дикие. Юнги словно отработал двухчасовой концерт с пятиминутным перерывом. Правда, после концертов он не выглядит таким испуганным и злым одновременно.       Юнги с силой жмурится, и, открыв рот пошире, издает громкий звук, напоминающий что-то среднее между криком и рычанием. Могло бы выглядеть даже мило, если бы не отчаянная надрывность голоса и мучительно болезненное выражение лица. Эхо рикошетит по пустому залу, отскакивая от стен и создавая какофонию с гремящим из динамиков Мияви, а Юнги продолжает орать, срываясь на хрипящий гроул, после которого обычно не может толком говорить. Он крутится на месте, подпрыгивает, впечатывая ступни в пол с таким остервенением, словно пытается растоптать что-то жесткое и невероятно раздражающее, трясет головой, стискивает руки в кулаки и напрягается, покрываясь проступающей сеткой вен. Агрессивно, озлобленно, бесконтрольно, будто в трансе.       Прислонившись к зеркалу спиной, Минджин сползает вниз и молча наблюдает за истерикой, пока Юнги, выдохшись, сам не оседает на пол. А потом и вовсе укладывается на него, раскинув руки, и упирается взглядом в потолок. Грудная клетка ходит ходуном под прилипшей к телу футболкой, синхронизируясь с аккордами затихающей песни. Несмотря на фантомное ощущение холодного зеркала под щекой, Минджину кажется, словно из него самого только что выпустили пар, яд и скопившееся за предыдущие дни напряжение. Тэхён любит называть их двоих “twin flame”. Возможно, Тэхён не ошибается.       Не поднимаясь с пола, он перебирается ближе к Юнги и укладывается рядом, голова к голове. Так видно капли пота, ползущие по виску к уху, оставляя за собой блестящие дорожки. Юнги облизывает губы и не смотрит на него.       – Меня нужно запереть нахер, – выдыхает осипшим голосом, издавая свистящий звук. Звучит, почему-то, кошмарно умилительно. Похоже, это не лечится. – Подальше от людей.       – Как по мне, так тебя нужно качественно оттрахать, чтобы вся дурь из головы выветрилась, – возражает Минджин, пресекая очередной виток самоуничижения на корню. Надо будет – он за волосы Юнги из его дерьма вытащит. – Ну и ещё за безалаберность по шее надавать.       – Издеваешься, хён? Я чуть лицо тебе не разбил только что!       – Ты не собирался разбивать мне лицо, Юнги. Ты в принципе не способен ударить ни меня, ни любого другого человека. Особенно – любимого человека. И я очень хорошо это знаю. И в следующий раз было бы здорово, если бы мне не пришлось провоцировать тебя на эмоции таким мерзким способом. Психотерапевт, знаешь ли, по головке не погладит.       Юнги скашивает на него глаза, узкие, словно прорези, сделанные ножом. Минджин вытягивает вверх руку и вертит ею, показывая со всех сторон. Браслеты ссыпаются к локтю, стуча, звякая и немилосердно выдергивая по ходу дела несколько тонких волосков. Никаких следов нет, даже полукруглых вмятин от бусин не осталось.       – Мне не было больно, если тебе интересно.       – Да дело ведь нихрена не в боли, Мин-ши.       – Дело в том, что решать проблемы, проваливаясь в страдания, самоедство и изоляцию – очень хуевая стратегия, которая делает хуже не только тебе одному. Мы – семья. Семья, понимаешь, Юнги? Разве настоящая семья так поступает?       Помолчав немного, Юнги очень тихо говорит:       – Прости.       Минджин опускает руку, и её вес ложится на грудную клетку куда ощутимее, чем ладонь Юнги, державшая его в захвате, и плечо Юнги, вжавшее его в зеркало.       – Ничего, всё хорошо. Прощаю.       Пол холодный и жесткий, лежать на нем не особо комфортно, но они не двигаются с места. Самые важные моменты в жизни, зачастую, случаются в самых простых, бытовых, иногда даже дурацких ситуациях. Вроде того, что вы вдвоем валяетесь после не сложившейся драки на немытом, неудобном полу, и чувствуете близость большую, чем во время секса.       – Знаешь, кто по-настоящему свободен? – спрашивает Юнги, продолжая изучать взглядом потолок.       – Те, у кого нет наших рабочих контрактов?       Юнги, внезапно, тихо хмыкает, на короткую долю секунды изогнув губы в призрачном подобии улыбки. Минджин не может вспомнить, когда Юнги в последний раз улыбался, отчего разом становится гораздо, гораздо больнее.       – Наверное, и они тоже. Свободны те, кто позволяют другим считать себя злодеями и им на это насрать.       – Такое стоило бы повторять почаще. В профилактических целях, – он поворачивается на бок, обнимая голову Юнги сверху двумя руками, и подталкивает посмотреть в глаза. – Мы всегда будем на стороне друг друга, Юнги-я. Сколько бы лет не прошло, какими бы злодеями мы не становились для других, это никогда не изменится. Ты не должен и не станешь проходить через всё один.       Не выдержав прямого взгляда, Юнги утыкается лицом ему под подбородок, и оборачивается вокруг, свернувшись практически в позу эмбриона. Широкие брюки-карго шуршат по ламинату и стучат металлическими кольцами, колени упираются под лопатками. Минджин обнимает Юнги крепче и прикрывает глаза.

Pt.3 Sunset

      – Серьёзно, хён? Каннын?       – Джин предлагал Чеджу, но поездку туда я не впихну в графики даже за очень большие деньги. ПД-ним меня сожрет и не подавится. Не ворчи, Юнги-я, ты любишь побережье.       – Пристегнись, кот без документов, – хихикает с заднего сидения Джин, которому доставляет явное удовольствие подкалывать тонсена при любом удобном случае. Впервые в жизни ведь так феерично проебался. Священный долг Джина не дать ему забыть об этом примерно никогда.       – Айщ, завали, принцесса кинг-сайза, – бурчит Юнги, защелкивая ремень безопасности. На высоких скулах проступают едва заметные розовые пятна, оттенком напоминая цветы сакуры.       Наклонившись, – и игнорируя впившийся в тело, натянутый ремень, – Минджин прикасается кончиком носа к носу Юнги. Мягкое, доверительное касание, незаметно ставшее чем-то вроде их личного секретного кода.       – Откройте окна, нечем дышать, – завывает сиреной Джин, с трудом сдерживаясь, чтобы не взоржать укушенной в жопу лошадью, – у меня сейчас случится глюкозная кома и ванильный передоз.       – Главное, что не удушение от зависти, – беззлобно посмеивается Минджин, отстраняясь.       На пляжах в Канныне очень красивые рассветы, но времени в их графиках настолько критично мало, что выбирать не приходится. До пляжа они добираются ближе к закату, на любование которым остается от силы часа два – обратно ехать примерно столько же, а у Джина съемки с самого утра.       – Я подумал и решил, что не хочу знать, каким образом ты умудрился вывезти нас так далеко без охраны, сопровождения и съемочной группы на хвосте, – закатывает глаза Джин, хлопая дверью, и потягивается после долгого сидения в одной позе.       – Будто это впервые, – хмыкает Минджин, ожидая, пока Юнги выберется из машины, чтобы заблокировать двери и включить сигнализацию. – Я единственный человек, которому ваше похищение запросто сойдет с рук.       – Напомни мне лишний раз тебя не бесить, – изрекает Джин с видом умудренного годами старца.       – Если ты меня не бесишь – у тебя весь день насмарку, принцесса. А отнимать у тебя смысл жизни как-то чересчур жестоко даже для меня.       Юнги выглядит так, будто его вот-вот стошнит от их флирта, но стоически молчит и не вмешивается, делая вид, что крайне заинтересован линией горизонта и собственными мыслями. Минджин ужасно, просто кошмарно скучал по таким моментам. Правда, вслух он этого не скажет. По крайней мере – не сейчас.       Вечером посреди рабочей недели людей на пляже не очень много, но всё равно раза три или четыре прохожие останавливаются, разглядывая с порядочного расстояния, пихают друг друга плечами, украдкой показывают пальцами, что-то шепчут. Снимать никто не решается, и Минджин им за это очень благодарен. Грызться с Шихёк-ши ещё и за нетизенские фотографии их внезапного внепланового выезда очень не хочется.       Воздух, прохладный и пахнущий солью, оседает на коже пленкой. Юнги, втиснувшись между ними на бетонном парапете, как-то незаметно прислоняется головой к плечу Джина и отпивает свой холодный кофе.       – Ты же понимаешь, что они сделают тебя крайним и устроят показательную порку? – глядя на бликующую закатным светом поверхность воды, спрашивает Джин. Бесхитростно, прямолинейно и совершенно серьезно. – Попытаются свалить на тебя всё, что плохо лежит и прикрыть тобой все свои мерзкие грешки. Как сделали это с Джиёном и многими другими до него.       – Обществу нужны люди вроде меня, – хмыкает Юнги. – Чтобы тыкать пальцем и говорить – вот злодей.       – Перестань ерничать, Юнги-я, – Джин поворачивает к нему голову. Сияющий солнечный контур делает его спокойное лицо ещё более красивым и взрослым, словно отсутствие маски, которую он носит на публике, обнажает весь пережитый опыт. – Я не хочу, чтобы тебя сломали. А они могут, мы все знаем, что могут.       – Минуточку, принцесса, ты вообще знаком с вашим фанклубом? – фыркает Минджин, испытывая острую необходимость снизить градус трагичности и драмы. Джин катастрофически близок к голой правде, которая в конкретном случае делает больно даже ему. – Если нет, могу познакомить с сестрой. Потом представишь, что таких Сумин миллионы по всему миру, и сразу станет легче верить в светлое будущее.       – Не пытайся притворяться Хоби, малыш, – Джин, издав чудовищный звук трубочкой в стакане со своим баббл-ти, ласково ерошит его волосы, глядя с какой-то совсем уж нехарактерной нежностью. У Минджина сердце – как та тарелка кинцуги из японского музея. Всё в трещинах, залитых золотом. И их становится только больше день ото дня. – Тебе не идет. Ты любишь правду, даже если она паршивая, как гнилая рыба.       – Никто никого не сломает, хён, – Юнги тяжело, глубоко вздыхает, но Минджин чувствует, что ему стало немного легче. Сам Юнги словно стал легче. – Не говори, что ты не ждал чего-то подобного. Мы знали, оно произойдет, рано или поздно. Чем выше взлетаешь, тем больнее падать, и тем больше рук попытаются стащить тебя вниз.       – Люди не любят тех, кто летит высоко, – тихо добавляет Минджин.       Небо над морем, – розовое, оранжевое, фиолетовое, – выглядит как слоеный пирог, из которого вытекла начинка. Шорох волн, накатывающих на берег, смывает плохие мысли, страхи и ничего не значащие, пустые слова, унося их к себе на дно.       – Вы знаете, что ту остановку на пляже возле Кёнпхо снесли?       – Ты серьезно, малыш?       – Стал бы я так шутить.       – У всего в жизни есть свой срок, – задумчиво говорит Юнги. – Возможно, у моей карьеры в группе тоже.       – Я тебе сейчас вмажу и не посмотрю, что ты мой любимый тонсен, – без тени улыбки отрезает Джин. – Лучше рот закрой, если собираешься брякнуть ещё какую-нибудь хуету. Ты остаешься в группе и это не обсуждается. Не будет тебя, значит, не будет никаких BTS. Пойдем ко дну вместе, дружно булькнем напоследок и разбредемся заниматься чем-нибудь другим, не менее полезным. Намджун-а точно займется садоводством, или книжный магазин откроет. Или галерею.       – Услышь вас Намджун, у него бы случилась паническая атака, – хмыкает Минджин, болтая в полупустом стакане кубики льда и едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, запрокинув голову к слоеному небу.       – Всё, что сказано на пляже в Канныне…       – …остается на пляже в Канныне. В этом весь смысл, принцесса, – Минджин возвращает ему ласковую улыбку. – Если опасный момент острого экзистенциального кризиса миновал и никто больше никуда не уходит, – буквально или метафорически, – пора ехать домой. Тогда Джин, возможно, успеет поспать больше четырех часов.       – Знаешь, хён, – Юнги выпрямляется и смотрит на него тоже неожиданно прямо, не пытаясь увильнуть от взгляда. Его кошачьи глаза кажутся аккуратно, с ювелирной точностью вырезанными на лице красивой, фарфоровой куклы. Минджин думает, что Юнги не вполне осознает, насколько красив и насколько ранящей и острой бывает его красота. – У тебя очень оригинальные способы признания в любви.       – Я не виноват, что с тобой просто словами через рот работает далеко не всегда, – отвечает Минджин, одним глотком допивая кофе.       Исчезнувшее за горизонтом солнце растекается по воде сияющей алой глазурью.

Pt.4 Everything works out in the end

      – Подожди, не части так, – Минджин с силой надавливает пальцами на переносицу, стараясь не впечатать линзы в роговицы. Спать по три-четыре часа в сутки в течении недели – идея не менее гениальная, чем привычка Юнги вывозить любое дерьмо в одиночку. – Гёль-а, остановись. Ты можешь объяснить, что случилось?              Голос хёна в трубке хрипит, булькает и срывается, и помехи тут совершенно ни при чем – он рыдает так долго, что уже начал икать и задыхаться, но остановиться никак не может. Разобрать в этой какофонии хоть слово довольно затруднительно. Минджин с грехом пополам сумел уловить, что Гёль намерен приехать к нему.       – Я не дома, хён, я у Юнги. Это совсем рядом. Подожди, сейчас спущусь вниз и сориентирую, куда тебе идти.       В телефоне что-то шуршит и щелкает, немилосердно ударяя по барабанным перепонкам, а потом внезапно раздается низкий, спокойный голос Юнги:       – Не спускайся, Мин-а, я его проведу. Будет неплохо, если ты поставишь чайник. И закинешь капсулу в кофемашину.       – Уже, Юнги-я.       Хангёль выглядит так, будто рыдает без остановки минимум неделю. С красными глазами и носом, дрожащими, искусанными губами и руками, неспособными нормально держать чашку. Ему приходится обхватить её двумя ладонями, пить мелкими глотками и между ними – ставить чашку на стол, чтобы не уронить.       Пронизанное мелкой паутиной золотых трещин минджиново сердце издает жалобный фарфоровый звон. Он тянется вытереть рукавами мокрые щеки и заправить за уши спутанные пряди мятных волос.       Хангёль на фанатских карточках похож на солнечного кудрявого ангела и немного, совсем немного напоминает Чимина.       Хангёль, сидящий поздним вечером за столом в квартире Юнги похож на растерянного ребенка, заблудившегося в супермаркете и смертельно напуганного.       – Ты можешь объяснить, что случилось? – ему сложно скрыть нервозность в голосе. – Что-то с Джию? Вы поссорились? Не грызи губы, пожалуйста, ты сейчас вырвешь украшения. Останутся шрамы.       Минджин опасается услышать то, чего слышать совершенно не хочет. Слишком хорошо знает – шансы на такой исход очень высоки, как бы не хотелось наивно верить в обратное.       – Он разозлился на меня, – всхлипывает Гёль, стараясь хоть немного успокоиться. – Мы поругались из-за ерунды и теперь он на меня злится. Ушел из общежития и я не знаю, где он. Я отвратительный человек, Джинни, я его не достоин. Понятия не имею, что я себе думал вообще…       – Хённи, давай ты сделаешь пару глубоких вдохов, убавишь драмы и добавишь деталей, ладно? Хёнджу-нуна в курсе? Усок-ши? Как давно он ушел? Тебе самому не влетит за отсутствие в общаге?       – У Джию выходной, ему не обязательно ночевать в общежитии. Я сам забрал его к себе, нуна знает. Не говори ничего хённиму, Джинни, – глаза Гёля становятся совсем отчаянными. – Я не хочу, чтобы меня вышвырнули из группы из-за того, что я вечно создаю проблемы.       – Никто никого не вышвырнет, поверь мне, – говорит Юнги, скривишись, словно от горечи. – Дыши, пей чай и постарайся собрать буковки в слова, чтобы мы тут поняли, кому идти выдавать пиздюлей и по каким причинам.       Хангёль смотрит на Юнги со странной смесью уважения и страха и ослушаться его почему-то не решается. Только кивает и дует на горячий чай, натянув рукава на ладони, чтобы не обжигаться о чашку. Минджин тяжело выдыхает, прикрыв глаза, и ощущает руку Юнги на своей спине – пальцы мягко гладят вдоль позвоночника, успокаивая ритмичностью движений. Он только открывает рот, чтобы поблагодарить вполголоса, как телефон на столе начинает вибрировать очередным входящим.       – Ох, Чон-а, ты вовремя как никогда. Ты не знаешь, где?..       – Джию у нас, – не дает ему договорить Чонса. Он тоже звучит устало, чтобы не сказать, что заебанно. – Сумин отпаивает его чаем и параллельно вправляет мозг на место. Я так понимаю, Хангёль пошел к тебе?       – Да, – Минджин бросает взгляд на хёна, замершего на стуле с выражением крайнего ужаса на лице. Будто беглый убийца в розыске, и полиция ломится в дверь, честное слово. – Юнги-я, побудь с ним, пожалуйста. Я отойду поговорить.       – Можешь не спешить, Мин-а, – кивает Юнги, отпивая свой кофе.       – Ты вообще знаешь, что у них произошло? – понизив голос, чтобы не услышал Гёль, спрашивает Минджин, разглядывая мерцающий город через панорамные окна гостиной. Свет из кухни ложится на пол темной комнаты сияющими полосами, бросая отсветы на стекло. – Гёль-а рыдает в три ручья, из него ничего толком не вытрясешь, пары слов связать не может. Я не помню, когда с ним такое случалось в последний раз…       – Мы уже через это прошли, – голос Чонса звучит так, что становится ясно – хён сейчас закатил глаза. – У мелкого тоже была истерика, почти час успокаивали. Они выпили за ужином, совсем немного, Гёль очень осторожен с алкоголем после всего. Выдыхай, никакого насилия или чего ты там себе надумал, – добавляет он быстро, видимо, уловив, как Минджин подавился воздухом. – Нет. Вообще нет, дыши, малыш, – Минджин послушно, с облегчением выдыхает через разомкнутые губы, тут же ощутив легкий укол стыда, что готов был обвинить Гёля во всех страшных грехах. Не то чтобы безосновательно, это немного успокаивает совесть. – Поспорили о какой-то мелочи, что-то с текстом песни, если я ничего не путаю. Гёль повысил на него голос, мелкому показалось – он провинился. Но прежде чем успел извиниться, Хангёль подорвался с места и умчался в неизвестном направлении. Джию в полной уверенности, что тот на него злится и не хочет больше видеть.       – Гёль у нас на кухне сидит, уверенный примерно в том же, насколько я смог понять, – хмыкает Минджин, пытаясь переварить услышанное. – Мне вот интересно, они вообще друг с другом разговаривают или только трахаются?       – Я думаю, им обоим просто очень страшно причинить друг другу вред, – мягко говорит Чонса. – Учитывая весь тот пиздец, через который им пришлось пройти. Люди хрупкие, малыш. Тебе ли об этом не знать.       Минджин тяжело вздыхает и прикрывает глаза.       – Ты прав, Чон-а. Извини, у меня была тяжелая…       – …Жизнь? – со смешком перебивает его хён. – Не извиняйся, я умею читать новости, хотя иногда меня это умение нихрена не радует. Заботься о своих, я позабочусь об остальном. У вас там есть, где уложить Гёля на ночь? Им с Джию лучше пока не видеться. Моя нервная система не вынесет второй раунд истерики.       – Найдется. Спасибо, хён.       – Тебе спасибо, малыш.       – У нас нежданное пополнение в семье? – с порога интересуется Джин, окидывая взглядом Хангёля, свернувшегося на диване и несчастного, как выброшенный на улицу щенок. – В свою кровать не пущу, имейте в виду.       – Гёль-а поспит в гостевой, никаких жертвоприношений с твоей стороны не требуется, – фыркает Минджин, сидящий рядом. Джин прекрасно знает, кто такой Хангёль, но в открытую его недолюбливает, как и Чимин. Правда, Чимин не тратит силы на то, чтобы не забывать регулярно напоминать о своем отношении. – Давай сегодня без твоих великолепных шуток, очень прошу. Мы все слишком вымотаны, чтобы ты тратил на нас свой бесценный юмор.       – Плебеи, – надменно выдыхает Джин, проплывая мимо них в душ, невозмутимый, как покойная английская королева. Рука мимолетно, словно походя, оглаживает плечо Минджина, вызывая острое желание схватить его пальцы и задержать в своих. Но на глазах у хёна он этого делать не будет.       – Прости, что свалился вам на головы, – тихо говорит Гёль, когда за Джином закрывается дверь ванной комнаты. – От меня действительно одни проблемы, нужно было оставаться в клинике. Мне нельзя находиться рядом с другими людьми.       Эта каста мучеников-самоедов доведет его до могилы раньше ебанутого графика в отделе, честное слово.       – Слушай сюда, – Минджин придвигается к нему, кладет руки на шею и пригибает к себе так, что хён упирается своим лбом в его и замирает, опешив от напора и неожиданности. Пахнет зеленым чаем, шампунем и средством для стирки – на нём пижама из гардеробной Юнги. – Твои ошибки в прошлом не определяют того, кем ты являешься сейчас. Сдаться – самый простой выход и ты всегда успеешь это сделать. Но раз уж решил вылезти из дерьма, так будь любезен, возьми ответственность за свой выбор. Вас в отношениях двое, значит и говорить вам нужно между собой. А не сбегать от проблем, куда глаза глядят, лишь бы за жопу не укусили.       Хангёль под его руками мелко вздрагивает, всхлипывает, шмыгает покрасневшим носом, но плакать заново не начинает, что уже радует. Растрепанные волосы щекочут лицо.       – Ты такой хороший, Джинни…       – Ты тоже хороший, хённи, – решительно обрывает предсказуемое продолжение фразы Минджин. – Не надо нас противопоставлять. Если бы я считал тебя плохим, ты бы забыл, как я выгляжу ещё десять лет назад. И если мысль о том, чтобы себя полюбить вызывает у тебя ужас и панику, попробуй для начала хотя бы немного себе понравиться. Главное – направление, а не скорость. Дай себе столько времени, сколько нужно.       – Я постараюсь, – очень тихо и совсем неуверенно бубнит Хангёль, утыкаясь носом ему в шею. Прикосновение получается мягкое, нежное и какое-то беззащитное. Будто Минджин для него – безопасное место. – Ты вкусно пахнешь. Вишней.       – Том Форд, Хоби перед уходом подарил.       – Похоже на цветение сакуры в Токио, помнишь?       – Помню, хённи. Я всё помню.       – Я так тебя люблю, Джинни.       – Ты мне не веришь, Гёль-а, но я тебя люблю тоже. Всегда любил.       Юнги уже полчаса вертится с боку на бок, вороша одеяло и мешая уснуть им всем.       – Ну что такое? – недовольно ворчит Джин, разворачиваясь к ним лицом и разлепляя сонные глаза. – У тебя мозговая чесотка, Юнги-я? Срочно нужно текст песни записать? Дать листочек, подержать фонарик?       – Остынь, принцесса, – осаждает его Минджин, подозревая, что именно не дает Юнги спать спокойно. – Нам всем, похоже, надо поговорить.       – Мы только то и делаем, что разговариваем. Лучше бы потратили это время с большей пользой…       – Ты ведь высказал Гёлю всё, что хотел бы сказать мне, да? – не выдержав, выпаливает Юнги с какой-то упрямой злостью. – Про ошибки, ответственность и постоянные побеги. Да и про алкоголь тоже. Я знаю, ты не одобряешь, что я выпиваю.       – Юнги-я, – Минджин приподнимается на локте, чтобы лучше его видеть. У Джина, лежащего по другую сторону от Юнги, вырисовывается на лице нешуточная озабоченность, мгновенно смывая и сонливость, и недовольство. – Я понимаю, что тебе очень легко провести параллели и построить неприятную аналогию. Но штука в том, что я, как раз, стараюсь этого не делать. Переносить на других свой травматичный опыт – не лучшая идея. Ты не Хангёль, вы – два разных человека. И поверь, я прилагаю очень много усилий, чтобы держать на месте грань между вами и не судить тебя по его поступкам. Мне не нравится твоя тяга к алкоголю не потому что у меня есть перед глазами пример Хангёля, а потому что ты склонен к депрессии. Алкоголь – депрессант, мы оба это знаем. Я боюсь, что тебе станет хуже.       – А я боюсь, что ты причинишь себе вред, – серьезно добавляет Джин. – Не скандалов, не публичных распятий, не финансового и репутационного ущерба, даже не пойти на дно всей группой. Я боюсь, что ты пострадаешь. Сломаешь руку, ногу, шею. Шлем не выдержит и разобьешь голову. Боюсь, что репортеры разорвут твою менталку на куски. Что нам однажды позвонят и скажут “обнаружили в ванне, не сумели спасти”. Я вот этого всего боюсь, Юнги. А не то, что ты себе там мог надумать.       – Я же не суицидник, – хрипит Юнги как-то пришибленно, вполголоса, разом растеряв весь боевой настрой. Словно вес неожиданных признаний раздавил его, как бетонная плита. – Да, было дело сто лет назад…       – Бывших суицидников не бывает, – безжалостно отрезает Минджин. Разговор свернул на опасную грань, но, возможно, оно и к лучшему. – И это ты знаешь тоже, не зря же свои лекции слушаешь. Так что нет, я не высказал Хангёлю то, что хочу сказать тебе. Мы знакомы четыре года, пора бы привыкнуть к моей прямолинейности.       – Хён…       – Который? – хмыкает Джин, подгребая растерянного Юнги поближе. – Ты такой взрослый и умный, Юнги-я, а ведешь себя порой хуже Чонгука. Разве что татуировки нет, чтобы все смогли прочесть “Любите меня, пожалуйста”.       – Ему не нужно, чтобы любили все, – вздыхает Минджин, обнимая Юнги с другой стороны. – Ему нужно, чтобы любили те, кого он сам любит. И они любят, Юнги-я. Тебя любят. Постарайся это осознать, наконец.       Юнги едва заметно вздрагивает и тут же запрокидывает голову, стремясь выдать предательский всхлип за шмыганье носом, но у него это не особо получается.       – Иди сюда и кончай свои игры в рыбу-ежа, – ворчит Джин, прижимаясь полными губами к его щеке ровно там, где бежит вниз соленая капля. – Колючками будешь тыкать репортеров на фотолайне, им не помешает дополнительная вентиляция.       – Просто подумай – миллионы людей на планете готовы любого порвать на ленточки ради твоей улыбки, Юнги-я, – Минджин целует плавный изгиб челюсти, ощущая тепло и небольшую шероховатость кожи с едва заметной щетиной. – Я сам за неё кого хочешь убью. Ты только не переставай жить и улыбаться, пожалуйста. Ладно?       – Ладно, – полушепотом выдыхает Юнги, проваливаясь в их объятия.       Словно совершает прыжок веры. Зная, что его обязательно поймают.