The Eighth of BTS

Weight of the world on your shoulders       I'll kiss your waist and ease your mind       I must be favored to know ya       I take my hands and trace your lines       You wrap around me and you give me life       And that's why night after night       I'll be fuckin' you right       “Seven” – JK      

      Декабрь 2021, Инглвуд, Калифорния – Сеул       Чонгук скребется в двери номера хёна, даже не успев толком обсохнуть после душа, с плохо отжатых волос медленно стекают капли воды, впитываясь в ткань футболки. В отеле на полную мощность работают кондиционеры, но стоит открыть окно – и воздух обрушивается плотной, неподвижной, удушливой тяжестью, несмотря на наступление зимнего сезона. Чонгук дергает зубами колечко пирсинга, гипнотизируя взглядом дверь, и ему кажется, что мозг у него в некоторой мере напоминает пустыню, – безжизненную, оплавленную жаром и дрожащую зыбким маревом над раскаленным песком.       Чимин и Хосок, усевшись на пол, что-то увлеченно смотрят с экрана телефона, время от времени издавая восторженные звуки. Любопытный Чонгук, закончив вливать в себя спасительную воду и одергивая прилипшую к спине футболку, подбирается ближе, но вверх ногами и над головами хёнов ничего не видно.       – Что там такое? – лезет он, не удержавшись.       – Гуки, ты видел, как танцует хённим? – на удивление серьезно спрашивает Чимин, движением пальца перематывая видео к началу и останавливая воспроизведение.       – Видел.       – Я имею в виду, не со мной, или Хоби-хёном, или на общей репетиции, а сам?       – Тогда не видел, – легко соглашается Чонгук. – Я вообще не знал, что хён всерьез увлекается танцами.       – Ну, как тебе сказать, “увлекается” – немного не то слово. В общем, смотри, – Чимин передает ему телефон. Чонгук странные интонации его голоса предпочитает игнорировать.       На экране танцкласс с типично серыми стенами, плексигласовой перегородкой, зеркалами и сидящими под ними танцорами – обычная картинка для танцевальных воркшопов. На переднем плане небольшая группа, исполняющая хореографию, с невысокой длинноволосой девушкой в центре. Чонгук не знает ни её, ни остальных. Он тыкает пальцем экран, чтобы запустить видео, и наблюдает, поначалу даже не сообразив, причем здесь хённим. Хореография непривычная, совершенно не похожа на ту, что ставят они сами, и мгновенно завораживает плавностью, пока до Чонгука, наконец, не доходит, что слева от длинноволосой девушки стоит Минджин. Чонгук привык к его блонду, и попросту забыл, что хён давно сменил цвет. Отмотав назад, он пересматривает ещё раз.       Минджин двигается как… вода. Другого подходящего сравнения Чонгук не находит, и даже это не описывает в полной мере ту манеру, в которой танцует хён. Кажется, что его тело течет и переливается из одной позиции в другую, и в этом нет никаких четко фиксированных точек, как, скажем, у Хосока. Нет напряжения, нет заметных усилий, когда можно с точностью сказать, какие именно мышцы задействованы. Он похож на жидкость внутри лава-лампы. Хореография сама по себе максимально плавная и предполагает гибкость, но Минджин довел ее до абсолюта своим исполнением.       Чонгук пересматривает ещё раз, пытаясь представить, какой уровень контроля над собственным телом нужно иметь, чтобы так двигаться. Он сам – прекрасный танцор, сильный, тренированный и очень одаренный. Но движения хёна – что-то совершенно другое, что не измеришь профессионализмом навыка, тонусом мышц или часами тренировок, и Чонгук не очень понимает, в чем тогда вообще дело.       – Откуда это? – спрашивает он невнимательно, снова перематывая в начало. – Есть ещё?       – Понравилось? – всезнающе ухмыляется Хосок, явно довольный собой. – Это с осеннего мастер-класса Винг в Миллионе. У неё нет тиктока, глянь в инсте, там должны быть другие записи.       И они там есть, и Чонгук их все пересматривает, выискивая взглядом хёна, но понятнее ему не становится. Единственное, что он всё же понимает – он хочет эту текучесть и плавность себе, прикоснуться к ней, почувствовать, разобрать на составляющие и, возможно, присвоить. А если Чонгук что-то хочет, он это получит.       Дверь открывается неожиданно, вырвав Чонгука из размышлений, будто не он тут под ней мнется добрых минут пять, пытаясь собрать во что-нибудь связное песок и перекати поле в голове.       – Гук-и? – удивленно спрашивает хён и озабоченно хмурится. – Что-то случилось?       – Яхочучтобытыменятрахнул, – на одном дыхании выдает Чонгук, от спешки и волнения растеряв все паузы между словами вместе с остатками красноречия.       Брови хёна ползут под челку, спадающую на лоб после душа, и он выпускает зажатую губами соломинку, торчащую из стакана с холодным кофе.       – Чего?       – Я хочу, чтобы ты меня трахнул, – повторяет Чонгук медленнее, выдыхает и добавляет, на всякий случай, – пожалуйста.       – Давай-ка ты зайдешь в номер, Чонгукки, окей? – Минджин закрывает за ним дверь, замок на ней электронный и автоматический, так что фиг поймешь, сойдет его пиликанье за многозначительный поворот ключа, сигнализирующий о положительном ответе, или нет. Хён тяжело вздыхает и смотрит на Чонгука так, будто тот сейчас взорвется или выкинет что-то ещё из ряда вон выходящее. – А теперь начни, пожалуйста, с самого начала, чтобы я понял. Зачем тебе, почему сейчас, как ты дошел до такого гениального решения после всех недель намеренного избегания, и, главное, как ты себе это представляешь? Члена у меня нет, и не то, чтобы я сильно о нем убивался.       Он ловит соломинку и тянет свой кофе, разглядывая Чонгука с заинтересованностью ученого, наблюдающего за поведением какого-то особо забавного животного. На Минджине светлый домашний комплект, трикотажный, свободный и мягко обрисовывающий очертания тела, небольшие ладони наполовину спрятаны в длинных рукавах, никакого макияжа, волосы влажные. Но, несмотря на схожесть с безобидным кремовым десертом, от него все равно исходит та сила, которая Чонгука пугает и завораживает. Маленькие люди, говорят, ближе к Аду. Чонгук смотрит на хёна и думает – это чистая правда.       – Трахаться не будем? – уточняет он на всякий случай, оттягивая неприятный момент разговора. Ну вдруг хёну говорить на самом деле не очень-то хочется, Чонгук только за.       – Если не объяснишь – не будем, – подтверждает его опасения хён, усаживаясь на подлокотник кресла. Он вообще очень любит вот так по-птичьи устраиваться где угодно, только не на сидении. – Объяснение тоже ничего не гарантирует, но шансы повышает. Гук, я не собираюсь тебя пытать или издеваться, это не тест и не проверка. Я хочу понять, что творится в твоей голове, прежде чем брать на себя ответственность за собственные решения. Я твой хён, и спросят в любом случае с меня.       – Было бы кому спрашивать, – ворчит Чонгук, явственно ощущая, как чувство вины, которое он старательно запихивал куда подальше, от слов Минджина только разрастается вширь и вглубь. Ну нельзя быть настолько идеальным, блядь, он же уже даже в палату мер и весов не пройдет, застрянет в дверях, цепляясь сиянием за раму. – Я не знаю, откуда начать.       – Ничего, я помогу, – хён спокойно ведет плечами и поджимает под себя ногу, настраиваясь на долгий диалог. Чонгук мысленно готовится умереть от стыда, неловкости и собственного идиотизма, но хрена с два в этом признается. – Дело в отношениях между тобой и мной?       – Да, но не только.       – Хорошо, давай разбираться постепенно, по одной животрепещущей теме за раз. Что именно тебя беспокоит в наших отношениях?       – Они настоящие?       – Ну, твой член во мне явно побывал не понарошку, – беззлобно усмехается хён. – Язык тоже. Ты сомневаешься в моих чувствах к тебе?       Несмотря на всё напряжение и сопротивление, Минджину удается понемногу, слово за словом, тянуть из Чонгука то, что давно болезненно бурлит под гладкой поверхностью. Он не торопит и не давит, не проявляет агрессию, просто задает вопросы, мягко наводя на нужные мысли.       Чонгуку кажется, что хён ему не доверял, что обманывал, что поддался чисто из жалости или просто потому, что мог, и никакой симпатии там не было и в помине, и ему просто нравилось наблюдать за глупым, наивным макнэ, который так легко купился. Чонгук для него – несмышленый, несерьезный ребенок, Чонгук – дурачок, придумавший себе что-то совершенно не соответствующее реальности, и поверивший в это со всей свойственной ему упрямостью.       Когда он замолкает, становится легче настолько, что Чонгук на секунду пугается – он, наверное, взмоет к потолку воздушным шариком, если выпустит из рук покрывало, которое комкал, пока говорил.       – Гук-и, милый, поправь меня, если я неправ, но у меня сложилось впечатление, что я для тебя был чем-то сродни трофею, – аккуратно замечает хён. – Не в плохом смысле, а скорее в том, что ты мной заинтересовался, по-большинству, из-за азарта. Тебе важно постоянно доказывать себе и окружающим, что ты всё на свете можешь, и особенно захватывающе – если цель сложная и требует усилий. Как, например, заполучить человека, создавшего репутацию неприступного отморозка.       – Никакой ты не отморозок, хён, – отвечает Чонгук автоматически, почти обездвиженный прозвучавшими словами. Десять из десяти, Юн Минджин – гребанный рентгеновский аппарат, и Чонгук в душе не ебет, ни как он это делает, ни что теперь делать ему самому.       – Отморозок или нет, дело десятое. Главное, что я вполне понимаю твои мотивы и ничего против них не имею. Если бы имел – поверь, я бы не поддался, хоть пропишись ты в моей постели безвылазно. Я не сближаюсь с людьми, в которых не заинтересован, и мне не обязательно получить клятвенное заверение в большой и чистой, чтобы начать отношения. Достаточно того, что нам обоим было интересно и хорошо.       – Но ты ведь притворялся, что позволяешь мне быть главным, хотя всё получалось совсем наоборот!       – И ты каждый раз оставался доволен результатом, правда ведь? – мягко улыбается хён. – Я никогда тебя не обманывал, Гук-и, честное слово. Ты хотел быть сверху, ты был сверху, и нас обоих такой расклад устраивал и удовлетворял. Скажи мне, а почему ты изначально попросил об этом? Зачем тебе нужны игры в доминацию? Убедиться, что ты крутой и классный, или что я отношусь к тебе, как к серьёзному взрослому?       У Чонгука уже горят не только уши, но и всё лицо и даже, кажется, шея. Он в жизни столько о сексе не говорил, тем более – чинно, как с Намджун-хёном про какую-нибудь дохрена умную философскую концепцию.       – Наверное, и то, и другое, – мямлит Чонгук, думая, что спрятаться под кровать не такая уж и плохая идея, даже не слишком позорная.       – Гук-а, взрослость, серьёзность и крутизна вообще никак не соотносится с тем, трахаешь ты или тебя. И действительно по-взрослому – понимать это. Большинство твоих хёнов – универсалы, разве Юнги-хён или Намджун-хён становятся менее крутыми и взрослыми, когда подставляются тебе? А подставляются они часто и с удовольствием. Джин-хён в принципе предпочитает быть снизу, но ты его глупым ребенком почему-то не считаешь, – Минджин допивает кофе и отставляет стакан, дав Чонгуку перевести дыхание от внезапно открывшейся перспективы. Почему он сам до этого не додумался? Оно ведь настолько очевидное, что дальше просто некуда. – Знаешь, что ещё действительно по-взрослому? То, чем мы с тобой сейчас занимаемся.       – Неловкие разговоры про секс?       – Доверие. Ты доверяешь мне, и потому рассказываешь. Я доверяю тебе, и потому слушаю. И я всегда тебе доверял, Чонгукки, иначе не пустил бы в свою постель. И, по моему опыту, не умеют заниматься сексом именно те, кто о нем не говорит.       Минджин поднимается со своего насеста и подходит ближе, слегка возвышаясь над сидящим на краю кровати Чонгуком. Безо всякой угрозы или какого-то подтекста, но Чонгук замирает, чувствуя колючую волну по спине от понимания – ему нравится, когда хён смотрит сверху-вниз.       – Теперь вернемся к началу, – он протягивает руку и гладит Чонгука по щеке, отчего хочется тут же вывернуться наизнанку и сползти на пол бесформенной лужей, лишь бы продолжал смотреть и касаться с таким теплом. – Зачем тебе понадобилось побыть со мной ведомым? Придумал себе наказание или искупление?       Становится стыдно, но совсем немного, даже у ощущения неловкости есть свои лимиты, и Чонгук их уже на сегодня исчерпал. Ещё немного признания собственного идиотизма существенно хуже не сделает.       – Я столько фигни всякой о тебе напридумывал, что решил – лучше уж поддаться, чтобы расплатиться за всё разом. Но это только поначалу, – быстро добавляет он, заметив, как дрогнули брови хёна, обозначая складку над переносицей. Прозвучало, будто Чонгук присвоил сексу с ним почетный титул форменной пытки, хотя хён такого ничем не заслужил. – Да, я иногда бываю глупым, прости, Минджин-хён. Зато умею осознавать свои ошибки. Я хочу увидеть тебя настоящего, каким ты бываешь с другими, когда просто делаешь то, что нравится. Безо всякого притворства, даже если оно приятное.       На ужасно долгую секунду Чонгуку кажется, что слова он подобрал так себе и надо бы попытаться переформулировать нормально, но потом хён обнимает его, прижимая голову к своей груди, и Чонгук, наконец, может выдохнуть.       – Ох, крольчонок, – вздыхает Минджин тихо, забираясь пальцами под волосы на затылке, и целует в макушку. Чонгуку мягко, тепло, вкусно пахнет, и чувство облегчения вновь превращает его в воздушный шарик, наполненный гелием. Потому он сам цепляется за хёна, чтобы не взмыть к потолку в такой ответственный момент. – Я очень горжусь тобой, знаешь?       – Теперь знаю, – глухо бурчит Чонгук, проклиная полыхающие уши, но ничего не может с собой поделать. – Я так соскучился, хён.       – Ну ещё бы, – ласково смеется тот. – Даже Чимин меня настолько тщательно не обходил десятой дорогой, как это делал ты. Талантливый макнэ талантлив во всем, да, Гук-а?       Он вжимается носом в хёна, заставив того вновь рассмеяться. Чонгук обожает этот звук и хотел бы слышать его последним перед смертью, если она вдруг случится в ближайшее время.       – И я скучал, Чонгукки, – мурлычет хён с нежностью, перебирая влажные пряди и заставляя подрагивать от неторопливых прикосновений. – Ты же мой единственный крольчонок, ну где я второго такого найду?       – Не надо второго искать, второго такого, как я, нет.       – Конечно нет, милый. Поможешь раздеться?       И вот теперь всё хорошо и правильно, и Чонгук больше не чувствует надрыва и мучительной неловкости, только волнующее предвкушение и зуд в кончиках пальцев, когда дотрагивается до светлой кожи и гладит знакомые узоры.       – Помни, что секс – никакое не соревнование, ладно? – хён выпутывается из лонгслива, отбрасывая его в сторону, остается очаровательно растрепанным и юным-юным от этого. – Тебе не нужно ничего мне доказывать, достаточно довериться, и мы оба получим удовольствие. Просто говори мне, чего ты хочешь или если что-то не так, а я буду говорить тебе.       Скажи кто раньше Чонгуку, что такие разговоры могут заводить, он бы без раздумий откусил этому идиоту язык. Судя по всему, теперь язык придется откусывать себе, а Чонгук на подобные жертвы не готов, он способен найти своему языку более достойное применение. Например, обстоятельно обвести выпуклые полумесяцы шрамов, тщательно изучая и увлеченно сравнивая ощущения – заметнее, чем контуры тату, и нежнее, чем чистая кожа. Хён ерошит его волосы, позволяя творить что вздумается, и когда Чонгук поднимает взгляд на его лицо, разноцветные глаза смотрят в ответ так темно и ласково, что перехватывает дыхание.       – Поцелуешь меня, крольчонок? – выдыхает Минджин едва слышно, но у Чонгука абсолютный слух и нездоровая зависимость от полных, теплых губ хёна.       Потому что прикоснувшись один раз, он не может оторваться, целуя снова и снова. Сминает, вылизывает, прикусывает, забирается в податливо приоткрытый рот и находит там металлическое украшение в чужом языке. Минджин отзывается стоном на выдохе, негромко, но звук красиво вибрирует в горле. Чонгук тут же тянется приложить пальцы и хён, поняв без слов, стонет ещё.       Чонгука завораживает его поглощающая, обволакивающая, мягкая сила, так отличная от той, которой обладают Намджун или Хосок. Минджину хочется подчиниться, потому что он не заставляет подчиняться и не пытается доказать свое превосходство. Он просто есть, он горячий, он дышит, он прикасается, целует, гладит, издает негромкие звуки, и всё это постепенно погружает в странное подобие транса, пограничного состояния, в котором тело кажется сделанным из свинца и мёда, а мозг превращается в желе. Чонгук даже не замечает, как оказывается спиной на кровати и без одежды, а голова хёна опускается всё ниже, щекоча губами и согревая дыханием обнаженную кожу.       Когда волна тепла и влаги добирается до члена, Чонгуку приходится срочно вспоминать основы высшей математики, потому что он разнежен и чувствителен до предела. Пара чуть более ощутимых движений – и будет новый рекорд по скоростному оргазму, а это нихрена не круто. Он напрягается, сдерживаясь, и ладонь хёна выписывает круги и спирали на его твердом животе.       – Дыши, Гук-а, – напоминает Минджин, возвращаясь обратно наверх и завлекая в новый поцелуй, путающий пол с потолком и реальность с помешательством. Чонгук считает себя абсолютно безмозглым идиотом, раз с ослиным упрямством так долго отказывался от всего, что может дать ему хён, но сейчас хорошо настолько, что грызть себя за это он будет когда-нибудь потом.       Под руками и губами хёна оргазм неумолимо приближается снова, но Чонгук больше не может его поймать, хотя уже и не против – напряжение слишком сильное. Ему жарко, не хватает воздуха, ни вдохнуть, ни выдохнуть толком никак не удается.       – Я хочу кончить, хён, – стонет он почти жалобно, забив на то, что сдается так позорно быстро. – Пожалуйста.       – Хорошо, Чонгукки, дыши, – повторяет Минджин, и его рука сжимается чуть сильнее, добавляя стимуляции, ощутимо оглаживая большим пальцем головку.       Оргазм болтается где-то на расстоянии пары секунд, как привязанный на веревочке, но упасть за грань всё не выходит. Постепенно начинает казаться, что он не выдержит и просто лопнет.       – Пожалуйста, хён, пожалуйста, – Чонгук не слышит собственный голос за шумом крови в ушах и грохочущим сердцебиением. Ещё совсем немного, ещё чуть-чуть… Похоже, Минджин отвечает что-то, но и его тоже не слышно. – Прошу, пожалуйста, пожалуйста…       – Чонгук!       Руки, губы, тепло, давление – всё разом пропадает и голос звучит резко, как пощечина, заставляя откровенно захныкать от разочарования. Чонгук разлепляет глаза, понимая, что ресницы влажные от слез, и по потолку расходятся круги, с такой силой он зажмурился.       – Прости, Гук-и, ты совсем потерял связь с реальностью, – снова мягко говорит хён, появляясь в его поле зрения, растрепанный, с порозовевшими щеками. Красивый. Чонгук даже на мгновение откладывает неприятные ощущения, чтобы полюбоваться. – Тебе нужно расслабиться и дышать, или кончить не получится, понимаешь?       Восприятие сбоит, основательно сместившись в погоне за разрядкой, но он, всё же, кивает, переводя дыхание и облизывая пересохшие губы.       – Слушай мой голос и дыши, ладно? Давай со мной, крольчонок, доверься хёну. Вдох-выдох…       Чонгук послушно прикрывает глаза и дышит, изо всех сил концентрируясь только на этом.       – Умница, Гук-и, ты такой умница, мой хороший. Вдох-выдох…       После третьего или пятого, Чонгук соображает паршивенько, нежная рука осторожно накрывает его член, поначалу касаясь едва ощутимо.       – Дыши, милый, дыши, – шепчет хён, окутывая своим голосом, и трогает, гладит, оплетает теплыми, умелыми пальцами. – Так хорошо справляешься, Гук-и… Вдох-выдох…       Он говорит и говорит, заботливо, ласково, перемежая слова поцелуями, направляет и хвалит, не дает ни на секунду оторваться, отвлечься и забыться. И Чонгук, следуя за его голосом, как за мелодией волшебной дудочки, упускает момент, когда оргазм затапливает его, принося долгожданное облегчение.       – Вот так, Гук-и, ты такой молодец. Всё в порядке?       У него нет сил ответить, но он ловит ладонь хёна и подносит к губам, чувствуя густые капли, измазавшие пальцы. Лениво, всё ещё восстанавливая сбитое дыхание, вылизывает их дочиста вслепую, наощупь. Судя по тяжести, сидящий на его бедрах хён свободной рукой втирает остатки в горячую кожу внизу живота.       – Мне хорошо, – говорит, наконец, Чонгук, удивляясь, как не закашлялся, потому что даже натренированные связки плохо слушаются после таких нагрузок. – Очень хорошо.       – Ты перенапрягся, крольчонок, – Минджин явно собирается подняться, но Чонгук успевает поймать его и усадить обратно. Хён всё ещё в мягких трикотажных брюках и ощущается почти как плюшевая игрушка или одеяло с утяжелителем. – Лучше не сдерживаться, если хочется кончить. Ничего постыдного в быстрой разрядке нет, тебе легко возбудиться снова. Зато обойдется без таких приключений.       – А ты?       – Что я, Гук-а?       – Ты не хочешь кончить?       – Для меня оргазм – не главное, я получаю удовольствие от процесса.       – Я знаю, хён, но ты не ответил, – Чонгук открывает глаза как раз вовремя, чтобы застать на лице Минджина очень забавное выражение – смесь удивления, узнавания, интереса и недоумения. По крайней мере, Чонгук считывает примерно так. – Ты сам хочешь?       И хён задумывается, действительно задумывается, даже взгляд на какое-то мгновение застывает и становится отсутствующим, будто внутренняя сущность подвисла и отключила питание внешней оболочки. Чонгук вот сейчас не собирается размышлять, неужели его не спрашивали об этом раньше, и портить себе настроение и вечер.       – Скорее да, чем нет, – наконец, немного неуверенно отвечает Минджин. – Мне сложно определить, честно говоря.       – Давай начнем, а если по ходу дела окажется, что всё таки нет, там и закончим. Как тебе мысль?       – Как будто я слышу голос мудрого Чонгука из будущего, – смеется хён. – Мне он нравится, пусть остается.       – Это вот почти не обидно было, – ворчит Чонгук, хотя действительно – не обидно. Он вел себя не самым умным и взрослым образом, ничего странного, что Минджин теперь так реагирует. Зато есть возможность доказать, что никакой это не другой Чонгук, а всё тот же, просто с мозгами в предназначенной для них голове. – Как ты больше любишь, пальцами или языком?       – Языком. Так мягче и нежнее…       – Я так и думал, – кивает Чонгук, роняя хёна на постель и нависая сверху. На вопросительный взгляд усмехается и поясняет. – Ты любишь разводить грязь, чтобы слюна и смазка, и всё текло и хлюпало. Особенно с Юнги-хёном, вас вдвоем переклинивает так, что мне страшно становится.       Здесь должен был бы быть беззлобный подкол относительно чонгуковой чистоплотности, временами граничащей с обсессивно-компульсивным расстройством, но хён ничего не говорит. Просто смотрит на него с выражением человека, у которого очертания жизненных ориентиров складываются в новую форму, как трансформер Бамблби. Воспользовавшись его замешательством, Чонгук быстренько расправляется с остатками одежды, бросая их за кровать, и снова переворачивается на спину, возвращая хёна на свои бедра.       – Честное слово, Гук-а, ещё немного, и я решу, что или мне всё это снится, или я ужасно разбираюсь в людях, – признается Минджин и выглядит при этом слегка растерянно, что только добавляет ему очарования, вызывая какое-то совсем уж неадекватное желание затискать до смерти. Ну или сожрать.       Как будто Чонгук не это собирается сделать.       – Ни то, ни другое, я просто быстро учусь на своих ошибках, – фыркает он, подталкивая хёна перебраться повыше. – Садись мне на лицо, там за изголовье кровати удобно держаться. Скажешь, если что-то не так или если не захочешь продолжать, хорошо?       У хёна очень нежная и гладкая кожа на внутренней стороне бедер, – одно из немногих мест, где нет ни единого рисунка, – и Чонгук официально присваивает им звание лучшей пары наушников. Минджин смотрит сверху всё ещё немного неверяще, но взгляд у него откровенно поплывший, темный и расфокусированный. Чонгук опускает ресницы, обвивает его бедра руками и принимается за дело.       Усадить хёна себе на лицо – для Чонгука в некотором роде идея-фикс, кинк и небольшая обсессия одновременно, и он делал это много раз. Но теперь всё ощущается как-то совсем иначе.       Возможно, из-за свободы от необходимости что-то доказывать, от понимания, что его, Чонгука, принимают как есть, и он хорош именно таким.       Возможно, из-за каких-то внутренних перемен в самом хёне, потому что из своего вынужденного отпуска он вернулся другим, это было сложно не заметить.       Возможно, из-за всего вместе и ещё миллиона разных факторов, потому что Чонгук теперь тонет в нём, – немного – буквально, но больше – метафорически, – и Минджин ощущается вокруг как океан. Как та самая текучая форма воды, каким он казался на видео с танцевального воркшопа. Он движется плавно и гибко, словно переливается, и захлебывается собственными стонами, звучащими открыто и свободно.       Он так и не просит остановиться и кончает от языка Чонгука, с пальцами Чонгука внутри, задыхаясь, всхлипывая и ещё раз убеждая в том, что люди занимаются сексом так же, как и танцуют.       Чонгук остается абсолютно довольным собой.       Проснувшись в номере хёна ранним, сумрачным утром с бодрым стояком, Чонгук долго целует его, теплого и податливого, а потом берет, бережно и нежно. Толкается внутрь медленно, глубоко и сильно. Наслаждается близостью, наслаждается доверием, легкостью и тем, как движутся навстречу бедра хёна, как цепляются за плечи его пальцы.       И растекается лужей, рассыпается на атомы от чувственных стонов и ласковой похвалы.

***

      – Хён, ты свободен сейчас?       Минджин поднимает голову от телефона и яркий, холодный свет гримерной четко вырисовывает темные круги под его глазами, скрыть которые никакому консилеру не под силу. Будь у него своя визажистка, Чонгук бы явственно расслышал её стоны и причитания, что на нем все запасы консилера и закончатся, и вместо милого личика будет у хёна фарфоровая броня с устойчивостью к урону +500. Перекинутая через шею ярко-красная праздничная мишура только добавляет ироничного контраста.       – Сможешь меня отвезти кое-куда?       – Почему не сам?       – Самого меня никто не отпустит, а тащить с собой водителя, стафф и половину команды господина Ли на хвосте я не хочу.       – Чонгук, я не повезу тебя на романтическое свидание с какой-нибудь девчушкой из четвертого, при всем моем уважении к этим девчушкам, к тебе, и к твоим далеко идущим планам перетрахать половину индустрии до Нового года, – тяжело вздыхает хён.       Замерший, как олень на трассе, на первой половине фразы Чонгук успешно отмирает к концу второй и выдыхает, как он надеется, незаметно.       – Никаких девушек, хён, серьезно. Мне просто нужна компания. Твоя, а не пятнадцати человек в костюмах, с которыми я ни расслабиться толком не могу, ни поговорить о чем-то, кроме погоды.       – И надолго она тебе нужна? – Чонгук чует усталое смирение в его голосе и внутренне ликует, стараясь не выглядеть слишком уж подозрительно довольным. Минджин смотрит на часы, ещё раз проверяет расписание, будто не сам его составлял.       – Я верну тебя обратно как Золушку, до полуночи, – заверяет Чонгук, возможно, чуточку более активно, чем стоило бы, но хён, кажется, не обращает внимания.       – Это нихрена не гарантирует, что я не превращусь в тыкву по дороге, – ворчит он, сворачивая свои многочисленные планеры и нажимая кнопку блокировки, экран гаснет. – Ладно, поехали, ебака грозный. Жду тебя на парковке.       Чонгук бы его расцеловал на радостях, но вокруг слишком много людей, потому он чинно терпит до машины.       Хён накинул шарф прямо на мишуру, и жесткие блестящие усики сминаются с шелестом, когда Чонгук лезет под шарф пальцами. Подцепив украшение, он аккуратно стягивает его с хёна, пока тот заводит мотор. Бросает мишуру на панель под лобовым стеклом и гладит нежную кожу, заметив уже успевшие проступить красные следы от раздражения.       – Спасибо, Гук-а, – отзывается Минджин невнимательно, осторожно выруливая со своего места на парковке. – Будь лапочкой, вбей адрес в навигатор, а то у меня тут чей-то Хёндэ припаркован как попало. Блядь… Как же ж тебя не зацепить-то, талантище?       – Сегодня я побуду вместо навигатора, – ловко увиливает Чонгук, наблюдая за сосредоточенным выражением лица. Чонгуку нравится, как водит Минджин, – примерно так же, как танцует и занимается сексом, – и не нравится, что понаблюдать за ним удается крайне редко. – Там маршрут несложный, но программа лагает всё время и заводит в тупики.       – Как скажешь, крольчонок, – хён, увлеченный объездом Хёндэ, на него даже не смотрит. Кажется, пронесло. – Тогда за дело, штурман, в какую сторону мы хотя бы едем?       – К мосту Тонджак.       – Допустим, я заинтригован, что ты там забыл, – Минджин выворачивает руль одной рукой, и джип плавно движется на выезд, – но спрашивать не буду, раз ты так упорно не хочешь делиться деталями. Тонджак, значит Тонджак. Надеюсь, нигде в пробку не станем. Ты привязан к какому-то конкретному времени?       – Нам нужно быть на месте до полуночи, остальное не важно.       – Всё чудливее и странноватее, – хмыкает хён, но расспрашивать не пытается.       Чонгук был бы совершенным идиотом, если бы решил, что тот действительно ничего не заподозрил, конспиратор из него так себе, всё на лице написано. Но то, что можно удержать в секрете он таки удержит до последнего.       Телефон Минджина звонит, когда они выезжают на Квачон, и Чонгук тут же понимает, что это точно не по работе, потому что контакт подписан лаконичным “Хён”. Минджин смахивает вправо, мазнув по экрану быстрым взглядом.       – С Рождеством, Джинни, – разносится по салону низкий, грудной голос, аж мурашки бегут по спине. На фоне слышно тихую музыку и чей-то приглушенный смех. – Прости, не успел вчера поздравить, из-за подготовки к камбэку времени хватает разве что на поспать и пожрать. Давно не чувствовал себя таким старым.       – Только Бону не говори, а то он вспомнит, что у вас разница в год, и впадет в хандру, – хмыкает Минджин, перестраиваясь в правый ряд. – И тебя с Рождеством, я не в обиде, если что. Надеюсь, тебе удалось сводить Джию в какое-нибудь милое место.       Чонгук разглядывает прикрепленную к контакту фотографию – красивый парень с нежным лицом, бледно-голубыми волосами и симметричным пирсингом, окружающим немного грустную улыбку, в кадр попала чья-то изящная ладонь, сложенная в смазанном жесте, и плечо, прижатое к плечу, – и думает, что пора официально назвать это чудовищное несовпадение тембра голоса и внешности “синдромом Феликса”.       – Этим милым местом была кухня нашей общаги в три часа ночи, – вздыхает “Хён”, – где мы очень романтично сжевали праздничную лапшу и чуть не уснули прямо на стульях. Пришлось укладывать его у себя, потому что вызванивать в такое время их менеджера мне просто совесть не позволила.       – Надо же, она у тебя есть, оказывается. Ты там не перегни с совместными ночевками. Джию, в отличии от вас, на хиатус не уходил, у него график такой, что даже моих ребят впечатлит до глубины души.       – Я, конечно, мудак тот ещё, но в этот раз он сам предложил, и был крайне настойчив.       – О, он умеет, – и Чонгук видит, как хён натурально закатывает глаза, на какую-то долю секунды становясь пугающе точной копией Чимина. – Ладно, ты взрослый мальчик, я в ваши отношения не лезу, разберетесь сами, просто будь внимателен.       – Я внимателен, Джинни, – тон заметно меняется, в нем проскальзывают вина и что-то ещё, чего Чонгуку не понять, но потом возвращается обратно. – Тебе удалось вырваться хотя бы на пару часов? Ни на что не намекаю, но последний нормальный выходной у тебя был, кажется, в сентябре.       – В августе, – поправляет Минджин, получив в качестве комментария тяжелый вздох с другой стороны связи. – Мы только закончили со всеми праздничными эфирами. Везу своего младшего по делам.       – У вас там макнэ-вечеринка намечается?       – Можно и так сказать. Тусовка в тянучке на Квачоне, десять из десяти, всем рекомендую.       – Ты звучишь так устало, кроха, – отзывается “Хён”, явно не купившись на попытки свести всё в шутку. – Знаю, что и сам прекрасно справляешься, но отдохни, как только выпадет возможность, очень тебя прошу.       – Хорошо, Гёль-а, я отдохну.       – Обещаешь?       – Обещаю.       Чонгук думает, что он, пожалуй, ещё больший идиот, чем привык себя считать. Они отпахали за десятерых из-за праздничных перегрузок, а он даже не поинтересовался, чего хочет хён. Может, его предел мечтаний – проспать шестнадцать часов, но подряд, а не урывками, как Юнги, и никого не видеть сутки. А тут Чонгук со своими дохрена загадочными романтическими сюрпризами, тащит его хрен знает куда и зачем посреди ночи.       – Минджин-хён, – осторожно начинает он спустя какое-то время после того, как вызов завершен и в салоне снова еле слышно играет музыка. Хён в ответ тянет вопросительное “Ммм?”, не отрываясь от дороги. – А ты как предпочитаешь отдыхать?       – Зависит от того, сколько времени у меня есть на отдых. Если не слишком много, тогда отсыпаюсь и просто ничего не делаю, редкая роскошь при моей загрузке. Если много, тогда сначала отсыпаюсь, а потом придумываю, чем себя занять. Готовлю, хожу на выставки или на мастер-классы, езжу на стрельбище, могу выбраться к сестрам в Ульсан. Сумин ко мне регулярно катается в гости, а вот Ёнми я уже больше года не видел. У нее какая-то жутко ответственная работа, ради которой она готова пожертвовать свиданиями с любимым братом…       – А если времени совсем немного? – допытывается Чонгук, нервно грызя колечко пирсинга. – Если это, допустим, пара часов между съемками или что-то такое.       – Тогда предпочту провести их с кем-то из вас. Или один, если действительно сильно устал. Мне нравится кататься по городу или гулять по набережной, особенно вечером, когда идет дождь. Всё становится похожим на стоп-кадры из Блейд-раннера, это очень красиво.       Ладно, допустим, Чонгук не такой уж идиот. Даже совсем не идиот. Даже практически гений. Он расслабляется, выпуская, наконец, из пальцев, зажатый в кармане телефон.       – Готовка, выставки, танцы и стрельбище, неудивительно, что от тебя так нещадно прется весь наш хён-лайн, – вздыхает с легкой завистью и откровенным восхищением. – В начале моста справа парковка.       – Куда ты меня тащищь? – всё с тем же усталым смирением интересуется Минджин, явно сообразив, что это не он везет Чонгука куда-то, а скорее Чонгук его куда-то везет, пусть и своеобразным способом.       – Увидишь. Не пропусти парковку, хён, а то потом придется весь мост проехать, чтобы развернуться.       Минджин не пропускает, их машина единственная на прямоугольнике белой разметки возле округлого, двухэтажного здания, нависающего над мостом, как гигантская стеклянная чашка рамена. Чонгуку очень хочется взять хёна за руку, но даже укутанный в огромную дутую куртку, пушистую панамку и маску так, что глаз почти не видно, он всё равно не рискнет. Зато они соприкасаются локтями и плечами, насколько это получается при их разнице в росте, и ткань курток забавно шуршит. В городе тепло, потому вместо снега в воздухе стоит мелкая водяная взвесь, словно фильтр боке размывая неоновые огни и превращая все поверхности в зеркала. Чонгук, пожалуй, может понять, что имел в виду хён, говоря о стоп-кадрах из Блейд-раннера – мокрый Сеул похож на голограмму из киберпанковой компьютерной игры.       В здании кафе запотели панорамные окна, бликующие голубым и оранжевым. Чонгук нажимает кнопку звонка рядом с раздвижными дверями, и в глубине слабо освещенного помещения кто-то шевелится.       – Они закрываются в десять, пришлось просить об услуге, – поясняет просто чтобы что-то сказать, пока хмурый охранник в возрасте пристально разглядывает их бесформенные в зимней одежде фигуры через стекло.       Видимо, признав, всё же за людей, а не за пару лис-оборотней, к примеру, набирает код на панели и двери разъезжаются в стороны. Чонгук отвешивает вежливый поклон, сбивчиво объясняя, что они здесь забыли. Под внимательным взглядом ему неуютно и кажется, что вот-вот разоблачат, хотя вряд ли этот аджосси в курсе, кто вообще Чонгук такой.       – Дольше полуночи нельзя, – безапелляционным тоном инструктирует тот, поджав губы, как большая лягушка. – Наверху есть автомат с кофе, с ним осторожно, не сломайте. Будете шуметь – выгоню.       Минджин тихо, очень тихо фыркает от смеха, и Чонгук слышит это только потому, что хён стоит за его спиной, совсем рядом с чонгуковым ухом.       – Мы будем вести себя прилично, аджосси, обещаю, – ещё раз кланяется Чонгук, его самого вся нелепость ситуации тоже начинает слегка забавлять. Но назвался лапшой – лезь в рамен. – Большое спасибо за доверие.       – Идите уже, – машет рукой охранник и добавляет ворчливо, – молодежь, романтика, айщ.       Только добравшись на второй этаж, где их встречает индифферентно сияющий в полумраке, священный кофейный автомат, они останавливаются, утыкаются друг в друга и смеются добрых минут пять, никак не в силах остановиться. Минджин выискивает по карманам мелочь, Чонгук скармливает её автомату – получается ровно один стаканчик кофе с пенкой и карамельным сиропом.       – Такое чувство, что мне снова пятнадцать, – говорит хён, отсмеявшись. – Хотя даже в пятнадцать никто не устраивал для меня свиданий в таких местах.       – Это дядюшка одной из наших нун из стаффа, – Чонгук стаскивает панамку и маску, и слегка неловко мнется, думая, что, возможно, он всё же идиот. – Я поспрашивал остальных, они сказали, ты любишь фейерверки и виды ночного города. На фейерверки мы уже опоздали, но город отсюда очень хорошо видно.       Город действительно видно – он сияет за огромными окнами над черной гладью реки Хан, отражаясь в воде, словно звездное небо. Они не слишком высоко, но вид всё равно красивый.       – Знаешь, важно не то, что именно, важно то, как и почему, – Минджин смотрит не на город, а на Чонгука. Смотрит ласково, с нежностью, так, что от этого взгляда хочется спрятаться куда-нибудь, потому что от него краснеют разом и щеки, и уши, и шея, и вообще начинает казаться, что тут проблемы с климат-контролем. – И я это “как и почему” очень ценю, Гук-а.       Они сидят прямо на полу, напротив холодного стекла с красивым видом в нём, и передают друг другу теплый бумажный стаканчик. Кажется, Чонгук в жизни ещё не был настолько доволен собой. Ну, возможно, когда они взяли первый дэсан. Но это не точно.       – Можешь рассказать про своих старших, хён? – спрашивает он аккуратно, кося на умиротворенный профиль, торчащий из огромного шарфа и ворота расстегнутой куртки. – Чимин-ши говорит, что не всех из них может назвать хорошими людьми. Почему ты тогда всё ещё с ними?       – Мир вообще очень редко бывает белым и черным, – отвечает Минджин спокойно, его голос звучит убаюкивающе. – В основном он серый, очень многогранно серый. И с людьми так же, никто не бывает только хорошим или только плохим. С хорошими людьми случается плохое, с плохими – хорошее, каждый день течение жизни меняет нас, мешая черное и белое в огромную палитру серых тонов. Почему Чимин-ши танцует, несмотря на все травмы и риски? Почему Юнги-хён пьет, хотя знает, что ему этого делать не стоит? Мы совершаем выборы не потому, что уверены в том, что они хорошие, а потому что верим в их правильность для нас самих, исходя из ситуации. По крайней мере, я думаю, что осознанные выборы совершаются именно так. Я люблю своих хёнов, я выбираю оставаться рядом с ними, исходя из своих чувств, осознавая все возможные последствия. Для меня такой выбор – правильный, потому что я так хочу.       – В таком случае, я выбираю беспокоиться о твоем состоянии, когда ты рядом с теми, кого Чимин-ши не считает хорошими людьми. Он добрый и просто так не будет ни на кого наговаривать, – поразмыслив немного, решает Чонгук.       – Вы оба имеете полное право беспокоиться, я это понимаю и принимаю, – хён делает глоток и передает стаканчик обратно, соприкоснувшись пальцами легко и обыденно. – Все вы имеете такое право, потому что мы в отношениях и нам друг на друга не плевать. Я о вас тоже беспокоюсь.       – Хён, это сейчас может быть слегка не к месту, но ты не думал о сексе с нами? Со всеми нами.       – У тебя секс всегда к месту, Чонгукки, и я могу понять твою логику, – пожимает плечами хён, нисколько не удивленный, не смущенный и в принципе никак не выказывающий своего недовольства относительно такой резкой смены темы. Чонгук думает на сверхзвуковой, ну убейте его теперь. – Мы, вроде как, постоянно им занимаемся, куда ещё думать?       – Я имею в виду, со всеми одновременно. Групповой секс.       – Ты этого хочешь, Гук-и? – хён смотрит на него заинтересованно, без двузначности, просто с мягким любопытством.       – Мне кажется, это хороший способ закрепить то, что между нами происходит, – Чонгук очень тщательно выбирает слова, потому что ему сейчас крайне важно донести свою мысль, и донести её точно. – Ты сказал, что мы в отношениях, но мы никогда не обсуждали это все вместе. Я знаю, что Тэтэ и Чимини признались тебе в любви, про других ничего не знаю…       – Для тебя групповой секс равен признанию в любви, я правильно понимаю?       – Ты правильно понимаешь, хён. Это не значит, что смысл в том, чтобы всемером тебя трахнуть, не думай так. Я… Когда остальные сделали такое для меня, оно действительно ощущалось, как любовь. Я хочу, чтобы ты тоже почувствовал.       – Я не думаю ничего плохого, Гук-и, – успокаивает его Минджин. – Ни о тебе, ни об остальных, ни о твоей идее. Замечательная идея, на самом деле, у меня нет подобного опыта, интересно попробовать. Надо только сделать что-то с графиками, потому что найти свободное время у всех сразу – та ещё задача со звездочкой.       – Мы никуда не спешим, – отвечает Чонгук и сам себе удивляется.       В основном – потому что не врет, он действительно не чувствует, что нужно куда-то лететь, бежать и мчаться. Он и без того имеет хёна во всех возможных смыслах. Он подождет сколько нужно.       – Знаешь, Чонгукки, – голова хёна опускается ему на плечо, приминая шуршащую куртку, – у тебя отлично получается руководить, когда ты не думаешь о том, что это будут оценивать, а просто делаешь так, как считаешь нужным.       Чонгук смотрит на сияющий, чуть расплывчатый от капель мороси город, и думает, что нет, первый дэсан, по ходу, безбожно проигрывает этому вечеру.       Ночью, разбуженный копошением Чимина и бормотанием Тэхёна во сне, Чонгук выбирается из теплой постели, нагло крадет в отместку одно из одеял и, замотавшись в него, бредет в соседнюю спальню. Хёна там, увы, нет. Там никого нет, кроме не застеленной, как всегда, кровати. Подумав немного, Чонгук тяжело вздыхает и отважно выходит на холодную лестничную клетку, шлепая босыми ногами по кафельному полу. Вот было бы хорошо, организуйся у них свой лифт между квартирами, чтобы никакие Чон Чонгуки не морозили лапы, если им вдруг в голову взбредет гениальная мысль переехать из одной постели в другую прямо в одеяле.       Сидящий на кухне Намджун его появлению не удивляется. Только поднимает голову от очередного блокнота и устало смотрит поверх толстых стекол очков. Кухонная подсветка добавляет теням на его лице глубины и резкости.       – Ты чего не спишь, Гук-а?       – Хёна ищу, – бормочет Чонгук сонно, протирая глаза, упрямо слипающиеся обратно.       – Он у Джина потерялся, – хмыкает Намджун добродушно, даже не уточнив, которого хёна. Всё итак понятно. – Поищи там. Не споткнись на лестнице только.       Чонгук поднимает полы одеяла, чтобы не споткнуться, и ползет наверх медленной, бледной, упитанной гусеницей. Тычется в двери комнаты Джина и Юнги, и почти повисает на ручке, забираясь внутрь. У хёнов, почему-то, не задернуты шторы и даже приоткрыто окно, хотя Юнги ненавидит мерзнуть. Присмотревшись к бесформенной горе на постели Джин-хёна, Чонгук понимает, почему – они спят все втроем. Оба Джина по краям, а Юнги – в центре, накрытый их руками и парой одеял так, что из-под всего этого торчит только нос и заново высветленные недавно волосы. Чонгук стоит и смотрит на них с абсолютной пустотой в голове и абсолютным умиротворением внутри, пока босые ноги не начинают ощутимо замерзать. Тогда он разворачивается, выходит из комнаты, тихо прикрывает за собой двери, и такой же медленной гусеницей спускается обратно в кухню.       – Не нашел? – невнимательно спрашивает Намджун, что-то зачеркивая и переписывая заново. Ручка тихо шуршит по бумаге.       – Нашел, – мотает головой Чонгук, шлепает к нему и заворачивает в свое одеяло, прилепляется грудью к широкой спине и так замирает в сонной полудреме. – Пойдем спать, хён.       – Сейчас, кусок лирики закончу, пока мысль не потерял, дождусь Хоби из душа, и пойдем, – соглашается Намджун немного рассеянно и трется щекой о его макушку.       – Ладно, – послушно выдыхает Чонгук, склоняет голову к его затылку и прикрывает глаза.