The Eighth of BTS

When I'm with you       There is no one else       I feel this way I never felt       “The Astronaut” – Jin       Even my walk was made of       Your love and your faith       Every time I look       Every time I love       Every time I hope       As always, for us       “On The Street” – J-Hope (ft J.Cole)      

      Октябрь 2021, Сеул       Джин смотрит на хённима, стоящего у самого края кулис, где камеры не видят его, но он может видеть происходящее на сцене. Хённим, правда, смотрит не на сцену, а в телефон, одновременно прислушиваясь к наушнику ДМР – указательный палец прижимает его к уху, закрыв компенсационные отверстия, чтобы уменьшить эхо. В тонком, многослойном трикотаже, хитро задрапированном вокруг тела и спадающем мягкими складками, хён напоминает неупокоенного призрака. Разве что цепи не тянутся следом от многочисленных звенящих браслетов на запястьях. Вездесущий он куда круче призрака, даже будь у того логотип Самсунга на левой пятке.       На сцене, судя по звукам, кто-то из тонсенов расстреливает остальных из пушки с конфетти – характерные глухие хлопки и шорох перемежаются визгами и топотом ног в тяжелых ботинках. Чонгук. Вот как пить дать, макнэ. А где макнэ, там Тэхён. А где дурачатся эти двое – там и Намджун, изо всех сил делает вид, что контролирует ситуацию, хотя сам носится по сцене с не меньшим азартом, – и Хосок. Этот не пытается ни делать вид, ни действительно что-то контролировать, просто искренне ухохатывается. На выстылой арене под открытым небом холодно, греются как могут.       Джин болтает в запаянном стакане уже слегка остывший баббл-ти, – шарики тапиоки мягко постукивают о пластиковые стенки, – и подходит к хёну.       – …движение должно быть максимально плавным, там высоко, нам не нужно добавлять лишних поводов для волнения. С лифтами будем разбираться тогда, когда до них доберемся, сейчас нужно обкатать уже рабочую программу, – говорит Минджин, сосредоточенно глядя куда-то в пустоту между экраном телефона и осветительной конструкцией на уровне глаз. Слушает ответ, слегка нахмурившись и, неожиданно, покусывая губу.       Поколебавшись пару секунд ради приличия, Джин обнимает хёна за плечи, заворачивая в собственную пушистую куртку, и несильно прижимает спиной к своей груди.       – Ты же в курсе, что ты не должен этого делать, ммм? – интересуется тихо, чтобы в рации не услышали. – Здесь есть куча специально обученных людей.       Хён зажимает кнопку передачи звука и поворачивает к нему голову.       – В этом автобусе почти два метра над уровнем пола, Сокджин-и. Я понимаю, что вы лазили и по более впечатляющим площадкам, и не ставлю под сомнение ваш профессионализм. Но сломать себе что-нибудь можно даже шлепнувшись с высоты своего роста. Незачем лишний раз рисковать.       – У тебя просто мания всё контролировать, признай это, – урчит Джин, протягивая руку поперек худых плеч. Под тонким материалом можно отчетливо почувствовать тепло тела и проступающие косточки. Джина немножечко кроет от его хрупкости, выгодно подчеркнутой одеждой. И раньше было почти невыносимо, а теперь и вовсе перешло все границы. Он сует хёну под нос свой стаканчик с напитком. – Мерзнуть по углам тоже входит в твой список развлечений?       – Нет, я просто жду, пока можно будет воспользоваться кем-то из вас в качестве живой грелки, – хмыкает Минджин, обхватывая соломинку губами, но выплевывает её как только в наушнике заканчивается неразборчивый бубнеж. – Да-да, пара человек на подстраховке не помешает, очень вам благодарен за понимание…       Джин смотрит поверх его головы, как на сцене раскрасневшийся Чонгук сбрасывает с плеч дутую куртку, открывая голую татуированную кожу, и тяжело дышит ртом, глядя куда-то наверх, следом за рукой Чимина. Тот что-то быстро ему объясняет, опустив микрофон. Чонгук, отвлекшись, смотрит прямо на них и почти автоматически закусывает губу с едва успевшим нормально зажить пирсингом. Растрепанные мятные волосы с парой запутавшихся в них блестящих конфетти и светлая одежда делают его похожим на сахарную вату. Очень вредную сахарную вату, если уж совсем по-честному.       Более вредной сахарной ваты Джин в жизни не встречал.

***

      Они первый и единственный раз нарушили собственное правило, – не обсуждать чужой секс с другими, – из-за хёна.       Что-то не давало Джину покоя, зудело где-то в глубине, словно надоедливый писк электричества. Какая-то мысль, за которую всё никак не удавалось толком зацепиться, и это раздражало. Джин – до мозга костей реалист, он всегда гордился своей способностью трезво оценивать происходящее. Но в этот раз ощущение, что они упускают что-то важное не покидало его ни на секунду, доводя до бешенства. Он думал, что в какой-то момент просто не выдержит и взорвется.       Но первым взорвался Чимин, сбив их с ног волной агрессивной прямолинейности. И доказав повторно – его лучше не только не злить, но и не доводить до отчаяния. Отчаявшийся Чимин в два раза страшнее Чимина злого.       А потом, лежа в их общей с Юнги спальне и считая скачущих по потолку воображаемых альпак, – шло уже на вторую сотню, – Джин услышал его тихий шепот, явно приглушенный то-ли подушкой, то-ли плечом Юнги.       – Какой он? Какой он с тобой, Юнги-я? Не когда мы вместе, не когда у всех на виду, а только вы вдвоем, и никого больше нет.       – Зачем тебе? – сипло уточнил Юнги, хотя по тону было ясно, что никакого сопротивления не последует, и принцип невмешательства уже послан в пешее эротическое умелым рэперским языком. Юнги всегда слаб перед Чимином. Перед своей привязанностью к хённиму – тоже.       – Мне постоянно кажется, что я его теряю, – в дрожащем голосе отчетливо слышались едва сдерживаемые слезы. – Знаешь, как будто воспоминания утрачивают яркость, трехмерность, и начинают растворяться. Так страшно, что оно уже происходит, прямо сейчас. И если я буду постоянно узнавать что-то новое, подпитывать картинки в голове, может…       – Ты его не потеряешь, – Юнги остановил лихорадочный монолог мягко, но уверенно. Зашуршало одеяло, видимо, он вытирал Чимину лицо. – Никто из нас его не потеряет, как не потеряли Джуна, Хоби, Тэхёни, тебя, меня. Темные времена бывают, но они заканчиваются, даже если сегодня или завтра всё из рук вон плохо. Мы со всем справимся, как справлялись до этого, слышишь, Чимини? И никто никого не потеряет.       Глаза стали горячими и Джин, стараясь шевелиться как можно незаметнее, приложил к ним рукав пижамы, пока не потекло по щекам.       Он сам всегда был слаб перед Юнги. Особенно – перед той его версией, которая даже в полете в собственную пропасть умудрялась тащить других из их персональных черных дыр.       – Живой, – спустя какое-то время сказал Юнги очень тихо, но Джин всё равно услышал. – Со мной он живой, настоящий, как будто открыт нараспашку и я могу трогать внутри него всё, что вздумается. И не получу за это по рукам.       Чимин глухо всхлипнул в ответ.

***

      Раздумывает он недолго. Если самому не удается нормально разобраться в происходящем, значит, пора обращаться за помощью. В чём Чимин прав, пусть и для него лично смысл был иной, так это в вере в трехмерный концепт личности. Чем больше углов обзора на хёна будет в распоряжении у Джина, тем больше шансов понять, что не так. Слепые пятна – враг логических цепочек, а отсутствие некоторой гибкости принципов – враг адаптации к новым условиям. Благими намерениями вымощена дорога нахуй, но чтобы дойти до дел, необходимо с чего-то начать. Джин будет не Джином, если не попробует.       Развести на разговор Чимина удается быстро и без проблем – достаточно всего-лишь усталости после изнуряющего дня, немного соджу и отчаянного желания самого тонсена, которое разве что из ушей не лезет.       Чимин очаровательно хихикает, разморенный после душа и окончательно размякший после соджу. От него пахнет чем-то сладким, немного напоминая кондитерскую, и длинные рукава огромной толстовки с чужого плеча скрывают маленькие ладони, превращая их в трогательные свитерные лапки. Джин едва не трескается от умиления.       – Ты же видел его в работе, Джин-хён. Там ведь на лице написано "зови меня папочкой" и "стоп-слова не существует". Сначала входит аура доминирования, а после уже Минджин-ши. И потом Хоуп, с его этим “плакать будешь ты сам”. Ну что я должен был подумать? – Чимин прекращает хихикать и жалобно сводит брови к переносице, словно воспоминания и чувства для него слишком болезненны. – А оказалось, что хён совсем другой. Он нежный, такой невероятно нежный, и ласковый, мягкий, уязвимый. Да, прямолинейный, но это же ничего общего не имеет со всякими доминантными штуками.       – Я что-то не припомню, чтобы у тебя доминантные штуки стояли в списке кинков вперед нежности, – вскидывает бровь Джин, пытаясь понять, к чему клонит тонсен. Близость горячего тела и циркулирующий в крови алкоголь хваленому трезвому мышлению отнюдь не способствуют.       – В том и дело, – грустно говорит Чимин, заламывая брови ещё сильнее. В его голосе больше нет смешков, он серьёзен и предельно честен. – Я ведь поначалу действительно думал, что хён любит подчинение, и меня это ничуть не напрягало. Он мне и таким уже нравился безумно, понимаешь? Я бы прогнулся и не вякнул. А потом, когда понял, насколько в нём ошибся, я совсем пропал. Он ведь в своей нежности может утопить, и это будет так сладко.       Теперь Джин понимает. Понимает лучше, чем кто-либо другой.       – Он не требовал ничего, всегда прислушивался к моим желаниям, даже если я их сформулировать толком не мог. Это стыдно вообще, когда ты взрослый человек и партнер у тебя говорить нормально умеет, а ты – нет. Только и выходит, что ерунду пороть всякую. От него даже отказ получить не обидно было. Я как-то ляпнул, мол, у меня горловой минет не выходит нормально, хотя нравится, когда его делают мне, так хён знаешь что сказал? – Чимин характерно прищуривает глаза и довольно реалистично копирует интонации хённима. – "Горло, Чимини, место уязвимое и хрупкое, и не предназначено для того, чтобы тыкать в него членом. От этого образуются микроразрывы и вырастает риск инфекции. Голос потерять можно запросто, если не что похуже. Я-то им только матерюсь и шлю всех направо и налево, а ты – профессионально на жизнь зарабатываешь. Так что кончай загоняться. У меня для члена есть другие отверстия, если тебе самому критично вставить по яйца."       – Эти мудрые слова, да нашему Чонгукки в уши, – изрекает Джин, волевым усилием стирая так и лезущую улыбку. Расхохотаться хочется до спазмов в животе и, вместе с тем, поаплодировать хённиму с его в меру острым языком. – Вот кто у нас точно любит по яйца вставлять.       – Боже, хён, – качнувшись к нему, Чимин утыкается лбом в плечо и всхлипывает, то ли от переизбытка эмоций, то ли от смеха, то ли от всего сразу.       – Ну что "хён"? Сложно быть серебряным голосом Кореи с членом макнэ в глотке, знаешь-ли. Гук его растил со всей ответственностью, к процессу подошел обстоятельно, и выросло вон всем на зависть…       Чимин затыкает его собственным ртом, прервав импровизированный стендап.       Джун нужный разговор затевает сам.       Из них семерых, он больше всего вовлечен в общение с хёном, пусть и через посредника. Джин вообще не в курсе, каких конкретно богов благодарить за джунов гениальный мозг, породивший идею обменяться номерами с окружением хённима. Так что благодарность он мысленно отправляет всем и сразу, как автоматическую групповую рассылку контактам в адресной книге. Дальше сами разберутся.       Выдохнув облако сигаретного дыма, Намджун протягивает ему телефон со свежей фотографией, соприкасаясь пальцами. На снимке видно только половину лица хёна – поймали в полуобороте, – у него открыт рот и приподняты брови, рука, перечеркнутая красной полосой браслета, застыла в смазанном жесте, в другой – пластиковый стакан с трубочкой, и он им куда-то указывает. Яркий солнечный свет рисует жесткие контрасты, а на фоне сплошная мешанина разноцветных пятен стихийного рынка. Кажется, если ткнуть пальцем – картинка оживет, хён развернется к нему полностью, закончит начатое движение, поправив лезущие в глаза волосы, и станет слышно, что он говорит.       – Выглядит таким счастливым, – комментирует Намджун, глядя куда-то в сад. Там зелень газона плавно переходит в зелень увитой плющом стены и зеленые кроны деревьев над ней, а дальше – только небо. С ослепительным сиянием испепеляющего июльского солнца. – И таким настоящим.       – Как будто до этого мы общались с голограммой, – не удержавшись, фыркает Джин, увеличивая фото настолько, что становится видно нечеткое отражение в разноцветных глазах.       – Скорее, с тенью или негативом, – Намджун снова затягивается и объясняет свою мысль. – Когда снимок опускают в проявитель, нужно время, чтобы изображение проступило полностью, во всех деталях. Каждую секунду это будет одна и та же картинка, но всё более четкая и яркая. В ней нет неправды, просто поначалу сложно рассмотреть и разобрать всё, что изображено. И легко сделать неправильные выводы, вроде принять пакет за кота или облако – за гору. Мне для этого вообще достаточно просто снять очки и забыть вставить линзы с утра.       – Ты о чём-то жалеешь? – Джин возвращает телефон и подходит ближе, чтобы положить голову на плечо. С Намджуном всегда спокойно, его низкий голос и размеренная манера речи действую не хуже ромашкового чая.       – Разве что о чрезмерном количестве предположений, которые предпочитал строить, вместо того, чтобы просто подождать, пока картинка проявится целиком. И чаще носить очки. Я мог бы слушать его больше, а надумывать – меньше, и, возможно, мое присутствие в реальности помогло бы ему проявиться быстрее.       – Джун, ты сейчас делаешь ровно то же самое – надумываешь, вместо того, чтобы просто подождать, – Джин для Намджуна – как вмонтированный пинг из реальности. Автоматически срабатывает в моменты излишнего погружения в самого себя, когда картина мира начинает смазываться слишком уж сильно. – Мы совершили ошибку, мы это осознали и предприняли всё, что сумели придумать, чтобы её исправить. Придумаем что-нибудь ещё – сделаем что-нибудь ещё. Но крутить по кругу прошлое, пытаясь понять, в какой момент всё пошло не так и что можно было бы предпринять тогда, полезно только до определённого момента. Сделать выводы и не повторяться с проебами. После всё просто превращается в адскую карусель, на которой ты себя катаешь, пока не вытошнит весь мозг. И толку от этого – никакого.       – Я просто скучаю, Джин-и, – Намджун со вздохом утыкается в него, обхватив руками. Джину и без того жарко, солнце палит нещадно и влажность стоит поистине ужасающая, но он терпеливо гладит широкую спину, обтянутую тканью мягкой рубашки. – Так хочу прикоснуться к нему, почувствовать, что он живой и реальный. Мне хватит. Я ведь поначалу верил, что он асексуален, и меня это вполне устраивало.       – Забавно, какие кардинально разные могут быть взгляды на одного и того же человека, – хмыкает Джин, вспоминая чиминовы предположения о суровом доминанте.       – Ну, мы ведь все тоже разные, – глухо бубнит Намджун. – Что уж говорить о способности оценивать других. Хён вот нифига не асексуален, как оказалось, а вполне может быть покруче Хоби. И ему для этого даже стараться не нужно.       – В смысле, что темперамент идет впереди адекватности? – с сомнением уточняет Джин, для которого такие открытия с уже наличествующей информацией вяжутся примерно как ламы с квантовой физикой. То есть – никак, мозг так не изворачивается.       – У хёна ничего и никогда не идёт впереди адекватности, – Намджун тяжело вздыхает. – В смысле, что легковоспламеняющийся и может сжечь без особых усилий. И гореть ты будешь долго. И тебе это понравится.       – Тоже мне, птица-феникс, – ворчит Джин, ощущая бегущий по спине колючий холодок, несмотря на окружающую душную жару.       Единственный, кто реагирует на происходящее слегка отстраненно – Тэхён.       Они, конечно, привыкли, что их Тэтэ немного не от мира сего, и вообще инопланетянин, но на фоне коллективной подавленности с тленным душком невыносимой бренности несправедливого бытия это спокойствие выглядит как-то уж чересчур инородно. Зная тонкую душевную организацию тонсена, его чувственность и уязвимость, Джин почти начинает переживать.       Да, на вид тот в порядке, год назад всё было куда хуже, а тут вон даже помогает Юнги откачивать мимоходом, без особых напрягов. Но Тэхён – это другая планета без проводника, мертвый язык без словаря, инверсное изображение без расшифровки и средневековая крепость с окошками бойниц двадцать сантиметров на девяносто в стенах трехметровой толщины без подъемного моста одновременно. Что с ним происходит на самом деле не может знать никто.       – Ты в порядке, Тэхён-и? – спрашивает Джин, с первого раза безошибочно определяя, чьи руки привычно и без спросу сгребают его в мокрые объятия со спины, стоит только включить душ. Пар поднимается к потолку, Тэхён липнет щекой к лопаткам, щекоча сухими ещё волосами. – Я волнуюсь за тебя.       – Что со мной может быть не в порядке? – сонно интересуется Тэхён, которого, похоже, вопрос искренне удивил.       Джин разворачивается в его объятиях и на несколько секунд залипает, упустив нить разговора. У тонсена заспанный, обманчиво невинный вид, темные глаза расфокусировано смотрят из-под тяжелых век и длинной челки. Капли воды стекают по смуглой коже. Тэхёну место в Аду, его там посадят на трон и коллективно принесут клятву в вечной верности до конца существования этого грешного мира.       Приходится моргнуть пару раз, чтобы выдернуть себя из вязкого мрака под опущенными ресницами. Тэхён способен загипнотизировать взглядом кого угодно, не успеешь досчитать до одного.       – Например, разбитое сердце? – предполагает Джин. – Душевная боль, смятение от чувств, тоска по близкому человеку?       – Ты сейчас мои потенциальные проблемы описываешь или свои? – уточняет Тэхён без малейшего намека на сарказм. Даже чуть склоняет голову набок, будто так сумеет лучше понять. – Насчет смятения не уверен, ты обычно четко знаешь, что чувствуешь, а вот остальное…       – Йа, это кто из нас хён, вообще? Не смей бить меня моим же оружием.       – Я в принципе тебя бить не собираюсь, – Тэхён пожимает плечами и снова его обнимает, прижимаясь всем горячим собой. – Со мной всё в порядке, честно. Тебе не о чем беспокоиться. Ты скучаешь по нему, да?       – Какой ты проницательный, кошмар просто, – ворчит Джин, зарываясь носом в отросшие волосы. Тэхён пахнет теплой сладостью, и запах этот до боли знакомый. – Скучаю, Тэхён-и. Очень скучаю.       – Хён наверняка скучает тоже, – говорит Тэхён уверенно, просто, будто прочел это в учебнике. Хён скучает. Одна из аксиом их существования, в доказательствах не нуждается. – Скучает и хочет вернуться. Просто пока ещё не понял, как.       – Откуда ты знаешь? Словил сигнал из космоса или освоил гадание на пачках рамена?       – Нет, хён сказал, – всё так же спокойно отвечает Тэхён, поглаживая по плечам. Подколы его нисколько не трогают, в них он разбирается лучше, чем в любых семантических системах. Не зря ведь знает Джина столько лет. Читать между строк научился на сто десять баллов из ста. – Он любит нас слишком сильно, чтобы принять такие чувства нужно время. Но когда примет – обязательно найдет, как вернуться.       – Прямо так и сказал? – фыркает Джин недоверчиво. – Что-то не очень на него похоже.       – Не обязательно использовать слова, чтобы объясниться в чувствах, хён. Не притворяйся глупым, тебе не идет. Вспомни, какой он с тобой и убеди меня, что ты не чувствовал в этом любви.       Тэхён прав, и Джин знает, что он прав.       – И тебе не грустно, что хённим ушел? – спрашивает, немного отстраняясь, чтобы посмотреть тонсену в глаза. Что Джин там хочет разглядеть – непонятно. Возможно – ту уверенность в силе чужих чувств, которой не хватает ему самому.       – Расстояние на любовь никак не влияет, – Тэхён расцепляет руки и гладит его по щеке, размазывая ползущие вниз капли воды. – Она или есть, или нет. А я знаю, что есть. Тут есть, – он прикладывает ладонь к своей груди, потом – к груди Джина, там же, над сердцем, – и тут есть. И у хёна есть тоже. Не важно, в какой точке мира мы находимся, она всё равно останется на месте.       – А как же остальное? Близость, желание потрогать во всех местах, регулярный обмен слюной и много крышесного секса?       – Это просто пауза, хён, – иногда Тэхён способен осадить парой слов ловчее и Намджуна, и самого Джина. Его спокойствие иное – густое, тяжелое и обволакивающее. Как летняя, жаркая, ночная тьма, накрывшая город. – Он вернется, и мы продолжим с того места, где остановились. Если оба будем хотеть этого. Ты вот никогда не отказываешься.       Не отказывается. Тэхёну попробуй откажи. Такой опции, кажется, в принципе не предусмотрено в раскладке джиновых желаний.       Время идет, а новых ответов у Джина по-прежнему нет ни одного, сколько бы он не вертел воображаемый паззл перед внутренним взглядом. К тому же, они уже не живут вместе, и перехватить остальных для разговора теперь гораздо сложнее. Тонсены ошиваются у Намджуна, Хосок – у Чимина, Чимин – у Юнги. Эта циркуляция мемберов, словно в попытках снова склеиться друг с другом намертво и, вместе с тем, отвоевать себе немного личного пространства, отдает чем-то горчащим на языке. Они похожи на магниты, брошенные в одну коробку, – и отталкиваются, и притягиваются, создавая бесконечное, бестолковое движение.       – Так или иначе, он всё равно всегда оказывается сверху, – хмыкает Джин, покачивая стакан с макколи. – Что в работе, что в постели. У меня всегда возникал вопрос, кто кого трахает. По всему выходило, что меня, а не я, вопреки моей прекрасной коллекции шуток про отсутствие члена. И тут он нас всех тоже уложил под себя, а мы и не заметили.       Замучанный нагрянувшими с утра в гости тонсенами Намджун издает неопределенный звук, который в равной мере можно расценивать и как согласие, и как слезную просьбу оставить его, наконец, в покое. Чонгук, бездумно перебирающий волосы Тэхёна, лежащего головой у него на коленях, вдруг отрывается от своей игрушки на телефоне и смотрит на Джина до икоты знакомым взглядом пятилетнего почемучки.       – Почему “всех”? – спрашивает, округлив глаза и сложив губы буквой “о”. – Со мной хённим наоборот, всегда был снизу.       Заставить Чонгука выдать что-то личное против воли могут только две вещи: развод на слабо в формате “нет ты не сможешь, даже не старайся” и желание доказать, что он не просто смог, а смог лучше остальных, и всё это – в одно гордое, не в меру упертое рыло.       Хённим явно попал в обе категории сразу.       – Я не про физиологию, Гуки, – терпеливо уточняет Джин, буквально кожей чувствуя, как мгновенно наэлектризовался воздух вокруг макнэ, готового бежать доказывать, что он ещё лучше, чем вы думали. Трогательно и есть чем гордиться, но временами очень утомляет. – С физиологией, без вовлечения любимых вами игрушек, вариантов немного. Я говорю про психологию – кто кого ведет, кто за кем следует, и у кого в конце ощущение, что его оттрахали.       – Спасибо за пояснение, Джин-хён, но я с первого раза понял, – закатывает глаза Чонгук, как настоящий мелкий засранец давно растерявший всё уважение к хёнам. – И я тоже имел в виду именно это. Хённим сам сказал, что я могу руководить, если захочу. Так что сверху был я, а не он.       Увлеченный Чонгук не сразу замечает, с каким нежным снисхождением смотрит на него снизу Тэхён. Будто ему очень не хочется говорить то, что он собирается сказать, но сказать нужно.       – Куки, сладкий, – он поднимает руку и гладит Чонгука по щеке, словно таким образом может смягчить эффект от неприятного, но вполне предсказуемого облома. – Мне правда очень жаль тебя расстраивать, но, боюсь, тебе только казалось, что ты руководишь.       – О чём ты, Тэхён-а?       Джин прячется за стаканом, искренне надеясь, что Чонгук не заметит его улыбку и не оскорбится сейчас до глубины души. Он вполне может. Секс для макнэ – тема чувствительная во всех смыслах.       – Вспомни, кто из вас больше говорил и в каких именно выражениях.       – Хённим говорил больше, но он всегда в постели много говорит, не только со мной.       – Да, милый. Но ты спрашивал, а он – отвечал и направлял. И спрашивал ты гораздо реже, чем получал ответы. Ты уж прости, но хён не просто старше, он гораздо взрослее и опытнее. При таком раскладе уложить его под себя в психологическом смысле – мало реальная задача.       – Но зачем он тогда притворялся? – обида заволакивает глаза Чонгука мгновенно и неумолимо, как приливная волна.       – Я не думаю, что он притворялся, – ласково говорит Тэхён, явно с осторожностью подбирая слова. – Тебе всегда важно доказать, что ты можешь хорошо управлять процессом. Он знал это и просто дал тебе то, чего ты хотел. Он обо всех нас заботится, Гуки, и о тебе тоже. Никому из вас ведь не было плохо, правда?       Макнэ выглядит так, будто у него на глазах весь мир провалился под землю, не оставив на поверхности ни единой белой футболки, упаковки бананового молока или вкусно пахнущего кондиционера для белья.       Всё сгинуло, остались одни только страшные микроволновки.       В этом ведь и заключался секрет профессионализма Минджина – в умении дать каждому то, в чем тот нуждался. В умении заботиться, незаметно и ненавязчиво, выучить их наизусть, любить, не произнося признаний вслух. Просчитывать, продумывать всё наперед. Действовать исключительно в их интересах, даже когда это шло вразрез с его собственными…       И тут до Джина, наконец, доходит.

***

      – Так что там было про прощание, Сок-а? – интересуется Джин, падая в самом центре священного дивана и откидываясь на спинку. Шея после напряженной позы ноет невероятно. – Мне можешь рассказать или это всё ещё слишком личное? Если личное, можешь послать, я лезть не буду.       – Айщ, спасибо за разрешение, как будто я без него послать тебя не могу, – фыркает Хосок и закатывает глаза. – Двигайся, у тебя слишком много конечностей, может, сократить на парочку?       – Намджун не оценит, точно тебе говорю, – лениво отбивается Джин, но сдвигается, чтобы Хосок свернулся у него под боком и устало привалился к плечу. – К тому же, так я точно не смогу одновременно петь и посылать воздушные поцелуи фанатам.       – Кто сказал, что я имел в виду руки? – уточняет Хосок ворчливо, настолько идеально повторяя интонации Юнги, что Джин с трудом перебарывает желание оглянуться и проверить, не стоит ли тот у них за спинами. Не стоит. Юнги заперся в студии и никто его уже с неделю не видел. Лишь бы живой там оказался. – У тебя не возникало ощущения, что в последние несколько месяцев перед уходом, хён изменился? Будто, стал свободнее, что ли, отпустил себя. Перестал так сильно сдерживаться.       Джин рассеянно гладит его по волосам, обдумывая сказанное.       – Я имею в виду, он ведь всегда очень четко разделял работу и отношения, и личное для него было максимально неприкосновенным. Вроде там, никаких тактильных контактов при остальных, только формальная речь, ощутимая дистанция, всякие такие штуки. Он держал всех на расстоянии, а потом вдруг…       – Опустил стены, – понимающе кивает Джин, выстроив, наконец, правильную хронологическую цепочку.       – Я сначала думал, что это из-за доверия, он перестал видеть в нас угрозу и расслабился.       – Хоби, ты серьёзно думаешь, что он видел в нас угрозу?       – Мне кажется, он видел её в любом человеке, потому что привык быть один против всего мира. Ничего личного, просто инстинкт выживания.       – Звучит, будто мы в Голодных играх. И да прибудет с вами удача и способность впихнуть в сутки сорок восемь часов вместо двадцати четырех.       – Возможно, для него это так и было, не хочу додумывать, иначе сам себя сгрызу, одни пальцы ног останутся.       Джин, на всякий случай, обнимает Хосока покрепче, чтобы тот не дотянулся зубами никуда дальше его предплечья. Хосок придвигается ближе и перекидывает ноги через его колени, устраиваясь поудобнее. Кусаться пока вроде не начинает, и на том спасибо.       – В общем, я убеждал себя, что всё в порядке, но получалось хреново. Что-то тревожило, а я никак не мог понять, что именно. Ну тискается хён при остальных, ну зовет ласково, ну Чонгукки позволяет слишком много – это хорошо ведь, что ему настолько комфортно с нами, и он просто может быть собой. Мы кучу времени провели вместе, продолжай он оставаться хмурым букой, выглядело бы куда подозрительнее, даже Юнги вон от него поплыл, как снег весной. А потом, перед тем, как вышла эта долбанная статья, в ночь перед выходом, мы спали вдвоем…       – Йа, Хоби-га, так ты у нас и первый, и последний, получается, – бесцеремонно перебивает Джин. – Наш пострел везде поспел.       – Избавлять от лишних конечностей начну с члена, – мрачно обещает Хосок, глядя на него исподлобья. – Буду долго-долго откусывать по ма-а-аленькому кусочку, пока всё не отгрызу.       – Понял, заткнулся.       Доебаться – дело святое, но член всё ещё нужнее.       Хосок тяжело вздыхает.       – Я… Мы вообще много занимались сексом. Я знаю, что легко теряю контроль в угаре и, к тому же, слишком большой для него. Потому всегда старался быть осторожным, не торопиться, не навредить. Но в тот раз… В тот раз мне показалось, что он сам хотел, чтобы я сделал ему больно. Ты не подумай, что я тут же на него набросился радостно…       – Не думаю, Хосок-а, – успокаивающе говорит Джин, так серьезно, как только может. Хосок, насколько бы темпераментным, огненным и напористым ни был, никогда не проявлял ни настоящей агрессии, ни желания причинить боль. У него доброе сердце, и ничему действительно жестокому или злому в нем места нет. – Я так не думаю. И никогда не подумаю.       – Айщ, – отмахивается тот, явно с трудом сдерживая слезы, но исправно притворяясь, что нет. Никто не рыдает. Никто не собирается. – В общем, я спросил, и не один раз. Но он заверил, что всё в порядке и ему хорошо. А после, когда мы закончили, плакал и благодарил, за всё, – голос заметно сбивается, Хосок сглатывает и ненадолго затихает, сражаясь со всхлипами. Потом продолжает. – Помнишь, Юнги говорил, что когда люди планируют совершить что-то необратимое, они могут ни с того, ни с сего начать признаваться в любви или что-то подобное? Я об этом, блядь, не подумал, Джин. Я не сумел это сопоставить тогда. Хён ведь не с собой покончил, просто ушел, даже на метафору не тянет. А сейчас, увидел эти фотки, и всё щелкнуло, – он же буквально совершил ради нас профессиональное самоубийство. Знал, на что идет, и не хотел говорить, попрощался как мог… – он сердито и расстроенно шмыгает носом и утыкается Джину в шею, едва заметно подрагивая. Слова, похоже, закончились.       Не то, чтобы у Джина они ещё остались к этому моменту, честно говоря.       Хосок тихо сопит во сне прямо у Джина под ухом, когда возвращается из качалки Чонгук. Дверью не хлопает, но сумка в коридоре падает на пол с таким грохотом, будто там по меньшей мере пара гантелей случайно затесалась между кроссовками и сменной футболкой.       – Гук, мать твою, – шипит Джин, стараясь не потревожить Хосока. Но тот, вымотанный эмоциональным признанием, кажется, спит довольно крепко. – Ты можешь потише, туша тюленья?       – Прости, хён, – покаянно гудит макнэ, появляясь в гостиной с видом провинившегося щенка. Умилительно округлившиеся глаза в комплекте. – Где все?       – Чимин с Тэхёном ещё не вернулись, а Джун поехал вызволять Юнги из студии, чтобы отвезти к хённиму. Будет использовать в качестве секретного оружия.       – Как он сможет использовать Юнги-хёна против Сёджин-ши? – недоуменно хмурится Чонгук. – И главное, зачем?       – Не к тому хённиму, Гук. ПД-ним одобрил возвращение Минджин-ши, Джун с Юнги поедут к нему. Уговаривать вернуться.       Лицо Чонгука мгновенно каменеет так, что, кажется, можно услышать лязг зубов, когда смыкаются челюсти.       – Ясно, – отрезает он холодно. – Понятно. Я в этом не участвую.       Разворачивается на пятках и молча уходит к себе.       Джин, тихо матерясь, осторожно перекладывает Хосока со своих колен на диван, и бросается вдогонку. Макнэ он ловит на пороге его комнаты, за шкирку, как и полагается с окончательно зарвавшимися засранцами.       – Так, ану стоя-а-ать, – рявкает настолько угрожающе, насколько это возможно сделать полушепотом. – Пойдем-ка, крольчонок, поговорим.       Чонгук, как ни странно, совершенно не сопротивляется, пока Джин буквально волоком тащит его к себе. Хотя если бы захотел – и с места бы сдвинуть не удалось. Значит, ещё остается надежда, что Чонгук в свои явно дохрена умные теории не уверовал окончательно и подлежит экстренному перевоспитанию.       – Ты, мелкий, видимо, совсем страх потерял, да? – интересуется Джин почти ласково, вталкивая его в свою комнату и запирая дверь на ключ. – Сядь.       Чонгук упрямо остается стоять.       – Сел, кому говорю, – повторяет Джин уже совсем другим тоном, и не без некоторого удовольствия отмечает, что Чонгук от этого едва заметно вздрагивает. Но, конечно, продолжает хорохориться и на кровать садится с максимально отрешенным выражением. Джин подтаскивает стул, усаживается на него верхом и смотрит на Чонгука цепко и внимательно. – Рассказывай давай, чего ты там себе надумал. Будешь молчать, начну угрожать микроволновками, никаких полумер.       Они уже вляпались в это дерьмо дважды и третьего раза Джин не допустит, даже если придется очень убедительно играть очень злого копа. Зря он, что ли, на актерские курсы ходил?       – Хён, ты серьезно? – вся напускная крутизна слетает с Чонгука мгновенно, стоит только упомянуть его первый, главный и единственный страх.       – Серьезнее некуда, у меня нет времени рассусоливать, а ты вполне способен натворить херни, стоит только отвернуться. Выкладывай, чем тебе не угодил хённим. Динамил долго? Любил мало? Самомнение задел слишком сильно?       Бинго.       Чонгук кривится, забыв напрочь, что прочесть его эмоции по лицу можно в три секунды безо всяких субтитров. Но говорит он при этом, с какой-то упрямой злостью:       – Он нас бросил.       – Гук-а, бросил, кажется, не он, а ты, и не нас, а себя. В старой общаге, со второго этажа кровати, головой вниз. Минимум раза три, ты у нас упорный.       – Нахуй иди, хён, – огрызается Чонгук, тут же закрываясь в глухую оборону.       – Уже был сегодня, и буквально, и метафорически, – Джина таким давно не проймешь. – Как, по-твоему, он нас бросил? Что он должен был сделать?       – Что угодно, кроме как уебать в закат по-тихому, стоило только выйти одной сраной статейке. Про нас вон километры дерьма каждый день пишут, только успевай прочесть, а он кривое слово увидел – и сразу в кусты.       Тяжело вздохнув, Джин пытается сообразить, с чего бы, блядь, начать разбирать эту металлобетонную конструкцию.       Работы, похоже, просто непочатый край.

***

      Укутанный в фирменную куртку Юнги с надписью Permission to Dance хённим обнимает Тэхёна, опустившись перед ним на колени. Тонсен плачет, некрасиво размазывая по лицу поплывший макияж, и всё порывается выпутаться из объятий, бормоча что-то о собственной бесполезности.       – Не городи ерунды, Вишенка, – мягко возражает хён, даже не думая его отпускать. – Никакой ты не бесполезный. Ты чудесный, замечательный, и очень нужен нам всем, даже с поврежденной лодыжкой. Юнги со своим плечом был нужен, Намджун с вывихом был нужен, Чимин с растяжением был нужен, и ты нужен тоже. Травма не делает тебя меньшим профессионалом, не выдумывай.       Чимин, перегнувшись через хёна, нежно стирает со щек Тэхёна слезы, постукивая кольцами.       – Петь можно и сидя на стуле, поставим тебя в центр сцены, чтобы всем было видно, что ты – самый важный участник шоу.       – Придумаем хореографию со стулом, – тут же бодро встревает Хосок, оторвавшись от трубочки, торчащей из пакетика с соком. – Будем выносить тебя на руках в начале каждого отделения, как на троне.       – Н-не надо на руках, – всхлипывает Тэхён. – И в середину сцены ставить тоже не надо. Я с краю посижу.       – Сядешь где захочешь, только чтобы я больше не слышал этой фигни про ненужность, понял? – Минджин отстраняется и смотрит Тэхёну в лицо. – Давай, повторяй за мной. Я важен.       – Ммм, – мычит тот, мотая головой.       – Не “ммм”, а “я важен”. Давай, Тэхёни, не спорь со старшими, это прерогатива Чонгука.       Несмотря на очевидную несерьезность реплики, пристроившийся рядом Чонгук вздрагивает и немного отодвигается, хотя никто не обращает на него внимания. Никто, кроме Джина.       – Я важен, – очень тихо повторяет Тэхён.       – Я нужен, – кивает хён одобрительно.       – Я нужен.       – Меня любят таким, какой я есть.       – Меня любят таким, какой я есть. И ты тоже, хён?       – Не любил бы, меня бы здесь не было, Вишенка, и размазывал бы ты свой тональник по плечам кого-нибудь другого. Джин-ши вон отлично для этого подходит – такой простор для творчества.       Тэхён тихо хмыкает и едва заметно улыбается.       Джин думает, что тот действительно знал, во что верить и о чем говорить.       В машине хён садится между ним и Хосоком, и уже через несколько минут роняет голову Джину на плечо, тут же сползая вниз. Хосок мягко перекладывает его на себя, чтобы было удобнее, аккуратно придвигается ближе и берет Джина за руку.       Сидящий напротив Чонгук грызет губу, смотрит оленьими глазами и выглядит очень, очень виноватым.