The Eighth of BTS

      Январь 2021, Сеул       “Пока ты не разберешься в себе, мне с тобой говорить не о чем.”       Этот человек забрал у него практически всё, и останавливаться явно не собирался.       Под напором пандемического безумия привычный мир развалился на части, знакомые границы оказались сметены, стороны света поменялись местами, и, будто этого хаоса недостаточно – возник Юн Минджин. Издевательская вишенка на отравленном торте. Работа, семья, отношения – он в два счёта пролез везде, изворотливый, словно угорь, всепроникающий хуже ядовитого газа. Идеальный, как школьные тесты Намджуна по математике. Бесючий, как… Юн Минджин.       Один за одним, на его сторону переметнулись, казалось, все, кого Джин знает, и все, кто ему дорог тоже. Он бы ещё простил любвеобильного Чимина или восторженного Чонгука – им обоим новый человек всё равно, что ребёнку – игрушка с мигалками в большой яркой коробке. Падкие на неизведанное и оттого заманчивое, тонсены – они и есть дети. Джин, конечно, по ушам надавал бы, но простил.       А первым, несмотря на все старания Чимина, провалился Хосок. Тихо и незаметно, будто ушел за теплой кофтой посреди вечерней пьянки на кухне, потому что замерз, да так и не вернулся. Потом в ту же ловушку угодил Намджун, неловкий, но отнюдь не глупый. За ним – Юнги, к которому ещё пойди подберись достаточно близко, чтобы за всеми слоями колючей проволоки с табличками матерного содержания стало видно тонкую душевную организацию. Когда и в каком порядке влипли тонсены, Джин даже не берётся утверждать, просто приняв как факт – они влипли, безнадежно и всеми лапками. Оставили его одного.        “Пока ты не разберешься в себе, мне с тобой говорить не о чем…”       Джин больше не единственный старший хён для Юнги, и в принципе больше не хён в группе. Не тот, кого просят приготовить что-то вкусное, умоляюще заглядывая в глаза. Не тот, к кому идут за объятиями и словами утешения, зная – он поймет и примет что угодно. Не тот, кто делит лидерские обязанности с Намджуном, прикрывая ему спину. Не тот, кому первому доверятся тонсены. Он снова чужая тень, чье-то отражение, бесполезное по своей сути. Красивое, но пустое. Его оказалось легко заменить.       Ни Хобом, ни Сёджин никогда не заходили за черту, отделяющую личное пространство группы от рабочего, хотя с обоими менеджерами у них сложились тёплые, близкие, доверительные отношения. Семейные. Сёджина даже начали называть “восьмым из бантан”, и прозвище пусть не прилипло намертво, но запомнилось. Стало предметом для беззлобных шуток во время общих посиделок. Сёджин никогда не метил в айдолы и каждый раз отмахивался, что слишком стар и бесталанен для “попрыгушек на сцене”. Он заменил им отца и старшего брата, держал за ручку, как выводок утят на прогулке, чуть ли не кормил с ложки, прятал от фанатов в собственной куртке. Джин до сих пор убить за него готов, если попросит.       Вместо этого он наблюдает за тем, как Юн Минджин планомерно и хладнокровно крадёт всё, что имеет в жизни Джина хотя бы мало-мальскую ценность. Как ему это вообще удаётся? Джин понятия не имеет, что остальные нашли в хённиме, чего нет в нём самом. Почему снова выбрали не его. За профессионализм? За ровно подвешенный язык? За красивые глаза? Он действительно настолько привлекателен? Джин о хённиме так не думает. Юн Минджин, каким бы там хваленым профессионалом не был, – угроза семье и репутации, враг дивана и всего корейского народа, и вообще кто угодно, только не человек, к которому Джин мог бы испытывать какое бы то ни было притяжение. Самонадеянный, надменный, отмороженный, как рыбное филе в леднике на рынке, на всех глядящий свысока и раздражающий до нервного тика. Лицемерный. Двуличный. Безупречный.       Возможно, Джин таки предпочтёт убийство.       “Пока ты не разберешься в себе, мне с тобой говорить не о чем. Но когда будешь готов – просто позови. Я приду.”       Не “если”. Не “вдруг захочешь”. Не “на всякий случай есть ещё такая опция”. Нет, гребанное “когда”, будто он чертов экстрасенс, которому карты таро и говорящий хрустальный шар выдали точный прогноз на ближайшее будущее. Десять страниц текста мелким кеглем с уточнениями по каждому пункту.       Джин затыкается, Джин извиняется, Джин спохватывается слишком поздно и бросается притворяться хорошим мальчиком, чтобы не лишиться тех последних жалких крох, что у него остались. И в этой внезапной тишине, когда он перестает глохнуть сам от себя, постепенно проступают на свет вещи, увидеть которые Джин не ожидал, не хотел, а потому – не мог. Или сначала не мог, и потому – не хотел.       Юн Минджин бесит одним фактом своего существования.       То, что он всегда оказывается прав не делает лучше.       Тот, кем он оказывается – делает только хуже.

***

      В павильоне шумно, душно, бесконечно снуют люди, гудят одновременно вентиляторы и теплопушки, в распахнутые двери гримерки дует попеременно горячим и холодным воздухом, разгоняя густые, приторно пахнущие облака лаков для волос, фиксирующего спрея и сухого шампуня.       Чонгук на стуле отбивает какой-то ритм, подергиваясь всем телом и мешая нуне его красить, и смешит Чимина. Тот сдерживается изо всех сил, чтобы самому не сложиться пополам, вырвавшись из заботливых рук, сующих в волосы металлические зажимы. Индифферентный к их веселью Тэхён дремлет, запрокинув голову и приоткрыв рот, воротник костюма обернут салфетками для защиты одежды от косметики, превратив его в подобие потрёпанной бумажной ромашки. Уже накрашенный Хосок скроллит в телефоне, пристроившись в дальнем углу, чтобы никому не мешать расслабленно вытянутыми длинными ногами. Улучив момент, когда визажистка перестает трогать его лицо, Джин подкатывается к соседнему столику и тянет книгу, оставленную Намджуном – “Книжный магазин на углу”. Его тут же со смехом возвращают на место, уцепив за спинку стула на колесиках, как шкодливого котенка за шкирку. Нуны хихикают, Джин тоже, Чонгук корчит смешную рожу и подмигивает. Раскрыв книгу по вложенной закладке – дешевой копии коллекционной карточки с покемоном, похожим на кота, – Джин пытается читать, неудобно скосив глаза. За его спиной в гримерку заходит Минджин.       – Хённим, ты серьезно? – раздается удивленный голос Чимина, легко можно представить, как у него при этом округлились глаза и рот сложился мягкой, очаровательной буковкой “о”.       – Серьёзнее некуда, там почти нет сахара, но зато полно тапиоки. Пей и не выделывайся, ты пропустил завтрак, засранец мелкий, я всё видел, – беззлобно ворчит хён в ответ. – Тебе с бананом, Чонгук, не смотри на меня, будто ждёшь подставы. Я помню, что ты банановый любишь.       В зеркало видно, как Минджин, пристроив на угол столика коробку из доставки, раздает тонсенам запаянные стаканы с баббл-ти. Щёлкает Чонгука по носу трубочкой в бумажной упаковке, когда тот нетерпеливо тянет руки, заставляя бедную нуну чуть ли не пополам согнуться, чтобы не ткнуть его кисточкой в глаз.       – Чонгук-а, терпение тебя, конечно, имеет, но и ты его поимей ради разнообразия, а? Куда ты спешишь, голодный ребёнок? Никто не украдёт твою еду. Тэхёни, – хённим наклоняется к спящему через надутого от обиды Чонгука и аккуратно трясет за плечо. – Тэхёни, чай приехал, будешь?       – Потом, – сонно бормочет Тэхён, едва не проехав щекой по спинке диванчика, оставляя на шершавой ткани все тщательно наложенные слои макияжа. Чонгук успевает подсунуть руку ему под голову и толкнуть так, чтобы тот лег обратно пушистым затылком.       Минджин легко, почти мимолетно гладит Чонгука по волосам, стараясь не потревожить укладку, обходит его и накрывает Тэхёна курткой.       – Хосок-а. Чай? Сиди, я подам.       Чимин хихикает над очередной шуткой Чонгука, лопая шарики тапиоки. В дверях появляется растерянный Юнги, у него на лице написана вся радость возвращения вперемешку с усталостью и неприятными ощущениями – послеоперационное восстановление ещё не закончилось. Темный костюм ему безумно идет, подчеркивая стройное телосложение и выделяя талию.       – Джин-ши, – на плечо ложится рука хённима и Джин легко вздрагивает, упустив момент, когда Минджин оказался так близко. Его разноцветные глаза смотрят из зеркала без какого-либо выражения, спокойно и отстраненно. – Есть бабл-ти, ещё теплый, на зеленом чае и на черном, стандартный, с тапиокой. Будешь?       – Нет, спасибо, – едва шевеля губами отвечает Джин, старательно глядя в потолок, пока ему наносят консилер, неторопливо вбивая подушечками пальцев в тонкую кожу. – Я не настолько отчаялся.       – Когда достигнешь нужного уровня отчаяния, коробка на столе. На тебя заказана порция, – мягко говорит Минджин и отходит, скользнув ладонью со спины по спинке его стула. Джин чувствует себя, словно попавший ненадолго в луч фонарика – хённим сместил с него фокус внимания и фонарик, щёлкнув, погас. Ощущение странное и некомфортное. – Намджун-хён, чай там. Юнги-ши, ты как?       За спиной Юнги маячит Намджун, возвышаясь широкоплечей башней над головами большинства стаффа. Растерянность на его лице, вторящая юнгиевой, немного рассеивается, когда он замечает хённима и пробирается в гримерку, пыхтя в попытках никого не уронить и ничего не опрокинуть по дороге. Чонгук выдает стаканчик с чаем, Чимин втыкает трубочку сам, от греха подальше. Растерянный в предсъемочном мандраже лидер – неловкий лидер, способный в два счёта сочинить катастрофу из любой мелочи. Хосок тянет Намджуна на диван к Тэхёну, минимизируя потенциальное стихийное бедствие.       Хённим и Юнги единственные, не считая стаффа, остаются стоять рядом, и когда нуна, повздыхав тяжело, отходит от Джина за утюжком, чтобы как-то совладать с непослушными, жесткими прядями, их становится слышно.       – …не хочу перебивать. У тебя вкус воды, – Юнги говорит тихо, прикрыв глаза, нос забавно расплющен о чужое плечо, – единственная точка соприкосновения. – Чистой, пресной воды, как в горной реке. Кажется, что можно получить кислородный приход, пока пьешь.       – Это ты сейчас так виртуозно перекроил фразу про персональный сорт наркотика, Юнги-хён? – с нехарактерно мягкой улыбкой интересуется Минджин, в его руке телефон, но смотрит он куда-то явно мимо, чуть повернув лицо вбок. Недостаточно, чтобы это выглядело нарушением приличий, но вполне понятно для Джина, изучившего всех шестерых вдоль и поперёк.       – Считай это кинковыми разговорчиками, – Юнги тяжело вздыхает и выпрямляется, чтобы пропустить обратно бегущую с утюжком нуну. Он выглядит привычно сонным, слегка задолбанным, но никак не флиртующим. – Мне нравится, какой ты на языке.       – Я рад, что прелюдии тебя успокаивают, – Минджин мимолетно гладит его по плечу, едва касаясь. – Не болит?       – Не болит, – шелестит Юнги, отползая на диванчик к остальным и его становится не видно за снующими туда-сюда людьми.       Минджин поправляет наушник своего ДМР, сверяясь с трескучим бубнежом в нём и с чем-то на экране смартфона одновременно, его голос звучит четко и довольно громко:       – Готовность сорок минут.       Похоже на то, как тщательно выстроенная картинка из песка во вращающейся рамке осыпается, оказавшись перевёрнутой вверх ногами. И Джин впервые ловит себя на стойком ощущении – он явно упустил что-то важное.

***

      После съемок в голове такая каша, будто порядок там наводил Намджун в порыве творческого запоя. Джина слегка пошатывает, но он не уверен, что это от одних адреналина и усталости. Возможно ещё от хаотичного броуновского движения мыслей. Пространство, кажется, слегка куда-то плывёт, подрагивая. Он упорно концентрируется на сковороде и лениво шипящих оладьях – Чонгуку позарез понадобились именно они, именно сейчас. Баловать младших Джин любит, хотя некоторая ирония в этом, всё же, присутствует. Огрызнуться, чтобы топали доебывать с оладьями Минджина хотелось очень сильно.       Быть нужным и полезным хотелось сильнее. Потому Джин переворачивает аккуратные кругляши, вдыхая густой ванильный запах. Чонгук ему, как и остальные двое мелких, ничего не сделал. Да, ходит за хённимом хвостиком, но он так за всеми хёнами ходить привык. Чонгуку тоже важно быть нужным и полезным, чтобы его любили и хвалили, иногда – до какого-то неадекватного безумия. Если в мире и есть воплощение слепой обоюдной потребности в получении и выдаче абсолютных любви и обожания – это точно Чонгук. Его чувства любого неподготовленного человека способны не на шутку напугать.       Джин тянется за чашкой и отхлебывает остывший чай. Над плитой жарко. От сладкого запаха мысленная каша сворачивается пенкой внутрь, рваной кинопленкой генерируя какие-то бессвязные рандомные картинки: стальные крылья за спиной Юнги, его смешные милые танцы на радостях, пушистый свитер, обтягивающий округлые плечи; светловолосого Чонгука, поющего в синий намджунов микрофон, крошечный желтый автобус и коробки вокруг, которые он двигает шкодливыми пальцами; Чимина, задумчиво глядящего на игрушечные вагончики, словно на них написано что-то понятное ему одному; Минджина, чей пристальный взгляд из-за камер не отпускает ни на минуту…       С негромким характерным “вжжж” раздвижная дверь на террасу едет сначала в одну сторону, потом в другую, приглушенный разговор становится громче.       – …в чём тогда проблема, Наму? Вы же сто лет друг друга знаете, Зико тебе в рот смотрит с обожанием, даже Перл не прессует в студии, Юнги как раз на него ворчал недавно. Ты кого угодно заболтаешь, язык же подвешен мастерски.       Оборачиваться Джин не хочет – старается не сталкиваться с хённимом лишний раз, желание ляпнуть что-нибудь, за что Намджун точно не похвалит, слишком сильное. Он молча перекладывает готовые оладьи в миску, заполненную до половины, и наливает на сковороду новые порции, следя, чтобы получились ровные края.       Наму. Никто из них не зовёт Намджуна “Наму”.       – Да я не знаю, серьезно, – у Намджуна грустный голос, он, кажется, чем-то расстроен. – Такое чувство, что он меня просто не слышит. Вроде я говорю, складно, со смыслом, а слова не доходят до адресата, как в глухую стену.       – Рэперы, блядь, – вздыхает Минджин, будто речь идёт о группе трёхлеток в яслях. – Хвалишь, небось, остроту рифм, глубину мысли, удачные биты и крутую читку?       – Всё так, Усок ведь действительно хорош в этом, меня его треки вдохновляют.       – Я не утверждаю, что плох, Наму. Ты с плохими не водишься, не твоя лига, вокруг вас всегда лучшие, никаких возражений. И понятно, что вы в первую очередь сцепляетесь работой, это естественно. Просто за всеми восторгами творчеству можно забыть, что по ту сторону, за рифмами, битами и треками стоят живые люди. А людям нравится внимание к ним настоящим. Попробуй ради разнообразия сделать комплимент Усоку как интересному человеку, который тебе нравится, а не как крутому рэперу Омеге, на треки которого у тебя во всех смыслах стоит.       – Что, вот так просто? – удивляется Намджун. Их не видно за углом перегородки, отделяющей кухню от коридора, но Джин слишком хорошо знает все оттенки этого голоса и сопутствующие им выражения лица. Брови у Намджуна сейчас явно съехались к переносице.       Сам Джин, переворачивая оладьи, пытается вспомнить, кто такой Омега и откуда его знает Намджун.       – А тебе обязательно всё усложнять? – смеётся Минджин, снова издавая нехарактерный звук, теплый, мягкий, против воли вызывающий мурашки по коже. – Если человека хвалят за красоту – похвали за ум, если хвалят за ум – похвали за красоту, и запомнишься. Всё действительно так просто.       – Ты сейчас правда спокойно мне помогаешь вот… с этим? – а теперь он наверняка хмурится, и Джину отчетливо слышно, что собственник Намджун не озвучил напрямую.       Ты не ревнуешь?       Все вопросы и домыслы относительно происходящего между ними с хённимом тоже отпадают сами собой. Если Намджун допускает возможность чужой ревности, значит – позволяет себе ревновать, а если говорит об этом, пусть и завуалированно, – уже совершенно не важно, трахаются они или нет. На таком уровне доверия друзья легко переходят в статус любовников, было бы только обоюдное желание к миграции.       – А я, по твоему, должен ревновать каждого ко всем подряд? – да, было бы странно предположить, что Минджин не уловил подтекст, иногда его проницательность по-настоящему пугает. – Наму, вас семеро, я один. Меня физически на всех сразу не хватит. И в большой светлой любви никто никому не клялся. У вас есть своя жизнь без меня, у меня – своя без вас. Так обычно взаимодействуют взрослые люди. Я никого не ревную и мне приятно помочь, даже если это звучит непривычно для твоих ушей.       С Чимином бы, наверное, вообще коллапс системы произошел, услышь он такое – из исправно функционирующего механизма взяли и вынули любимую ревность, как всё дальше работать-то будет? Джин не хочет думать о том, что между ними всеми происходит и как далеко они зашли. Не хочет, но остановиться, почему-то, не может тоже. Не то, чтобы это такая уж неожиданность – Шихёк-ши буквально подложил нового менеджера им на диван, а там и до постели недалеко, – но в глубине души Джин, всё же, надеялся, что ничего подобного не случится. Зря надеялся.       – Хэй, Сокджини, тебе, может, помочь чем? – выдергивает его из размышлений голос Намджуна практически над ухом, заставив слегка подпрыгнуть от неожиданности. Намджун пахнет морозным воздухом и сигаретным дымом, знакомый, родной запах.       – Ты очень поможешь Чонгуки съесть вот это всё, когда я закончу, – миролюбиво отгоняет его Джин, сражаясь с желанием просто зарыться носом под ворот клетчатой рубашки, в теплую кожу между плечом и шеей, и стоять так, пока ноги не устанут. – Наму, серьезно? Это такой намек, что ты у нас бревно?       – Это атолл в Тихом океане, – говорит Намджун, обнимая его за талию и совсем не обижаясь на “бревно”. – Пятьдесят четыре разных острова, а диалектов всего два, и оба принадлежат к одному языку. Я могу думать миллион мыслей одновременно, но все они всё равно будут моими и будут составлять меня, как человека и как личность. Составлять, но не ограничивать.       Джин слегка подвисает, пытаясь охватить весь размах идеи, и чуть не упускает момент, когда оладьи начинают подгорать. Спасает его Намджун, подхвативший ослабевшую руку с лопаточкой и тычущий ею в ближайший кругляш, более радикальные действия он предпринимать опасается.       – Йа, чуть пожар не устроили. Всё из-за тебя, Намджун-а.       – Конечно, Сокджини, – с улыбкой соглашается Намджун, утыкаясь носом ему в шею.       В какой момент невинные оладьи превращаются в алкогольное разнообразие из виски, соджу, пива и неизменного хосоковского спрайта, Джин не помнит. Но на часах давно за полночь, они развалились по всему периметру гостиной в пижамах, футболках, пледах и странных позах, и разговор каким-то загадочным образом идёт про члены и разнообразные способы ними мериться. В чём, в принципе, удивительного мало, чтобы не сказать, что вообще ничего нет.       – Самый быстрый секс, – говорит Джин, сделав глоток и вытирая губы тыльной стороной ладони. – Давайте, кто у нас в рейтинге скорострелов на первом месте?       – Это ты про то, как продул мне в ЛОЛ в последний раз, Джин-хён? – интересуется Чонгук, не слишком трезвый, а потому ещё более борзый, чем обычно.       – Йа, завали, мелочь, тебя спросить забыли, – он шлёпает по-птичьи устроившегося на спинке дивана макне по бедру, Чимин хихикает. – Ну делитесь, кто за сколько кончал по-быстряку, интересно же.       – Пять минут, – первым сдается Намджун, знает, что Джин может на говно изойти, но все равно докопается. Дешевле ответить. – Передернул в туалете в перерыве на репетиции, ничего необычного.       – Все там были, – добродушно хмыкает Юнги из кресла, где сидит боком, свесив ноги через подлокотник. – Традиционная тренировочно-репетиционная пятиминутка. У меня примерно столько же. По той же причине.       – Две минуты, – отзывается Тэхён, перенимая эстафету с невозмутимостью египетского сфинкса. – Слишком долгая прелюдия.       – Везучий засранец, – ворчит Джин. – У меня тоже две, но по менее приятным причинам – концертные брюки чуть не отрезали яйца.       – Где-то три, наверное, – Чимин всерьёз задумывается, что-то подсчитывая на пальцах, закусывает губу и смотрит на Чонгука.       – Три, – кивает Чонгук уверенно. – Три на двоих.       – Я в клубе тренировочных пятиминуток, – говорит Хосок, ласково ероша Тэхёну волосы. Джин уверен, что это пиздеж чистой воды, но Хосока хрен подловишь.       – Примерно две, – закрывает перекличку лежащий на полу хённим, привычно влипнувший в телефон. К нему, как по команде, поворачиваются пять любопытных голов из семи – Тэхён не реагирует, а Чонгук всё ещё смотрит на Чимина. Минджин хмыкает. – Это случайно вышло, переизбыток стимуляции, – он косит глазом на Хосока и внезапно подмигивает. Хосок забавно и недоуменно щурится в ответ.       – Мне вот интересно, сколько из присутствующих членов успело в тебе побывать? – задумчиво тянет Джин, постукивая по губе краем стакана, ему уже море по колено и взгляды Намджуна по плечо. Никому он этим Америку не откроет.       – Твой всё равно в чёрном списке, Джин-ши, забанен бессрочно, – нежно напоминает хён, поворачивая к нему голову, волосы рассыпаются вокруг светлым ореолом. – Ловко ты меня конечно под собственных любовников подложил.       – Не тянешь ты на верхнего, малыш, тебе же и трахать-то нечем, – огрызается он, на этот раз беззлобно и больше из упрямства, чем из желания действительно задеть. Нетрезвый Джин – добродушный Джин, пусть и болтливый сверх меры.       – Тэхёни-и, – зовёт Минджин этим своим нехарактерно ласковым тоном, Джина передергивает от неожиданности, по спине бегут мурашки. Свесившийся вверх ногами с дивана Тэхён поворачивается к Минджину с вопросительным выражением. – Неси страпон, хёна ебать будем.       – Чтобы сесть на лицо член не нужен, – встревает Чонгук, сверкая пьяными глазами, переполненными отчаянной решимостью восстановить справедливость, расширить горизонты и причинить добро. – Чего ты вообще в член так вцепился, Сокджини-хён, твой от тебя никуда не сбежит. Секс без проникновения тоже секс, до простаты можно достать пальцами, рот есть, язык есть, – с упоением и тщанием отличника перечисляет он. – На крайняк – игрушки, выбор сейчас такой, любому члену конкуренцию составит.       – Гуки, сладость, то, что ты перенял у Тэхёни кинк на игрушки, не значит, что они всем нравятся, – назидательно изрекает Джин, отпивая из стакана с видом умудренного жизнью старшего.       – Хорошо, хён, на что тогда кинк у тебя? – не унимается Чонгук, Чимин закатывает глаза и сползает ниже в объятиях Намджуна. Чонгука с Джином опасно ставить друг против друга в "кто кого переспорит" – может закончиться кровавой бойней длиной в вечность.       – На живые члены, – фыркает Джин. – Чтобы дёргались и пищали в процессе.       – Айщ, Джан, это где ты такие живые члены нашел? – лукаво любопытствует Хосок. – Мне даже интересно стало.       – Ну серьезно, хён, какие у тебя кинки? – сбить Чонгука с мысли не под силу даже скоростному экспрессу весом в двести тонн. – Ты же нас сам на откровенности разводить начал, отвечай теперь.       – У меня не на игрушки, а только на пробки, – задумчиво произносит Тэхён, будто ведёт светскую беседу, а не участвует в пьяном балагане без правил, и толкается макушкой в ладонь Хосока, чтобы гладил дальше. – Мне нравится чувство заполненности.       – У Юнги-хёна оральная фиксация, – с нежностью говорит Чимин, перебирая пальцами расстегнутые манжеты клетчатой рубашки Намджуна. Юнги, соглашаясь, салютует бокалом, оральная фиксация увековечена в текстах дважды. – И разговорчики всякие тоже, не в постели, а вообще.       – Говорит он, видимо, только с тобой, – вздыхает Хосок с долей обиды.       – Ты бы меня ещё слушал, – мягко отзывается Юнги, а Джин вспоминает их с хёном в гримёрке. Тихий разговор, не предназначенный для чужих ушей, на грани, со смыслом, но не переступая тонкую черту. Минджин его слушал и слышал.       – Что у тебя, хённим? – Чимин миролюбиво переводит фокус внимания, спокойный, уверенный, что это безопасно – вот так с разгона в когда-то непоколебимые границы.       Джин не отрицает, что дохрена удивлён, когда Минджин без возражений поднимает руку и начинает загибать пальцы.       – Тембр голоса и манера речи, красивые руки, страсть к своему делу и внутренний огонь, тактильность, ум, – он поднимает вторую руку, переложив телефон в первую, – умение в адекватную коммуникацию словами через рот, татуировки.       Под описание, целиком или частично, подходят все в комнате, с самим хёном включительно. Полюби себя самого в первую очередь, как говорится.       – Впечатляет, – Чонгук буквально светится от восторга. – Давай, Сокджини-хён, это не страшно и очень увлекательно.       Неожиданно зависший на руке хёна, вытянутой вверх, – широкий рукав футболки собрался вокруг плеча мягкими складками, но в полумраке не разобрать толком узоры на коже, – Джин вздыхает и допивает содержимое стакана, признавая поражение.       – Мне нравится медленно и нежно, не важно, что – прелюдия, секс, всё вместе или отдельно. И пирсинг ещё, всегда было интересно попробовать, как это, если у партнёра проколот язык. Целоваться и минет, и вообще…       Он запинается, заметив, что Чимин, почему-то, смотрит со странной смесью насмешки и сожаления, будто не может решить, захихикать или сочувствующе погладить.       Повернув к нему голову в нимбе волос на ковре, Минджин ловит его взгляд, открывает рот и неторопливо, почти дразняще показывает язык. Металлическая штанга в нём, бликуя кухонной подсветкой, звонко клацает о зубы.       У Джина возникает ощущение, что он, похоже, только что невероятно проебался.       – В бутылочку играть не будем, – тихо посмеиваясь, говорит Чимин.

***

      – …сколько ты их съел? Ладно, пальцы, это просто краска, смоется, но там же неслабая концентрация фруктовой кислоты. Юнги-я, ты хоть представляешь, как сейчас выглядят твои слизистые внутри?       Низко сползшего с джойстиком в руках Джина почти не видно за спинкой дивана, иначе, он уверен, хённим бы ничего подобного не сказал. Он и дома показательно держит подобие дистанции со всеми, оставляя личное при себе и за закрытыми дверями, предпочтительно – за дверями собственной квартиры.       – Ммм, – тянет в ответ Юнги любимый универсальный звук, который может означать буквально что угодно. Получается спокойно, почти мирно, хотя Юнги не любит, когда его отчитывают.       – Ну что “ммм”, Юнги, почему ты так себя не любишь, а? Не губы, а мясо кровавое. С мандариновой корочкой, – устало вздыхает Минджин. – Просто рецепт к рождественскому столу. Пожалуйста, давай без мандаринов какое-то время, ладно? Хоть горло пожалей, мне страшно думать, как ему после концерта, сигарет, алкоголя холодного и вот этого ещё. Молока выпьешь? Или йогурт?.. Айщ, чего ты?..       Любопытство берёт верх, поскольку вся мандариновая драма и сопутствующее копошение происходят слишком уж близко, и Джин до боли выворачивает шею, при этом стараясь не особо высовываться. Убеждает себя, это чтобы не спалиться некрасиво на подслушивании, но в глубине души знает – ему просто до зуда в ладонях хочется увидеть то личное, что так ревностно прячут ото всех подальше.       Минджин сидит на краю стола, куда, судя по всему, его только что подсадил Юнги – тот даже руки с чужих бедёр снять не успел. Длинная футболка смята под длинными пальцами.       – Ну что ты творишь, Юнги-я? – спрашивает хён тихо и совсем другим тоном.       Звучит настолько ласково, так неожиданно нежно, это слегка оглушает. Без неловкости или напряжения, с мягким упреком, как между очень близкими людьми.       Юнги убирает руки, складывая их на груди, придвигается поближе между разведенных колен хёна, и будто прячется в него, хотя голова Минджина не сильно выше, чем обычно. Минджин кладет локти ему на плечи, накрывая ладонями макушку. Мин Юнги в домике. Джин беззвучно офигевает на месте.       – Не ворчи на меня пожалуйста, – доносится глухо изнутри этой странной телесной конструкции. – Я люблю мандарины и я их ем, потому что люблю, а не потому что это такой хитрый способ уничтожения связок.       – Хорошо, Юнги, я понял, извини, – миролюбиво соглашается Минджин. – Ты просто переборщил и я волнуюсь, чтобы всё было в порядке.       – Губы намажу, молоко выпью, только не ворчи больше, мне не нравится.       – Не буду.       Джин – личный враг неловкости и стеснения, но в этот раз, похоже, знамя победителя у него таки оттяпали, вместе с куском руки, не мелочась. Когда дело касается Юнги, Джин всегда чертовски слаб. А таким он видел Юнги всего дважды – с Намджуном, когда все они только познакомились, и с Чимином, когда у них случилось великое взаимовлипание, быстро переросшее в любовь до гроба. Юнги не из тех, кто в принципе подпускает к себе людей хоть сколько-нибудь близко.       Его спокойное, естественное, как само собой разумеющееся, доверие к хёну отдаёт на языке необъяснимой горечью, которую не под силу стереть никакой искусственной сладости.

***

      Утром перед выездом он настолько не соображает спросонья и от усталости, что бездумно пялится на хённима поверх прижатой к губам чашки, и замечает это только когда Минджин, прищурившись, спрашивает:       – Что, возбуждаю?       – На тебя возбудиться может только уголовное дело, – отмерев, наконец, сонно огрызается Джин.       – Ну тогда спешу тебя обрадовать, Джин-ши, – ласково улыбается хён, отхлёбывая кофе, – ты, кажется, живешь в прокуратуре.       Возникает неприятное ощущение, что он снова что-то проебал, но думать об этом сил нет вообще никаких.       На самом деле, он понимает происходящее даже слишком хорошо, только признаться в этом не дает врожденное упрямство, убежденность в собственной правоте, изначальная расстановка сил.       Минджин объединил их, собрал развалившийся на части механизм обратно в единую, функционирующую систему, напомнил, кто они друг для друга, насколько важны, насколько прочно связаны. У него не было времени перебирать детальки под микроскопом, выискивая идеальные совпадения, и он просто прикинул на глаз, с раздражающей, безошибочной проницательностью, и не ошибся. Они пережили самые темные, безрадостные времена, и снова вышли на свет, в новую реальность. И Минджин провел их туда за руку, несмотря на все истерики, подножки и препирательства, Джин был бы полным идиотом, если бы отрицал это.       И всё же, всё же…       День кажется бесконечным, а последний этап съемок ещё не закончился, за стенами павильона поздняя ночь, внутри – глаза слепит от прожекторов и уши закладывает от неумолчного гула. Джин отпивает воды из бутылки, не касаясь горлышка – на губах только обновили толстый слой бальзама, – и вспоминает, что забыл пиджак в гримерке. Перерыва еще пятнадцать минут, а идти на другой край площадки, потому он разворачивается обратно сразу, чтобы потом не пришлось бежать. Заодно краем глаза ловит присутствие остальных – тонсены жуют что-то, сбившись вместе, и кормят друг друга с рук, Юнги дремлет, пригревшись у теплопушки, Намджун медитирует под руками поправляющий макияж нуны, Хосок смешит операторов, изображая конвульсивного червяка, танцующего хип-хоп. Привычный, родной балаган, все в сборе.       Возле гримерных практически никого нет – стафф суетится на площадке, меняя декорации между сетами, возле кулера болтают две визажистки, на этом всё. Джин вежливо кивает им, проходя мимо.       – …да блядь! – доносится из гримерки глухо, но с чувством, едва не заставив остановиться.       Он хмурится и толкает дверь, мгновенно натыкаясь на хённима, склонившегося к зеркалу.       – Интересная реакция на собственное отражение, – фыркает Джин, отворачиваясь в поисках пиджака. – Увидел что-то новое?       – Не сейчас Джин-ши, – рычит хён в ответ как-то совсем несдержанно, озадачивая ещё больше. – Почешешь об меня язык потом, сколько угодно,.. да, фак! Ааргх!       Минджин никогда, никогда за все эти десять месяцев не выходил из себя настолько, чтобы кричать.       – Что случилось? – мгновенно серьёзнеет Джин, окидывая взглядом напряженные спину и плечи. – В глаз что-то попало?       – Линза завернулась, – у хёна всё лицо в слезах, глаза покраснели, и он явно на грани истерики. – Режет, сука, невероятно, а достать никак не могу.       – Говорил же, что линзы носишь, – Джин подходит ближе, закатывает рукава. – Давай сюда, помогу.       – Хуй там. Пальцами её даже не нащупаешь.       – Кто сказал, что я пальцами? Иди сюда, тебе же больно, чего ты упираешься?       Минджин, на самом деле, не упирается совершенно, он слегка дезориентирован от боли и Джин слишком близко, чтобы физически можно было развернуться. Приходится повернуть хёна самому, впервые обозревая мокрое лицо на расстоянии прикосновения.       – Так, убирай руки, голову запрокинь и постарайся не дёргаться.       – Да я, блядь, душу тебе продам, если ты эту линзу гребанную вытащишь, – в сердцах брякает Минджин, слушаясь беспрекословно. Ресницы слиплись стрелочками, раздраженная слизистая болезненно яркая.       – Себе оставь, – ворчит Джин, придерживая его за подбородок. – Зубы я чистил и после не ел, только воду пил. Ничего не занесу. Замри, будет неприятно.       Он наклоняется ещё ниже, – Минджин не слишком высокий, – приподнимает веко, вызвав недовольное шипение сквозь стиснутые зубы, и осторожно касается глазного яблока языком, нашаривая пластиковую плёнку. Она сползла наверх, завернувшись пополам, приходится потратить несколько секунд на то, чтобы вытолкнуть её к уголку глаза, а затем снять губами, завершив экзекуцию.       – После такого порядочные люди женятся, но я первосортный мерзавец, – с довольным видом заявляет Джин, выбрасывая линзу в мусорную корзину. – Со второй как?       – Облизать глаз ещё не повод для свадьбы, не льсти себе, – устало отвечает Минджин, промакивая слезы салфеткой и щедро вливая глазные капли. – Вторую я успел вытащить до того, как потереть лицо, забывшись. Спасибо, что помог.       – Зачем ты их вообще носишь? – не удержавшись, любопытствует Джин, разглядывая заплаканные глаза хёна – один голубой, другой зелёный безо всяких линз.       – Гетерохромия – это мутация, нехватка меланина в сетчатке. Как следствие – высокая светочувствительность, изменения в нервных окончаниях и глазном дне, а я по двадцать часов ежедневно облучаюсь прожекторами и экранами.       – Подожди, ты про армию не шутил что-ли?       – Джин-ши, я похож на человека, который будет шутить о таком? У меня высоченные риски развития вообще чего угодно – от близорукости до глаукомы и катаракты, на оба глаза. Если не ослепну к сорока – буду считать себя счастливчиком, – фыркает Минджин, терпеливо выжидая пять минут, прежде чем запихнуть в глаза новую пару линз. Которые наверняка режут, жгут и ощущаются на раздраженных слизистых не как сверхтонкая плёнка, а как пара деталей лего, Джин об этом знает не понаслышке. – Ты только что продлил срок службы моего зрения на пару дней как минимум, можешь собой гордиться. Идём, пока режиссёр не похерил твои героические усилия, оторвав мне голову за задержку съёмочного процесса.       Джину кажется, что откуда-то издалека доносится едва слышный звон, с которым, под напором реальности, осыпается кривыми осколками выстроенная в его голове идеальная картинка.       “...Но когда будешь готов – просто позови. Я приду.”       Он открывает рот и беззвучно зовёт.       – Джин?