The Eighth of BTS

      Ноябрь 2020, Сеул       Хённим, в сползающей с плеча незастегнутой куртке и невнимательно постукивающий носком кроссовки об пол, – явно обувался вслепую, – что-то печатает на телефоне одной рукой, застыв посреди их прихожей. В другой руке у него зажаты ключи от автомобиля, широкий шарф, наполовину лежащий на сгрудившейся под стеной обуви, наушники и маска.       – Ты куда-то едешь, хён? – спрашивает Намджун, на секунду поймав чувство дежа-вю.       То же место, тот же хённим, та же куртка, в которой он выглядит ещё меньше, чем есть на самом деле. Только в тот раз свет не горел и Намджун стоял у другой стены. Гораздо, гораздо ближе.       И тогда он не знал того, что знает сейчас. Пусть “знать”, по его мнению, слишком сильное слово для шатких предположений. Намджун всё ещё любит идеализировать мир. И доебывать Навер слишком абстрактно сформулированными запросами в поисках нужных ответов.       – Надо съездить домой, забрать кое-какие документы, – хённим бросает на него быстрый, ничего не значащий взгляд. Словно чтобы просто убедиться – это действительно Намджун, и он действительно что-то спрашивает. Не показалось. – Хочешь со мной? Займёт часа два, если не застрянем нигде, проветришься. Туманный ночной город, никто не ебёт мозг, всё как ты любишь.       – Да я уже сам собирался напроситься, – с облегчением признается Намджун. Он только недавно вернулся из студии и может описать состояние упомянутого хёном мозга одним ёмким словом – “всмятку”. Перспектива высунуть голову в окно автомобиля и так провести два часа кажется заманчивой настолько же, насколько странно звучит. – Пять минут, я переоденусь быстро.       – Не спеши, я подожду.       Когда Намджун возвращается, хённим стоит все там же. Кажется, вообще с места не сдвинулся, приклеившись к телефону с непроницаемым выражением лица.       – Что-то серьёзное? – интересуется Намджун вежливо, без излишнего любопытства, обуваясь и проверяя по карманам, не забыл ли свой телефон и ключ-карту. Без нее он из здания не выйдет.       Будь там действительно что-то серьёзное, хён выглядел бы иначе, но в нейтральной бесстрастности его выражения есть что-то нервирующее.       Минджин неожиданно улыбается. Не криво, как обычно, а совсем по-другому – мягко, ласково, с нежностью. Чтобы сразу контрольным в лоб, иначе эти его улыбки никак не назовешь. Намджун нихрена не пуленепробиваемый. Ни разу. Без шансов.       – Юнги-хён, – говорит просто, поворачивая телефон экраном к Намджуну.       Там, явно в личной переписке катока, фотография бледного, слегка опухшего, но тоже улыбающегося Юнги в дурацкой больничной пижаме в горошек, одеяле и тонких трубочках капельницы. И пара коротких текстовых с жалобами на скуку и раздражение от временной неподвижности.       С эмоджи.       Намджун таращится на ряд кошачьих мордочек и ощущает что-то сродни культурному шоку с легкой примесью зависти. С большой примесью зависти на самом деле.       Юнги не постит в общий чат свои фотографии. Ни из больницы, ни в принципе.       Юнги не пишет текстовые сообщения. Особенно – в чат.       Юнги, тем более, не пользуется эмоджи.       Они знают друг друга больше десяти лет, и за всё это время Юнги своим принципам изменял разве что по глубокой пьяни, а такое с его нечеловеческой толерантностью к алкоголю случалось от силы раз пять.       Ну или по большой любви. В основном – к Чимину.       – Это прямо как-то очень нечестно, – с детской, искренней обидой в голосе говорит Намджун, не в силах себя остановить. – Я завидую. В общий чат он ничего не шлёт.       Хённим, прямо у него под носом, не отворачивая телефон, чтобы было видно, набирает в ответ на последнее сообщение (говорят, что у меня отличные условия для поиска внутренней гармонии разума. пока я обнаружил только, что голосовой ввод пропускает половину знаков):       “Юнги-ши, отправь пожалуйста селку в общий чат. Все волнуются и скучают по твоему красивому лицу.”       Намджун добавляет ещё балл к невидимому счёту в пользу хённима – 4:7. Пусть кажется, что выигрывают они, но на самом деле – хённим ведёт с отрывом, стремящимся к бесконечности. Юнги такого обращения от кого-попало терпеть не будет. А если повёлся Юнги, – в том, что он повёлся, у Намджуна сомнений нет уже никаких, – значит, можно считать, что капитулировали все, дружно замотавшись в белый флаг.       Юн Минджин – 7 : Бантаны – 0.       Не то, чтобы он имел что-то против такого положения вещей, честно говоря.       Телефон Намджуна пиликает входящим через секунду после того, как у ответа хённима высвечивается статус “прочитано”.       В общем чате красуется селка Юнги с эмоджи кота вместо текста внизу. Не та же, что он уже видел, но очень похожая, вариантов там не особо много. Пижама в горошек везде выглядит одинаково дурацкой, лицо Юнги – одинаково характерно улыбчивым.       – Я, блядь, не знаю, что это за чёрная магия, – пришибленно резюмирует Намджун.       Сообщения в чате Юнги упрямо игнорил дня три как, они висели непрочитанными, добавляя невидимой под постоянными перекрасками седины на многострадальные лидерские виски.       Без Юнги тяжело. Намджун вдруг думает, что Юнги без них, наверное, ещё хуже.       – Поехали, Намджун-ши, – хмыкает хённим, накидывая на шею шарф и прижимая его сверху бессменными наушниками. – Научу по дороге.       – Так вот, про чёрную магию, – говорит, идя на обгон и уверенно пробираясь вперёд в потоке машин. Будто ведёт компактный городской Хёндэ или Ниссан, а не гребанный межгалактический крейсер. У Намджуна эта способность, почему-то, вызывает сплошные неприличные ассоциации. Да и весь хённим за рулём в принципе, как явление. Крайне небезопасное явление. Для нервной системы Намджуна так точно. – Вся чёрная магия в том, чтобы слушать, обращать внимание на детали, и коммуницировать. Словами через рот и без скрытых смыслов. О прямолинейности, думаю, ты уже в курсе.       Намджун добродушно хмыкает. Они все хённимовскую прямолинейность на собственной шкуре ощущают больше полугода. Из первых рук, так сказать. И он не будет отрицать её бесспорной целебности в подавляющем большинстве случаев.       – Вот и весь секрет. Ты не представляешь, чего можно добиться такими простыми вещами.       Видимо, и правда не представляет.       Намджун помнит обожающие взгляды хёнов Минджина. Помнит, как влипают в него буквально все, с кем он знаком, как боготворят те, с кем он работал. Намджун не поленился навести справки, “боготворят” – нихрена не преувеличение. Он видит, как влипли в хённима они сами, незаметно, естественно, и так быстро, будто всех разом чем-то опоили.       Неужели дело только в умении слушать, коммуницировать и обращать внимание на детали?       – Например, безоговорочной влюбленности четырех мемберов группы из семи? – спрашивает Намджун, беззлобно и без желания уколоть. Ему действительно интересно, а игнорировать факты было бы глупо.       Хённим не уточняет, кто четвертый.       – Ты знаешь, что добивался я не этого, – отвечает спокойно. Потому что Намджун действительно знает, и хённим знает, что он знает. В этом смысл доверия между ними. – Возможно, прозвучит самонадеянно, но не четырех, а семи. Я умею замечать такие вещи. Хотя Сокджин-хён, пожалуй, со мной не согласится.       Это не звучит самонадеянно, потому что Намджун недавно думал ровно о том же.       Хён наблюдает за ним через зеркало заднего вида. Без улыбки, но взгляд у него открытый и мягкий, по-дружески располагающий. Никакого самоутверждения, никакой надменности или бахвальства. Он что-то знает – он озвучил своё знание, нейтрально, как есть. Привычка, выдающая профессионализм, дошедший до того уровня, где большинство примут такое за хамство от неспособности этот самый профессионализм распознать.       Лучшим – всё самое лучшее.       – Ваша группа уникальна, думаю, вам не раз это говорили. То, что могу сказать по этому поводу я, вряд-ли удастся услышать от кого-то ещё, – уголки его губ ползут вверх. Не полноценная улыбка, но вполне считываемый намёк. Тепло, с едва уловимой нежностью, будто он говорит о чём-то важном для него самого. Намджун, кажется, пропускает вдох, жадно впитывая его истинного. – Не каждой группе удаётся выстроить отношения между собой. Любые отношения, хотя бы просто человеческие, чтобы взаимодействовать друг с другом профессионально. Ну или отделять одно от другого и не впутывать личное в работу. Я видел много разных примеров, удачных и не очень. Кому-то удаётся балансировать, в одних случаях мешать личное с рабочим даёт неожиданно положительный результат, в других – разрушает всё подчистую.       Есть группы, так и не сумевшие научиться быть семьей, но это не остановило их на пути к успеху. Есть те, кому семьей быть удается гораздо лучше, чем выступать. С романами между участниками вообще сплошная русская рулетка. Повезет, если он один и без эмоциональных качелей. Но вы, – хённим задерживает на нём взгляд чуть дольше, и Намджуну кажется, что внимательные глаза потемнели. И смотрят куда-то внутрь, в глубину, под поверхность, тяжело и жарко одновременно. – Вы первые, – и не совру, сказав единственные, – кто умудрился настолько сплестись друг с другом, что все ваши слабости скрылись от чужих глаз под защитой ваших собственных тел. Как единый организм, где уязвимости надежно спрятаны, а сильные стороны – стратегически повернуты наружу.       Идеальная система. Такую невозможно построить без доверия и любви, настоящей, а не увлеченности ради эмоций и потрахушек. То, что вы вместе, как вы вместе, и делает вас уникальными, непобедимыми, действительно пуленепробиваемыми. Именно поэтому я удивлён, что вы сумели расцепиться и впустить в эту систему меня. Не важно, в каком качестве. Достаточно того, что это уже перешло рамки голого профессионализма и сугубо рабочей коммуникации. Со стороны казалось, что вам больше никто не нужен.       Намджуну на это ответить нечего. Только заторможено моргнуть, поняв, что глаза хённима больше не удерживают его взгляд, а он всё ещё смотрит в зеркало и, кажется, не дышит. Моргнуть и подумать: либо хён чертов телепат, либо они всерьёз недооценили его проницательность. Примерно как Македонский недооценил свои силы, планируя поход на Индию.       И как Македонский, влипли они куда больше, чем могли себе представить.       – Намджун-ши.       Рука хённмма сжимает его плечо. Намджун медленно переводит взгляд сначала на маленькую ладонь, утонувшую пальцами в складках его дутой куртки, потом – на лицо с глубокими тенями от ночного освещения, бьющего в окна. Хён смотрит выжидающе. Мир вокруг не движется. Кажется, он что-то пропустил.       – Я спросил, ты хочешь остаться в машине или подняться со мной? – терпеливо повторяет Минджин. – Не знаю, сколько придется ждать, если что. Минут двадцать точно.       – Поднимусь с тобой, если ты не против, – отмирает Намджун и тянется отстегнуть ремень. – В прошлый раз было весело.       – В этот раз будет скучно, – фыркает хённим, выбираясь из машины. – Мне нужно найти кое-какие бумаги, а я в душе не ебу, куда их положил.       Из окон квартиры-студии, обычных, не панорамных, видно ночной город. Потом хённим включает свет, и огни города тускнеют, растворяясь в черноте за стеклами.       – Не топчись в коридоре, мы тут не на пять минут, зайти-выйти, – говорит, стряхивая куртку на спинку дивана и стаскивая шарф. – Советую найти место поудобнее, на случай, если моя память ещё хуже, чем я предполагаю. Сейчас кофе сделаю. Или лучше чай? – он вопросительно смотрит на Намджуна через плечо, чуть приподняв брови.       – Кофе подойдет, только с молоком, если есть.       – Есть волшебные капсулы хоть с жопой единорога, – хмыкает хённим, откидывая крышку кофемашины, и выдвигает ящик рядом. – Иди выбери, что нравится. Синенькие чтобы выйти из матрицы, красненькие – чтобы в ней остаться. Остальное – для побочных эффектов.       Намджун думает, что они с Сокджин-и похожи гораздо больше, чем может казаться на первый взгляд. И на первый взгляд это нихрена не заметно, если уж совсем начистоту. Ну или Минджин тоже постепенно приобретает способность превращаться в других мемберов. Правда, сложно сказать, в Джина или Хосока. Возможно, в обоих.       Кофемашина, запущенная по второму кругу, урчит, чинно выплевывая в подставленную чашку содержимое капсулы. Пахнет ванилью. Хённим, усевшись на пол перед диваном, копается в бумагах, которые вытряхнул из большой коробки с ярлыком “рабочие документы”. Намджун, пристроившись на высоком кухонном стуле между стойкой и гостиной, с интересом разглядывает квартиру, цепляясь взглядом то за книги на полках, то за немногочисленные картины на стенах, то за другие интерьерные безделушки.       Копия статуэтки “Оскар”, искусно обвязанная тонким шелковым шнуром на манер шибари в миниатюре. Фотографии, зажатые между двумя стеклами без рам, и оттого кажущиеся просто подвешенными в воздухе – многочисленные лица, вечеринки, бэки, совместные снимки, кое-где почёрканные разноцветными автографами. Серебристая плашка какого-то смутно знакомого дэсана, наполовину задвинутая за фигурную вазу с сиреневыми цветами из лего. Небольшой снежный шар с надписью “Ульсан” и красными тюльпанами по кромке подставки.       – Ты был в Ульсане? – спрашивает Намджун, внезапно заинтересовавшись, что мог забыть хённим в промышленном городе, где он сам вырос.       Кофеварка пищит, оповещая о завершении процесса магического превращения капсулы в жидкое топливо. Намджун несет чашку и аккуратно пристраивает на безопасном расстоянии от веером разложенных повсюду бумаг.       – Был, – невнимательно отвечает хённим, перебирая скрепленные в углу листы и легко хмурясь. – Навещал сестёр. Они обе живут в Ульсане.       – Сестры? – удивленно переспрашивает Намджун. – У тебя есть сестры? Я не знал.       – Обо мне вообще мало кто мало что знает. Не случайно, если тебе вдруг интересно. Младшие сестры, Ёнми и Сумин. У нас разные матери, один отец. Мы встретились уже взрослыми, я не искал их намеренно, они искали меня. Иногда останавливаются здесь, когда приезжают в Сеул. Потому я не съехал сам, и не продаю квартиру, хотя давно присмотрел другую – возможно, позже кто-то из них захочет перебраться сюда. Не хочу, чтобы место стояло заброшенным.       – Все трое красивые, – задумчиво говорит Намджун, глядя сверху на растрепанную макушку с темными, немного отросшими корнями волос, склоненную над бумагами. Минджин морщит нос, будто ему такое слышать не слишком приятно. Получается как-то совсем уж по-детски мило и категорически не вяжется с его профессиональным образом.       Намджуну хочется попросить великодушно добить его на месте и не мучить, но просить особо некого.       – Для многих родителей это одна из главных благодетелей, наши не отличились оригинальностью. Спасибо за кофе, Намджун-ши. Потерпи ещё немного, половину нужного я уже нашёл.       – Я не терплю, – честно отвечает Намджун, пристраиваясь на подлокотнике дивана. – По крайней мере, не твою компанию и не в ожидании, пока ты закончишь.       Хённим усмехается, не поднимая головы.       Оставшиеся нужные документы он находит за следующие полчаса, пусть для этого и приходится перерыть содержимое ещё одной коробки, а потом – рассортировать бумаги обратно.       Намджуну нравится сочетание уюта и порядка в квартире. Нет ощущения безликой необжитости, как со страниц каталога интерьеров, но, вместе с тем, нет и бездумной захламленности. Место выглядит светлым, в меру чистым, в меру несёт отпечаток индивидуальности. Отпечаток, который Намджуну по душе. Возможно, даже слишком. В последнее время он подрастерял остатки страха, следом – умерил, насколько мог, привычку обдумывать всё чересчур долго и обстоятельно. По крайней мере – всё, связанное с хённимом.       Намджун признается себе, в который раз за вечер, неделю или последние полгода: Минджин для него – весь слишком. Для них всех он слишком. Возможно, потому они и провалились в хённима так незаметно, увлечённо и опасно глубоко. Неизвестность притягивает.       Намджун дошел до мысли, что останавливаться он не хочет и не собирается.       Звонок телефона раздается неожиданно, разрезая уютную тишину. Насколько в принципе может быть неожиданным звонок для человека, чей график на восемьдесят пять процентов состоит из телефонных звонков. Остальные пятнадцать отведены на составление бесконечных расписаний и решение локальных апокалипсисов в промышленных масштабах. Удивительно, что никто не позвонил раньше и хённим, в кои-то веки, вообще выпустил телефон из рук.       Они стоят в кухне, допивая остатки уже едва теплого кофе и обсуждая ту самую выставку Чой Минхва, до которой Намджуну так и не посчастливилось добраться в свой День рождения – на одной из книжных полок обнаружился альбом с его работами. В такие совпадения и не хочешь, а поверишь – альбому несколько лет, Минджин купил его на книжной ярмарке, заинтересовавшись экспрессивной техникой и цветовыми сочетаниями. Подобное, с точки зрения Намджуна, мог бы вытворить Тэхён, даже он сам, но никак не хённим.       Сколько ещё неожиданных вещей ему предстоит узнать?       Телефон, вибрируя, ползёт по мраморной столешнице, и хённим со вздохом тянется ответить на звонок. В такое время обычно с хорошими новостями не звонят.       Он молча слушает и лицо становится все мрачнее. Намджуну не слышно, что там говорят, – голос в трубке глухой и тихий, – но это выражение он знает хорошо: очередной локальный апокалипсис уже стучит со дна, у них где-то какие-то проблемы. Сейчас придется бросать все и нестись сломя голову эти проблемы решать, потому что нужно было ещё вчера.       Ему хочется как-то поддержать хённима, но единственное, на что хватает смелости – протянуть руку и тронуть за плечо. Тот резко вскидывает взгляд, наполовину страдальческий, наполовину злой и какой-то недоуменный. Словно сначала вообще не понимает, что Намджун здесь делает. Дезориентация выдает усталость, возможно, куда большую, чем хён привык показывать.       Осмысленность в глазах проступает постепенно, но быстро. Намджун буквально ощутить может, как попадает в фокус чужого внимания целиком, а не смутной невнятной абстракцией. Словно изображение на фотобумаге, опущенной в проявитель. Хённим подходит ближе, утыкается лбом ему в грудь, и легко бьется головой в немом приступе отчаяния. Жест неожиданный и доверительный настолько, что Намджун застывает на месте.       Становится слышно, о чем нервно тараторит голос в трубке. Можно разобрать что-то про форс-мажор с костюмами, перенос примерки и задержку съемочного процесса. Этого достаточно, чтобы понять, что график нужно было сдвигать ещё два дня назад. И следующие сутки они проведут без сна, на кофеине и голом энтузиазме. И мчаться домой нужно прямо сейчас, а лучше бы – уже. Вероятно, с нарушением скоростного ограничения в черте города.       Намджун лихорадочно соображает, как им всё это успеть, когда хённим прерывает поток словоизлияний четким, не терпящим возражений “Нет!”       Он слегка вздрагивает – голова хёна всё ещё упорно, хоть и вполне безболезненно, пытается пробить дыру в его грудной клетке. Не совсем понимая, что делать и куда бежать, Намджун гладит худое плечо, едва касаясь.       – Я сказал “нет”, – чеканит хённим, разом осаждая возмущенные трепыхания на том конце связи. – Проеб не наш, проеб ваш, и я не намерен из-за этого сдвигать весь график для группы. У нас все поминутно расписано, и лишние полтора часа пихать тупо некуда. Парням есть и спать положено, как нормальным людям. Сами облажались, сами разгребайте это дерьмо. Звоните координаторам, звоните страховочной команде, кому угодно звоните, хоть Сатану достаньте, но примерки должны быть по расписанию и никаких задержек в графике, ясно? Вместо нытья мне в трубку можно было бы уже решать проблему. Валяйте.       Он сбрасывает вызов и протяжно стонет в толстовку Намджуна.       – Ненавижу, блядь, этих долбоебов, – жалуется глухо, практически уткнувшись лицом в складки ткани. От его дыхания тепло и некстати, но ощутимо продирает дрожью по спине. – Какого хуя вы должны отдуваться за чужие проколы? У каждого своя зона ответственности, но нет, всем надо спихнуть с больной головы на здоровую. Праздник идиотов просто.       Намджун чувствует, как в груди растекается что-то густое, вязкое и горячее от такой неприкрытой, откровенной заботы. Работа менеджера – нихрена не праздник, хённиму бывает тяжело держать оборону вокруг группы, но он упрямо стоит на своем, не прогибаясь под давлением. Прикрывает собой семерых здоровых мужиков, ещё и язвить по этому поводу умудряется.       – Спасибо, хён, – благодарит Намджун негромко, но от всего сердца. – Нам не привыкать к такому, за столько лет натерпелись разного.       – Сказал бы я пару ласковых по этому поводу, – недовольно бурчит хённим. Подается вперед, приваливаясь к офигевшему Намджуну, и обнимает за талию. Плавно и естественно, как самая привычная вещь на свете, его растрепанная голова прижимается к щеке. Волосы, сухие и жесткие от укладочного средства, щекочут кожу. – То, что вы терпели, не значит, что так должно быть.       Он действительно теплый и мягкий, – единственное, о чём может думать Намджун.       Он теплый, мягкий, и кажется совсем маленьким, не больше Чимина, – думает ещё раз, осторожно накрывая руками прижавшееся к нему тело. Так близко, гораздо ближе, чем в прошлый раз.       Шансы не пережить этот вечер, сохранив трезвый рассудок, растут в геометрической прогрессии, стремительно подбираясь к граничной отметке. Что, на удивление, беспокоит Намджуна в прямо противоположном объеме – примерно никак.       От хёна ненавязчиво пахнет чем-то древесным, немного пряным, обволакивающим, словно шерстяной шарф. Намджун чувствителен к запахам не меньше Чонгука, но ему нестерпимо хочется зарыться носом в изгиб шеи и вдохнуть на весь объем легких.       – Можно работать адекватно, и не ебаться постоянно о чужие ошибки, – говорит Минджин, не ведающий ни сном, ни духом о происходящих в этот момент намджуновских сдвигах по фазе.       Он поднимает голову, тяжело вздыхает и явно собирается отстраниться. Окончательно растерявший остатки здравого ума Намджун ловит его за шею, без усилий, без давления, просто скользит пальцами, задевая волосы.       Хённим замирает в этом полу-объятии, так и не убрав руки с его талии. Смотрит внимательным, чуть расфокусированным взглядом, отчего глаза становятся темнее. В них нет страха, угрозы, злости или чего-либо ещё, призванного сработать аварийным стоп-сигналом и остановить Намджуна от задуманного. Лицо хёна расслаблено, рот приоткрыт в немом вопросе, все стеклянные стены раздвинуты в стороны, словно двери в дом в середине весеннего сезона, чтобы впустить внутрь побольше солнечного света.       Намджун тянется вслед за рукой и накрывает его губы своими.       Теплый и мягкий.       Хён слегка вздрагивает и медленно, чувственно отзывается на касание. Как ответ, пришедший на кодовый запрос.       Можно?       Можно.       Лучше бы, конечно, словами уточнить, но весь чудом уцелевший здравый смысл катастрофически и разом идет ко дну, стоит Минджину снова к нему прижаться, вернув доведённое до превосходящей степени ощущение близости.       Приходится заметным усилием выдернуть себя из густой неги, пока не натворил дел, за которые потом будет мучительно стыдно.       – Ты уверен? – спрашивает Намджун, голос хрипит и не слушается. – Я не настаиваю, и ты не должен…       – У тебя губы медовые, – говорит хён тихо, касается пальцами верхней, скользит по легкой, характерной асимметрии. Хочется эти пальцы целовать тоже, но Намджун держится. Пальцы, меж тем, движутся вниз, оглаживая горло. – И голос медовый, когда не завышаешь нарочно. Такой густой. Ты весь медовый. Сладкий. Конечно я не должен, это не одолжение.       Он целует сам, увлеченно, словно погружается с головой. И Намджуна утягивает следом, куда-то под толщу воды, где и дышать-то с трудом получается. Намджун вообще не уверен, что дышать для него сейчас в приоритете.       Хён жмется теснее, закидывает руки ему на шею, зарывается пальцами в волосы на затылке, нажимает там на какие-то секретные точки, от которых мозг отключается совершенно. В его движениях нет напора, поспешности или откровенной страсти, но все это так прямолинейно, искренне, насквозь, так нежно, что от неторопливости только больше наизнанку выворачивает.       Намджун слегка задыхается, у Намджуна сбой систем и аварийка устала орать дурным голосом. Древесный запах, забившись в ноздри, дурманит сознание. От языка на его губах в голове взрываются фейерверки. Мир кренится, как идущий ко дну корабль, смазывается, как за пеленой дождя. Медленно-медленно, вместе с чужими руками, словно качающими в объятиях.       Телефон, оставленный на столе, снова звонит.       Мелодия другая и, видимо, хённиму это о чём-то говорит, потому что он смахивает вправо не глядя, и отлипает от губ Намджуна только чтобы ответить:       – Да, маленькая? Что-то случилось?       Он не отстраняется, остается так же близко. Дышит глубоко, всем телом, губы покраснели, волосы растрепались. Глаза, – темные, пьяные, – смотрят на Намджуна так ласково и жарко, что соображать тяжело. Пальцы невесомо гладят затылок, будто ему сложно оторваться по-настоящему. Будто он не хочет Намджуна отпускать.       – Я тоже рад тебя слышать, родная. Поздно уже, я потому спросил. У меня безумный график, как всегда, но я найду время. Ключи не потеряла?       Минджин, слушая быстрое девичье щебетание в трубке, перемежающееся звенящим смехом, вдруг тянется к Намджуну и очень, очень медленно целует, чтобы каждую долю секунды прочувствовать. Не глубоко, не жадно, без языка, просто касаясь его губ своими почти без давления.       Можно разобрать “...ты не поверишь, оппа, но эти дурацкие поезда, ужас просто. Я собиралась…” и ощутить призрачную влагу его дыхания.       Потом хён, всё же, отступает, аккуратно высвобождаясь из кольца его рук.       Последним Намджуна отпускает чужой взгляд, соскальзывая, будто плед, наброшенный на плечи.       Сколько же в нём нерастраченной нежности, думает Намджун с благоговейным восторгом и ужасом, кивая на беззвучно произнесенное “Нам нужно ехать”. Если она вот так запросто, в три секунды способна поглотить с головой.       Сколько же там ещё?       Намджун ловит его ладонь, сжимает осторожно, но уверенно, с чувством.       Намджун знает – хённиму нужны гарантии. Что это не прихоть, что это не на один раз, что всё, произошедшее в квартире Минджина не останется навсегда в квартире Минджина, словно какое-то странное ответвление реальности. Не "Бойцовский клуб" по-корейски.       Разноцветные, потемневшие глаза смотрят всё так же открыто, нараспашку, будто касаются где-то глубоко под кожей, мягко и бережно.       Намджун готов дать ему эти гарантии. Все, за которые способен ответить в будущем. Просто дать тоже готов, он себе не врёт.       Главное, чтобы хён продолжал хотеть.       И говорить, что губы у Намджуна медовые.