The Eighth of BTS

      Октябрь 2020, Сеул       Дом на Холме       Ночью Чонгук в полусне бредёт через смежную ванную в комнату Хосока и Чимина, путаясь в собственных пижамных брюках и собирая плечами пару особо подлых углов.       У Чонгука хорошая координация, но только не при отключенном мозге, слипающихся глазах и активной программе “найти Хоби-хёна, сыграть с ним в коалу и нюхать до утра”. Потому что одному спать холодно, грустно и до ужаса невыносимо, а когда невыносимо – Чонгук первым делом идёт искать Хосока. Иногда – прямо в одеяле. В нем углы собирать не так больно.       В комнате у хёнов шторы не закрыты до конца и пробивается слабый лунный свет, потому счастливый Чонгук спотыкается только один раз, и то о собственные ноги. Кровать Чимина пуста и аккуратно застелена, а судя по объемной горе из одеял на соседней – Хоби-хён явно спит не один.       Чонгук ловким ужиком ввинчивается в уютное тепло между парой тел, признав второе за Юнги-хёна из-за небольших размеров, пушистых, сухих от недавней перекраски волос и засвидетельствованного слипания хёнов на диване накануне вечером. Больше ничего не видно, да и соображает Чонгук не очень.       Юнги во сне всегда сворачивается в компактный клубок, как настоящий кот, и в целом не требует, чтобы его обнимали, достаточно привалиться боком к чужому телу. Потому Чонгук без зазрений совести вжимается в Хосока, забрасывая на того пару свободных конечностей, и тычется лицом вслепую куда-то в область груди.       Потревоженный его копошением Хосок бормочет “Кто это тут у нас с холодным носом? Ты его в холодильнике забыл что-ли? Надо отогреть”, подгребает Чонгука поближе и несколько раз целует сухими, горячими губами куда придется, сонно и расслабленно.       Рядом с хёном мгновенно становится тепло и спокойно, он приятно, ненавязчиво пахнет чем-то неуловимым, и Чонгук растекается довольной лужицей, беззастенчиво размазываясь по стройному телу и засовывая ладони Хосоку под футболку.       Уже засыпая, он чувствует, как прижимается сзади Юнги, закидывая на них руку и зарываясь носом в волосы на затылке Чонгука.       Где-то в глубине квартиры орёт, не затыкаясь, будильник.       Судя по суровому рэпу темнокожих американских парней, речитативную ругань которых можно разобрать даже отсюда, будильник принадлежит Намджуну. А судя по продолжительности его ора – Намджун о будильнике благополучно забыл и ушёл в студию.       Чонгук недовольно стонет, мычит и пытается зарыться лицом поглубже в хёна, плевать, что грудная клетка отнюдь не мягкая. Он на стадии отрицания реальности и переходить к принятию пока не собирается. Ему уютно, тепло и комфортно в коконе из одеял и пары тел, и если бы не раздражающие звуки чужого будильника, он бы проспал ещё примерно вечность. С половиной.       – Клянусь, месть моя будет страшна, – ворчит у его уха Хосок, оставляя где-то на загривке смазанный поцелуй, и явно нехотя шевелится в сторону выбраться из одеяла и вырубить бесючие матерные вопли. – Переставлю звонок на каждые полчаса, начиная с полуночи. Со смехом Джина и паролями из уравнений с тремя переменными.       Будильник мгновенно затыкается и внезапно наступившая тишина кажется звенящей.       – Надо же, сработало, – больше сонно, чем с удивлением бормочет Хосок, придвигаясь обратно и обвивая Чонгука руками. – Угрожать вслух почаще что-ли?       Чонгук оставляет вопрос хёна без ответа, он риторический, а спать по-прежнему хочется больше. Он прижимается спиной поближе к Хосоку и тянет к себе Юнги, и без того захваченного в плен надежно, как плюшевый АрДжей – спящим Джином. Хён что-то мычит, видимо, протестующе, и Чонгук, задабривая, тычется губами в его теплые губы, не открывая глаз.       – Не думаю, что это хорошая идея, – негромко хрипит Юнги, запинаясь о гласные спросонья.       Чонгук очень, очень плохо соображает, потому уже готов обиженно и недовольно хныкать на хёна, одновременно пытаясь понять, почему тот говорит голосом хённима.       А потом до него доходит и Чонгук широко распахивает испуганные глаза.       От того, что лежат они почти нос к носу, Минджин-ним слегка двоится, то и дело распадаясь на пару хённимов, вместо одного. Но это совершенно точно Минджин, а не Юнги – растрепанные светлые волосы закрывают половину лица, на щеке след от подушки, похожий на шрам, разноцветные глаза мутноватые ото сна, смотрят из-под длинных ресниц с какой-то вселенской усталостью.       Чонгук обмирает, как заяц на трассе, застигнутый врасплох светом фар.       Он только что поцеловал своего менеджера. Не говоря уже о том, что беззаботно продрых на нём полночи.       Будто предугадав желание Чонгука подорваться с постели и умчаться вдаль на сверхзвуковой, Хосок закидывает на него ещё и ногу, надежно прижимая к кровати.       – Лежи, катастрофа ты мелкая. Никто тебя не сожрёт с утра пораньше, расслабься, крольчонок, – бормочет жарко в затылок, посылая волны мурашек вдоль позвоночника. Сонный Хосок страшнее флиртующего Чимина, когда его огненная натура не прячется за солнечным фасадом. – Любишь бродяжничать по чужим постелям, значит придется полюбить сталкиваться с последствиями.       Чонгук не особо понимает, на каком он свете и как провалиться сквозь землю прямо на месте. Желательно – на очень, очень долго.       Ну или хотя бы как-то незаметно убрать руки-ноги подальше от чужого (менеджерского) тела.       – Да забей ты, Гук-а, – ворчит хённим и треплет его по волосам. Видно, что держать глаза открытыми ему тяжело, веки то и дело слипаются обратно. – Ничего страшного не случилось. Не считая внезапной музыкальной паузы. Я начинаю подозревать в Намджуне последнего мизантропа.       – Он раздолбай и творческая личность, – Хосок тянется через Чонгука, чтобы вслепую сочувствующе погладить хённима по голове и зарыться длинными пальцами в растрепанные пряди. Чонгуку это очень хорошо видно. – С кучей ответственности и хроническим склерозом, несмотря на юный возраст. Не плачь, Мин-ши, я отомщу за нас всех.       – Отдаю это на твой справедливый суд, – почти шепотом отвечает тот, проваливаясь в дрему под невинной лаской.       Чонгук следит за смазанными движениями его губ непозволительно близко и внезапно думает, что Намджун-хён был прав.       У Мин-ши губы как у античной статуи – красивые, изящно вылепленные, так и хочется поцеловать. И он милый. Очень.       Охватившие Чонгука испуг и стыд быстро отступают под натиском уютной сонливости и спокойной невозмутимости старших.       И правда ведь, чего кипишевать. Все прилично одеты, замотаны в одеяло, как начинка в кимбап, и просто спали вместе. В этом нет ничего необычного, они так спят все восемь лет, чаще с кем-то, чем поодиночке. Да и хённим не рвался прибить его на месте за наглое вторжение в личное пространство, вопреки паническим предположениям Чонгука. Расслабился настолько, что вырубился обратно, так и не сняв с него теплой руки.       Чонгук смотрит на безразмерную футболку хённима, – там изображены четыре ладони, показывающих слово “любовь” на английском жестовом, – и решает, что и с ним тоже ничего не случится, если поспит ещё.       Минджин-ним тихо сопит, приоткрыв рот. От него пахнет ненавязчиво свежим постельным бельем и немного – Хосоком, он милый и сжимать его во взаимных объятиях очень приятно.       Обо всем остальном Чонгук подумает потом. Обязательно подумает.

***

      Намджун возвращается из студии после полудня, недовольный проделанной работой и мокрый насквозь.       На улице льет с утра, видимо поэтому Юнги сегодня из своей комнаты так и не вышел, хотя работать они планировали вместе. Юнги вообще редко сует свой милый кнопочный нос в недружелюбный внешний мир, когда в мире по расписанию дождь. Если есть хоть малейшая возможность остаться в постели, он ею воспользуется – слишком много неприятных воспоминаний. Сверху на отходняки после внезапной панической атаки и лошадиной дозы обезбола – Намджун не удивится, если они хёна до завтра не увидят.       Разве что Чонгук пойдёт проводить раскопки в одеялах, как самый мелкий, а значит – самый смелый и бессмертный.       Ну и самый глупый. Но это в его случае скорее достоинство, чем недостаток.       Намджун, честно говоря, тоже был бы не прочь полюбоваться умиротворенно сопящим в одеяльном коконе Юнги, если бы не промерз и с него не лило в три ручья.       Ну и если бы не боялся лишиться за подглядывания собственного, совершенно не кнопочного носа.       Юнги, когда спит один, ревностно хранит неприкосновенность своего гнезда. Даже от тех, с кем трахается восемь (а в отдельных случаях – и все десять) лет подряд. Особенно – от них. Читкод есть у Чонгука, иногда везёт Чимину, но не Намджуну. А жаль.       Отогревшись в душе и переодевшись в сухое, Намджун бредет в кухню, на ходу снова просматривая личное расписание, присланное хённимом.       Утром там точно был пункт про примерку для фотосъемки, на два часа, он ещё прикидывал, успеет ли домой и переодеться, прежде чем за ним пришлют машину. Сейчас пункта на два часа нет, зато есть целая, неожиданно свободная вторая половина дня. Редкая роскошь.       Намджун набирает в катоке сообщение с уточнением по этому поводу, отправляет и, подняв голову, обнаруживает хённима в кухне у плиты. Тот как раз берёт телефон, чтобы посмотреть пришедшее уведомление.       Растянувшийся на диване Хосок, закинув длинные ноги на спинку что-то быстро печатает, посмеиваясь.       По телевизору в очередной раз идет “Ты прекрасен”.       – Примерку отменили, – вслух отвечает на сообщение Намджуна хённим, откладывая телефон и возвращая все свое внимание кастрюле на плите. – Студию подтопило, коротнуло проводку, короче, полный набор. Наслаждайся внезапным отдыхом. Как там, снаружи?       – Мерзко, – честно отвечает Намджун и, слегка потеснив Хоупа, забирается на диван, в угол, где есть плед. Хосок тут же забрасывает свои ноги ему на колени.       Хосок очень любит физику, особенно ту её часть, что про теплопроводность.       Первый закон теплопроводности Хосока гласит: если в пределах досягаемости есть тело, чья температура ниже положенной с точки зрения Хосока, это тело подлежит немедленному согреванию посредством наложения самого Хосока.       Желательно – сверху. Желательно – без одежды. Но в одежде тоже пойдёт. Главное – согреть низкотемпературное тело.       Намджун ничего не имеет против.       – Вы просто как выводок котов, выброшенных в снег, – хмыкает хённим. – Осталось только с отвращением трясти лапами в прихожей. И фыркать.       – Это по части Юнги, – бормочет Намджун, зарываясь в плед вместе с той половиной Хосока, которая улеглась на него сверху, согласно закону теплопроводности. – Он ещё и нос наморщит, как на мемных кошачьих фотках. Если ты его вообще сумеешь выпереть под дождь.       – Зачем мне это делать? Я же не изверг. Юнги-хёна надо беречь и кормить, а то догеройствуется до того, что некого будет с мемными котами сравнивать.       Хосок, скосив взгляд от экрана телефона, смотрит на хённима так, что становится немного страшно и очень неловко. Ему, сползшему головой с подлокотника дивана, за спинкой видна максимум верхняя треть менеджера – светлый, растрепанный затылок и покатые плечи, обтянутые мятным трикотажем огромной футболки. Но даже этой трети достается ударная доза обожания.       Если бы Хосок был персонажем компьютерной игры, он бы атаковал сердечками из глаз. И хённим бы уже валялся без чувств под раковиной.       Ничего не подозревающий Минджин продолжает невозмутимо возиться с лопаточкой, шевеля ею в недрах кастрюли что-то очень вкусно пахнущее.       Намджун, в принципе, может понять Хосока. С чисто логической точки зрения.       Входная дверь хлопает, раздается шуршание, недовольное бормотание вполголоса, а потом из прихожей появляется Сокджин. Уже без обуви, но ещё в пальто. Отвратительно сухом пальто, поскольку имеет привычку носить с собой в дождливую погоду зонт, как все нормальные люди, а не забывать его дома, как Намджун.       Джин вообще отвратительно-идеален во всем, начиная с безупречного внешнего вида, заканчивая недюжинными профессиональными навыками, хоть на сцене, хоть на кухне, хоть в постели. За вычетом сучьего нрава, прорезающегося в самые неожиданные моменты. Должны же у всемирных красавчиков быть хоть какие-то недостатки.       Только им семерым известно, сколько сил Сокджин вбухивает и как много пашет ради всего вот этого идеального.       И как один недостаток способен нивелировать все его достижения в считанные секунды.       – Морским котикам на лежбище привет, – объявляет Сокджин тоном, предвещающим очередной выход упомянутого сучьего нрава и грядущий спектакль “Доебись до всего живого” в трёх действиях. Проносится мимо кашемировым коршуном и предсказуемо обрушивается на плечи хённима, по ошибке приняв того за невинную овечку. – Йа, Минджин-ним, это всего-лишь ты. А я думал, кто-то из чиминовых девочек забрёл к нам в поисках укрытия от дождя и адовых тренировок.       Всё живое в лице Намджуна и Хосока выдыхает со смесью вины и облегчения, поняв, что доебываться будут до хённима. Вот уж внезапность.       – Прости, что не оправдал твоих ожиданий, единственный Джин-ши, – флегматично отзывается лже-овечка, стряхивая с себя немаленького хёна. – Зато никакой конкуренции, принцесса. Можешь позволить себе расслабиться.       – Между нами, девочками, малыш, расслабиться я себе не могу позволить даже в душе, – Джин с бесящим любопытством лезет в кастрюлю, вернув свои позиции на чужих плечах. Знает, насколько это раздражает и насколько хённим не любит, когда на него вешаются без спросу. – То мысли о тентаклях, то фантазии о твоих диванных прослушиваниях. Как тут расслабиться… Фу, Минджин-ним, ты забыл, как выглядит кочхуджан? Что это за больничный супчик для болезных желудком? Я думал, пожестче любишь, а не нежности всякие.       – Ты вообще как-то подозрительно много обо мне думаешь, Джин-хён. Даже не знаю, у тебя просто недотрах или это флирт такой. Руки убери, если не хочешь пальто испортить.       – Зато у тебя точно с недотрахом проблем нет, – огрызается Сокджин, но от хённима отходит. Испортить пальто – это вам не шутки. Пальто Джин любит гораздо больше чужой нервной системы. – С таким личиком только и стоять на коленочках, да рот открывать пошире.       – А у тебя на такое глаз намётан, да, принцесса?       Хосок, который с самого начала диалога даже не пошевелился, немигающим взглядом втупившись в экран, молча откладывает телефон, снимает ноги с колен Намджуна и поднимается с дивана. Тихо и плавно, как змея, готовая к броску.       Намджун думает, что привычная перепалка в этот раз звучит как-то слишком уж на грани. Чтобы не сказать, что практически за. И останавливаться Сокджин явно не намерен, потому что в таких случаях его несёт, пока не выговорится. Не важно, что именно будет вылетать из его рта в процессе.       – На тебя смотрю и тренируюсь, – Джин выскальзывает из пальто чуть менее элегантно, чем обычно, сбрасывает его на барный стул и принимается закатывать рукава. Он выглядит беззаботным, почти веселым но спина и плечи напряжены, под рубашкой заметны очертания мышц. Джин раздражен. Возможно даже зол. И это не хорошо. – Сначала работу получил на раз-два, весь такой хорошенький. Потом мемберов соблазнять взялся. Малолетних совращать, опять же. Как тебе это удается, хённим? Талантливая писечка?       – Повтори, Сокджин-хён, – несмотря на невозмутимый тон, Минджин наконец поворачивается к нему лицом, отложив лопаточку. – Прозвучало как-то не обидно, может со второго раза получится.       Намджун тоже встает с дивана. Спасибо, Сокджини-хён, за часы тишины и покоя.       Он уже готов придушить хёна на месте. Просто за умение говорить. И отдельно – за умение говорить не думая ту хуету, которая из него сейчас льётся.       – Йа, малыш, в твоем возрасте и проблемы со слухом? Это всё от наушников, точно-точно. Но я повторю, не гордый. Ты ради работы только ротик открываешь или у тебя в штанах все таки пизденка припрятана?       – А если так, то что, Джин-хён? Я что-то не припомню, чтобы ты членом в микрофон пел или самгёпсаль готовил, – хённим обманчиво спокоен. Таким взглядом можно убивать. Одним хлопком, как тараканов. Размазывать тонким слоем. – Допустим, члена у меня нет, раз тебе нравится так думать. Желающих оспорить наличие яиц я как-то не вижу. А ещё есть язык. Очень умелый язык. И речь идёт не только об умении засовывать его в чужие задницы, как ты мог убедиться. Или ты пытаешься сказать, что в моей работе член пригодился бы больше?       Его задело, вдруг думает Намджун. Видит, что задело, пусть и не может объяснить, откуда это знает. И задело так, как не задевали все остальные остроты.       Почему хёна это задело?       Помимо очевидной недалекости подобных аргументов в любом споре.       Хоуп идёт к хённиму. Для этого ему приходится миновать Джина, что он делает по широкой дуге, насколько позволяет пространство кухни. Становится рядом с Минджином и сжимает его плечо, словно хочет отодвинуть, спрятать за своей спиной.       Намджун и себя поймал на инстинктивном желании сделать что-то подобное, чуть ли не в начале их диалога, где-то между облегчением и виной, но быстро поддался сомнениям. Подобный жест мог выглядеть слишком фамильярно, у них не те отношения, чтобы после такого не встал вопрос нанесения ущерба репутации.       Которую хённим отстаивает, без стеснения демонстрируя зубы.       Почему его это так задело?       Почему Хоуп отреагировал так явно именно сейчас?       Хённим накрывает чужую руку своей, гладит пальцы коротким касанием, а потом мягко, но решительно, снимает узкую, изящную ладонь с плеча. Хосок, не говоря ни слова, отступает, будто у них где-то на мысленном уровне произошел куда более обстоятельный диалог. Намджун примерно догадывается, как он мог бы звучать.       На Джина Хоуп смотрит так, что впору начать опасаться за жизнь и здоровье хёна.       Сокджин, правда, предпочитает оставаться в блаженном неведении и продолжать копать себе могилу с небывалым энтузиазмом.       – Я пытаюсь сказать, малыш, что как для твоей сладкой мордашки и недалекого ума, ты подозрительно легко вскарабкался на опасно высокую табуреточку. А такое можно заслужить или железной задницей, или будучи отменной подстилкой. Уж не знаю, заднеприводной или не только, в детали не посвящен.       – А тебе ведь хотелось бы, правда Джин-хён? – мягко, вкрадчиво спрашивает хённим. Его глаза сужаются и взгляд становится пронизывающим. Будь Джин хоть чуточку умнее, он бы сообразил, что такие взгляды не сулят ничего хорошего. Но Джин сегодня выбрал словесный понос и быть непроходимо тупым. И Намджун не собирается исправлять его оплошность. Только подходит поближе. На всякий случай. – Тебе бы очень хотелось знать все детали, да? Ты так часто обо мне думаешь, Джин-хён, столько фантазируешь. Хочешь залезть мне в трусы, но смелости не хватает использовать для этого мозг, а не рот?       Намджун думает, что именно так Джин и выглядит.       Как пятиклассник, влипнувший в симпатичную девочку. Пятиклассник, который не в курсе о существовании других видов флирта помимо агрессивного рукоприкладства вроде подножек, дерганья за волосы и романтичного избиения рюкзаком.       Только Сокджину под тридцатник и вместо рукоприкладства у него запас грязных комментариев, транслируемых через разъединенный с мозгом речевой аппарат. Отчего всё выглядит ещё более жалко и неуместно. Особенно – в контексте откровенно похеренной субординации.       – Так что, Сокджини-хён? Ты меня хочешь? Да, Джин-и, глубже, сильнее, а-аах. Так хорошо, Джин-и, – вдруг выразительно стонет хённим, запрокидывая голову.       Ресницы дрожат, брови сведены, рот приоткрыт. В один момент он весь резко меняется, делается мягче, беззащитнее, никакого напряжения в теле, никаких преград между ним и окружающим миром. Сплошная горячая, податливая плоть. Бери и лепи руками что хочешь.       Получается настолько реалистично, что Намджуну волной жара ударяет под дых и он невольно краснеет.       Сокджин, что характерно, тоже. И глаза у него становятся дикие.       А в следующий момент хённим выпрямляется, словно переключатель щелкает, и снова выглядит обычным, отстраненным, непроницаемым.       – Тебе это нужно, да?       Его прищуренный взгляд прибивает к полу. Сокджин нервно сглатывает.       – Так вот, малыш. Что бы там ни было у меня в штанах, ничего из этого, – Минджин заключает свое лицо в круг быстрым жестом, – ты не получишь. В твоей башке дерьма больше, чем в унитазе, и пока ты с этим не разберешься, нам говорить не о чем. Исчезни с глаз моих.       И он отворачивается обратно к плите.       Хосок прислоняется бедрами к кухонной поверхности сбоку и складывает руки на груди. Смотрит почти умоляюще: ляпни ещё какую-то херню, чтобы был повод наброситься в ответ.       Безжалостно. Не в шутку.       Намджуну отчетливо видно, что на лице у Хоупа чистая, незамутненная, неприкрытая ярость. Он вполне может придушить Джина своими изящными руками с блестящим лаком на ногтях. Ещё и смеяться будет в процессе.       Сокджин, явно не осознающий всей серьезности своего положения, открывает рот.       Сокджин слишком привык уходить безнаказанным. Особенно – в последнее время.       – Заткнись, Джин, – тихо и веско говорит Намджун, глядя прямо ему в глаза. – Просто заткнись, сделай себе одолжение. Ты конкретно перегнул. Потому завались нахрен сейчас же, или я тебя ударю.       – И не он один, – раздается вдруг хриплый голос Юнги. Намджун поднимает голову – одетый в пижаму, сонный и растрепанный хён смотрит на них с балкона второго этажа, навалившись на перила. И без того округлое, нежное лицо слегка припухло ото сна, но даже это не способно смягчить тяжелого взгляда, которым он сверлит Джина. – Я, блядь, думал, какого хрена вы тут разорались, а это хён опять цирк устроил. Ты с утра забыл рулеткой член замерить, чтобы комплексы на мозги не давили? Заебал, Джин, серьезно. Откроешь рот – придушу ночью подушкой.       – Очень благородно, Юнги-хён, – примирительно говорит Минджин. – Спускайся пожалуйста, тебе нужно поесть. И Тэхёна прихвати, я неострое сделал, как он любит.       – Спасибо, хённим. Дай пару минут голову под кран сунуть и переодеться.       Сокджин бестолково хлопает глазами, переводя с одного на другого взгляд оскорбленной невинности, поруганной чести и вероломно преданного щенка, которого прежде любящие хозяева выставили за порог без объяснения причин. Ночью. Под дождь.       А нехуй было жрать хозяйские тапки от Баленсиаги, кусать кормящую руку и ссать по углам, обреченно думает Намджун.

***

      Почему хёна так задел этот разговор?       Сокджин нарывался, как всегда. Сокджин был неправ и доебался на ровном месте, как всегда. Сокджин не особо выбирал выражения, как всегда, но в этот раз, кажется, случайно попал. Куда-то.       И хёна это задело. Почему?       Намджун открывает Навер, наводит курсор на окошко поиска и долго смотрит на пустую страницу, пытаясь сформулировать запрос.       Ничего не получается. Он тупо не знает, как уместить в один вопрос всё, что происходит у него в голове. Слишком много вариантов. Нужно подумать над этим ещё.       Намджун сворачивает браузер и тащится заварить себе кофе и в очередной раз сунуть нос в холодильник. При размышлениях очень помогает.       В кухне, несмотря на позднее время, горит подсветка. Хённим у стойки ловко нарезает нектарин кусочками разного размера. Рядом Чимин, провожает каждое его движение несчастным взглядом, но держит дистанцию и на плечах виснуть не пытается. Намджун, отложив регулярный чек-ин холодильника, садится на стул и тянет Чимина к себе на колени. Тот не сопротивляется, только вздыхает тяжело. Выглядит он так, будто объявили траур по всем котятам в округе.       – Чем заняты? – интересуется Намджун, в основном чтобы просто разрядить обстановку. Всё и так понятно.       У Чимина время драмы, хённим привычно не мешает заниматься мазохизмом и наслаждаться страданиями.       – Полуночный перекус, – хённим сыпет кусочки в пиалу, где уже высится небольшая горка персиков и яблок. Ополаскивает нож и доску под струей воды, достаёт из шкафчика мёд. – Хочешь присоединиться? Есть йогурт. И остатки кимчи чиге, если нужна артиллерия потяжелее.       – Я в порядке, хён, спасибо, – отказывается Намджун и мягко трется щекой о плечо Чимина, выражая поддержку жестом. Тот слабо дергает головой в его сторону, снова вздыхает и продолжает грызть пальцы, занавесившись челкой.       Иногда Намджуну кажется, что они все периодически превращаются друг в друга. Причём делают это настолько удачно, органично и чётко, что от оригинала не отличишь.       Чимин с Чонгуком чаще всего превращаются в Юнги.       – Открывай рот, – отзеркалив тяжелый вздох, говорит хённим. Чимин таращится на него, как на сумасшедшего. На него, и на ломтик нектарина в его пальцах, щедро политый мёдом. Которым он вполне однозначно тычет в сторону Чимина. – Давай-давай, а то сейчас на стол капать начнёт.       Чимин слушается, хотя глаза меньше не становятся, а взгляд обретает ещё больший трагизм. Хённим кладет нектарин ему в рот, подставив ладонь, чтобы не испачкать медом. Эротизма в этом нет ни капли. Менеджер похож на замученного родителя, пытающегося накормить трехлетку невкусной кашей, уловив момент, пока тот ею не плюется.       – Молодец. Не слишком сладко?       Жующий, слегка ошалевший Чимин мотает головой. Наджун гладит его живот, на который положил ладони, чтобы тонсен не съехал с колен.       Хённим тянет яблоко.       – Давай ещё раз. Аааа…       Он стирает с губ Чимина каплю меда и облизывает палец.       – Прекрати на меня так смотреть, – говорит устало. Безо всякой вычурности запихивает в собственный рот кусочек персика и жует. Не понять, как, Намджун тупо не уследил, но вот это уже очень похоже на эротику, несмотря на абсолютную утилитарность жеста. – Я не собираюсь над тобой издеваться, не знаю, что ты там себе надумал.       – Ты меня послал, а сам спишь с Хосоком, – слегка агрессивно говорит Чимин, непривычно прямолинейный, то ли от расстроенных чувств, то ли от мстительного желания задеть в ответ. – В моей же комнате, на соседней кровати, блядь!       Где ты сам ночуешь от силы раз в неделю, и то в лучшем случае, думает Намджун. Но перебивать пышущего праведным гневом пополам с обидой Чимина не спешит. Тонсену не помешает выговориться.       Хённим вообще предпочитает спать в своей квартире, и Хосок чаще уходит к нему, чем наоборот.       – И делаю я это тебе назло. Так, что ли? – вздыхает хённим, протягивая Чимину следующий кусочек. С таким видом, будто тот сейчас начнёт пускать пузыри в слюнявчик, подпрыгивать на стульчике и колотить ложкой по тарелке на присосках, крайне заинтересовавшись в том, чтобы её перевернуть.       Картинка уставшего отца в окружении заплеванных кашей погремушек настолько яркая, что Намджуну приходится моргнуть пару раз и легко тряхнуть головой, чтобы развеять наваждение.       – Я откуда знаю, – огрызается Чимин резко, выдавая себя с потрохами. Но еду послушно принимает и жует. Выглядит это невероятно умилительно, и Намджун с усилием давит рвущийся наружу смех.       Чимин нихрена не очаровательный карапуз в слюнявчике с уточками, и вполне может ощутимо стукнуть со злости.       – Во первых, я тебя не посылал, – терпеливо, будто и правда поясняет ребёнку, говорит хённим, выуживая из пиалы персик и слизывая бегущий по ладони сок. Голодные, жадные взгляды Чимина из-под ресниц он привычно игнорирует. Намджун, кажется, начинает понимать, как ему удается проделывать это с такой легкостью. Дети у нормальных взрослых сексуального влечения не вызывают. Помимо всего прочего. – Во вторых, спать с кем-то назло другому – жуткая дурость. И дикость. Я думал, ты обо мне лучшего мнения.       – Но ты сказал…       – Что не хочу портить отношения, да. Ничего похожего на «иди нахуй». Даже не «ты вообще не в моём вкусе, отвали». Я просил остановиться, вежливо просил, заметь. А ты грубо нарушил мои границы и теперь дуешься на меня за то, что я тебе на это указал. Немного по-детски, не находишь?       – Не нахожу, – бурчит Чимин, в отместку прихватывая губами кормящие его пальцы. И смотрит с вызовом, выжидающе, мол, и что ты мне сделаешь?       – Хочешь никогда не дойти до следующего уровня общения, продолжай в том же духе, – спокойно говорит хённим, облизывая те же пальцы по тому же месту. Намджун готов сейчас поспорить на что угодно, он сделал это намеренно. Что вообще довольно подло, почти жестоко. Но заслуженно. Превосходство в чувственных играх бесспорно принадлежит Минджину. Учитывая, с какими хёнами тот прокачивал свой скилл, у Чимина в игре в соблазнение нет ни единого шанса. – Научись слышать “нет” и нести ответственность за свои поступки, а не обвинять во всём окружающих. Дело здесь не в Хосоки-хёне, не во мне, и не в ком-либо ещё, и ты это знаешь. И то, что ты сам готов играть как угодно грязно, чтобы получить желаемое, не значит, что остальные поступают точно так же. Я в жизни не стану с кем-то сближаться только из мести или ради чужой ревности.       – Как и любой из нас, Чимини, – негромко добавляет Намджун, положив подбородок Чимину на плечо. Тот легко вздрагивает от неожиданности, услышав голос прямо у своего уха. – В любви хороши все средства, только если твоя основная цель – победить. Но в таком случае я бы не назвал это любовью или даже искренней симпатией. Это желание обладать, и с настоящими чувствами оно имеет столько же общего, как Джин-хён – с умением думать, прежде чем говорить.       Хённим переводит на него усталый, внимательный взгляд. Словно пытается вычислить, нарочно Намджун выбрал пример или нет. И если да, то на что рассчитывал.       Намджун ни на что не рассчитывал. Намджун вообще пока не очень понимает, что ему со всем этим делать. Снова.       Только на этот раз все гораздо сложнее.       – У вас что-то случилось, да? – спрашивает проницательный Чимин, поворачивая голову к Намджуну. Холодный кончик носа утыкается в висок. – Я не помню, когда в последний раз видел Джин-хёна таким напряжённым, а Хосоки-хёна – настолько злым. Вы поругались?       – Единственный Джин-ши упражнялся на мне в остроумии и немного его пообломал, – говорит хённим с кривой улыбкой. На этот раз она кажется горькой, хрупкой и ломкой. На долю секунды. – Я очень терпеливый, но и у моего терпения есть пределы.       – Это было слишком грубо, Чимини, – аккуратно подбирая слова, говорит Намджун. Краем глаза следит за хёном, чтобы уловить малейшие перемены в его лице, если слова вдруг окажутся подобранными паршиво. – Сокджин, видимо, совсем дошёл до ручки, раз начал для нападок черпать вдохновение в хейтерских комментариях. И он явно перегнул.       – Правда, я не уверен, что Джин-хён это понял, – неожиданно мягко добавляет Минджин и тяжесть из его взгляда улетучивается окончательно. – Так что теперь он дуется не только на меня, но и на вас троих. Предателей.       – Несмываемое пятно позора, – Намджун обречённо вздыхает. – Хуже только втихаря сговориться отдать тебе диван за его спиной. Тогда лишь холодная война.       – Джин-хён очень устал, – Чимин, проигнорировав шутливый тон, остается неожиданно серьёзен. Он отворачивается к хённиму и теперь Намджун не видит его лица. – Что не оправдывает все выпады по отношению к тебе, Минджин-ним, не пойми неправильно. Мне кажется, он слишком много на себя берёт и не справляется с этим. А разговорить его сложно. Я имею в виду, действительно разговорить, а не шуточки, пошлости всякие и ругань. Не думаю, что он злится именно на тебя. Вообще, я думаю, что ты тут совершенно ни при чём, хённим.       – Очень мудро подмечено, Чимин-а. Очень по-взрослому, – Минджин смотрит на него почти ласково, отчего Намджун, случайно задетый краем этого взгляда, вдруг чувствует, как в груди растекается вязкое, густое тепло. – Я знаю, что дело не во мне, у меня достаточно опыта. Но пока я с вами работаю, ваши проблемы автоматически становятся моими проблемами. Потому что решать проблемы – моя работа. И я в ней хорош. Загвоздка в том, что качественно решить за кого-то я ничего не могу. И если Джин-хён не научится выражать свои мысли словами через рот конструктивно, а не используя меня как помойку для эмоций, боюсь, конкретно эта проблема так и останется нерешенной.       Намджун знает Сокджина слишком хорошо.       Намджун думает, что в таком случае конкретно эту проблему уже сейчас смело можно назвать надежно мертвым висяком.