Хранитель леса

      Сквозь лишайник проглядывала почерневшая от частых дождей грубая кора. Посвистывая, трепал кривые ветки холодный ветер. Под неестественно вытянутыми босыми стопами с острыми звериными когтями хлюпала сгнившая трава. С кочки соскочила лягушка и с громким бултыханием прыгнула в трясину. Раздался вскрик выпи. Чавкнуло болото, выпустив пузырёк газа. Где-то под лапой неаккуратного зверька хрустнула хворостинка. С высокого дерева сорвалась тень и, шумно взмахнув широкими крыльями, унеслась вдаль. Вниз полетели пожухлые листья и зашуршали, укладываясь на земле причудливым ковром. Все эти звуки, улавливаемые не столько ушами, сколько душой, сливались в единую мелодию. Он любил эту мелодию. Она была правильной, умиротворённой.       Однако привычная идиллия была нарушена двумя новыми звуками. С одной стороны, издав пронзительный предсмертный скрип, сломался давно прогнивший высокий пень, а с ним на землю ухнуло что-то тяжелое, развалилось, рассыпалось брёвнами и по частям укатилось с возвышенности в гущу леса. Он поморщился. Рано или поздно это должно было произойти, созданное руками не может быть вечным. Стоило побеспокоиться заранее. Он не чувствовал угрызения совести. Лишь трепыхнулось в сердце, поросшем мхом, забытое чувство – тоска.       Он переключил внимание на другой звук, чтобы не уходить в ненужные размышления. Этот вызывал вполне привычное раздражение. Треск горящих дров. Вскоре за услышанным появился и запах гари.       Он пошамкал губами, смакуя свои ощущения. Непорядок. Надо устранить.       Не возвращаясь больше мыслями к тому, что рухнуло на другом конце леса, Он, прытко перекидывая крючковатые конечности через торчащие из-под земли корни, поскакал в сторону огня. Сплетённые между собой ветви, приросшие к голове и походившие на рога, нисколько не мешали маневрировать между деревьями. Он – часть этого леса, его верный хранитель, сердце обители, к которой люди давно забыли дорогу. Однако, как оказалось, не насовсем.       Тени становились всё гуще, по мере приближения к костру. Лес мрачнел, отторгал самозванцев, посмевших нарушить покой. Впереди забрезжил свет. Замедлившись, чтобы раньше времени не выдать своего присутствия, скользнул за дерево, отделявшее Его от маленькой опушки, где было ясно, как днём.       Самозванец обнаружился всего один. Очертания тела было трудно различить из-за тряпья, укрывавшего чужака. Он жался к костру и нервно крутил головой. «Далось же ему пламя, ныне всё сырое стоит, а у него разгорелось, – подивился лесной хранитель. – Небось ещё кого-то с собой притащил, люди по-отдельности так далеко не забредают.» Но чутьё подсказывало, что другого людского духа в лесу не было. «Чудной, – подытожил Он. – Куда девать теперь… Выпроводить надо, да пусть костёр сперва потухнет. Во тьме гнать тоже не дело. Заплутает, потом бегай за ним. До зари послежу, коли беды не наделает, подскажу дорогу.»       Лесной страж и хранитель порядка растворился в тенях. До утра было далеко.              Ветер принес в лицо сноп искр. Хранитель леса дёрнулся, над головой качнулись ветвистые рога. Дрёма покинула так же быстро, как накатилась. Косая сажень разделяла Его и человека. Людское отродье, освещавшее пространство вокруг горящей веткой, отскочило назад, удивлённо вскрикнув.       «Уж очень чуден,» – пронеслось в голове отрешённо.       Недовольство вновь поднялось внутри. Кого-кого, а уж людей лесной страж на дух не переносил. Он знал, как эти странные существа обезобразили свой дом. Перелётные птицы, изредка находившие приют в мрачном лесу, словно застрявшем во времени, потерявшем жизнь, рассказывали в своих щебетаниях о высоких каменных горах неправильной, неестественной формы, оплетённых чёрной паутиной. Крылатые странники уверяли, что человечишки приручили каких-то огромных блестящих жуков, что бегают по широким серым тропам, коих теперь в изобилии повсюду, да ревут так, что земля сотрясается. Истории об уничтожении лесов и многочисленных жестоко убиенных животных повторялись многократно. Он слушал, качал головой, сердился. Разве ж можно так с природой. Люди были слепы и глупы, но что хуже всего – сильны. Хранитель леса любил природу, но оказался слишком слабым, чтобы спасти всех, а потом продолжал старательно отводить человечишек от своего дома.       Но вот теперь один из них стоял перед ним, размахивая горящей палкой. Из его рта вылетали громкие дребезжащие звуки. Страх одолевал человека недолго. Он снова приблизился к обитателю леса и принялся с интересом рассматривать, продолжая сыпать восклицаниями. Пришлось напрячь заплесневелую память, чтобы разобрать людскую болтовню. Определённо, Он знал слова, не совсем такие, похожие, однако сложнее было не распознать новые звуки, а восстановить в голове старые. Давненько никто не смел использовать в этом лесу подобную речь.       – Давно… один… заблудился… ищут! Одичал?.. Страшно?       Постепенно обрывки фраз начали обретать смысл. Лесной хранитель подивился: оказалось, что человек переживал вовсе не за себя, а за Него. Изо рта вырвался тихий скрипучий смех. Пришелец замолчал, удивлённо попятился.       «Правильно, бойся за себя, а не за мою душу,» – хотел зло усмехнуться нежить, но из горла вырвалось лишь сипение и неразборчивое бурчание.       «Словно калека,» – значения Он не помнил, но слово показалось подходящим.       Выдавил из себя ещё несколько хриплых и мычащих звуков, чем заслужил жалостливый взгляд человека. Разозлился пуще прежнего и наконец издал рокот, отдалённо напоминавший слова:       – ...ходи...сюда!       Человек вытаращился, словно у существа перед ним выросла ещё одна рогатая голова. Но вдруг его лицо посветлело, и чужак двинулся на лесного хранителя. Тот оскалился, вытянул перед собой руку с длинными загнутыми чёрными когтями.       – Ого! Это ты сам такие отрастил? Не мешают? Ну там, есть, работать? Хотя, какая у тебя тут работа. Бедный, – залепетал человечишка.       – Работа моя – лес охранять. Получше вашей дрянной, – наконец связки поддались и низкий голос начал превращаться в складную речь.       – Так ты добровольно здесь заперся? Отшельник типа? – нисколько не смутился чужак. – Ну, тогда прикид твой понять можно. Это шкуры, дорого-богато. Но грязные ужас просто. Нет, не пойми неправильно, мне тоже стирать лень иногда, хотя, признаю, часто, но в настолько грязном… Не противно?       – Мех мой. А цветы да грибы его не портят. Растут – не мешаю. Красиво. Правильно. Это вы лысые, ибо природа вас не любит. Назло морозит, чтобы издохли поскорее, – свистяще рассмеялся нежить.       – Лысые?! – не понял Его человек и взлохматил пышные русые волосы, демонстрируя. – Да ты хоть представляешь, как долго я это отращивал?       «Шутит, али взаправду того?»       Однако людское отродье, увлечённое своим возмущением, выронило горящую палку. Мокрая листва зашипела под языками пламени, повалил дым.       Лик лесного стража совсем помрачнел, сравнявшись цветом с землёй. Он взмахнул рукой, и непонятно откуда взявшийся сильный порыв ветра потушил огонь. Стало темно и ужасно зябко. Голые ветви ближайших кустов, будто змеи, поползли к человеку, норовя схватить его за ноги.       – Так ты реально этот… Леший?! – взвизгнул он, оторопело озираясь по сторонам.       – Уж точно не человек, – злая улыбка расползлась по лицу, но чем дольше незваный гость на него смотрел, тем меньше находил в нём привычных людям черт.       Несколько мгновений он смотрел на страшное создание с глубокими чёрными глазами, острыми когтями, всклоченной шерстью и торчащими из неё ростками. Осознание медленно пришло. Человек шумно втянул носом воздух и, не произнеся больше ни звука, бросился наутёк.              Юноша нёсся по тёмному лесу, словно умалишённый. Он спотыкался, поскальзывался, падал, вскакивал и бежал дальше, не позволяя себе даже остановиться перевести дух. Горло горело, разодранное холодным ночным воздухом, в ушах оглушительно стучала кровь. Ветви тянулись к нему со всех сторон, норовя цапнуть, схватить. Изодранная одежда была вымазана в грязи. Лицо и руки щипало от мелких царапин. В чаще не было ни единой тропинки, под ногами мелькали, сменяя друг друга, смешиваясь в единое неразборчивое тёмное пятно, гнилые листья и мох. Человек не слышал шагов за спиной, собственное загнанное дыхание доносилось до него словно издалека, но он чувствовал преследователя, знал, что тот следит своим пристальным тяжёлым взглядом.       Впереди за деревьями мелькнула полоска лунного света. Быть может, то была занимавшаяся заря. Юноша не знал, но, различив в предрассветном сумраке чёрные силуэты покосившихся изб, он рванул туда, не раздумывая.       Когда до спасительной поляны, залитой слабым молочно-голубым сиянием, оставались считанные шаги, под ногу подвернулось что-то округлое и скользкое. Человек вновь повалился на землю. Не обратив внимания на гладкое ровное бревно, ставшее причиной падения, он прополз вперёд, страшась оглянуться, из последних сил поднялся и наконец оказался на небольшой возвышенности, где и стояли человеческие жилища. Увиденное заставило юношу обомлеть. Простенькие, изрядно потрёпанные временем избушки стояли на высоких пнях. Стены прохудились, в щели между ними вполне могла пролезть рука, двери покосились, окон не было вовсе. Под одной избой сломалась подпора и полуразвалившийся сруб стоял меж щепок и брёвен, одним углом упирался в землю, другим – устремившись в небо. Человек стоял на трясущихся ногах и не мог отвести взгляд от этой удручающей картины.       Нежить нагнал незваного гостя у поляны. Он остановился, бестолково уставившись на бревно под лапами. «Стоило побеспокоиться заранее», – зачем-то повторил про себя. Конечно, ни о чём беспокоить Он бы не стал, но теперь от чего-то в груди стало тесно. Может, там проклюнулся новый росток…       «Так и не выгнал дурака из леса, – вспомнилась причина, заставившая наконец приблизиться к поляне. – Что толку гонять по кругу было. Только дальше завёл. Как выпроводить теперь?»       Избы мертвецов таращились на Него своими темными прорехами в стенах и покосившимися дверьми с давно испорченными засовами. Ему никогда не нравилось смотреть на них. Тем более с этой стороны. Это казалось неправильным. Он не тосковал по тому, что утекло по реке времени, не вспоминал прошедшего, но эти избы… Они были шрамом на Его цветущей лесным ковром душе. Хранитель леса сторонился этого места. Чувствовал, что время давно пришло, но срубы, как назло, стояли крепко. И вот надо ж было рухнуть тогда, когда объявился первый за много лет тишины живой человек. Снова внутри заклокотало рыком дикого зверя раздражение. Ему было хорошо и спокойно дома долгие годы, а тут столько бед и всё в одно время.       «Сначала надо избавиться от человека. А домовины можно и так оставить», – нашёл решение леший, но голос внутри, которого давно не было слышно, зашипел: «Разве, так правильно? Ты бросил их однажды, неужто уйдёшь и теперь?»       Леший предпочёл бы, чтобы и дальше его не было слышно.       Поляна встретила Его непривычной таинственной тишиной. Потакая царившему здесь безмолвию, едва слышно прошёл вперёд, озираясь по сторонам. Словно Он сам был чужаком, а не человечишкой, который теперь не пытался бежать и удивлённо разглядывал избы. «Свалился же любопытный мне на беду», – сокрушённо качал голову хранителя леса.       Так же тихо Он подошёл к человеку, проговорил:       – Уходи.       Вместо того, чтобы с воплями ужаса вновь броситься наутёк, юноша обернулся и завалил последние вопросы:       – Что это такое? Здесь раньше была деревня? Зачем так высоко строить? На воде что ли жили?       Нежить удивлённо моргнул, поразившись резкой смене настроения. Однако что-то заставило Его ответить:       – Было... Жили. Не здесь. Там, – махнул куда-то за избы. – Здесь хоронили. В курных избах.       Поднять глаза на обвалившийся сруб оказалось сложно. Как странно, а ведь Он считал, что не может испытывать подобных чувств.       Та самая. Леший знал с самого начала, но не хотел думать об этом. Да и что теперь сделаешь.       – А много здесь людей было? – подал голос человек.       – Много.       – И ты их застал? Тоже пугал, наверное, чтобы в лес не ходил.       – Пугал? – усмехнулся лесной хранитель, но вдруг вспомнил что-то, помрачнел и изменился. – Пугал. Да не боялись.              Предрассветный час самый холодный. Звёзды медленно гаснут над головой, небо на горизонте затягивает голубовато-розовой дымкой, а тени вокруг сгущаются. Кажется, даже природа задерживает дыхание в этот час.       Лесной обитатель больше не смотрел на мрачные изломанные избы. Внутри выло и ворочалось какое-то забытое чувство, а вспоминать его ужас как не хотелось. Годы, века… Как же хорошо ему жилось без этого. И почему домовины до сих пор не развалились…       Он развернулся и зашагал прочь, а в голове крутилось лишь одно: «Хорошо жилось.»       – Прошу прощения, – окликнул юноша, растерянно глядя вслед лешему.       «Точно. Человек,» – Он слегка повернул голову и смерил говорившего уставшим взглядом.       – Я так понимаю, для вас это не самые приятные воспоминания, но мне бы не очень хотелось оставаться здесь, – юноша отчего-то перешёл на более уважительное обращение. – Ваш лесок, конечно, очень милый, но к такой жизни я не приспособлен. Плюс руки, полезшие из этих замечательных могильных избушек, особого доверия не внушают.       Когда до хранителя леса дошёл смысл услышанного, Он резко обернулся, в немом изумлении уставившись на срубы. Пожалуй, Он был в ужасе.       Из щелей между бревнами высунулись потемневшие от времени кости. В предрассветной тишине особенно громко раздался холодящий душу звук: те, кто долгие года был заперт внутри, царапали стены и двери, желая выбраться наружу. Никогда прежде лесному стражу не приходилось видеть такой картины. Сложно было сказать, происходило ли это постоянно, или же на мертвецов так подействовало присутствие живого, однако ясно было одно: скелеты ожили и теперь тянули свои тонкие длинные пальцы к нему.       Леший замер, сжавшись и готовясь то ли к нападению, то ли к побегу. Однако, что-то мешало мёртвым покинуть свой последний приют. Их не могли сдержать давно иссохшие засовы, однако двери не поддавались.       Но вдруг где-то сбоку началась неразборчивая возня. Что-то трещало, скрипело, шуршало. Нежить медленно обернулся, готовясь встретить очередной сюрприз этой ночи. Человек, уже успевший найти источник нового шума, издал задушенный вскрик и отскочил назад. Из-под повалившейся избы начали подниматься мертвецы: их разбросанные кости шустро соединялись на земле в единые скелеты, а затем вставали, устремив свои пустые глазницы на двоих невероятно разных, но сейчас страшно похожих созданий.       – А я думал, что ты самый страшный ходячий мертвец в этом лесу, – нервно хихикнул юноша, отступая за спину лешего.       Бежать в лес он не решился, помня, какую взбучку ему устроили там деревья и кусты, однако оставаться один на один с внезапно очнувшимися скелетами тоже не казалось безопасным.       – Я не мерт… – возмутился было лесной хранитель, но осёкся.       – Да брось, сколько тебе лет? Никто из живых не смог бы существовать так долго, – продолжал посмеиваться человек.       Их препирательства остановил лязг костей. Выползшие из-под брёвен мертвецы неуверенно, сотрясаясь от каждого шага, двинулись вперёд. Юноша вцепился в мохнатые плечи, надеясь, что леший что-нибудь предпримет, но тот стоял, как вкопанный, остекленевшими глазами глядя на скелеты. В сущности, кости у людей почти одинаковые, если лишить их плоти и кожи, будет практически невозможно отличить. Но чем дольше хранитель леса смотрел на них, тем отчётливее в Его голове вырисовывались лица. Те самые, знакомые до мелочей, родные лица.       Сердце сжалось, перед глазами потемнело, а создание улетело далеко, в те времена, которые теперь не мог вспомнить уж никто, кроме Него. Нет, виной всему определённо не был новый росток.       

***

      Хëнджун сидел на повалившейся сосне, задумчиво рассматривая рыжего зверька, притаившегося в кустах. Лис смотрел на него в ответ, невероятно понимающим, почти человеческим взглядом. Не убегал. Может, ждал чего. Скорее всего, надеялся, что добрый человек его покормит. Но у доброго человека в кулаке была спрятана лишь горстка земляники.       Кусты за спиной зашуршали, и на опушку вывалился, тихо рассыпаясь проклятиями, хорошо одетый молодой человек и уселся рядом. Хëнджун перевёл на него взгляд. Знаки солнца, вышитые красной нитью на поясе нарушителя спокойствия, приветливо закачались. Когда он вновь посмотрел на куст, рыжего зверька уж и след простыл.       – Молодец, Сынмин, ты спугнул лиса, – сокрушённо вздохнул юноша, воззрившись на друга.       – Давай я буду вместо лиса, – пожал плечами прибывший, не особо-то раскаиваясь.       – Да уж, лис из тебя получился бы неплохой, – прыснул Хëнджун.       – Ага, на воротник меня пустить хочешь, я так и знал.       – Не хочу, – искренне ответил младший. – Я не хочу убивать, как они...       Сынмин вздохнул. Снова разговор не вязался и убегал в сторону неприятной для обоих темы.       – Пойдём домой, загулялся ты уже.       – Меня там не ждут, – Хëнджун попытался скрыть горечь в голосе.       – Ждут. Я жду, – доверительно проговорил старший. – Возвращайся.       И, не дожидаясь ответа, Сынмин вложил в его ладонь свёрток, спрыгнул с бревна и скрылся в лесной чаще.       

***

      Ветер, грозно завывая, трепал кроны деревьев. Недобрые кроваво-красные солнечные лучи мелькали меж стволов. Светило опускалось всё ниже, грозясь совсем исчезнуть за невидимым горизонтом. Хёнджун бежал, утопая босыми ногами в грязи и сжимая в ладони нить с амулетами, страшась, что та порвётся. Он должен успеть. Обязан успеть.              Видения преследовали мальчика с детства. Природа наделила его даром чувствовать растения, понимать молчаливые взгляды диких зверей. Пока другие дети, наслушавшись сказаний и набив собственных шишек, хоть и терзались любопытством, сторонились леса, Хёнджун всегда был желанным гостем даже в самой тёмной дремучей чаще. Внутренний голос всё чаще начал подсказывать, что несмышлёных людей нужно вразумить, остановить их кровожадную верность несуществующим богам. И Хёнджун повиновался. Выпускал зверей, пойманных не ради пищи, а для жертвоприношений, лечил раненых, недобитых людьми животных, просил жрецов прекратить свои жестокие ритуалы. Природа не жалела себя, если то, что у неё брали, было необходимостью, но излишеств и бессмысленных смертей не любила. Однако этим юноша заработал презрение всего поселения. Родители горестно вздыхали, коря себя в плохом воспитании ребёнка. От Хёнджуна не отвернулась только кучка друзей, что любили послушать сказки про лес и в детстве частенько защищали юродивого от нападок сверстников. Вот и теперь, когда подросший юноша не смог найти своего места в поселении и решил окончательно перебраться в лесную чащу, лишь они звали его обратно.              Когда шаги Сынмина стихли, Хёнджун развернул свёрток. В нём оказалась нить, на которую были аккуратно нанизаны деревянные бусины: четыре с рунами на удачу, а пятая, посередине, чуть побольше, в форме заячьей головы с рогами. Первые от друзей, а последняя от Сынмина – догадался Хёнджун. К сердцу прилило тепло. Его помнили, ждали, он не был одинок. Ободрённый такой мыслью, юноша накинул длинную нить на шею и аккуратно поднял центральную бусину. Хорошая работа, загляденье. Тонкие ветвистые рога крепко держались на крошечной деревянной голове зверька.       Сынмина и Хёнджуна, что с детства были не разлей вода, часто называли за глаза лисом и кроликом. Старший имел густую рыжую шевелюру и хитрый прищур глаз. Он был удивительно красив, ловок и трудолюбив, чем вызывал немалое восхищение у сверстников и одобрение у старшего поколения. Младший же, шуганный, дикий, с невзрачной внешностью, заслужил прозвище зайца. Сынмин, хорошо знавший друга, острого на язык и верного своим взглядам, в шутку говорил, что если того и можно назвать травоядным зверьком, то только рогатым. Хёнджун для вида дулся тогда, не желая признавать, что вариант старшего ему пришёлся по сердцу. Он вообще не понимал, что Сынмин в нём нашёл и почему так возится с младшим.              К вечеру разбушевался ветер. Воздух стал тревожно-тяжёлым, душным. Опасаясь за сохранность своего маленького шалаша, недавно собственноручно возведённого на опушке, расположенной достаточно далеко от поселения, Хёнджун отправился искать место, где можно переждать грозу. Он не страшился непогоды и к людям возвращаться не хотел, хоть подарок друзей приятно удивил. Юноша решил, что навестит их, когда обживётся в лесу и соорудит себе жилище понадёжнее.       Вдалеке сверкнуло, а вскоре раздался и приглушённый раскат грома. Хёнджун прибавил шагу. Он помнил: неподалеку есть старая сосна, землю из-под корней которой сильно вымыло весной, когда разлилась река. Отличное место, чтобы переждать бурю.       Задумавшись о том, где лучше в будущем обустроиться, Хёнджун не заметил, как на узкой тропе перед ним оказался лось. Огромное животное внушало благоговейный трепет. Хёнджун знал, зверь не причинит вреда. Неожиданно лось подался вперёд, качнул своей тяжёлой головой, а над ним вновь сверкнула молния, озаряя посеревшее небо. Нет, не над ним. Молния зажгла небо над поселением.       Вдруг в голове раздался отчётливый, подобный грому, леденящий душу голос:       «Людской род навлёк на себя беду страшную. Тьма настанет беспросветная, коли погубят они душу чистую, да кровью алой зальют очи свои, ибо нет пощады тем, кто посмеет над самой жизнью надругаться. И не будет мгле той конца и края, доколе не озарит огонь чистый души потерянные.»       Хёнджун стоял, оторопело ловя ртом воздух. Лось исчез, как наваждение.       – Не может быть, – пробормотал он, чувствуя, как подкашиваются ноги. – Они бы не принесли в жертву кого-то из своих… Не стали бы.       «Или стали?» – зловеще откликнулся внутренний голос.       – Нельзя этого допустить, – и он сорвался на бег.              Когда впереди показались приземистые избы, уже смеркалось. Ноги, привычные к долгой ходьбе, но не натренированные для быстрого бега, тряслись, лёгкие горели. Он выбежал на поляну перед поселением, служившую алтарем. Столб, изрезанный рунами, восхвалявшими жестоких богов, возвышался над домами и, словно острое копьё, разрезал небо.       Толпа уже собралась вокруг идола, к которому привязывали рыдающую девушку. Хёнджун видел её раньше, но не помнил имени. Он хотел было рвануть к несчастной, но чья-то широкая ладонь оплела запястье, не пуская дальше:       – Ты всё-таки вернулся, – чрезмерно радостный голос Сынмина резанул по ушам.       Хёнджун обернулся, взглянув на человека, которого любил больше жизни, полными ужаса и боли глазам:       – Что вы творите? – прошептал он срывающимся голосом.       – Просим богов о мягкой зиме и скором возвращении тепла, – успокаивающе проговорил старший.       – Убивая? – выдохнул Хёнджун, не веря, что самый искренний и добрый человек, которого он знал, разделял это общее помешательство.       Он подался вперёд, прислонился к чистому гладкому лбу напротив своим, заглянул в глаза, которые теперь расплывались оттого, как близко были. Сынмин не отстранился. Сердце гулко стучало, грозясь вырваться из груди. В любое другое время Хёнджун растаял бы от нежности и переполнявших его чувств, но сейчас, колотясь от ужаса, надеялся услышать опровержение. Он желал, чтобы старший выбрал его, а не этих жестоких людей.       – Боги просят горячей крови в обмен на долгое тепло для всех. Так говорят жрецы, они их слышат, – растерянно ответил Сынмин, аккуратно опустив руку с запястья ниже, пытаясь переплести их пальцы.       – Слышат?! Ничего они не слышат! И нет никого, кто бы сравнился по слепоте и глухоте с вашими жрецами! И ты такой же, если веришь им!       Внутри что-то оборвалось. Юноша выпутался из тёплых рук, сорвал с груди амулет, отшвырнул его, скользнул сквозь толпу, в несколько прыжков настиг мужчину, привязывавшего девушку к столбу, оттолкнул его и развязал путы, освобождая несчастную жертву. Вдруг лоб пронзило резкой болью, по лицу потекло что-то вязкое и тёплое, перед глазами всё поплыло.              Сознание возвращалось медленно с тупой ноющей боль. Тело окутывал жар. Неприятный горький запах щекотал нос. В спину упиралось что-то твёрдое и гладкое, запястья саднило от врезавшихся в них верёвок. Голова была тяжёлой, но Хёнджун приложил все усилия, чтобы поднять её и открыть глаза. Он тут же зажмурился от яркого света.       – И пусть боги примут наш дар и будут милостивы, – донёсся завывающий неровный хор голосов жрецов.       – Наконец-то успокоится юродивый, – злорадно бросил кто-то в толпе.       Хёнджун вновь распахнул глаза, в ужасе огляделся. Теперь он сам был привязан к ритуальному столбу, а солому вокруг жадно облизывало пламя, издавая зловещее потрескивание.       Юноша нашёл в толпе глаза самого дорогого человека. Тот смотрел удивлённо, печально. Смотрел. Не пытался остановить безумие. Сердце резко ухнуло вниз.       Те, кого он считал друзьями, отделились от толпы, но направились не к нему на помощь, а к Сынмину, и увели его в избу, которую Хёнджун много лет называл своим домом.       За спиной огонь разгорелся сильнее, опалив сжатые кулаки. Он взвизгнул от боли, дёрнул руками, выворачивая запястья. Верёвка затрещала, но не поддалась. Отчаяние комом подкатывало к горлу. Хотелось кричать, выть, молить Сынмина и друзей одуматься, вернуться.       Он открыл было рот, но закашлялся от едкого дыма. Глаза наполнились слезами.       Вдруг небо озарилось новой вспышкой, раздался оглушительный грохот, молния ударила совсем близко. Что-то затрещало, вспыхнуло в стократ ярче, чем ритуальный огонь, послышались крики, но Хёнджун уже не слышал их. Наконец небо разверзлось дождём. Крупные капли падали одна за одной, в считанные мгновения начался ливень. Юноша вскинул голову, позволяя спасительной воде стекать по его лицу. Дым повалил ещё сильнее, огонь затухал.       Хёнджуну кое-как удалось освободиться от пут: обгоревшая верёвка сопротивлялась недолго. Кожа на руках была натянутой, словно вот-вот лопнет. Он поморщился. Ожоги не были такими уж сильными. Однако теперь никому не было дела до юноши. В поселении всё ещё что-то горело. Хёнджун опасался приближаться к людям, едва не отправившим его на тот свет, но любопытство оказалось сильнее.       Он скоро пожалел об этом. От увиденного стало дурно. Молния ударила точно в избу, крыша обвалилась и теперь её обугленные остатки полыхали где-то меж стен, придавив всех, кто находился внутри.       Это была та самая изба, в которую ушли они.              Утром стоял густой туман. Для Хëнджуна оно пахло гарью. Этот запах невозможно было смыть даже самым сильным проливным дождём, он впитался в кожу, осел в носу вместе с пеплом. Ночь юноша провёл на холодной мокрой земле подле сгоревшей избы. Обугленные стены возвышались над ним, словно воплощение Чернобога, которым местные пугали детишек. Хëнджун не боялся злого бога. А вот чёрный сруб вызывал истинный животный ужас.       Очнувшись от забытия, юноша отполз в сторону. Встать сразу не получилось: напомнила о себе разбитая голова. Сердце разрывало от противоречивых чувств. С одной стороны, он ощущал себя преданным, но с другой, был разбит смертью дорогих людей. Да, они отвернулись от него, готовы были принести в жертву, но даже это не могло перечеркнуть всей той бесконечной теплоты, которую Хëнджун питал к своим погибшим друзьям.       Тела из-под сгоревшей крыши вытаскивали тихо и слаженно. На без толку шатавшегося рядом юношу внимания не обращали: кровожадные жрецы заявили, что боги сами выбрали себе жертв и в большем не нуждаются. «Конечно, – зло подумал Хëнджун. – Вместо беззащитной девочки или бесполезного юродивого они лишились разом пятерых подающих надежды мужчин.» Сердце кольнуло. Думать о горячо любимом человеке, как о едва знакомом, выходило скверно. Хëнджун поёжился и поплёлся следом за процессией, которая понесла обгоревшие кости, завёрнутые в холщовые тряпицы, да какие-то вещи, принадлежавшие покойным, за пределы поселения.       В детстве Хëнджун часто ходил к могильнику. Всё не мог взять в толк, что же такого особенного в этих мрачных домах, лишённых окон и стоявших на огромной для ребёнка высоте. Никаких тревожных чувств или глубокой печали странные избушки у него не вызывали, лишь любопытство, да и то быстро угасло: ничего необычного с домовинами не происходило.       Однако теперь, стоя на краю поляны, прислонившись спиной к сырой коре старой сосны, он в полной мере ощутил, каким тяжёлым и давящим был воздух в этом месте. Его было практически невозможно вдохнуть. Хëнджун не испытывал трепета перед местом захоронения или душами, что здесь обитали. Его душил страх. Страх смерти.       Ночью, когда к нему подбиралось пламя, а одна нога уже стояла в царстве мёртвых, он не боялся. Не понимал, не чувствовал дыхания смерти. А может, она и вовсе не приближалась к нему. Сейчас же, заглянув в её чёрные бездонные глаза, ощутил, насколько мал и беспомощен по сравнению с этой великой неотвратимой силой, и, что самое страшное, забиравшей души по одной ей известному распределению. Как бы люди не пытались подчинить её, уповая на своих жалких божеств, смерть всегда обходила их. Юноша впервые ощутил страх перед этой силой так явственно.       Жрецы отворили дверь свежей курной избы и начали поочерёдно заносить в неё останки. Хëнджун, зацепившись взглядом на светлый свежий сруб, призадумался. Но ответ нашёлся довольно быстро.       Праздник духов.       В конце концов жрецы не стали бы проливать кровь, не оправдав это какой-либо причиной. В этот день всё поселение приходило к могильнику, принося горячие яства, от которых исходил пар, к домам умерших. Новая изба должна была служить пристанищем для вчерашней жертвы, оттого и была мала. Хëнджун второй раз за всю свою жизнь оказался свидетелем этого праздника. Первого хватило, чтобы выработать навык незаметно сбегать в лесную чащу, подальше от подобных торжеств.       Юноша смотрел на возвышавшуюся светлую избу и чувствовал, как к горлу вновь подкатывает что-то горькое. Казалось, вот сейчас в стене появится оконце и из него выглянет живой Сынмин, махнёт ему рукой, назовёт рогатым зайцем… Но дверца захлопнулась, жрецы спустились, а возлюбленный так и не появился. Из поселения пришла небольшая процессия с дымящимися плошками. От запаха еды у Хëнджуна внутри всё скрутило. Развернувшись, он бросился бежать, дальше от этих безумных людей и от этого выворачивавшего душу наизнанку места.       

***

      Холодное прикосновение обгоревших костей к щеке вывело лешего из оцепенения.       – Ты ждал меня все эти годы, мой дорогой лис? – спросил Он, тоскливо глядя на голый череп.       С лязгом мертвец кивнул.       – Вот как, – хранитель леса невесело усмехнулся. – Столько воды утекло, а мы остались оковами друг для друга. Чуднó. А ведь теперь, стало быть, тоже праздник духов.       Челюсть скелета заходила ходуном. Оставшиеся четыре мертвеца тоже приблизились и синхронно распахнули свои зубастые рты.       Человек, растерянно наблюдавший за всей этой картиной со стороны, издал какой-то неразборчивый звук. Кажется, увиденное его напугало, а лесной страж всё понял и без слов.       «Прости нас,» – вот что хотели сказать немые кости.       – Да я уж и простил давно, отчего ж вы до сих пор здесь? – непонимающе покачал головой тот, кто когда-то звался Хëнджуном.       Мертвец, в прошлом Сынмин, вновь протянул свою костлявую ладонь, коснулся меха на Его груди, легонько сжал.       – Амулет, – догадался леший. – Ваш подарок… Вот чем провёл я линию меж нами.       – Этот? – робко подал голос человек.       Черепушки повернулись к нему, но привлёк их вовсе не юноша, а порванная нетленная нить в его руке.       – Откуда? – ахнул хранитель леса.       – Да я тут это… С экспедицией был в мёртвой деревне. Говорят, её прокляли и всех жителей за год-два на тот свет отправило, а дома стоят целёхоньки уже несколько веков. Я там и нашёл эту безделушку, но вот только от группы отбился и заблудился здесь.       Леший не знал, чему удивляться больше: тому, что люди у него под носом сновали в заброшенном поселении, или излишнему любопытству юноши, что оказалось как никогда кстати.       Не тратя времени на объяснения, человек ловко накинул нить с деревянными бусинами на шею лешего и завязал её сзади.       Первый солнечный луч робко скользнул на поляну. Сильный порыв ветра колыхнул мертвецов и те, качнув головами в последний раз, рассыпались пеплом.       Хëнджун молча наблюдал за ними и лишь тихо выдохнул: «Прощайте, друзья. Отныне вы свободны.»       

***

      Золотистые лучи приятно щекотали лицо. Было необыкновенно тепло для этого чуднóго осеннего дня. А чудны́м он назывался по праву. Молодой человек и леший, которому минул уже не первый век, сидели рядом у костра и мирно беседовали, словно старые друзья. От угощения в виде сушёных долек тыквы нежить отказался, поэтому их разговор сопровождался хрустом лишь со стороны паренька.       Привычного раздражения Хёнджун не испытывал, хоть человек и устроил в Его драгоценном лесу полнейший переполох. Джуён, так, звали юношу, оказался крайне приятным малым, искателем приключений. С туристической группой он увязался не столь из-за научного интереса к мёртвой деревне, сколько из-за любопытства, которое в нём вызывали истории, связанные с магией, проклятиями и верованиями людей древних. Свою встречу с Хёнджуном Джуён считал исключительной удачей: до этого ему приходилось видеть много "всякой всячины", но каждый раз находилось какое-нибудь объяснение, не имевшее решительно никакого отношения к мистике. Лешего повеселили рассказы юного путешественника, их Он слушал с интересом, однако на вопросы про Себя отвечал неохотно.       Подпорченный событиями минувшей ночи могильник они собирались было привести в более презентабельный, как выразился Джуён, вид, однако к общему удивлению, при первом же касании курные избы рассыпались пеплом, как ранее это произошло с мертвецами. Выходило, что окончательное примирение лесного хранителя с давно погибшими людьми освободило не только их пятерых, но и всё поселение, коего на прежнем месте тоже не обнаружилось. Долго Хёнджун смотрел на пустырь, простиравшийся до самого горизонта. Он уже и позабыл, что за избами раньше было широкое пастбище, а за ним текла бурная река.       Из оцепенения его вывел человек, который отчего-то вдруг решил представиться, не теряя вежливого обращения, и сообщил, что хоть для осени и тепло, однако его рванная мокрая одежда ни капельки не грела. Леший благодушно отвёл чудака на поляну, где ранее горел костёр, и позволил юноше вновь разжечь огонь.       Пока Он стоял в стороне и наблюдал, как Джуён возится с незнакомыми предметами, впервые за много веков почувствовал неловкость. Внутренний голос подсказал Ему, что дальше пялиться будет совсем глупо, поэтому леший опустился на поваленное дерево и принялся расспрашивать юношу про его жизнь и порядки нового времени, сильно отличавшегося от того, в котором застрял сам Хёнджун.       Хоть слушал лесной обитатель внимательно, мысли то и дело возвращались к канувшему в лету поселению.       – И всё же, как ты стал… Ну этим… Лешим, короче? – Джуён не удержался и снова задал вопрос, на который ранее так и не получил ответ.       Молчание затянулось. В ожидании юноша даже перестал жевать, но чем больше времени утекало, тем призрачнее становились его надежды.       – Да я и сам не знаю, – наконец заговорил хранитель леса, глядя куда-то ввысь, сквозь поредевшие кроны деревьев. – Я создание малосведущее в науке, как ты это обобщил. Не могу сказать, когда это началось. Лес я чувствовал всегда. Он говорил со мной шелестом листвы, пением птиц, даже взгляды диких зверей для меня были яснее, чем человеческие, часто пустые, слова. Таким, – Он махнул рукой сверху вниз, демонстрирую свою необычную внешность, – стал не сразу. После той ночи, которая окончательно провела границу меж мной и людьми, больше не покидал леса. Постепенно начал дичать. Поселения сторонился, веяло от него тяжестью, выносить какую не мог. Нужда в крыше над головой отпала как-то сама по себе, чувства обострились, потом стало меняться и тело. Мне не хотелось ни есть, ни спать, а ведь любое живое существо не может без этого. А я мог. Не осознавал тогда, но сейчас понимаю: вместе с дорогими людьми в ту ночь умерло во мне всё человеческое. И стал, как ты изволил выразиться, мертвецом. Всех за собой утянул, и лес, и людей оставшихся. Скверно это, но выходит, что проклятие исходило вовсе не от природы, а от злобы, которая копилась во мне. Теперь, ни жив, ни мёртв, существую на границе двух миров и охраняю её, как верный пёс.       Хёнджун замолчал, обдумывая слова, что удивительно легко срывались с его языка. А человек, заинтересовавшийся от такого ответа ещё больше, пристал с новым вопросом:       – Что же произошло в ту ночь? Перед праздником духов, много лет назад.       «Какой прок теперь секретничать? Джуён всего одну ночь в лесу провёл, а кажется, что вечность его знаю. Пусть уж дитя человеческое знает, как оно раньше было.»       И леший снова заговорил. Сначала неохотно, робко вспоминал детство, затем стало проще. Хёнджун рассказывал о давно минувшем и с каждым словом чувствовал себя всё более живым. На моменте с загоревшейся избой голос его дрогнул, а по щекам покатились горячие слёзы. Он плакал. Впервые за сотни лет.       Хранитель леса, чьё сердце стало не более чем почвой для растений, плакал, и с каждой пролитой слезой душа становилась всё легче и легче. Он прикрыл глаза и блаженно улыбнулся. Ведь теперь над ним властвовали не раздражение и боль, а счастье.       Он свободен. Они все свободны.       – Что с тобой? – удивился Джуён.       – Я… Знаешь, а ведь я больше не боюсь.       – Чего? – всё не мог понять человек.       Леший ответил, и слова дались ему на удивление легко:       – Смерти. Я безумно боялся смерти. Не той, священной и жертвенной, какую лелеяли люди из прошлого. А той уродливой, холодной, грязной, которая своим зловонным дыханием опаляет затылок. Больше всего на свете боялся, что это чудовище, отобравшее у меня семью, прикоснётся ко мне своим пробирающим до костей ледяным поцелуем.       – А если это сделаю я? – неожиданно встрял Джуён.       Хранитель леса удивлённо захлопал своими тёмными глазами.       – Не боишься, что тебя поцелую я, человек? – не унимался юноша.       И прежде, чем леший успел ответить, Джуён совсем невинно, даже по-детски, клюнул чёрные обветренные губы древнего существа. Он быстро отстранился и опасливо заглянул в глаза напротив. Вдруг из его горла выскочил сдавленный сиплый смешок. Затем ещё один и ещё. Не пытаясь больше сдерживаться, он истерично рассмеялся.       Хёнджун, ошарашенно следивший за этим невероятно странным человеком, почувствовал, как уголки его губ непроизвольно поползли вверх. Поддавшись порыву, он тоже захихикал.       – Знаешь, мне кажется, что мы оба сумасшедшие. Что я сейчас валяюсь без сознания у костра, а ты спишь где-то в далёком прошлом, и это всё нам снится. Что в моей жизни никогда не было тебя, а в твоей – меня, – заговорил Джуён, отсмеявшись.       – Ты бы хотел, чтобы это было правдой? – лешему показалось, что человек, только что находившийся безумно близко, теперь оказался очень далеко, словно за толщей воды.       А может, это снова влага затуманила взгляд.       – Конечно нет, – Джуён искренне улыбнулся. – Я ведь уже говорил, что рад нашей встрече.       Душа Хёнджуна стала совсем лёгкой, невесомой.       – Ты запомнил дорогу, которой будешь выбираться из леса? – рассеянно спросил он.       Джуён отрицательно помотал головой:       – Но ты ведь пойдёшь со мной?       Хёнджун снова рассмеялся, искренне и мягко.       – Конечно пойду.              Вдруг всё Его естество, и плоть, и душа, засветились сотней крошечных огоньков. Лицо разгладилось, посветлело, глаза стали ясными, шерсть исчезла, а тело укутала давно истлевшая рубаха, теперь выглядевшая, как новая. Джуён заворожённо наблюдал за этой картиной.       Когда таинственное свечение угасло, Хёнджун осмотрел себя, чувствуя неловкость от пребывания в некогда утерянном теле. На длинных узловатых пальцах красовались аккуратные человеческие ногти.       – Вау, – выдохнул Джуён, но тут же указал куда-то вверх. – Остался только последний штрих.       Вернувшийся к жизни нежить поднял глаза. Точно. Рога.       – Можно? – как всегда, не дожидаясь ответа, юноша потянулся к ветвистым штуковинам на голове Хёнджуна.       Тот зажмурился, приготовившись к резкой боли, но этого не последовало. Лишь ненадолго запутавшись в копне волос, рога поддались и оказались в руках Джуёна.              – Думаю, нам пора.              Узкая, незаметная для незнакомого с местностью, тропинка вилась меж деревьев, убегая далеко вперёд. Где-то позади заголосила выпь, прощаясь. Прочь из леса шагали двое людей: один в разодранной грязной куртке, а второй босой, но в чистой старинной одежде.       – Знаешь, что меня расстраивает? – подал голос первый, с лица которого не сходила улыбка.       – Что же? – спросил второй, не поворачивая головы.       – Ты когда шкурку свою звериную бросил, твоя одежда вернулась. А мою теперь только выкинуть.       Секундная пауза прервалась громким смехом, а они всё шли дальше, следом за солнцем.