are you all good?

      Джисон — эмпат. Чуткий, добрый, понимающий. Выслушает, потому что знает же, что должен помочь. Прикоснётся, разделит боль, трясясь от её переизбытка ночью. Уловит в сердце других то, что очень удобно иметь под боком эмпата… Да-да, это про Джисона, но всё же стоит обсудить его личностные качества не подросткого возраста, а того, что идёт сейчас — ему двадцать четыре. Джисон закрытый, эгоистичный, и к сожалению, всё такой же понимающий. Способности не вытащить пинцетом, ножом или ласковым словом, хотя иногда хочется этого до безумия: до содранных о стены костяшек рук.       Джисон — эмпат. И если бы это была обычная характеристика его как человека, то можно было и не смеяться так истерично в темноте комнаты, когда чувства других проникали в сердце. Если бы это была лишь небольшая особенность, которая делала его в глазах других приятней. Господи, если бы это было не так больно.       А чувствовать именно так — до остервенело сжимающихся лёгких, которым не хватало воздуха в комнатах, наполненных людьми. Больницы, концерты, час пик в любом транспорте — места, куда Джисону путь противопоказан. Нельзя, там слишком много этих кричащих чувств, чувств ранящих.       Со временем Джисон разработал тактику, да — он закрылся от других. Однако делать выбор в сторону того, чтобы всецело отдаваться чужим людям — нет. Увольте. Джисону глубоко плевать, что происходит у других. Из-за их душевных мук — он потерял себя. Болит.       Умер близкий? Насрать.       Предал друг? Иди поплачься дома.       Неутешительный диагноз? Удачи.       Джисон эгоист, и его это устраивало. Если он будет лезть к другим в душу, то от него самого ни-че-го не останется. Уже наигрался в спасателя, уже тонул. Больше не хочется — спасибо, что это осознание настигло его не к сорока, когда возможностей что-то изменить было бы куда меньше. Он на последнем курсе университета, и в списке контактов имеется не больше десяти пунктов. Из которых самый часто набираемый — Чан.       Чан и его открытое — к близким — сердце. Правда знакомство у них вышло не из приятных. Спонтанное. Джисон тогда был на пике своих сомнений и переживаний о том, правильно ли он жил.       — Тебе грустно? — заметив отрешенно сидящего студента, ноги Хана сами понесли к скамейке около главного корпуса.       — А? — парня будто выловили из плотного потока мыслей. Вялый, с чёрными кругами под глазами и не понимающий, почему к нему подошли.       — Грустно и страшно, что случилось? — Хан было готов положить руку на плечо и начать успокаивать, но резкий голос остановил раньше.       — С чего ты это… А, тот самый эмпат? — увидев утвердительный кивок, парень ссутулил плечи и с нажимом провёл ладонью по лицу. — Слушай, без обид только, ладно? Но мне сейчас вообще не всралось то, чтобы кто-то лез ко мне в душу. Лишнее, понимаешь?       — А, да, — больно если честно. Сердце кололо иголками. — Тогда я пойду, не буду мешать, — Джисону было о чём подумать. Он настолько привык к тому, что его помощи ждали, что затронул чувства чужого человека, не спросив. Не попросив разрешение на чтение, возможно, самых сокровенных чувств. Бестактно. И это мягко сказано.       После Чан сам нашёл его в коридоре, выловив на разговор. Сказал, что тогда выразился грубее, чем рассчитывал и ему это не понравилось. Однако догонять в тот момент и что-то объяснять сил не было, ведь как Джисон правильно подметил, состояние было не из приятных. Хан на самом деле не считал, что ответ Чана был жестким, скорее неожиданным. И поучительным. Он дал нужный толчок к новому витку размышлений, что привели к — так скажем — иной версии Хана. Жёстче к другим, но… А, нет, пока что и к себе он жёсток, для следующего шага ещё не дорос.       И вот спустя несколько месяцев знакомства, Чан стал его старшим и близким другом, который, увы, выпустился из университета, оставляя его одного. Но вместе они пробыли целых два года, этого достаточно, чтобы набраться уверенности в том, что Джисон сделал правильный выбор, загородившись от мысли, что он всевышний с безграничными силами для помощи нуждающимся.       Они справятся без него.       И если он об этом забывал, Чан напоминал. Доходчиво и прямо.       — Ты слишком много на себя берёшь, Джисон. То, что ты наделён такими способностями не означает, что ты должен помогать всем и каждому.       — Друзьям тоже?— честно, он был потерян. В ступоре, стыде. Вроде понял же, но применить на практике оказалось куда сложней.       — Если попросят, — через пару минут сжатости и молчания в соседнем кресле, Чан смягчился. — Не грузи себя чужим, ты так выдохнешься быстрее, чем сумеешь прожить достойную жизнь. Я волнуюсь.       — Понял, да, — Джисону нужно было переварить, поэтому пока он способен лишь на фальшивую улыбку. Да, ему снова нужно думать. И кто же знал, что будет так сложно. — Спасибо, — однако благодарность его искренняя.       Теперь главное, понять все те чувства, которые отодвигались на задний план столько лет.       Потом. Да, обязательно потом Джисон со всем разберётся. Пока что насладится свободой от чужих сердец.       Осталось всего немного. Какой-то год, п-ф. А дальше уж он — ух — начнёт осмыслять себя. Искать место в жизни. Только вот новых людей — единственное — хотелось бы избежать. Так что переживёт этот учебный марафон, тем более на пары ходит всё меньше людей, поэтому легче сосредоточиться на своих мыслях. Своих же, да?       Ох, спасибо генам, услужили. Джисон не выбирал свою способность, родившись с ней. Мать подсобила. Нет, к матери претензий как таковых нет, просто неприятно. Грузно. Иногда Хан думал о том, что лучше бы не чувствовал. Ни грусти, ни тревоги, ни радости. Его выжимали как грёбаный лимон усилия, которые приходилось прикладывать для того, чтобы отгородиться от посторонних. Со временем это получалось делать более естественно, однако — выводило из себя.       Джисон — чёрт бы его побрал — эмпат. Он чувствовал эмоции других сильнее, чем обычный среднестатистический человек. Джисон переживал, перенимал боль. Неосознанно отпечатывая её на сердце сильнее, чем могла позволить его собственная выдержка, стержень и психика.       Это в прошлом.       Теперь — он другой. За тонкой оправой прямоугольных очков блестит уверенный — непробиваемый — блеск глаз. В чёрном пиджаке платок, но исключительно от лёгких простуд ранней весны. Ну а волосы лежат неровной укладкой, в которой ещё не греющее солнце подсвечивает искусственно-русые пряди.       Ах, да. Что касается личности, то игрив, чтобы скрыть всё, что только можно; вдумчив, когда остаётся один, для размышлений о своих действиях и мыслях; холоден к тем, кто пытается воспользоваться когда-то милым эмпатом; и одинок, потому что даже с собой ему не найти компании.       Что чувствует он?       Его сердце?       Не других.       Однотипные вопросы, повторяющиеся каждый день, с целью докопаться до себя. До недр души, которая изранена чужой болью.       Раньше Джисон выслушивал со всей страстью и пониманием, однако, когда откровенности заканчивались, люди дёргались и покрывались стыдом от собственной честности. Кто виноват? Эмпат.       Находились такие, что кричали, стараясь продавить; и те, что пугались, после пытаясь изолироваться от него.       — Не лезь в мою душу.       — Ты ничего не понимаешь.       Как сейчас слова проносились в голове. Джисон не мог сосредоточиться на лекции. Сегодня ему было особенно плохо: пришло столько людей. Все взвинченные, невыспавшиеся, недовольные. А эмпату как быть? Сбегать Хан отказался, отсиживая до конца положенное время. Возможно, зря. Возможно, не стоило строить из себя невесть какого стойкого и выносливого, прислушиваясь к внутренним ощущениям.       А те кричали — уходи.       Спрячься, отдохни.       Сердце заходилось в сумасшедшем ритме, и Джисону приходилось чаще останавливаться у стен коридора, чтобы не потерять опоры. Свалиться посреди толпы — последнее, что ему сейчас было нужно.       тревога, радость, скорбь, тревога, игривость, печаль, тревога и тревога, любовь, скука, скука, сомнения, уверенность, влюблённость, счастье, тревога, волнение, страх, страх, усталусталдосталовсё…       Чувства-чувства-чувства. Когда Хан вымотан, то контролировать безудержный поток адски сложно. Неужели, трёх часов сна было мало? Но нужно же было готовиться к первой паре. Или погода задавила? Хотя списывать на неё глупо. Или, может, Джисону стоило перестать игнорировать себя…?       Вот уж настоящая глупость. Он неплохо держался! А то, что он бледный, потный и на грани — побочки неправильного режима сна. Сбитого далеко не из-за учёбы, а из-за вечно снующих тревожных мыслей.       Кое-как вышел из университета, осталось доехать до дома. Переставляя ноги раз, два и снова раз, два. Прохладный ветер остужал взмокшее лицо. Куртка совсем не спасала от дрожи, катившейся по телу.       Джисон скрючен, заведён, подавлен. Он словно раскалённая натянутая до предела стальная нить. В остывшем состоянии может продержаться, однако в стрессе высок шанс оборваться.       Люди, господи, почему вас так много?       Агрессия, беспокойство, волнение, боль, апатия, радость, предвкушение, спокойствие, возбуждение, восторг.       Я не слышу себя.       Не слышу.       Не...       — Ты как?       Незнакомец. Кажется, учится с ним на одном потоке.       Какой сейчас горел цвет на светофоре? Джисон хотел сорваться. Его застали в момент отчаяния, безнадёги и тотального пиздеца, в который не заметил, как погрузился.       — В порядке, — выжимает из себя, со скрипом распрямляя плечи.       — Хорошо, — этот странный человек чуть тянет его за рукав. Хан хотел возмутиться, но вовремя заметил горящий красный.       Спасли.       Джисон сторонился, Джисон старался никак не контактировать, но Минхо — так он представился — как-то всегда оказывался рядом. Он штиль. Спокойный, рассудительный — без проблесков чувств. Они так глубоко, что Джисону их не видно.       Страшно. Вдруг там ненависть? Насмешки? Джисон так привык знать всё о людях напротив, что сначала Минхо без преувеличения пугал. Настораживал. Вызывал кучу вопросов. И чего это он плетётся за ним?       — На, — ни привета, ни вразумительной причины, чтобы протягивать Хану коробочку шоколадного молока.       Странно.       — Ты странный, — Джисон в себе держать не стал. Зачем-то сказал то, что думал. Это, наверное, было грубо. Да, определённо.       — Ты ещё больше, — в столовой шум. Минхо сидел один, но вроде бы друзья у него есть, — как Хан случайно подметил, вовсе не наблюдая издалека — те просто не пришли на этот перерыв.       — Почему это?       — Подходишь к незнакомому человеку и говоришь, что он странный, — чуть клонит голову на бок, будто говорит очевидные вещи. И бровь слегка приподнимает, чтобы уж точно дошло, за кого он держит Хана.       — А, это да. Думал если честно, что мою странность ты объяснишь тем, что я эмпат, — тянет в рот чужую картошку фри из тарелки. Ему разрешают.       Господи, и как еда ещё не полетела ему в лицо? Надо выбирать слова и действия, но мозг отказался думать, доверяясь реакциям Минхо.       — Ты эмпат?       — Не знал?       — Создаю интерес, — и как ему не холодно в одной обтягивающей футболке — чёрной, с красными рукавами, а если есть воротник, то можно ли называть это футболкой? Здесь так мёрзло и отопление до сих пор не включили.       — У тебя получается.       — Польщён.       — Да ну?       — Не читай меня.       — У меня и не выходит.       Джисон не врал. И в принципе как-то так вышло, что с Минхо он был честен. Кажется, он совсем ничего не ждал от этого общения. Отчаялся ли, расслабился или поверил в лучшее — не ясно. Пока что понятным оставалось только шоколадное молоко по утрам вторника — потому что пары высшей математики высасывали каждую крупицу сахара из тела. Обеды за дальним столиком в столовой — Минхо сказал, что друзья в туалет нормально не могут ходить после неё, поэтому околачиваются в ближайшей кофейне.       С Минхо было лёгко, но сложно. Вот такая вот непонятка. Лёгко — потому что Джисон опустошен настолько, что нет времени строить из себя идеал или какой-либо другой образ. Сложно — ведь что же чувствовал Минхо на самом деле?       Не прочитать.       Пустота.       Горько.       Прошло два месяца, к сожалению, близилось лето. Пéкло, пот, цикады. И Джисон по-прежнему не мог слышать чувства Минхо. Однако к этому он привык. Интерес гложил и только. Насильно никуда не полезет: ни с расспросами, ни с касаниями.       Пока что обойдется ответной упаковкой вторничного молока. Обычного.       — Я похож на кота? — вообще-то да, похож. Привычка несколько раз моргнуть в упор смотря в глаза — делает Минхо милым. Хану не потребовалось много времени, чтобы это признать.       — Да.       — Хочешь забрать меня домой? — разговаривает старыми мемами-песнями.       — Согласился бы? — кто ж так улыбается простым знакомым?       — Без раздумий.       Ну на такое действительно можно улыбнуться широко, довольно, и как победитель. Что Джисон выиграл, если таковым себя ощутил? Доверие. Минхо ведь действительно пришёл, расположился на скрипучей односпальной кровати, похлопав рядом с собой. Это кто у кого дома ещё называется?! Включил ютуб: прохождение хоррора, про который Хан недавно обмолвился.       Пролетел час, третий и целая неделя таких встреч. Они, по правде говоря, мало о чём говорили. После университета сил не оставалось. Было лишь желание разлагаться на плохо заправленной постели в пижаме с названием какой-то футбольной команды. Минхо кстати в такой же, потому что бессовестно вытащил из комода и напялил.       Объяснять предысторию появления нескольких одинаковых вещей было лень и будто и не нужно. Всего лишь Чан подрабатывал на стадионе, продавая мерч. Бракованные остались, и после достались Хану, которому ходить было не в чем, так как жалко же пачкать только что купленные вещи. А тут удобно, бесплатно и уже испорчено.       — Спишь? — Хан тыкает пальцем в щёку, отрывая руку от плеча, что приобнимал всё это время. Сегодня они задержались. На улице стеной льёт летний дождь. Громкий, свежий, парящий над ещё тёплым асфальтом. Июнь греет нещадно.       И да, быть так близко — приятно.       — Нет. Выгонишь?       — Оставлю, — телефон убирается в сторону, а тела неуклюже забираются под одеяло. — Спи.       Минхо заснул, своим тихим и умеренным сопением утягивая Хана следом. Возможно, прижатое вплотную тело, тоже этому поспособствовало. Чтобы не свалиться с кровати, естественно приходилось обвивать талию, плечи. Сплетать ноги. Это необходимость.       Также необходимо и то, что Джисону нужно выговориться. Потому что собственные чувства начинают возвращаться и давить. Напоминать о себе головной болью, скованными движениями, нервным дёрганьем ногой. Пора бы в себе разобраться, только вот с чего начать?       — Запутался?       — Нормально, — Хану не попасть во второй рукав пиджака, который скинул на время душной лекции.       — Ага, — идут в привычном темпе до ближайшей кафешки, чтобы захватить пару чизкейков и после отправиться лениться под кондиционером домой к Хану.       — Эй, стой, — Минхо обвивает руку вокруг талии, прижимая ближе. Мимо проскакивает машина. Кажется, Джисон снова не смотрел на светофор. — Ты как?       — Я не в порядке.       Джисон опущен, неловок и скукожен. Старался занять как можно меньше пространства, сворачиваясь клубком на кровати. Его переодели, напоили чаем и легли рядом. Да, он признался в том, что с ним не всё хорошо, но начать говорить, а что же конкретно его беспокоит — никак. Не найти нужного слова.       — Тебе больно? — шепот сзади слышится волнующимся. Обычно от Минхо было не уловить оттенков эмоций, а тут, да, кажется он переживал сильнее, чем Хан думал.       — Нет, можешь обнять ещё крепче, — смешок тёплый и маскирующий. Дающий время.       — Глупый, — Джисона полностью укрывают объятиями. Прячут. Спасают. — Знаешь же, что я не про это, — бубнит, обдавая дыханием волосы.       — Знаю, — тепло.       Не страшно. Минхо это Минхо. Тот, кто почему-то лежит с ним рядом и слушает. У Джисона речь сбивается, скачет и прерывается на долгие минуты молчания, чтобы набрать воздуха и смелости. Решился и теперь этот поток не остановить.       Я не знаю, что я чувствую. Не знаю, что чувствуешь ты, и меня это пугает. Не знаю правильно ли я поступил, отгородившись от людей. Правильно ли понял слова Чана. Я не знаю как понять себя, и боюсь, что никогда не пойму, потому что во мне слишком много чужих чувств. Или мне только хочется так думать, чтобы не оставаться наедине с собой. Ведь если я останусь, вдруг там ничего не будет? Вдруг меня — нет? Минхо, мне страшно. И за тебя мне тоже страшно, потому что не слышу. Ни тревоги, ни радости, ни отвращения, ни восторга, ни ненависти. Ты счастлив сейчас? Даже если не со мной, а просто? Боюсь. И за себя, и за тебя. Почему за тебя? Я влюблён? Господи, а если я влюбился в тебя, Минхо? Я правильно это почувствовал или снова не разобрался. Не знаю, боже, ничего не знаю.       — Ты — есть. Счастливый, тревожный, взволнованный, уверенный, влюблённый, испуганный. Ты чувствуешь, Джисон, — гладит мягко руки, целует макушку. Минхо, кажется, очень старается. — Я тоже — есть. И, возможно, мы с тобой похожи в том, что себя я также не слышу. Не понимаю. Но если в тебе есть чувства других, то во мне нет. Мне страшно, но этот страх так глубоко, что я не понимаю, действительно ли он есть или я его просто придумал.       Хан слушал переживания, о которых не имел понятия. Он слушал сердце, которое наконец начало биться сильнее. Слушал сбитое дыхание, поддержку и волнения.       Слушал, как его чувства откликаются с Минхо. На Минхо.       — Я слышу тебя, — Хан дрожит, но он счастлив. В него просачивается тихая любовь, о которой возможно не подозревают. Он никогда не был к кому-то так близко прижат, чтобы окунуться полностью. Но дышать получалось свободно, не захлёбываясь. Не тонул.       — Конечно, я же говорю, — шутками не отделаешься, Минхо. Ты всё прекрасно понял.       — Тоже значит глупый, — и влюблённый. Довольный.       Они заснули. Крепко, уставше. У Джисона нет улыбки на лице или бешено стучащего сердца. Только спокойствие. Своё, и то, которое его обнимает.       Никто не делал вид, что разговора не было. Оба решили делать шаги к тому, чтобы избавиться от страха, полагаясь друг на друга. Так легче. Когда рядом был тот, кто помогал разобраться в чувствах. У них появилась небольшая игра. В любой момент времени, будь то лекция или прогулка, поцелуй в щёку или держание за руку, неожиданный ночной звонок или смерть персонажа в аниме, спрашивать, а что ты чувствуешь?       — Спасибо, что не отвернулся, — умеет же Минхо быть неожиданным. Благодарит. Но разве есть за что? Он от Хана же тоже не ушёл.       — А кто-то уже так делал? — у Джисона волнение. Он его чувствует.       — Да, — Минхо спустя месяц после их разговора стал более открыт и разговорчив. Видно, как он сам хотел понять свои эмоции. Пытался. Сегодня Хан узнал о том, как Минхо бросили, наговорив множество ужасных слов.       Бесчувственный, сухой, да ты хоть улыбнись. Плоский, отвратительный, тебе интересно? Сложный, замкнутый, пугающий. Минхо, блять, ты можешь вообще чувствовать?!       А Минхо подавил себя, Минхо не мог.       — Я… — Хану не дают закончить, его заминка была восполнена словами.       — Будешь жалеть меня? — Минхо смотрит исподлобья. Сверлит бессильным взглядом.       — Тебе это не нужно, — подсаживается рядом. На последнем этаже университета никого нет; ни одна душа не потревожит открытую боль, что сидит на холодном бетоне ступени.       — А что нужно? — не двигается, ждёт. Замер.       — Молчание, объятия и время.       — Дашь мне их? — Минхо слабо раскрывает руки, чтобы через секунду уткнуться в чужое плечо.       — Всё без остатка.       Тишина и плотные объятия. Такие, что прячут от всего мира.       — Джисон, — кличит глухо, потому что лицо по прежнему спрятано в складках тонкого пиджака. — Не забирай мою боль, всё хорошо, — Хан не позволяет отстраниться, крепче сжимая руки на талии.       — Слышишь, Джисон? — поднять получается лишь голову, отчего их носы практически соприкасаются друг с другом. У Хана льются слёзы. — Всё хорошо, я переживу. Просто будь рядом, — уверенное касание к щеке, чтобы стереть свою боль с чужих щёк. Там ей не место.       — Угу, — зачем Джисон так поступил? Клялся же больше никогда не затрагивать души, и что же он сделал сейчас? Не смог справиться с желанием уберечь, идиот. Эгоистичный эмпат бессилен против Минхо.       Они будут допускать ошибки, ругаться, а после виновато и неловко мириться. Они будут целоваться и нежно, и пылко, и буднично, прощаясь или хваля за вкусный ужин. Они будут учиться понимать друг друга, учиться чувствовать. Они будут — рядом.       И да, Джисон может уверенно сказать, он — эмпат. Он рад, что может быть по-своему и грустным, и влюблённым, и тревожным, и восторженным, и нервным. А ещё он безмерно счастлив от чувства любви того, кого любит также сильно. Того, кто вместе с ним понял, что именно чувствовало его — собственное, израненное — сердце.