Чай с лимоном

Она стоит одна в большом аэропорту смотрит по сторонам ищет только один знакомый силуэт. Она ждёт его готова простить ему всё и снова оказаться в его объятиях, но его всё никак нету и это значит только одно она сейчас заблокирует его навсегда и улёт в другую страну с большой вероятностью того, что они больше никогда не встретятся... /Неделю назад/ Квартира была наполнена тягостной тишиной, которая вот-вот должна была взорваться. Антон сидел за кухонным столом, ссутулившись, не в силах встретиться взглядом с Нонной. Она стояла у окна, сжав руки в кулаки. – Ты сказал, что всё позади, Антон, – Нонна заговорила тихо, но в её голосе слышался накал эмоций. – Ты обещал мне, что оставил это. Зачем ты снова пошёл туда? Антон тяжело вздохнул. Он пытался не поднимать глаза, зная, что увидит в её взгляде разочарование. Опять. – Это было всего одно пиво, Нонн. Я не напился, и не собирался, – его голос звучал устало, но сдержанно. – Я просто встретился с ребятами после тренировки. Нам нужно было обсудить команду, матч… Ты не понимаешь, это важно. – Важно? – В её голосе послышалась горечь. – А что тогда для тебя важно? Это? Или, может, я? Ты знаешь, как я боюсь… Боюсь того, что снова окажусь в той же ситуации. Ты знаешь, что для меня это значит, Антон! Он резко поднялся со стула и посмотрел на неё. Нервное напряжение в его теле было ощутимым. Казалось, что вся его сила, которой он когда-то владел на футбольном поле, сейчас обратилась против него самого. – Нонна, я же не напился! Ты видишь меня трезвым! Это всё в твоей голове. Я изменился, больше не тот, что был тогда. Я тренирую, я держу себя в руках. Почему ты этого не видишь? – Ты изменился? – Она бросила на него короткий, резкий взгляд. – Антон, ты каждый раз возвращаешься туда, где всё начиналось. Ты снова ставишь себя в ситуацию, которую обещал избежать. Я тебе верила, я поддерживала тебя, когда все отвернулись, когда твои "друзья" даже не пришли к тебе после выхода из тюрьмы! Я была рядом с тобой, когда у тебя ничего не было! Он смолчал, стараясь подавить вспышку гнева. Ему было больно слышать о предательстве тех, кого он считал друзьями, тех, кто отвернулся от него, как только он оказался за решёткой. Но Нонна не понимала, как сильно ему хотелось снова чувствовать себя частью чего-то. Вернуть хоть тень той жизни, что у него была раньше. – Я знаю, что ты была рядом, – Антон наконец заговорил, тише. – Я это никогда не забуду. Но я не могу всю жизнь бояться каждого шага, будто я на минном поле. Я живу нормально, стараюсь, но ты постоянно ждёшь, что я сорвусь. Это тяжело. Для меня это тоже тяжело. – Тяжело? – Она выдохнула, словно в этот момент поняла что-то важное. – Тебе тяжело? А как насчёт меня? Я каждый раз боюсь, что вернусь домой и увижу тебя таким же, каким ты был раньше. Каждый раз, когда ты уходишь с этими "ребятами", я жду, что всё снова пойдёт по старой схеме. Я просто не могу больше так, Антон. Я не выдержу. Она смотрела на него, и в её взгляде читалась глубокая боль, страх, но уже не сомнения. – И что, теперь ты уйдёшь? – Его голос прозвучал глухо. Он понимал, к чему всё идёт, но не мог принять этого. Нонна замолчала на несколько мгновений, как будто собираясь с духом. Затем она произнесла, тихо, но твёрдо: – Я думаю, что мы должны расстаться. Я люблю тебя, Антон, но не могу продолжать так жить. Я не выдержу этого страха и постоянного напряжения. Ты всё время выбираешь это прошлое, вместо того, чтобы строить со мной будущее. Антон почувствовал, как земля уходит из-под ног. Слова, которые он хотел сказать, застряли в горле. Он опустил голову, понимая, что теряет её, ту, ради которой он изменился, но, похоже, недостаточно. – И это всё? – он едва выдавил из себя. – Ты просто уйдёшь? Нонна посмотрела на него с грустью, но и с какой-то решительностью, которая раньше была ему незнакома. – Я больше не могу ждать, когда ты выберешь нас, – сказала она. – Я должна выбрать себя. Она развернулась и пошла к выходу, не оглядываясь. Антон остался стоять на месте, слушая, как захлопнулась входная дверь. В эту секунду он понял, что остался один, и на этот раз не из-за тюрьмы или прошлого. На этот раз — из-за себя самого.

***

— Мам, мы с ним расстались, — Нонна тихо произнесла, стоя на пороге квартиры. Её голос дрожал, а глаза, полные слёз, говорили обо всём, что она пыталась сдержать. Галина Ивановна, взглянула на дочь, и её лицо озарилось странной, неожиданной радостью. Она даже не попыталась скрыть своего облегчения, будто ждала этого момента многие годы. — Ну наконец! Я думала, что уже не доживу до этого, — произнесла она с лёгкой улыбкой, которая, словно кинжал, вонзилась в сердце Нонны. Радость в глазах матери казалась неуместной, чужой. Она разрушала последние остатки веры Нонны в то, что её мать могла понять или поддержать её в этот трудный момент. Нонна замерла, не веря своим ушам. Она искала в лице матери хоть тень сочувствия, хоть искру понимания, но вместо этого получила холодный, расчётливый взгляд, который делал её боль ещё невыносимее. — Что? — сдавленно прошептала она, но голос уже не подчинялся ей. Пульс стучал в висках, и сердце бешено билось в груди, как загнанный зверь. Шок от слов матери был таким сильным, что Нонна не сразу поняла, что она действительно это сказала. Галина Ивановна, не заметив или не пожелав заметить внутреннюю бурю дочери, равнодушно отступила в сторону, позволяя ей пройти в квартиру. — Проходи, — добавила она будничным тоном, будто речь шла о чём-то незначительном. — А где твои вещи? — У него остались, — Нонна попыталась говорить спокойно, но каждое слово давалось с трудом, словно через силу. Её голос был тихим, едва слышным. — Ну зачем ты ему их оставила? — голос матери вдруг стал резким, в нём появилась едва скрываемая насмешка. — Чтобы снова оказаться там, где тебя не любят? Ты сама понимаешь, что достойна лучшего, и это не какой-то там футболист, а только врач! — с гордостью добавила Галина Ивановна, словно речь шла о какой-то истине, которой она жила все эти годы. Эти слова, произнесённые с таким ядом, проникли глубоко в сердце Нонны. Она чувствовала, как земля уходит из-под ног. Как будто мать с каждым своим словом разбивала её на мелкие кусочки. Её руки дрожали, но она стиснула их в кулаки, пытаясь справиться с накатывающим отчаянием. Галина Ивановна всегда верила, что её дочь должна следовать заранее предначертанному пути — стать врачом, выйти замуж за уважаемого мужчину, желательно тоже медика, и продолжить род, который, по её мнению, должен был быть связан с медициной. Эту идею она взяла у своей подруги, у которой вся семья — врачи на протяжении нескольких поколений. В глазах матери Нонна всегда была лишь частью этого плана, инструментом для воплощения её амбиций. Нонна тихо вздохнула, её грудь поднялась и опустилась, словно она пыталась заглушить в себе тот крик, который всё сильнее рвался наружу. — Мам, зачем ты такое говоришь? — спросила она, стараясь, чтобы её голос не дрожал, но всё же не смогла скрыть горечь, которая отравляла её. Галина Ивановна только пожала плечами, не проявив ни малейшего сожаления. — Что не так? — холодно произнесла она. — Я правду говорю. Такая, как ты, ему никогда не нужна была, так же как и он тебе. У него одни проститутки на уме. И ты знаешь, я этого не люблю, конечно, ты моя дочь, но своё мнение я никогда не изменю. Нонна почувствовала, как её сердце замерло. Её мать снова возвращалась к старым обвинениям, к тем болезненным словам, которые однажды разрезали её душу. Она вспомнила, как Галина Ивановна узнала, что её парень — футболист. Мать сразу сказала, что Антон просто поиграет с ней и выбросит, а потом пристыдит её за то, что она была с ним. Эти слова отдались эхом в её памяти, каждое из них резонировало с болью, которую она испытывала тогда. Галина Ивановна жила в своём мире, в котором всё было разложено по полочкам, как в старые времена, когда секс до брака считался грехом, а женщина, потерявшая девственность до свадьбы, становилась "испорченной". Для её матери девушка, вступившая в отношения до брака, была обузой, порченной вещью, которую уже нельзя было исправить. Нонна до сих пор помнила, как в одной из ссор Галина назвала её "проституткой". Эти слова эхом отдавались в её сознании каждый раз, когда она смотрела на себя в зеркало, заставляя усомниться в собственной ценности. Мать даже не извинилась тогда, считая, что сказала правду, как она видит её. Для Галины Ивановны между ними не было тайн — она не стыдилась ни своих слов, ни своей жестокости. Эти воспоминания вновь ожили в Нонне, проникая в каждую клеточку её тела. Слова матери были как удары по её душе, раз за разом выбивая из неё последние остатки уверенности. Как мать могла так говорить о своей дочери? Почему та, кто должна была защищать и поддерживать, разрушала её изнутри? — Почему ты такая? Что я сделала не так?! — голос Нонны задрожал, в её глазах блестели слёзы. Она уже не могла сдерживаться. Внутренний крик боли вырвался наружу. — Я поступила в медицинский, хотя до ужаса ненавижу это! Я мечтала быть актрисой, мечтала выйти на сцену, играть, жить этим! Но ты растоптала мои мечты! Всё ради тебя! Ты разрушила то, кем я могла бы быть! Её крик прозвучал как удар по стенам квартиры, заполнив всё пространство гневом и болью, которые она так долго носила в себе. Галина Ивановна стояла напротив, скрестив руки на груди, её лицо оставалось холодным, непреклонным. — Ты хочешь быть как эти актрисочки? — с презрением произнесла она. — Только ты уже испорченная, и об этом знает только наша семья. Ты хочешь, чтобы теперь все узнали? А что подумают соседи, друзья? Вообще, что подумают остальные о тебе? А если ты о себе не беспокоишься, подумай обо мне! Как мне смотреть им в глаза, зная, что моя дочь — шлюха? Нонна задохнулась от ярости и боли. Она не могла поверить, что её мать снова это сказала. Снова нанесла ей этот удар, зная, насколько он глубоко ранит. — Я не такая! — закричала она, её голос дрожал от слёз. — То, что я встречалась с Антоном, не делает меня такой! Но слова её матери уже неслись к ней, как неумолимая лавина. Галина Ивановна резко шагнула к дочери, и её рука взметнулась в воздухе. Пощёчина прозвучала гулко, звонко, как удар хлыста. Нонна оступилась, схватившись за щёку. Боль пронзила её лицо, но ещё сильнее резонировала в её сердце. – Не перечь мне! — яростно крикнула Галина Ивановна, её голос был полон власти и жестокости. — Я лучше знаю и лучше вижу! Я старше тебя на двадцать пять лет, и я многое о жизни знаю! Ты ещё маленькая, чтобы понимать, что лучше для тебя. Я мать, и мне виднее. Ты слепа в своей наивности, думаешь, что любовь — это всё, что нужно? Нет, это бред! Я прожила жизнь и знаю, что настоящая жизнь — это стабильность, порядок и правильный выбор партнёра. Футболисты, актрисы… это всё мишура, иллюзия, которая рано или поздно разбивается, оставляя за собой лишь разочарование. Ты же не хочешь стать посмешищем для всех? Нонна стояла, тяжело дыша. Её лицо горело от пощёчины, но больше всего она ощущала гнетущую пустоту внутри. Всё, что когда-то казалось ей возможным, теперь было затянуто мраком. Её мечты, желания, любовь — всё обесценилось под гнётом слов матери. Но что было ещё болезненнее, так это то, что Галина Ивановна считала свои действия правильными. Для неё не было сомнений — она делала всё ради блага дочери, не задумываясь о том, что её способы разрушали жизнь Нонны. — Зря я пошла к тебе, — прошептала Нонна, и её голос был настолько тихим, что казался почти безжизненным. Она чувствовала, что больше не в силах продолжать этот разговор. Оставаться здесь было всё равно что задыхаться в замкнутой комнате, где стены сжимались всё сильнее. Она медленно нагнулась, чтобы надеть свои кроссовки, её руки дрожали, как будто они перестали ей подчиняться. В каждый момент казалось, что ноги подогнутся и не позволят ей уйти, но инстинкт самосохранения требовал бежать. Бежать от этого дома, от этой женщины, которая была её матерью только по крови, но не по душе. — К своему Ковалёву пойдёшь? Или у тебя уже другой на примете? — голос матери был полон насмешки. Она стояла с высоко поднятой головой, будто бы её слова ничего не значили. Для неё это был обычный разговор, как и тысячи до этого. Она всегда говорила, что думала, не задумываясь о том, как её слова могут ранить. Нонна молчала. Она не хотела продолжать этот диалог. Всё, что она могла сделать — это уйти, замкнуться в себе, защитить остатки своей души от того яда, который её мать бесконечно выпускала. Галина Ивановна, видя, что дочь не отвечает, сузила глаза, пытаясь уловить её мысли, понять, что скрывается за её молчанием. — Молчишь? — злобно произнесла она. — Я твоя мать, и я всё ещё имею право над тобой. Ты никуда не уйдёшь, — её голос стал ещё резче, — Ты остаёшься здесь, и через неделю ты улетишь к моей сестре в Испанию. Понятно?! Там ты наконец-то начнёшь думать головой, а не своим… — Галина Ивановна махнула рукой в сторону, словно завершила мысль, не удосужившись подобрать цензурные слова. — Я тебя пытаюсь спасти, а ты ведёшь себя как неблагодарная девчонка! Нонна чувствовала, как её сердце сжимается от этих слов. Она уже не могла слушать эту беспощадную тираду. Её тело было готово сорваться с места, убежать, но ноги, словно прикованные к полу, не двигались. — Я могла бы выставить тебя на посмешище перед всеми, но я этого не сделала, — продолжала мать. — Так что будь благодарна мне! Я, в отличие от тебя, думаю наперёд. Я сохраняю твою репутацию, твоё будущее. Твоя благодарность — это последнее, что я от тебя прошу!

***

Нонне разрешалось пользоваться телефоном, но только час в день, и после этого мать обязательно проверяла, не сделала ли она ничего лишнего, не написала ли кому-то из "нежелательных лиц", как любила выражаться Галина Ивановна. В последние дни контроля стало ещё больше, особенно перед отлётом. Нонна чувствовала себя пленницей в собственном доме, где даже короткие мгновения свободы были под строгим присмотром. Каждый разговор, каждое сообщение — всё фильтровалось и подвергалось сомнению. Она скучала по Антону. Очень скучала. Да, он пил, иногда сильно, но он старался, он принимал её такой, какая она была — со всеми её страхами, сомнениями, срывающимися мечтами. Он её любил, а это было для неё важнее всего. Нонна знала, что он совершил ошибки. Однажды, в порыве пьяного бешенства, он чуть не ударил её. Но тогда он остановился, сам осознав свою ошибку, и потом долго просил прощения. После этого обещал больше не пить, ради неё. Обещал, но не смог сдержать слово, когда случилась та ужасная травма на поле. Весь его мир рухнул, и алкоголь снова стал утешением. В ту ночь он ударил не Нонну, а какого-то случайного посетителя кафе, но этого было достаточно, чтобы закончить за решёткой. Теперь она улетает. Последняя ночь в России тянулась мучительно долго, но вдруг мать неожиданно смягчилась и дала телефон на целых три часа, чтобы дочь могла сообщить о своём отъезде друзьям. Нонна не теряла ни минуты. Её сердце стучало в груди, когда она вбивала текст сообщения для Антона. «Я завтра улетаю в другую страну. Если ты меня ещё любишь и готов простить, я буду ждать тебя в аэропорту. Мой вылет в 11:35». Она отправила сообщение и ждала, всматриваясь в экран, надеясь увидеть ответ. Но он молчал. Молчал минуту, пять, десять… Ответа так и не было. Перед тем, как сдать телефон матери, она удалила сообщение, чтобы та ничего не заподозрила. Возможно, он уже не любит её. Возможно, эта история должна была закончиться именно так.

***

В аэропорту Нонна стояла у огромного панорамного окна, глядя на взлётно-посадочную полосу. Машины ездили туда-сюда, самолёты медленно заруливали на свои позиции. Всё казалось таким спокойным, чётким и безмятежным, но внутри неё бушевала буря. Мать отошла в туалет, и Нонна впервые за много дней почувствовала хоть какое-то подобие свободы. Оглянувшись по сторонам, она увидела людей, которые спешили на рейсы, семьи, друзья, обнимающиеся перед отлётом. Её сердце сжалось от мысли, что, возможно, она уезжает навсегда, без прощания с тем, кто был для неё важнее всего на свете. Именно в этот момент Антон, словно ураган, ворвался в здание аэропорта. Он буквально влетел через стеклянные двери, едва не сбив с ног проходящих людей. Сердце колотилось так сильно, что казалось, вот-вот вырвется из груди. Он оглядывался, отчаянно пытаясь найти её в толпе. Ожидание убивало его. Что если она уже уехала? Что если она решила не ждать? — Нонна! — кричал он, но его голос терялся в гуле аэропорта. Антон пробежал через зал, глаза лихорадочно метались из стороны в сторону. Вдруг он остановился. Её силуэт, такой родной, такой знакомый, стоял у окна. Она смотрела вдаль, не замечая его, и сердце Антона сжалось от чувства вины и нежности одновременно. Он бросился к ней, не замечая ничего вокруг. — Нонна! — выдохнул он, подбегая к ней, и его голос прозвучал дрожащим, полным отчаяния. Она обернулась, её глаза встретились с его взглядом, полным боли и мольбы. Он подбежал к ней, хватая её за плечи, словно боялся, что она исчезнет. — Нонна, девочка моя, прости меня... — его голос дрожал, как будто каждое слово давалось ему с невероятным трудом. Он крепко обнял её, как будто бы отпускать её значило потерять её навсегда. — Прости меня, дурака. Я… Я люблю тебя, Нонна. Я люблю тебя больше всего на свете. Я не смогу жить без тебя, понимаешь? Я... я не готов расстаться с тобой навсегда. Слёзы накатили на глаза Нонны. Она не знала, что сказать. Все те слова, что она готовила в мыслях, вдруг потеряли смысл. Она просто обняла его в ответ, положив голову ему на грудь, чувствуя, как его сердце бешено колотится. Он был её домом, её спасением, несмотря на все его ошибки, несмотря на всё. Её голос был тихим, почти шёпотом, когда она прошептала: — И я тебя, Тош. И я очень хочу домой.