Дикая стужа.

Тодороки не любил зиму. Каждый год она приходила на смену теплым летним денькам, застилая мир белоснежной пеленой. Стужа в их краях была особенной — пронизывающей, беспощадной. Лес, в остальное время года живой и полный теней, зимой предстает в мрачных тонах; каждый звук эхом разносится в морозном воздухе. Ступая по снегу, Тодороки знает, что единственным его спутником является морозный ветер, подгоняя его вперед. Охота в это время года становилась настоящим вызовом. Трудно было не заметить, как звери прятались глубже в свои логова, укрываясь от его острых зубов. Зимой лес становился пугающе тихим — повозки в это время ходили очень редко, но даже приближаться к ним Тодороки не хотел — он знал, как быстро разносится молва. Всего лишь один человек, сбежавший с знанием о существовании вампира, мог обернуть его жизнь в хаос. В то же время как холод обжигал внутренности, тело нуждалось в все большем и большем количестве тепла, жаждало свежей крови, чтобы заглушить этот бесконечный голод. Даже пламя в камине не могло согреть его — это была зима, которая проникает в самую суть. Сквозь одеяла его вновь и вновь пробирал ледяной холод. Он чувствовал, как истощение постепенно превращается в неизбывную ненависть к этому времени года. Каждый укус, каждая капля крови стали для него вопросом выживания; Тодороки понимал, что будет чаще выходить на охоту — теплоты и пищи, казалось, не хватало, как ни старайся. И вот, стуженным зимним вечером, когда небо уже потемнело, Тодороки шагал по лесу. Снежные покровы укрывали землю, а ели трещали под налетом снега, покачиваясь от пронизывающего ветра. Шагая, он провалился под нетронутый покров снега, тот шаркал под весом вампира и протяжно скрипел, когда Тодороки поднимал ногу и шел дальше. Он выслеживал оленя. Часами ходил по окутанному белизной лесу, прислушиваясь к малейшим звукам, пробираясь между деревьями. С каждым мгновением ожидания его сердце стучало все быстрее, а дыхание становилось резким от усталости. Чтобы остаться незамеченным, он надел белую одежду и сверху затянул теплую накидку с шерстяным воротом. Завязывая ее, его руки дрожали, подсказывая, что времени осталось мало. Холод все равно пробирался на его кожу. Его чувства инстинкты обострились; тишина делала его настороженным. Наблюдая за грациозным животным, Тодороки даже на расстоянии чувствовал бурлящую внутри него кровь и время от времени сглатывал накопившуюся слюну. Серая шкура почти что смешивалась с белым ландшафтом, но Тодороки шел за оленем несколько километров, гонимый жаждой, и ни за что бы его не потерял из виду. Он точно видел сквозь аккуратную шерсть и тонкую кожу, как бежит кровь внутри, как зовет вкусить ее. (Будь Тодороки в более вменяемом состоянии, то точно дал бы себе пощечину). Он скосил взгляд вбок и вновь увидел своего соперника — волка необычного для этих земель желтоватого окраса, с горящими точно огонь красными глазами, резко выделяющимся на фоне белой глуши. Они шли за оленем метров триста и за это время волк несколько раз скалился на Тодороки. Однако так просто отдавать добычу он не собирался — все же он всего лишь испьет крови, а после оставит оленя. Тогда уж волк сможет добраться до этой плоти. Олень, не подозревая о надвигающейся опасности, начал рыться в снегу, наверное, пытаясь найти что-то съестное. Тодороки пригнулся вслед за ним и, когда тишина достигла своего пика, выскочил из укрытия, бросившись вперед. Но Но внезапно было что-то еще — громкий рык, резко подскочивший олень и мир перед глазами закружился. Удары, удушье, и на мгновение Тодороки оказался в холодных объятиях леса, падая на землю. Сильный удар спиной и затылком о дерево и с веток тут же упал снег прямо Тодороки на лицо, лишая видимости и погружая в кружащуюся тьму. Мотнув головой, стряхивая снег, он наконец вернул себе зрение и увидел перед собой силуэт, заставивший его на секунду замереть. Красные глаза. Дикие красные глаза, огромные клыки, тяжелые лапы, упершиеся ему в грудь. Волк смотрел на него с бесконечной яростью, рычание и навостренные уши — да в общем вся шерсть его стояла дыбом от слишком большого количества эмоций для животного. Тодороки не мог его боятся (все равно убить его не было возможности), поэтому оставалось только завороженно наблюдать. Волки может и были свирепыми существами, но не настолько же. Все дело в том, что он не из этих земель? Пара секунд. Тодороки мыслил здраво только пару секунд, когда волк представал перед ним как величие дикой природы, как грозный хищник, без тени сомнения вгрызающийся в свою добычу и сделающий все, чтобы это добычу заполучить. Через пару секунд в голове мелькнула совершенно противоречивая этому мысль: Кровь. Если волк свою добычу сейчас упустил, то вампир свою как раз поймал. Тодороки вдохнул морозный воздух и уловил в нем запах крови. Ему не нужен воздух, не сейчас, когда силы на исходе, но он услышал манящий к себе запах из открытой раны, — возможно, волк поцарапался о кусты, — и сглотнул. Пахнет вкусно. Наверное, он выглядел как поехавший. Наверное, так и было. Волк, хоть и казавшийся до безумия сильным, против голодного вампира сделать ничего не мог и через мгновение уже Тодороки нависал сверху. Дезориентированный зверь рыкнул, пытаясь извернуться и встать на лапы, но был тут же прижат к снегу, под давлением тела погружаясь в его холодные объятья. Тодороки не дышал, он только вдыхал, вдыхал, вдыхал дурманящий запах; перед глазами был не зверь, а бегущая в нем кровь. Тодороки не моргал, обхватил рукой мощную шею и притянул к себе, вжимая лицо в густую мягкую шерсть, зарываясь в нее носом и доходя до кожи. Он почувствовал, как зверь под ним застыл, как его сердце за несколько секунд пришло в бешеный ритм, как по его венам растекался страх. Он кусал до того, как жертва придет в себя. Прикрыв глаза и прижавшись носом к шее, он заранее знал, где находится артерия и, не выжидая, Тодороки, погрузившись в темную тишину леса, чувствовал, как мир вокруг исчезает за пределами его сознания. Он впился зубами в плоть волка, и сразу же ощущение металлического вкуса наполнило его рот. Кровь была горячей и живительной, она оживляла его полумертвое тело. Каждая капля приносила нечто большее, чем просто вкус на губах — она несла с собой силу, жизненную силу дикого зверя, которая наполняла его до краев. Пьянящее состояние охватило Тодороки, когда кровь потекла, заполняя его. Он почувствовал, как тепло разливается по его телу, позволяя забыть о холодных зимних ночах. Вокруг него все стало ярче, звуки леса наполнялись новым смыслом, и каждый шорох, каждое дыхание, казалось, он слышит все. Он мог услышать убегающего прочь оленя, щебетание птиц на деревьях, недовольное рычание где-то слишком далеко, но все внимание было отдано сильному созданию под ним. Силы возвращались, и он наслаждался этой энергией, ощущая себя живым, как никогда раньше. Но это было ненормально. Тодороки всегда контролировал себя. Он знал, когда нужно остановиться, чтобы жертва могла восстановиться, однако сейчас его разум и тело были не в силах противостоять жажде. Он как будто терял себя в этой неистовой гамме чувств, и ярость его жертвы терялась в потоке собственный ощущений. Он не сразу заметил, что под его руками зазвучал не тихий волчий вой, а нечто куда более человеческое — шипение, мычание, с отчаянием пробивающееся из глубины. Непривычное звучание заставило его остановиться. Он наконец осознал, что мягкая шерсть под его щеками исчезла, теперь его тело находилось в теснейшем объятии живого существа, не волка, а человека. Тодороки чувствовал макушкой горячее дыхание. Чуть поднять голову и сразу же наткнешься на яркие скулы. Под его накидку забрались горячие ладони и, кажется, пытались оттолкнуть от себя, пихая в плечи и грудь, но твердые жилистые руки лишились своей силы. Тодороки чувствовал как быстро бьется сердце в чужой груди. Быстрый пульс дразнил его. (Нормальный Тодороки снова отвесил бы себе пощечину.) Он почувствовал, как короткие лапы волка больше не были помехой, и теперь он, устроившись между человеческими бедрами, ощутил, что его жажда достигла новой грани. Между них он чувствовал… Поднявшись на руках и отстраняясь, Тодороки посмотрел в красные, полные ненависти глаза. Все дело было в чертовой зиме.

***

Тодороки стоял у окна, наблюдая, как снежные хлопья медленно танцуют в воздухе, падая на землю. Снежный пейзаж в книгах описывался всегда красочно, и у героев если не вызывал восхищение, то придавал внутренний покой, однако Тодороки не чувствовал ни того, ни другого. Снежинки касаются стекла, оставляя на нем следы, постепенно заметая замок и Тодороки вместе с тем. Замок был огромным, его стены дышали историей. Деревянные балки, покрытые многовековой патиной, поддерживали высокие потолки, а массивные канделябры освещали просторные залы, но Тодороки зажигал только некоторые из них, и то не всегда 5 он хорошо ориентировался в замке и в темноте. Большие окна, украшенные резьбой, пропускали ослепительный белый свет улицы, который отражался на холодных мраморных полах. Тодороки жил в замке не первый год, однако каждый угол этого замка казался ему чужим. Безмолвие и тишина никогда не ощущались так весомо. Тодороки не мог усидеть на месте. Он не знал, дело было в бурлящей в нем энергии, либо же в попытках уйти от воспоминаний того злополучного вечера. Он продолжал метаться из угла в угол, сожалея об ушедших днях, когда он мог погружаться в себя. Вспоминая тот вечер, когда не лучше изголодавшегося зверя накинулся на волка, Тодороки почесал нос. Ему не давала покоя мысль о том, что из-за жажды он мог потерять контроль над своими действиями и мыслями. Вид тела оборотня, распластанного на снегу, вызывал смешанные чувства. Он дрожал от холода («и от недостатка крови», — не давал уйти себе от ответственности Шото), будучи почти что укутанным, вдавленным в белоснежное покрывало. Кожа на фоне снега казалась даже красивой, а красная струйка крови, стекающая по шее, лишь усиливала этот контраст. В голове Тодороки звучал тихий шепот, призывая к неконтролируемым желаниям. За во ра жи ва ю ще. Это было невыносимо. Гладкая кожа, красные глаза — картина. Он чувствовал, как горячая кровь бурлит в венах существа под ним и испытывал все новые порывы. Сожалея о том, что не может отступить от этих чувств, Тодороки встряхнул головой и приподнялся, принимая сидячее положение, и обратил взгляд на снежный лес за пределами вот этого вот всего. Мрак хвойных деревьев, покрытых снегом, казался участником этого происшествия. Собирая в себе силы, он сделал несколько глубоких вдохов, в попытке угомонить учащенное сердцебиение. Но он помнил вкус только-только испробованной плоти, навивая состояние вялости, и взгляд приковался к стволу дерева перед собой, усилиями воли заставляя не смотреть вниз, там, где они все еще соприкасались, там, где чувствовалась твердость чужих бедер. Это было сложно. Он сглотнул и облизал губы, не желая упускать ли капли. Чувство вины за содеянное боролось с вампирскими желаниями. Он был слишком взбудоражен новой кровью. Без особой осторожности, он снял свою меховую накидку, потянул все еще проходившего в себя оборотня на себя и укутал его. Он уже не смотрел на вампира, старательно избегая внимательного взгляда, зато не переставал пихаться; Тодороки без особый проблем заставил тело принять сидячее положение, на секунду прижал к себе, чтобы постелить накидку (и не признается, что старался не дышать в тот момент) и вновь отпустил парня, бормоча извинения, от которых оборотень вздрогнул. Тодороки был не сильно, но явно крупнее, потому тот оказался укутанным с головы до пят. Тодороки понимал: оставаться было нельзя. Ощущение нахлынующей жажды не отпускало его, это как когда не ел долго долго, что руки дрожать начинают, и вот наконец добрался и все насытиться не можешь. Он помогал, но понимал, что лучше уйти, чем оставаться под этим давлением. Так у оборотня было больше шансов выжить. Он вернулся на тоже место спустя пару часов, когда стемнело, но оборотня и след простыл. Осталась только белая накидка с небольшим пятном крови и запахом. Вернувшись в замок, он закинул накидку в дальнюю комнату. Возвращаясь в реальность, он не мог найти себе места. Живя в уединении, Тодороки ощутил, как его тело наполнилось энергией, так, будто он вновь стал живым, но через два дня он уже жалел о том, что не сдержался. (Тодороки не знал, что это было невозможно.) Безудержная энергия не желала покидать его, словно мешая ему вздохнуть полной грудью. Он то становился меланхоличным, то не мог устоять на одном месте дольше секунды, то его тело наполнял безудержный гнев, то слишком сильно контрастирующая с ним нежность. Обычно никакой Тодороки понимал, что эти чувства не принадлежали ему, даже живительная сила крови не могла дать ему чувства. Время от времени он сидел, глядя в никуда и приходил в себя, понимая, что облизывает губы, вспоминая. Вспоминая. «Это из-за того, что я давно не пил человеческую кровь,» — говорил он себе. «Это из-за того, что я никогда прежде не пил кровь нелюдей,» — говорил он себе. На седьмой день жизнь начала обретать привычный ритм. Ощущение, что он снова становился самим собой, ненадолго окутывало его, но внутренний голод все равно периодически атаковал его, оставляя в нем трепет. На восьмой день, спустя ровно неделю с события, все мысли, воспоминания и ощущение горячей кожи в руках потускнели. Он помнил, что кровь была особенной, но не помнил почему же она таковой была — она уже не вызывала в нем того неистового желания. Он чувствовал себя лучше, чем когда-либо, избавляясь от воспоминаний о красных глазах. Он слабо улыбался, расположившись на диване в одной из комнат. В веренице дней эту неделю он забудет, постепенно все связанное с ней уйдет в небытие и Тодороки почувствовал это сразу, — он не мог не почувствовать, — в замке стало холоднее. Огонь в камине дрогнул от еле ощутимого сквозняка. Атмосфера замка изменилась, воздух наполнился угрозой. Лицо Тодороки вернулось к своему беспристрастному выражению. Улыбка сошла с его губ, а взгляд стал сосредоточенным. Он поднялся с дивана, неприятно скрипнувшего под ним, и вышел в коридор, не слыша, но чувствуя приближение чего-то будоражащего. Мощным ударом в живот его заставили согнуться пополам, от последующего удара в челюсть он почувствовал, как тело теряет устойчивость, и невольно сделал несколько шагов назад, прислонившись к холодной стене. Тодороки не смел закрыть глаза. Красные глаза явились по его душу. Перед ним стоял человек с волчьими ушами и хвостом, облаченный в шубу с шерстяным подкладом. Тодороки подумал, что действительно встрял. — Ты же дохера сильный, — громогласный рык эхом отразился от стен, прошел вдоль высоких потолков и затерялся в глубине замка. — Завалил оборотня, не напрягаясь, — Тодороки думал, что для того это было личное оскорбление, но мысль быстро утонула в всеобъемлющем ощущении присутствия вторженца, который, не теряя времени, подошел вплотную, дергая Тодороки за ворот, заставляя неудобно согнуться. — Хер ли сейчас жмешься? От парня пахло холодом, но сам он, не иначе, был горячее любого огня. Ожог на лице отдался фантомной болью, а от него она перешла к груди, там, где кулак сжимал его одежду. Тодороки уж точно нельзя было находится так близко к этому оборотню. — Че молчишь? — парень встряхнул Шото, возвращая в реальность. — Зачем ты пришел? Неправильно. У него было много причин прийти — за извинениями как минимум. В глазах напротив плескалась задетая гордость и само положение указывало на назревающий конфликт. Оборотень молчал. Его хмуро опущенные брови дрогнули при вопросе. У Тодороки кровь била в виски. Он сглотнул ком в горле, и поднял руку, обхватил чужое запястье и, игнорируя утробное рычание напротив, отвел руку от себя, чувствуя, как та дрожит, борясь с ним. — Я прошу прощения за случившееся, — медленно начал Тодороки и заметил, как волосы на руке другого встали дыбом. — Изначально моей целью был олень. Тодороки хотел решить все быстро, но после его слов оборотень буквально задохнулся от негодования и весь ощетинился. — А меня прижать было легче? А!? — удар пришелся под ребра и Тодороки отпустил чужое запястье. Оборотень отступил на шаг назад и начал переминаться с ноги на ногу, не в силах сдержать бушующий гнев. — Ты первым сбил меня с ног, — напомнил вампир. — Я за этим оленем весь день охотился, с какого черта я должен был отдавать его тебе? — оборотень плевался ядом и от новой волны злости начал мерить шагами ширину коридора, то и дело рыча и бухтя себе под нос. — Откуда я мог знать, что это был чертов кровосос!? Мать его, — он не обращался лично к Тодороки, скорее разговаривал с самим собой. Шото одновременно и понимал, и не понимал происходящее. Оборотень был… резвым, но его как будто вмиг перестал интересовать сам вампир, он сосредоточил внимание на эмоциях и, возможно, тоже думал, что надо делать. То есть он пришел без всякого плана? — Мы разобрались в ситуации? — уточнил Тодороки, наблюдая за заглянувшем в гостиную оборотнем. Резкий ответ последовал незамедлительно: — Нет! Тодороки, прикрыв глаза, потер переносицу. — Тогда я сделаю чай, — он сдвинулся с места и прошел мимо оборотня, стараясь не смотреть на его презрительно-удивленное лицо. Тодороки закрыл дверь, однако на пороге уже скопилось немало снега, начавшего, ко всему прочему, таять. Обернувшись, он взглянул в глаза незваного гостя. — Проходи в гостиную. За то время, что они находились в коридоре, пронырливый сквозняк без особого труда сумел потушить огонь в камине. Тодороки подкинул несколько дров и оставил его разгораться самому. — И где ты его делать будешь? — оборотень все еще стоял в проходе, голос его звучал недоверчиво. — На кухне. — А мне че, тут ждать сидеть? — Как хочешь, — Тодороки пожал плечами, уже проходя в смежную комнату. Проходя по длинным коридорам он слышит, как оборотень идет следом, но они не равняются до самой кухни. Требуется некоторое время, чтобы развести огонь и, пока тот разгорается, Тодороки моет вторую чашку с потускневшими витиеватыми узорами — несмотря на множество сервизов, за последние годы использовалась только одна кружка, выбранная совершенно случайно. Из того же набора он достал еще одну, с упорством оттирал ее от пыли и пару раз ополаскивал. Оборотень тем временем с напускным безразличием скитался по кухне, которая была намного меньше больших залов, которые они проходили до этого, но вещей в ней было гораздо больше. Краем глаза Тодороки заметил, как тот ткнул в висящие кастрюли и те звякнули, ударившись друг о друга и поднимая пыль. Парень обнюхивал склянки, но все приправы и специи давно потеряли свои запахи и на полках была только пыль, от которой он, не сдержавшись, несколько раз чихнул. Он с презрением бормотал о том, что здесь никто не убирался лет сто и после облокотился бедром о стол, предварительно протерев его рукой. Тодороки думал, что оборотень заговорит, пока они вместе ждали когда закипит вода, но он сохранял невозмутимое молчание, наблюдая за потрескивающим огнем — кажется, его гнев чуть утих. Когда вода наконец закипела, Тодороки стал заваривать чай, стараясь не обращать внимания на следящий за его действиями угрюмый взгляд. Он поставил чайник и две чашки с блюдцами на поднос и извинился за отсутствие сахара, но его жест был принят с фырканьем. Эта простая, мирная сцена казалась абсурдной на фоне недавней стычки. — Это как-то странно, — нарушил давящую тишину оборотень, скривив губы. — Я пять минут назад тебе врезал, а сейчас мы идем пить чай перед камином в гостиной. Тодороки не мог не заметить: — Неделю назад я тоже… Но он так и не договорил, вместо этого поджав губы. Шото только ушел от этих воспоминаний и вот опять. Оборотень тоже не обратил на это внимание, умолкнув до самой гостиной. Языки пламени приветствовали их еще в коридоре, танцуя на стенах; пропустив оборотня вперед, Тодороки закрыл дверь, чтобы не выпускать теплый воздух. Он поставил поднос на старый стол перед камином и присел на диван, сразу же беря в руки чашку. Оборотень, оглядев помещение, забрался на диван с ногами и уперся спиной на подлокотник. Тодороки не мог утверждать наверняка, но выглядел тот зажато. — Я думал, что на меня налетит стая летучих мышей, когда я зайду сюда, — поделился парень. Тодороки, повернул голову, столкнулся с суровым взглядом алых глаз. — У тебя нет здесь дружков-вампиров? — На сколько мне известно, я единственный вампир в этих краях, — ситуация могла поменяться, все же он не следил за этим, но раса не была столь распространена, да и сами вампиры старались держаться подальше друг от друга. — И я не могу становится летучей мышью. — Какой в этом смысл вообще, — оборотень скривился и вздернул плечами, скрещивая руки на груди и отводя взгляд в сторону камина. В его глазах пламя выглядело особенно ярким. — Целый замок для одного-единственного. Тодороки не совсем понимал его, однако зацепился за последнюю фразу: — Ты можешь остаться в одной из комнат… — Нет, — резко прервал его оборотень. — Он достаточно большой, чтобы мы могли не пересекаться, если ты волнуешься, что… — Тодороки на секунду прервался. — Случай повторится. — Не повторится, — с каждым сказанным Тодороки словом, оборотень становился все более злым, и слова он произнес как неоспоримый факт, глядя на свои ноги. Подняв голову, он повторил уже в полный голос: — Этого не повторится. И я не собираюсь оставаться здесь. Тодороки был рад, что прошла неделя — он уже пришел в себя, при этом тело не требовало крови, иначе Иначе Он вернулся к чаю, допив его остатки. Прежде чем налить себе еще, он взял нетронутую чашку и протянул ее оборотню, который поворчал, но все же принял ее, поднося к носу, принюхиваясь, однако так и не отпивши. Он чувствовал, что оборотень изучает его. Тодороки всматривался в пыльный угол, до которого не доходил свет из камина, хотя, наверное, сам бы хотел поразглядывать гостя. Внешне он был невозмутим, но внутри у него был невиданный ранее круговорот желаний. Тодороки не хотел молчать. Нельзя было молчать. — Как я могу загладить свою вину? — Сразись со мной.

***

Оборотень пришел и на следующий день, и после через день, и каждый последующий день в течении недели. Они не пришли ни к какому компромиссу в первый день и он ушел безумно злой, захлопнув дверь так сильно, как только мог, кидая оскорбления, но в общем проклиная Тодороки в трусости. На второй день появление оборотня было таким же неожиданным, как и в первый раз; он явился все в той же шубе, в тех же сапогах и с тем же вызовом во взгляде. Тодороки снова заварил чай и, сидя в позе, что и день назад, разве что теперь оборотень вальяжно вытянул ноги на диване и недовольно пихал вампира ногами в бедра, когда получал не удовлетворяющие его ответы. — У тебя ничего, кроме чая, нет? — Нет. Пинок. — Давно тут живешь? — Не знаю, — задумавшись, ответил Тодороки. прошло много лет, он не счел нужным считать их. — Наверное. — Какого черта!? Что это значит? Агрессивный пинок. — Откуда у тебя тут вообще чай? — Я помог одному торговцу, — вспоминал Тодороки, — Его телега застряла в грязи. — Да кто в это поверит? Наверное, впился в него и отобрал все запасы. Изначально Шото действительно собирался испить его крови, однако не смог совладать с накатившим желанием помочь. Но даже после этого он не стал пить кровь этого полного улыбчивого мужчины — не мог, после того, как он долго благодарил его и дал большой кирпич, объяснив, как лучше всего его заваривать. Двойной пинок из-за того, что оборотень воспринял его молчание за согласие. Еще и покричал, проливая чай. Все ответы были не удовлетворяющие, как вскоре понял Тодороки. — Мог бы разуться, — укоризненно произнес он, отряхивая испачканные в мокрой грязи штаны (получалось плохо). — Хер тебе, — в край обнаглевший, он испачкал сапогами и кожу Тодороки. Теперь ему пришлось вставать и искать полотенце. Оборотень посидел у него пару часов, вдоволь попинал, выпил две чашки чая и ушел на закате. На следующий день он пришел сонный и рассеянный, оттого еще более остро реагировал на любое движение, рыча и скалясь на Тодороки с поводом и без. Он кидал гневные, настороженные взгляды на любое движение Тодороки, начинал мелко дрожать, если огонь в камине затухал, долго тянул чай, но, когда тот остыл, отставил чашку на стол. Тодороки вновь вскипятил воду и подал гостю горячего чая; оборотень отказываться не стал. В конце концов его разморило, черты лица смягчились и он заснул, едва успев перед этим поставить чашку на стол и не разлить ее содержимое. Оборотень проспал два часа, а проснувшись, его всего передернуло, как от плохого сна. Взлохмаченный, он перевернулся на бок и зевнул, при этом волчьи уши прижались к голове. — Какого черты ты меня не разбудил? — прошипел он и протер рукой все лицо, пытаясь стереть сонливость. Получалось плохо. — Ты все это время тут сидел? Тодороки молча кивнул; он и сам откинулся на спинку дивана и вполоборота наблюдал за спящим оборотнем — то быднет его ногами, то свернется калачиком, то нахмурится, то расслабиться настолько, что и не узнать. Он не был маленьким, он был статным, и Тодороки неволей вспоминал, что под толстой шубой скрывалось мускулистое тело. Он хоть и видел всего раз, но, кажется, запомнил все линии и изгибы; там, где их тела соприкасались; он будто еще чувствовал это давление, и неволей думал, что, возможно, возможно (определенно точно) было бы приятно прижаться кожей к коже. Тодороки сглотнул. Оборотень этот взгляд чувствовал и хмурился только больше, потому время от времени Тодороки отводил взгляд, чтобы и самому успокоиться. Это было странно. Как и говорил оборотень. Уходя, он долго мялся у дверей. — Как тебя зовут? — Тодороки, — отозвался вампир. — Тодороки Шото. — Бакуго Кацуки, — вздернул нос оборотень и ушел. На четвертый день он пришел раньше обычного, ранним днем. Не зашел в гостиную, вместо этого остановившись на пороге и пару раз пнув косяк. — Я хочу осмотреть замок. Тодороки согласливо промычал и вышел из гостиной, равняясь с Бакуго. Мрачные стены замка были обиты темными панелями, и чем дальше он заходил, тем больше он ощущал навязчивое присутствие прошлого, о котором предпочитал не вспоминать. От количества комнат становилось дурно, некоторые служили местом для приглашенных гостей, другие — для обедов, а в третьих находились произведения искусства, забытые и пыльные. Тодороки был в них бесчисленное количество раз, они не были ему интересны, намного более притягательнее была реакция оборотня. Тот, погруженный в изучение, проявил неподдельный интерес ко всем уголкам всех комнат. Он останавливался, прислушивался, принюхивался, часто чихал. А Тодороки, наблюдающий за ним, размышлял, как долго он сам не был в этих комнатах. Не один год они пустовали без всякого внимания. Потолки в бальном зале поднимались выше семи метров, столы с белыми (уже давно пыльными, серыми) скатертями расставлены также, как и десять лет назад. Здесь когда-то велись танцы, звучала музыка; теперь же царило лишь молчание. Тодороки видел, как Бакуго рассматривает этот зал, его брови хмурились от мыслей, которые он так и не озвучил. Эта комната была не просто частью замка, она представляла собой целую ушедшую эпоху. В некоторых комнатах из-за сильного ветра открылись окна, создавая волнение в спокойствии замка. Тодороки захлопывал и запечатывал их, не желая возвращаться к этому позже. В одной из комнат оборотень вдруг замер около доспехов и с любопытством изучал солидный металл порядка пяти минут, пока Тодороки не предложил ему примерить их. Глаза оборотня засверкали, но он быстро отвернулся и поскорее ушел, поджав плечи. — В башню есть проход или она только для вида? Тодороки, надолго задумавшись, в конце концов кивнул, направляясь вглубь замка и петляя по коридорам, в итоге приходя к витиеватой лестнице, ведущей наверх. Деревянная дверь не поддалась ни в первый раз, ни во второй. — Ну че застыл? — стоящий позади него оборотень спросил. — Закрыто на ключ. — Что? Черт, ты не знал об этом? На вопрос оборотня, осуждающего его невнимание, Тодороки лишь тихо ответил: — Это не важно. Ловко проведя рукой, он сломал замок, и дверь со скрипом открылась. Оборотень удивленно глядел на него, но на этот раз Тодороки не обратил внимания. Они вошли внутрь. Комната встретила их простотой: туалетный столик, ряд книг на полках, мольберт с неоконченной работой. Единственная комната, которая вызывала у Тодороки хоть какие-то эмоции отдавалась тяжестью в сердце, комком в горле. Бакуго оставался на расстоянии, словно неожиданно уважая личное пространство Тодороки. Их взгляды пересекались время от времени, эмоции не находили выразительности, и оба погружались в свои раздумья. Он чувствовал, что оборотень прожигает его взглядом со спины, но в тот момент не мог обратить на это внимания. Тодороки, потерявшись в воспоминаниях, не заметил, как тихо прошло время. Он нашел картину, спрятанную за кроватью — на ней ему было шесть лет от силы, картину рисовали еще до его становления вампиром, без ожога на лице и с рукой отца на плече. Мама стояла рядом в белом платье без излишеств, лицо ее было как всегда печально. Весь силуэт отца был изуродован царапинами, и Тодороки, смотря на картину, сжал ее раму в руках. Оборотень подошел к нему из-за спины и глянул на картинку в его руках. Он молчал. Тодороки молчал тоже. Бакуго сглотнул, Тодороки слышал это, и неожиданно потянул вампира за рукав. — Пойдем. Тодороки кивнул, не отводя взгляда от картины. Оборотень упрямо потянул его еще раз, и Шото все же поставил картину на место за кроватью и вышел прочь из комнаты. Спустившись на первый этаж, они вновь попали в холодный коридор, где эхо их шагов разносилось, казалось, по всему замку. Тодороки думал показать остальную часть замка и уже начал подниматься по лестнице на второй этаж, когда Бакуго окликнул его: — Эй, не надо. Тодороки непонимающе обернулся. Они осмотрели только половину замка, лишь немного коснувшись второго этажа. — Пойдем пить твой сраный чай, — бормотал оборотень, направляясь в сторону кухни. Тодороки так и остался стоять на месте, и оборотень поторопил его — Ногами двигай! А то я задубею тут. На кухне, пока кипела вода, тишина странно и гнетуще нависала в воздухе. Бакуго, не выдержав, махнул рукой: — Пойду камином займусь. Тодороки не пытался его остановить. Он бездумно смотрел вслед уходящему и отвел взгляд на воду только когда тот завернул на угол, скрываясь из виду. Тодороки остался наедине с мыслями о матери, и чем дольше он думал, тем глубже погружался в воспоминания о ее нежных рук и и аккуратных поцелуях в лоб. Открыв глаза, он все еще находился в холодной грязной кухне. Не было смысла заглядывать так далеко в прошлое, это приносило только горечь — вместо этого Тодороки лучше сосредоточиться на более ярких воспоминаниях, например, на сверкающих глазах парня, кажется, впервые увидевшего доспехи. Как Бакуго прятал свой восторг за маской безразличия, так и Тодороки спрятал улыбку от этого зрелища. Оборотень сидел на диване, теперь не сжавшись в его углу, а расположившись посередине, и глядел на языки пламени в камине. Шото поставил поднос с чаем на стол и сел на свое место, едва ли не касаясь бедер Бакуго своими, и наклонился чуть вперед, заглядывая тому в лицо. После нескольких секунд молчания, тот заговорил: — Ты должен был отказать. — В чем? — Чтобы не идти на эту башню. Я, — он запнулся, то ли подбирая слова, то ли думая продолжать ли вообще. — Не должен был этого видеть. — Та комната испортила тебе настроение? — предположил Тодороки. Он чувствовал, что с момента, как они спустились с башни, атмосфера изменилась, однако сам не придавал этому значения. От мысли, что это испортило настроение оборотню, он почувствовал вину и поджал губы. — Чего? — вздернутый нос выглядел забавно. — Нет, — тут же расслабился и Тодороки облегченно выдохнул, тем не менее не переставая ожидать чего-то более внятного от оборотня. Тихое потрескивание поленьев заполняло тишину, когда Бакуго смотрел на камин, а Тодороки только на него. — Тебе разве нет? — Нет, — легко ответил Тодороки. — С чего бы? — Так там же… Агр, черт, забей. Проехали. Бакуго потянулся к чайнику и разлил чай по чашкам, беря свою и сразу поднося к лицу. Тодороки показалось, что таким образом он уходил от разговора, но настаивать не стал. — Но если тебе надо поговорить или типа того. Ты можешь это сделать. — О чем мне говорить? — Мне-то откуда знать? Ну. Кто жил в той комнате? — Моя мама, — ответил Тодороки и что-то в его сердце ухнуло вниз. А. Кажется, теперь он понял, что имел в виду Бакуго. Вампир отвел взгляд, теперь рассматривая узорчатый ковер. — Отец запер ее в башне после того, как она облила меня кипятком, — вспоминал он, дотрагиваясь рукой до шрама на лице. — Зачем она это сделала? — Отец хотел прямого наследника-вампира, но, как знаю, все дети до меня погибли, не выдержав обращения. Он был холоден и груб с ней, винил в провалах, — называть так своих умерших братьев и сестер было кощунством, но это был голос отца. — А я был… — и остался, — похож на отца. Мама не могла смотреть на мое лицо. — И поэтому решила вылить на тебя кипяток? — Бакуго выдохнул через нос, как черт, демонстрируя свой гнев. — После того, как ее заперли, я ее не видел. Время от времени она прыгала с окна. Умереть, конечно, не могла, зато в последний раз сумела сбежать. Я сам не знаю как, не смотри на меня так. Отец отправлял поисковые отряды на ее поиски каждый день, боясь, что мое превращение может провалиться и ему понадобится новый ребенок. Маму нашли через несколько месяцев уже мертвой — она перестала пить кровь и наверняка умирала в муках. — А с отцом что? Тодороки замолчал на несколько секунд, роясь в воспоминаниях давно ушедших лет: — Он волновался только до того момента как я стал вампиром. После этого я ни разу не слышал упоминание мамы в разговорах, думаю, ему было все равно. Бакуго поелозил и развернулся лицом к Тодороки еще пять минут назад, его лицо показывало, что он внимательно слушал; морщинка на лбу говорила о том, что он размышлял. — Он был тем еще ублюдком. — Полным, — подтвердил Тодороки. На пятый день Бакуго таки надел доспехи. Сначала они уже привычно расположились в гостиной; Тодороки сразу заметил как Бакуго без интереса и односложно отвечает на его вопросы и сам не проявляет инициативу, поэтому не настаивал и большую часть времени они молчали. В конце концов спустя три чашки чая, оборотень взлохматил волосы и поднял на Тодороки хмурый взгляд. Тот непонимающе склонил голову. — Хочу надеть те доспехи. Тодороки поспешно отвернулся, пряча смешок, но, кажется, дрогнувшие плечи выдали его: — Эй! Забавно, что все это время стеснялся попросить об этом. Тяжелые доспехи, к удивлению, Бакуго были впору; Тодороки помогал ему надеть их, замечая, что с каждым элементом оборотень становился все более неповоротливым, тяжелый металл скрипел от его дрожи и, Тодороки, честно, старался, но от вида восторга и непонимания, почему же было так тяжело, он не сдержался и засмеялся, — хотя, наверное, на смех это было похоже мало, лишь сухие “ха-ха”. Он отвернулся, чтобы не провоцировать оборотня на крики, однако мало верил, что это поможет. Он не знал, почему его так насмешила эта картина, но удержаться было невозможно. Поняв, что криков не последовало, Тодороки обернулся и увидел застывшего в одной позе Бакуго. Он, кажется, был ошарашен, и Тодороки снова посмеялся с него. — Придурок, какого черта ты смеешься… — это не звучало агрессивно, скорее всего он не мог отойти от шока из-за смеха вампира. Тодороки заметил, как лицо оборотня начало неожиданно краснеть, он сам отвел взгляд и вмиг умолк. Его пунцовые щеки уже почти сливались с его глазами, и Тодороки задумался почему же его сердце вдруг начало биться так быстро. Здесь не было жарко или слишком холодно. Ну значит… — Что с тобой? — Тодороки сглотнул и через секунду стремительно приблизился к густо краснеющему парню. — Обычный ты накричал бы на меня. Парень хотел отстраниться, но в итоге потерял равновесие и завалился назад — тяжелые доспехи, к которым он не мог привыкнуть, потянули его вниз. Тодороки, поняв, что тот падает, сделал несколько шагов и подхватил Бакуго, хватая сначала за запястье, а после обхватывая талию. Металл холодил даже через одежду, но, смотря на лицо Бакуго в нескольких сантиметрах от своего, Тодороки подумал, что ему, красному, было жарко. — Двумордый придурок, отойди! — глаза у него забегали, руки уперлись в плечи Тодороки. — Черт! Отпусти меня! На самом деле Тодороки действительно стоило бы отступить — все же он рос в аристократической семье, где манеры прививались с рождения, и вот такой близких контакт с малознакомым человеком, который более того смущает его, это неправильно и неприлично. — Но тогда ты упадешь, — не секунды не подумав, ответил Тодороки. Он без проблем удерживал парня от падения, однако у того ноги находились в весьма неудобном положении, опираясь о пол, он то и дело соскальзывал, плюс, доспехи сковывали его движения, потому без сторонней помощи он навряд ли смог бы выпрямиться. — Тогда поставь меня на ноги! Тодороки подумал, что это чем-то напоминает то, что произошло полторы недели назад. Тогда он был незнакомым оборотнем, помешавшим охоте Тодороки и в итоге сам став его добычей. Сейчас Тодороки в своих руках держал Бакуго Кацуки, с которым проводил последние пять вечеров, сидя у камина, лениво разговаривая и узнавая друг друга. Что в прошлый раз, что в этот — Бакуго краснел и старательно отводил взгляд, на долю секунды позволяя Тодороки владеть им целиком и полностью. В прошлый раз румянец перешел на шею и плечи, но сейчас из-за доспехов этого было не увидеть. В безмолвной комнате, в огромном замке, они стояли, прижавшись друг к другу (точнее это Тодороки прижал оборотня, но все же). Тодороки опустил взгляд за шиворот и, возможно, Бакуго прочитал его намерения, потому что его всего отчего то передернуло. Удар железным кулаком по макушке заставил Тодороки опустить голову. — Ау. — Отпусти меня, кровосос ебучий. Возможно, Тодороки все не так понял, и Бакуго краснел от переполняющей его злости. Весь оставшийся вечер, который они провели на диване, Бакуго, не переставая, пинал Тодороки ногами. — Придурок, о чем ты только думал. — Не делай так больше! — У меня было такое чувство, будто мы вернулись на полторы недели назад. — В прошлый раз ты не был таким красным, — беспристрастно прокомментировал Тодороки, тут же получая сильный пинок в плечо. На шестой день он явился с освежованным кроликом в руках и без стеснения занял кухню. Его руки быстро принялись за дело; фиалковые цветки, мята, несколько щепоток чабреца — он вдумчиво перебирал, иногда кидая на кролика. Он хозяйничал на кухне, выискивая нужные емкости, сам мыл их в чане с водой. Тодороки с интересом наблюдал за каждым движением. Он старался угадать, что же тот замыслил. Бакуго, чувствуя его постоянное присутствие за спиной, обернулся с нахмуренными бровями и, плохо сдерживая гнев, приказал ему сесть на стул в углу кухни. Тодороки, не желая следовать указаниям, мгновенно запрыгнул на стол и уселся на его край, продолжая следить за ним. Оборотень уже привычно забурчал скорее для вида, почти сразу же продолжая заниматься кроликом. Наблюдая за ним, который снял шубу из-за жара от печки, Тодороки невольно засмотрелся, как мышцы перекатываются под светлой кожей спины, как его мощные руки орудуют с ножом, как бурлит кровь в его жилах. Ох. Ох. Кажется, Тодороки стоило пойти на охоту. Оттого за день до этого он не хотел отступать от Бакуго, оттого не желал от него отставать десятью минутами ранее, так и норовя заглянуть, что тот делает. Бакуго умело погрузил кролика в греющие объятия огня, и отступил на несколько шагов назад, случайно натыкаясь боком на колено Тодороки. Он вздрогнул, цокнул и сдвинулся, вместо этого вставая рядом, соприкасаясь локтем с бедром Тодороки. Тодороки чувствовал, что взгляд его становится хищным, что сидеть рядом с Бакуго он не мог — хотелось быть ближе, простого касания было недостаточно. Тодороки, все еще оставаясь на столе, немного наклонился вперед, и, протянув руку, уложил ее на светлую макушку. Когда Тодороки провел рукой по волосам, он почувствовал их мягкость. Их легкое движение под пальцами напоминало прикосновение к чему-то теплому и живому (собственно, так и было). Тодороки удивился, насколько приятным и нежным было это ощущение, несмотря на брутальный вид прически Бакуго. Короткие, торчащие пряди словно противоречили одному другому, создавая интересный контраст между жесткостью внешнего вида и мягкостью волос. Сам Бакуго — контраст. Бакуго отбил руку; Тодороки успел лишь пару раз провести ею по его голове, после, между тем, не собираясь сдаваться и укладывая ее спокойно лежать на плече, чувствуя жесткую текстуру рубахи. Бакуго недовольно фыркнул и скрестил руки на груди. — Я не смыслю ничего в чае, поэтому могу предложить тебе только этого кролика. — Ты ничего мне не должен. — Я заваливаюсь к тебе каждый день, — Бакуго закатил глаза. — И тебе приходится возиться со мной. — Мне нравится возится с тобой. Кролик, наверное, был вкусным. Тодороки, к своему сожалению, чувствовал его вкус издалека из-за надвигающейся жажды. Бакуго, сидя напротив, в противовес использующему столовые приборы Тодороки, ел руками, ссутулившись и отрывая сочное мясо от костей. Тодороки подумал, что, потяни он к нему руку, то тотчас бы же ее лишился. — Ну как? — Вкусно, — Тодороки жалел, что не мог описать вкус подробнее, потому что на лице оборотня промелькнула скрываемая обида. — По твоей роже видно, что херня, — кинув обглоданную кость на тарелку, Бакуго поднялся на ноги и раздраженно выхватил у Тодороки из-под носа тарелку и вознамерился выкинуть ее содержимое. Тодороки вскочил следом: — Это не так… — Мог бы сразу сказать, что не жрешь это. — Бакуго, — Тодороки нагнал парня и развернул его к себе, тот, не ожидав, выронил тарелку и опешил от того, что она разбилась. Тодороки тем временем обхватил его лицо руками и заставил посмотреть на себя. — Вкусно, — брови Бакуго дрогнули, когда Шото соединил их лбы. — Правда. Спасибо. Они молча смотрели друг на друга. Тодороки за шесть дней понял, что Бакуго всегда нужно давать время — чтобы решить как действовать. Секунда, две. Тодороки так и не оттолкнули. — Так бы сразу и сказал. — Я это и сказал. — Захлопнись. Неделя ненавистной зимы неожиданно выдалась такой увлекательной и интересной, что Тодороки и сам не сразу это понял: осознание пришло поздним вечером, когда он поймал себя на мысли, что с нетерпением ждет прихода оборотня в стены своего замка. Он размышлял о чем же они будут говорить — о сражениях, которые прошли, о ситуации в ближайшей деревне, о разновидностях чая, о прошлом и настоящем. Но кое-что было неизменно — каждый день оборотень просил Тодороки сразиться. В первые дни всерьез, после — уже по привычке. Для отказа у Тодороки было много причин. Он не любил драки, это во-первых (на самом деле эта была последней). Во-вторых Тодороки не дышал, он только вдыхал, вдыхал, вдыхал дурманящий запах; перед глазами был не зверь, а бегущая в нем кровь. Шото не сразу заметил, что место в чашке закончилось, и чай уже растекался по столу, капая на пол. Рука, упирающаяся в твердую древесину, покраснела от горячей жидкости, но Тодороки не обращал особого внимания на боль, вместо этого вздохнув от беспорядка, что сам же и развел. Нужно на охоту. В зимнем лесу царила тишина, нарушаемая лишь редкими шорохами и завываньями ветра. Холодный воздух наполнял легкие, придавая мыслям Тодороки ясность. Он шагал уверенно, прислушиваясь к каждому звуку, и ориентировался по следам, оставленным в свежем снегу. Среди густых елей он заметил движения — оленя, который осторожно выглядывал с из-за деревьев. Его глаза были полны настороженности. Тодороки замер, стараясь не выдать себя. Жажда в груди нарастала с каждой секундой, и он неволей вспоминал, как в прошлый раз так и не смог достать его — его сбил оборотень. Сейчас такого не будет. Без лишнего шума он двинулся вперед, крадучись по снежному покрову, который смягчал его шаги. Олень не подозревал о его присутствии, погруженный в мир своих мыслей. Тодороки чувствовал, как инстинкты берут вверх, во рту было сухо как никогда раньше. Нужно действовать быстро — жажда была невыносимой. Когда Tодороки приблизился достаточно близко, он прыгнул на оленя, ловко схватив его. Существо вздрогнуло, но он смог удержать его, не причиняя серьезного вреда. По крайней мере он не сломал его шею сразу же. Тодороки осторожно, но уверенно прижал оленя к себе, осознавая, что должен удовлетворить свою жажду, не убивая. С холодным дыханием на его губах, он наклонился и впился зубами в нежную, теплую кожу. Плоть была мягкой, а кровь А кровь была никакая. Спустя несколько минут жажда все еще переполняла Тодороки, не давая ему покоя. Каждая капля крови приносила с собой облегчение, но вскоре жажда снова возвращалась, мощной волной накрывая его. Олень неконтролируемо вздрогнул, но Тодороки был осторожен; он не хотел причинить больше боли. Чувство усталости и охоты смешивалось с дикой жаждой, и он понимал, что этого недостаточно. Когда он наконец отпустил оленя, тот опустился на снег с еле ощутимым дыханием. Тодороки облизнул губы и пытался прислушаться к своим ощущениям. Его тело снова ожило, он чувствовал это, но Было сожаление. В замке было неожиданно тепло. Уже начало темнеть, потому Тодороки поспешил домой, надеясь, что Бакуго еще не пришел; было бы хорошо, если бы он успел переодеться перед этим — несколько капель крови все же попали на одежду. Дорога домой заняла час, а когда он наконец открыл двери, то почувствовал дуновение теплого ветра и увидел свет из гостиной. Поспешив к комнате, Тодороки наткнулся на провокационную картину — на диване спал Бакуго, укутанный в плед, что Тодороки принес еще несколько дней назад, заметив, что камин не всегда спасает от холода. Понаблюдав за этой картиной, Тодороки отчего то стало так мягко на душе, что он даже не знал куда эту неожиданную мягкость девать. Ответ был очевиден, но все же. Шото прошел вглубь гостиной, заметил стоящий на столике поднос с уже остывшем чаем, и аккуратно присел на диван в районе живота Бакуго. Тот уже второй раз засыпал перед вампиром по неосторожности, и Тодороки был этому, конечно, рад, но он также думал, что стоило бы поговорить с Бакуго на эту тему — все же он был вампиром, который в первую их встречу бездумно подчинил оборотня своим желаниям. Тем не менее Тодороки не хотел спугнуть Бакуго, который начал расслабляться в его присутствии. Меньше кидать угрозы, больше говорить о себе, меньше пинаться, больше позволять касаться. Спящий Бакуго был… милым. Его лицо расслабилось, не было привычной складки на переносице, губы чуть приоткрылись, отчего он сопел. Но это не было то же самое, как когда он расслаблялся, будучи в сознании — тогда он все равно был настороже, глаза его были суровы, было видно, что он обдумывал свои слова и действия, редко поддаваясь моменту. А спящий Бакуго будто обретал нужный ему покой, и Тодороки не хотел об этом думать, но думал о том, что неделю назад Бакуго хмурился во сне, а сегодня спал спокойно, зарывшись носом в плед, в котором прошлой ночью спал Тодороки. У оборотней был отменный нюх. Тодороки сдержал судорожный вздох. Подняв руку, он поднес ее к пряди, мешавшей ему лицезреть лицо Бакуго в полной красе, но не убрал руку, а наоборот завел пальцы в такие приятные, знакомые волосы. Очень быстро его пальцы добрались до более плотного участка — ушей. Волчье ухо было теплым, с легкой бархатистой структурой, и на нем действительно был мех, а не волосы; у основания оно отличалось цветом от волос. Тодороки не отказал себе в удовольствии помять поддатливый хрящ. Бакуго сонно приоткрыл глаза и, когда он зевнул, уши прижались к голове; так он выглядел еще более беззащитным. Парень сделал глубокий вдох, все еще не до конца проснувшись, потянулся всем телом и перевел взгляд на Тодороки, терпеливо нависающего над ним. — Что ты делаешь? — грубый и хрипловатый после сна голос Бакуго Тодороки, без сомнений, нравился. — Не знаю, — честно ответил Тодороки, проводя тыльной стороной ладони по щеке Бакуго. Тот опустил взгляд и достал из-под пледа руку, неожиданно обхватывая запястье вампира. — С рукой что? — он вглядывался в место, где кожа покраснела от утренней встречи с кипятком. — Обжег, когда делал чай. — Тебе одного шрама недостаточно? — Бакуго недовольно шипел. — Прости. Тодороки, смотря на такого сонного Бакуго, захотелось присоединиться к нему, хоть и понимал, что просто напросто не поместится на узком диване. — Придурок, не проси прощения в такой момент, — потирая шею, Бакуго спустил ноги на ковер, и Тодо , понимая, что тот собирается подняться, в моменте скользнул рукой с мягких волос на теплую шею, с шеи на сильную спину, и провалился в линии талии и бедер. Дальше, конечно, не пошел, он был уверен, что за излишнюю развязность может поплатиться если не конечностью, то всем Бакуго. Он невесомо отнял руку в момент, когда Бакуго напрягся, чтобы принять сидячие положение, едва не касаясь головой плеча Тодороки. Все еще сонный, он клевал носом и, зевнув, потянулся к чашке чая. — Мерзость, — поморщился, отставляя ее обратно.. — Он остыл. — Надо было выпить без меня. — Смысла в этом никакого. Тодороки наблюдал за сонным оборотнем рядом с собой — глаза полузакрыты, выражение лица уже не такое спокойное, уши то и дело улавливали какие-то шорохи и от того подрагивали, Тодороки уже другую руку положил Бакуго на плечо и, согнув в локте, удобно устроил ее в волосах оборотня, чуть подталкивая опереться на свое плечо. Бакуго медленно оперся о его плечо. Его вес на плече, его дыхание на шее, его бархатистые уши под пальцами. Тодороки все это нравилось. Нравился о то, как Бакуго, возможно бездумно, тихо шевелил хвостом под пледом. Тодороки хотел принести Бакуго горячего чая, хотел закинуть в камин поленья, чтобы ему не было холодно, возможно, поправить плед, укутав парня, но все никак не мог сдвинуться с места, казалось, что одно движение и эта атмосфера ухнет в небытие. Горячие дыхание обдало Тодороки жаром: — От тебя пахнет холодом, — нос прошелся по шее, оборотень прижался ближе. — Лесом, оленем и кровью. Тодороки сглотнул и Бакуго не мог не почувствовать это. Слишком близко, слишком много, слишком резко. Тодороки неожиданно поднялся на ноги. Бакуго, опиравшийся на него, потеряв опору, упал на диван и приложился головой о подлокотник. Встрепенувшись, он приподнялся на локтях: — Что за черт… — Пойду… Заварю чай, — прочистив горло, Тодороки поспешно взял поднос со стола и ретировался с гостиной. На кухне он развел огонь и упер руки в стол, глядя в никуда.