На закате дня

33 года спустя

1967 год

      Широкоплечий седой мужчина сидел перед телевизором за большим столом в гостиной своего дома в пригороде Лондона и сосредоточенно, выверенными движениями отмеряя нужную порцию табака, делал самокрутку. Перед ним на беззвучном режиме сверкал экраном телевизор какой-то очередной самой последней и продвинутой модели — Хастур уже перестал следить за тем, как Тони бесконечно оттаскивает и притаскивает в дом технику, восхищенно рассказывая о том, что вот эту новинку пропустить никак нельзя. Азирафеля было искренне жаль — ему все эти тирады приходилось выслушивать от начала до конца и пытаться делать заинтересованный вид.       Послышался звук шагов по коридору. Хастур предвкушающе вздохнул и прикрыл глаза — его ждала выволочка за третью сигарету за день. Он обожал их с Мюриэль выверенные до секунды и до каждой фразы маленькие перепалки, и больше всего любил, как очаровательно хмурилась его жена и каким праведным гневом сверкали всегда ее глаза.       — Генри!.. — Раздался сердитый голос.       Хастур прикрыл один хитрый черный глаз и посмотрел на жену.       — Маленькая, обещаю, это последняя!.. — Примиряюще протянул он, на что услышал скептическое фырканье. Однако сегодня он очень ждал выпуск новостей, поэтому их диалог нужно было закончить быстрее.       Мужчина протянул свою широкую ладонь, схватил Мюриэль за талию и совершенно бесцеремонно приземлил себе на колени, легко кусая в тонкое плечо. Глаза его продолжали хитро сверкать.       — Отпусти! У меня там обед!.. Пусти, старый черт! — Ожидаемо начала сопротивляться женщина, хоть и не особо яростно и со смехом во взгляде.       Хастур ослабил хватку, и Мюриэль отошла. Он быстро пробежался по ней взглядом: рождение детей хоть и прибавило ей некоторой мягкости, но в свои пятьдесят четыре Мюриэль все также сохраняла точеную фигуру, которую всегда выгодно подчеркивала одеждой. В черных курчавых волосах блестели седые пряди, которые женщина не убирала, считая, что странно скрывать свой возраст. Всегда улыбчивое лицо, казалось, почти не постарело. Хастур считал свою жену самой красивой на всем белом свете.       Сам же детектив, по словам Кроули, в свои почти восемьдесят «выглядел так же плохо, как и в пятьдесят». Молодая жена, позднее отцовство, сложное время войны и трудная жизнь после — все это не позволяло Хастуру расслабляться и заставляло оставаться энергичным и деятельным. От активной розыскной работы он в последние годы все же ушел, оставив ее Кроули и Тому, но продолжал работать с документами, вести допросы и другую работу, не предполагающую уж слишком активного физического вовлечения. Он постарел, конечно же, но выглядел куда более молодым, чем большинство его ровесников. Не знавшие его настоящий возраст люди давали ему чуть за шестьдесят и не думая, что мужчина скоро перейдет к девятому десятку лет.       — Я хотела спросить, придет ли сегодня Томми к обеду. — Голос Мюриэль вывел Хастура из задумчивого лицезрения прелестей ее фигуры.       — Да, и кстати, он должен быть… — Мужчина встрепенулся, когда услышал предупредительный звонок в дверь, а затем, через несколько секунд, звук ключей в замочной скважине, — …с минуты на минуту.       — Отлично. — Мюриэль кивнула. — Тогда вы, мальчики, помогайте накрывать на стол. — С этими словами она ушла обратно на кухню, заглянув в прихожую, чтобы поздороваться с Томом.       — Здравствуй, Мюи, — Хастур услышал басовитый голос сына и характерный звук поцелуя в щеку. — Привет, пап! — А это Том уже вошел в гостиную и, хлопнув отца по плечу, сел рядом с ним.       — Жду, появится ли твой брат. — Детектив кивнул на сверкающий экран. — Уилл сказал, что если он будет в анонсе новостей, то, значит, все удалось.       Том кивнул и открыл портфель, который принес с собой, доставая оттуда документы. Хастур, как и каждый раз, когда видел старшего сына, заставил себя отвести взгляд от его руки и лица.       Когда-то Том считался очень красивым. Сейчас всю правую сторону его лица пересекали рытвины и наросты ожогового шрама, которые спускались затем ниже по шее, затрагивая все туловище и правую руку, на которой не хватало двух ампутированных пальцев. Правый глаз, почти закрытый шрамом, хоть и уцелел, но практически не видел.       Хастур спрашивал себя, наступит ли тот день, когда он будет встречать Тома без того, чтобы его сердце болезненно ёкало ло при виде того, что случилось с сыном. Прошло двадцать семь лет — и, вероятно, эта боль за своего ребенка останется с ним до конца его дней.       Но, хвала кому-нибудь, его сын хотя бы выжил.       Война была непростым временем. Прошло неполных шесть лет с тех пор, как они переехали в Лондон. Агентство уже начало работать в полную силу. Книжный стал одним из любимых мест завсегдатаев не самого благополучного, но очень притягательного Сохо.       В тот день, когда первые бомбы упали на Лондон, они как раз отмечали какую-то необычайно удачную антикварную находку Азирафеля. Пятилетний Уильям носился по книжному под внешне бдительным, но весьма вольным присмотром Кроули. Двухлетняя Мэри сидела, как обычно, у своего крестного на коленях — она очень любила «мягкого дядю Ази» — и вместе с ним листала очередную красочную детскую книгу. Хастур и Мюриэль просто тихо сидели в углу и радовались тому, что их никто не трогает. Это был спокойный и счастливый сентябрьский день и последнее безоблачное воспоминание перед тем, как ночью прилетели первые самолеты.       Хастур, которому на тот момент было пятьдесят два, не прошел в призыв из-за возраста. Азирафелю было под сорок. Его рука так до конца и не восстановила полную работоспособность — и призывная комиссия, внимательно рассмотрев его дело, отказала ему.       А вот с Кроули история была интересней. В пункте призыва внимательно послушали про его опыт, а затем спросили, не желает ли он использовать свои умения в военные времена. Энтони избежал того, чтобы пойти на передовую — но стал внештатным сотрудником военной полиции. Формально он оставался в Лондоне, однако его постоянно посылали с разными поручениями под прикрытием то в одну, то в другую точку фронта, по всей Европе и в колонии. За все пять лет войны он пробыл дома от силы пару месяцев, и сложно было описать словами, насколько сильно они с Азирафелем тосковали друг по другу.       А вот Том, высокий, крепкий и здоровый парень двадцати лет, пошел в первую же волну призыва, в пехоту. Однако его служба была недолгой.       Буквально через месяц после начала войны на склад, который в ту ночь охраняли Том и его однополчане, был налет. На складе хранили порох. Взрыв и пожар были такими, что не нашли никого из тех новобранцев, кто был в карауле. Тома подобрали лишь на третьем обходе, уже при техническом разборе завалов, когда не было никакой надежды обнаружить хоть кого-то живого.       Его, с изуродованным, навсегда покалеченным телом, тут же комиссовали и отправили в Лондон. Несколько недель, в течение которых Молли и Хастур ожидали вердикта врачей по поводу того, насколько вообще сможет восстановиться их сын, последний вспоминал как одни из самых тяжелых во всей своей жизни.       Город бомбили, Тому нужен был уход. Хастуру с Мюриэль настойчиво предлагали отдать детей в эвакуацию, и как можно скорее.       Однако решение все же нашлось. Эдгар, муж Молли, внезапно вспомнил о богом забытом домике в сельской глуши в трех часах езды от Лондона. Сам Эдгар, который имел хороший военный опыт в первую войну, работал в штабе, а не на передовой.       И Молли вместе с Мюриэль уехали в деревню, забрав всех троих детей с собой, и помогали друг другу всю войну, вместе ухаживая за Томом и воспитывая маленьких Уильяма и Мэри. Том, впрочем, уже через полгода заявил, что шрамы, отсутствие пальцев и частичная слепота — это пустяки. Он убеждал всех, что здоров, и рвался в столицу, помогать отцу и дяде Ази, но Хастур строго приказал оставаться в деревне — в военное время в доме с двумя женщинами и двумя маленькими детьми мужчина, пусть даже молодой и увечный, гарантировал больше безопасности.       Азирафель, сцепив зубы и затолкав боль и тоску настолько глубоко, насколько мог, не закрывал книжный. Это место стало огоньком и домом для всех, кто в моменты отчаянья думал, что старая, мирная, счастливая жизнь никогда не вернется. Иногда эти мрачные мысли охватывали и самого Фелла, но тот просто находил себе все новое и новое занятие, лишь бы не думать, лишь бы не бояться — за Энтони и за тот такой хрупкий, как оказалось, мир, который у них был. Он занимался книжным, занимался благотворительностью, а по ночам, после налетов, разбирал вместе с Хастуром завалы после упавших снарядов. От скудной пищи и постоянной активности, но в большей мере от душевной тоски Азирафель очень похудел, так, что ничем уже не напоминал «мягкого дядю Ази», которого так любила обнимать его маленькая крестница Мэри.       Хастур продолжал дела агентства один, однако работы стало меньше, как и сил на то, чтобы вести ее без Кроули. Он отказался от аренды помещения и в один прекрасный день, еще раз посмотрев на исхудавшего и загнанного Фелла, пришел к нему на порог с чемоданами, набитыми архивом, и сказал, что теперь будет принимать клиентов в книжном. Азирафель только пожал плечами и принял это без возражений. Так они и прожили и проработали бок о бок до конца войны, и это соседство позволило им обоим не сойти с ума от тоски по семье.       Но все, даже плохое, имеет свойство заканчиваться. Закончилась и эта война. Кроули вернулся, приехали из деревни и Мюриэль с детьми. Им надо было жить дальше, в трудные времена карточек, отсутствия продовольствия и проблем с жильем. И снова Хастур с Тони открыли агентство. И потихоньку, год за годом, смогли построить ту стабильную, мирную жизнь, о которой мечтали, и большим подкреплением в этом стало то, что с ними начал работать Том.       Томми Хастур обладал удивительным характером. Он был искренне добрым, понимающим, с неисчерпаемым запасом спокойствия и мягкости. Он мог бы, пожалуй, стать идеальным священником, если только, не познакомившись близко с Кроули и Азирафелем, не сказал однажды очень серьезно, что не способен искренне работать там, где относят к грешникам просто потому, что человек любит кого-то одного с ним пола.       Том хотел стать полицейским, но после того, как война сделала его в каком-то смысле калекой, ему дали от ворот поворот. Кроули, узнав об этом, в один день в приказном порядке заявил Хастуру, что у них слишком много работы и им нужны лишние руки. Отец и сын немного помялись, боясь оказаться друг для друга неудобными напарниками, но Тони настоял, и это было верным решением. Характер Тома прекрасно гасил и мрачную жесткость отца, и огненные выпады Кроули. При этом многие, видя, какой Том мягкий человек, считали его сразу же мягкотелым, и это заблуждение играло агентству на руку.       Не было более непримиримого к преступлениям и дотошно-строгого человека, чем Том. Благодаря ему и тому, что получалось брать больше заказов, агентство начало процветать, и через некоторое время Хастур смог купить для семьи неплохой дом в пригороде. Том тоже женился, приобрел квартиру в Лондоне и вскоре стал отцом двух мальчиков-погодок. Кроули, несмотря на ворчание Азирафеля, отремонтировал книжный, особенно их жилой этаж, по последнему писку моды и техники безопасности, учитывая все нюансы для того, чтобы больше никакой пожар никогда не вмешался в их жизни.       — Пап, глянь, пожалуйста, дело мисс Цинати. Мне кажется, мы с Тони что-то упустили. — Том протянул Хастуру несколько листков с допросом свидетеля и запустил руку в густые непослушные светлые волосы в их одинаковом с отцом жесте.       Хастур быстро просмотрел документы, зажимая самокрутку зубами, а затем ткнул в одну из строчек.       — Почему зеленый? Забыли? Красный же был у другого свидетеля.       Его сын раздосадованно нахмурился, а его отец с наигранной сердитостью буркнул:       — От Тони я еще могу этого ожидать, но от тебя!..       Том, продолжая хмуриться, покачал головой и убрал документы в портфель. В это время на экране загорелись вступительные титры выпуска новостей, и Хастур подался вперед, увеличивая громкость.       Диктор кратко перечислила, о чем подробно речь пойдет в программе. Происшествия… Поездка королевы… Новые парламентские законы, в том числе и…       Хастур подскочил.       — Мюи, все вышло! — Крикнул он так, что услышали, кажется, все соседи на три дома вокруг. — Этот мелкий паршивец все же смог!       Мюриэль снова заглянула в гостиную.       — А ну помогайте. — Строго кивнула она на дверь, подразумевая, что ей нужна помощь с обедом, и Том тут же подскочил, чтобы пойти за ней в кухню.       Хастур задержался, набирая наизусть знакомый телефон книжного. На его губах появилась мягкая улыбка, когда он услышал голос на том конце.       — А, это ты, свеколка? Все хорошо, позови Фелла или Кроули, кто из них ближе. — И, когда его просьба была выполнена, заговорил громче, — Тони, включи новости. Уилли, кажется, все-таки сделал это.       Еще через несколько минут, после того, как все трое накрыли на стол и сели за обед, диктор как раз закончила рассказ о волнительной поездке королевы по заводам Корнуолла и начала новый сюжет:       Сегодня в парламенте стараниями одной из партийных групп был принят Акт о половых преступлениях, который официально выводит гомосексуальные добровольные отношения между мужчинами старше 21 года из-под уголовной ответственности…       На экране возник журналист, который брал интервью у инициатора Акта, одного из самых молодых парламентариев. Высокий широкоплечий мужчина тридцати двух лет, с легко узнаваемым гнездом светлых, почти белых волос — таких же, как у отца и брата. Мюриэль и Хастур переглянулись, и на губах обоих появилась едва заметная горделивая улыбка.       Если Том был похож на отца только статью и волосами, то Уильям был его почти точной внешней копией: такие же грубые черты лица, тот же сиплый голос, только цвет глаз был не черный как бездна, а теплый карий, как у Мюриэль.       Однако характер… Если Том или Мэри явно были на стороне ангелов, то Уильям как будто взял характеры своего отца и крестного, смешал, закрепил каким-то своим особым способом, да так и жил.       Мальчик с рождения был ярким, необузданным, словно сотканным из огня и страсти. И если в раннем детстве активное участие семьи в его воспитании помогало ему направлять себя в созидательное русло, то с началом войны он и лишился постоянного присутствия отца, на которого всегда равнялся, и вынужден был делить внимание со старшим братом, которому нужна была помощь. Младшая сестра была еще слишком мала, чтобы делиться с ней каким-либо мыслями, поэтому мальчик рос, сознательно решив, что его проблемы по сравнению с тем, что происходит вокруг, недостаточно серьезны. Он искренне не хотел огорчать мать, но при этом та энергия, которая бурлила в нем, не находила выход и просто ждала повод, чтобы вырваться наружу.       Стоило только войне закончиться, а жизни стать спокойнее, как вулкан взорвался.       Семья вернулась в Лондон. Уильяма, которому исполнилось одиннадцать, устроили в достаточно хорошую школу. Однако вокруг него были такие как он — обозленные мальчики, которые на несколько лет лишились своих семей, а некоторые — потеряли на фронте отцов или братьев. Маленькие люди, полные ярости, с которой они не знали, что делать и на кого направить. Поэтому они направляли ее друг на друга.       С самого начала школьного года все обсуждали и хвалились, с какими трудностями их семьям приходилось бороться во время войны. Уилл молчал — ведь его отец не воевал, а брат был ранен еще до того, как попал на «настоящую» войну. Когда в кругу мальчишек на школьном дворе очередь подошла к нему, он промолчал и отошел, чтобы покидать тяжелый мяч в стену.       — А чего ты ничего не говоришь? — Крикнул ему вслед один из одноклассников.       — Ему нечего говорить. — Услышал Уилл язвительный голос другого. — Его отец не воевал, его не взяли, он слишком старый!       — Старый? — На все лады заговорили мальчишки вокруг. Уилл стиснул зубы.       — Настоящий старик! Я его видел! — Не унимался язвительный парень. — Ему лет сто на вид! Уилли, зачем твоя мама вышла замуж за такого старикана, она что, думала, что он богатый?       Тяжелый мяч метко прилетел в лицо говорящему. Мальчик завизжал и стиснул кровоточащий нос. Уилл сверкнул глазами, криво ухмыльнулся и искренне понадеялся, что у его одноклассника будет хотя бы перелом.       Остальная группка мальчишек замолкла и боязливо посмотрела на Уилла. Тот молча подошел, взял мяч с земли и продолжил в одиночестве кидать его об стену, сознательно не обращая внимания на кровавые следы, которые остались на резине.       Эйфория от удачного броска отходила, и мальчика стали охватывать совсем другие эмоции. Ему всегда было стыдно за то, что он не может быть таким же спокойным и размеренным, как его старший брат Том. Отец же в его представлении был безгрешным борцом с преступниками, который вот уж точно не стал бы вестись на такие дурацкие провокации. Уильям был однозначно хуже их обоих и точно не смог бы поделиться с ними этим инцидентом. Возможно, он мог бы все рассказать дяде Тони, но тот мог передать все отцу, а Уилл ни за что не хотел, чтобы тот узнал, что его называют старым.       Поэтому Уильям молчал. А потом начал драться. В первый раз — когда кто-то сказал, что его брат специально прыгнул в пожар от бомбы, чтобы не воевать. На самом деле, дрались тогда все и по любому поводу, но юный мистер Хастур был сильнее, ловчее и яростнее многих и из-за своего роста и телосложения, и из-за того огня, что горел в нем с самого рождения.       Самую серьезную свою драку, когда он избил безо всякой жалости трех своих одноклассников, он начал после того, как его в очередной раз из школы забрал Кроули. Тот время от времени приезжал на своей прекрасной Бентли и отвозил крестника гулять — просто шататься вместе по Лондону, говоря обо всем и ни о чем. Дядя Тони был молодым и красивым, и многие матери его одноклассников засматривались на него. Некоторые из них были настолько смелыми, что предлагали «зайти как-нибудь на обед», но Кроули только улыбался своей самой обворожительной улыбкой и махал левой рукой с обручальным кольцом.       А именно в тот день Кроули приехал вместе с Азирафелем — они хотели забрать и его сестру Мэри и поехать вчетвером на пикник к морю. Когда после выходных Уилл вернулся в школу, к нему подошли три одноклассника — они росли без отцов и их матери были особенно активны в отношении Кроули.       — Кто это там был с твоим крестным? — Протянул один из них.       — Не твое дело. — Буркнул на это Уилл вместо того, чтобы что-нибудь ловко приврать.       — А ма-а-ама сказала, что знает этого мужчину! Это Фелл, он держит книжный в Сохо. А ты знал, что твой дядя Тони у него живет? Мама сказала, что они… — Мальчик задумался над не совсем понятным ему словом, — … содомиты!       — Гомики! — Тонко засмеялся второй. — Мой брат их так называет.       — Ты знал, что твой крестный гомик? — С отвращением выплюнул третий. — Он к тебе не пристает? Ты можешь пойти в полицию, ты знаешь?       Уильям вспомнил себя, только когда их всех четверых осматривала школьная медсестра. К его гордости, ему достался только фингал и разорванная рубашка.       Отцу и матери он врал о причинах драки, а те, хоть и понимали, что он говорит неправду, добиться от него истины не могли. Учителя, измотанные, полуголодные, просто махали на все разборки рукой, позволяя стае подростков разбираться в своих конфликтах самостоятельно.       Конечно, Уилл знал, что дядя Тони и дядя Ази живут вместе и в каком-то смысле женаты. Для него это было реальностью, с которой он вырос. Взрослые мягко и аккуратно просили не болтать об этом на каждом углу. Мальчик с детства впитал в себя это противоречие, которое раздирало его: его крестный и крестный Мэри были одной из самых счастливых и крепких пар, кого он видел и знал, но при этом весь мир считал их неправильными и ставил вне закона.       Год шел. Уильям становился все злее и злее. Он, как оказалось, притягивал к себе людей — и тогда мальчик сколотил вокруг себя целую группировку, которая противостояла еще нескольким маленьким бандам в классе. Постепенно его сложные чувства причудливым образом распространились не только на тех, кто его задирал, но и на тех, кто был причиной этих придирок — на его собственную семью.       Почему же, начал рассуждать Уильям, он должен все это терпеть? Почему его семья не может быть нормальной? Почему его отцу не сорок лет, как всем папам в классе, и у него нет нескольких медалей за отвагу? Почему его мать не может быть обычной мамой, вместо того, чтобы носиться со своей работой — Мюриэль тогда как раз начала подрабатывать в школе, помогая учителю младших классов. Во всех нормальных семьях отцы ходят трудиться в офис или на завод, а мамы ждут их дома в цветочных платьях и с горячим ужином на столе. Во всех нормальных семьях не надо скрывать, кого обнимает твой крестный за воскресным общим ужином. Во всех нормальных семьях…       Уиллу теперь казалось, что он зол на всех и что вокруг нет ничего хорошего, ничего справедливого. Он не видел смысла ни в чем — ни в учебе, ни в настоящей дружбе. Только в борьбе — против абсолютно всего.       Все закончилось в один весенний воскресный день. Весь класс отвели в церковь. Уилл вполуха слушал тоскливую проповедь, пока не услышал ненавистное ему слово «Содом» — кажется, священник что-то рассказывал про Содом и Гоморру.       Уильям громко на всю церковь произнес ругательство, а затем посмотрел на свою небольшую банду и скомандовал им уходить. И они послушались, шумно отодвигая скамью и уходя с проповеди, игнорируя шиканье своего учителя. Потом Уилл достал для них бутылку виски и они напились, сидя на руинах одного из до сих пор не расчищенных завалов.       Кажется, это было последней каплей для их учителя. Он вызвал его отца в школу и долго рассказывал обо всех достижениях Уильяма, которые, к сожалению, не включали в себя академические успехи. Хастур кивнул и сказал, что разберется. Он забрал тогда сына из школы и поехал в агентство — там нужно было забрать несколько бумаг.       Хастур привел Уильяма в кабинет, и они встали друг напротив друга, в молчании. Мальчику было стыдно. И он чувствовал ярость за свой стыд — он ведь ни в чем не виноват! Это все отец! Все брат, который не мог нормально умереть в войну и стать героем. Все дядя Тони и дядя Ази, которые должны быть обычными, а не такими, какие они есть!       — Уильям, расскажи мне, что происходит? — Спросил, наконец, отец достаточно мягко.       Мальчику очень хотелось, чтобы его как следует наказали. Чтобы отец его хотя бы избил, а может быть выкинул из дома — тогда повод для злобы будет оправдан. Но Хастур никогда не бил детей, не считая легких подзатыльников или шлепков за хулиганство.       Мальчик молчал. Хастур продолжал хмуриться.       Право слово, ну зачем мама вышла за него? Уилл, как и его сестра, не знал, почему и как его семья переехала в Лондон. Он знал отрывочно, что мать когда-то была замужем за другим мужчиной, что там была какая-то темная история, но в подробности его не посвящали.       — Уилл… — Снова начал Хастур, и тут мальчика прорвало.       — Ты слишком старый! — Выкрикнул он. — Как ты мог жениться на маме, когда ты такой старый?       Детектив округлил глаза.       — Это тут вообще причем? — Он нахмурился, при этом параллельно с тихим вздохом отмечая, что сыну опять стала коротка школьная форма — придется тратиться на новую.       — При всем! — В груди у Уилла поднималась новая волна злости. — Все вообще при всем! Почему!..       — Почему что? — Отец хмурился все сильнее.       — Почему все! — Мальчик не мог внятно описать свои эмоции, просто не умел. — Зачем ты все так устроил? Мама должна была жениться на ком-нибудь…       — Получше? — Хмыкнул отец со странной эмоцией, а по спине Уильяма пробежал вдруг холодок, граничащий со страхом. Но он был молодым и упрямым. Он сжал кулаки.       — Все из-за вас! Все так не должно быть! Ты должен был… Все сделать лучше! Ты должен был…       — Пойти на нормальную работу, а не бегать за преступниками? А лучше встать под ружье и сгинуть где-нибудь в Нормандии? — Ухмылка отца стала горькой. — Я думал об этом, поверь. Еще претензии?       Уильям нахмурился. Его раздражало, что отец слишком спокоен. Чем больше они говорили, тем большим подлецом он себя чувствовал перед родителем, а это ему не нравилось.       — Ты должен был хотя бы окружить нас нормальными людьми. Не брататься с…       Уилл очень, очень любил дядю Тони и дядю Ази. Но в этом момент он хотел быть настолько плохим, насколько возможно. Он хотел, чтобы отец разъярился, по-настоящему — и у него получилось.       — Брататься?! — Зарычал Хастур, приближаясь к сыну.       — И с кем же это твой отец братается? — Вдруг раздался у двери ироничный голос, и в комнату вальяжно втек Кроули.       Уильям понял, что покраснел. Он не хотел, чтобы крестный его слышал.       — Ну же, договаривай. — Тот встал у стены, сложив руки на груди, и смотрел на него внимательно и насмешливо.       Уильям еще раз посмотрел на напарников, развернулся и ринулся к выходу. Тони сделал шаг и перегородил ему проход, а затем развернул лицом к отцу и сжал его плечо, не пуская.       — Хастур, ты позволишь мне одолжить твоего сына на несколько дней? — Спокойно сказал он детективу.       — Я сам могу справиться… — Ожесточенно начал тот.       — Я знаю, что можешь. — Парировал тот. — Прекрасно можешь. Но позволь мне?.. Если ты мне доверяешь.       Хастур махнул рукой, позволяя все, и Кроули вытолкнул своего крестника в коридор, чтобы потом, подгоняя, заставить его спуститься на улицу, к Бентли.       — Что, кишка тонка у вас меня побить? — Хмыкнул мальчик, когда Кроули открыл перед ним дверь.       В тот момент с двух сторон его оказались тонкие руки Тони, которые прижали его к капоту. Кроули чуть сдвинул голову вниз, так, что темные очки сползли по носу, открывая сверкающие огнем глаза. Их выражение было завораживающим и пугающим.       — Еще раз… — Кроули говорил спокойно, но его голос больше напоминал шипение змеи, поймавшей слабую жертву, — …еще раз услышу, что ты разговариваешь с отцом или со мной в таком тоне — я тебе рот с мылом вымою. А потом, если ты уж так просишь, побью, мне несложно. А сейчас, будь так добр, Уилли, садись в машину, пока мне не пришлось запихивать тебя туда за ухо.       Дядя Тони никогда не разговаривал с ним так, и Уильям решил подчиниться.       — Куда мы едем? — Буркнул он после того, как Кроули в своей обычной манере стартанул с места так, что за секунду они пролетели три квартала.       — Хочу, чтобы ты знал, как мы с твоим отцом начали… брататься. — Он хмыкнул. — Думаю, ты достаточно взрослый, чтобы сгонять со мной в Эдинбург…       В итоге их не было дома целую неделю. Эта поездка изменила Уильяма, или, точнее, дала ему понимание того, в какую сторону он мог бы направить все то, что кипело и горело в нем. Он понял, окончательно и бесповоротно, что справедливости нет, но есть возмездие. Что нет ничего нормального, но есть то, за что стоит бороться.       И он стал бороться. А для этого — начал учиться, из местного хулигана став одним из самых выдающихся учеников школы. Он получил стипендию и попал в Оксфорд, где на фоне вялых и высокомерных отпрысков богатых фамилий выделялся своей энергией, дикой, нахальной ухмылкой и бешеным характером, который, однако, всегда приводил теперь к успехам, а не к конфликтам.       Он сплотил вокруг себя небольшую группу молодых людей с прогрессивными и открытыми взглядами и начал выгрызать себе дорогу в политику. И вот теперь, спустя больше чем десять лет своей работы, Уильям, энергично жестикулируя, объяснял журналисту, почему так боролся за новый акт:       Рассматривать отношения в согласии между двумя взрослыми людьми как преступление — это Средневековье! Я понимаю, что традиционные ценности важны… Поверьте, я сам приверженец традиционной семьи! Мои родители для меня пример самой прекрасной, самой обычной и самой крепкой пары, какую я только знал! Вы и про меня в курсе, ведь я давно женат…       Это было правдой — Уильям вот уже десять лет как сыграл свадьбу со своей однокурсницей и успел стать отцом трем девочкам.       … но я знаю много примеров прекрасных, верных отношений между людьми, не вписывающимися в наши представления о нормальном, скажем так. И говорить о таких людях, как о преступниках — сейчас нонсенс. Я смотрю вокруг, я вижу людей в этой стране. Я знаю — мы можем быть добрее. Мы можем быть лучше. Это первый шаг на большом пути, но я уверен — если два взрослых человека искренне любят друг друга, то это не может быть преступлением.       Хастур внимательно слушал сына, с легкой иронией подмечая все те сильные риторические обороты, которые Уильям так ладно использовал в своей речи.       Детектив быстро посмотрел на старшего сына, который сидел слева от него, и на жену, которая сидела справа.       Взгляд пробежался по стенам гостиной — они были завешаны фотографиями. Вот Рождество три года назад, когда к ним приехали Ньют и Анафема со своими сыновьями — дома был настоящий дурдом. Вот Хастур и Мюриэль с детьми на фоне изумрудных полей Ирландии — на плечах Хастура крошечная Мэри, которая смеется, потому что за кадром Кроули строит ей гримасы. На плечах у Тома — Уилл, а Мюриэль стоит между мужем и пасынком и широко улыбается. Это было еще до войны, а снимал их Азирафель — это было длинное и прекрасное путешествие по местам ирландской семьи Хастура.       На камине стояло большое фото, которое Хастур с ворчанием переставлял в течение десяти лет так, чтобы было видно только одну его половину — он сдался только лет пять назад, махнув рукой на то, с каким упорством Мюриэль переставляла рамку с фотографией обратно.       Тонкая темноволосая женщина в платье-сафари стояла на краю археологического раскопа. За ее спиной были видны пирамиды. Рядом с женщиной, улыбаясь во все тридцать три зуба, стоял крепкий мужчина, опирающийся на лопату. Выглядел он крайне грязным и самодовольным. И мужчина и женщина были пойманы в какой-то явно донельзя счастливый для них момент. Хастур задвигал кадр так, чтобы была видна только Вельзи, а «не этот чертов Вайт», но и с его присутствием в их жизнях ему пришлось смириться.       Мужчина еще раз посмотрел на экран телевизора. Его сын, кажется, наконец-то закончил свою пламенную речь.       Детектив протянул руку, взял ладонь жены в свою и оставил на запястье быстрый легкий поцелуй. Мюриэль сверкнула на это глазами, а ее муж только ухмыльнулся.       Все же, несмотря ни на какие трудности, Генри Хастур считал себя одним из самых счастливых людей на земле.

***

      Уютную тишину книжного магазина вдруг прорезало негромкое кряканье и быстрый топот по лестнице. Это была утка, снова удравшая из-под носа Азирафеля.       К счастью в эту минуту магазин пустовал, и Мэри, не боясь, что может перед кем-то опозориться, со страхом на лице завопила:       — Тони-и-и! Гуся сбежала!       Девушка залезла с ногами на стул, неотрывно глядя, как небольшое и цветастое исчадие Ада несется вниз по лестнице.       Несколько лет назад Кроули, ведя слежку за одним мошенником, прогуливался вдоль пруда. Его объект наблюдения как раз тогда почуял что-то неладное, и поэтому детективу пришлось импровизировать — он, отводя от себя подозрения, сделал вид, что занят поисками чего-то важного в кустах и вскоре, действительно нашел… Его взору предстало утиное гнездо с кучкой яиц, одно из которых дрожало и трескалось. Помня о слежке, Кроули опустился на колени, захваченный чудесами природы. К счастью, мошенник окончил свой путь неподалеку и закурил сигарету. К моменту, когда тот передавал своему напарнику поддельные картины, которые они уже некоторое время выставляли на продажу, выдавая их за оригинал — у Кроули на коленях сидел милый утёнок, тихонько попискивая и время от времени потряхивая крошечной головкой. Сам же детектив неустанно щелкал новым фотоаппаратом, чтобы предоставить клиенту компромат и в дальнейшем прищучить главарей сомнительной организации. Когда со всем было покончено, Энтони вздохнул с сожалением и вернул только что родившегося птенца в гнездо. Но не успел он сделать и трёх шагов, как его настигли, а под ногами тревожно заверещали. Делать было нечего. Пришлось выкрасть уточку и принести её домой.       Азирафель почти не возмущался. Он, как человек начитанный, понял, что Кроули стал для птенца «мамой» — ведь именно его первым увидел утёнок, и поэтому вместе с возлюбленным весь следующий день вычитывал всю необходимую информацию по уходу за «ребенком».       Так их семейство обзавелось новым объектом любви, который время от времени портил вещи и скакал среди ночи по деревянному полу.       И вот прямо сейчас, когда Азирафель позволил себе задремать средь бела дня, умная и хитрая птица покинула небольшой бассейн, оборудованный специально для неё, и отправилась на поиски приключений.       Мэри, девушка утонченная и нежная — как её мать, к сожалению не разделяла любовь к Гусе после пары неприятных историй, в одной из которых её однажды ущипнули за ногу, а в другой ударили крылом по лицу. Теперь во избежание новых инцидентов Мэри старалась держаться как можно дальше от утки, у которой был характер!       — Тони! Она портит книги!       Послышался другой топот, исходивший из задней комнаты книжного магазина. Это Кроули бежал на помощь Мэри. Ему предстала донельзя смешная картина: девушка стояла на стуле и прижимала руки к груди, пока его «ребенок» пытался отщипнуть кусочек от книги на нижней полке. Такие казусы случались редко, но каждый раз это было незабываемо и всегда веселило мужчину. Он закатал рукава рубашки и подкрался к Гусе. Птица, почувствовав шевеление сзади, взмахнула крыльями, ударяя при этом Кроули по голове, и взмыла вверх, приземляясь на соседний стол.       — Я оставил тебя купаться с твоими сородичами! — Строго сказал мужчина. «Сородичи», которых он купил на прошлой неделе, были всего лишь резиновыми желтыми уточками, предназначенными для детских игр. — Ты очень, очень, очень непослушная Гуся… Давай, иди к мамочке. — Он протянул руки, и птица, громко крякнув, снова взмахнула крыльями и врезалась в мужчину.       Он прижал её к себе и довольно выдохнул. От недолгой борьбы его длинные волосы растрепались, а в челке, доходящей до бровей, топорщилось мелкое перышко.       Вдруг зазвонил телефон. От пронзительного звука Гуся встрепенулась, норовя выпрыгнуть из крепкого захвата, но у неё ничего не вышло.       Мэри спрыгнула со стула, одергивая вниз короткую юбку и сбившийся на рубашке бантик, и подошла к аппарату.       — Книжный магазин… О пап, привет! Как дела?.. Хорошо! Тони, — это девушка сказала, оборачиваясь к детективу, — па хочет поговорить с тобой.       Кроули, не выпуская утку из рук, подошел ближе. Разговор был коротким, как всегда все было сказано по фактам. Но какое же теплое ощущение он оставил после.       — Не верится… — Шепнул Тони, когда разговор подошел к концу, и погладил Гусю по бархатистой голове. — Он смог. Мой крестник — гребанный гений — осчастливил папочку!       Мэри счастливо завизжала и кинулась обнимать Кроули. От ревности или из-за вредности, но Гуся не упустила момент и клюнула девушку в лоб.       — Ай! Чертова птица!       — Попрошу вас не выражаться, милочка! — Возмутился Кроули.       — Но она клюнула меня! — Девушка вынула из кармана юбки маленькое зеркальце. — Посмотри, какое пятно! Как мне идти на свидание?!       — Какое ещё свидание?       — А такое. С тем самым профессором из моего университета.       Мэри совмещала работу в книжном с еженедельными лекциями для первокурсников в университете Сассекса. Там она получила своё образование литературоведа, там же она познакомилась и с профессором Лоренсом. Их роман начался с необузданной страсти и заканчиваться не планировал.       — Не смотри на меня так. Мне все-таки уже двадцать девять лет.       — Ладно, — махнул на неё рукой Кроули. — Но не забудь привести его в дом для знакомства.       — Скоро, милый дядюшка. — Девушка сверкнула улыбкой. — Я до сих пор этого не сделала лишь потому, что знаю, как па ревностно будет донимать его. А мне хочется ещё немного пожить в свое удовольствие. Глядя на то, как он достает Гэба… ну ты понимаешь!       Кроули хмыкнул и оставил девушку наедине со своими мыслями о свидании с, очевидно, горячим профессором. Другому внешне мягкая и нежная натура Мэри была бы не по зубам. Лишь близкие знали, что таит в себе эта особа. Кроули в мыслях сравнивал её с Азирафелем. С виду — сущий ангел, но если копнуть глубже — чертиков в них обоих больше, чем в глубинах Ада.       Опустив утку в бассейн, Тони подошел к креслу, в котором дремал Азирафель. Детектив опустился перед ним на колени и взял любимого за руку, с нежностью всматриваясь в расслабленные черты лица.       Время оставило на них обоих свой отпечаток. Неглубокие, но видимые морщинки таились на лбу, в уголках глаз и губ. Военное время прибавило им лишних пять лет, но, несмотря на это, оба выглядели хорошо и свежо благодаря здоровой вкусной пище, уходу за собой и безграничной заботе друг о друге.       Когда Кроули вернулся домой после войны, ему было тяжело видеть перед собой исхудавшего и поникшего Азирафеля. Лишь спустя год, когда гнёт тяжелого периода поутих, а прежние формы вернулись, оба словно сорвали пелену с глаз и выдохнули. Всё плохое было позади. А впереди их ждало прекрасное будущее.       И действительно, их жизнь текла спокойно и размеренно, наполняясь прекрасными и запоминающимися моментами: поездки за границу, отдых на море, прогулки по излюбленным местам, полюбившаяся им обоим лавка в Сент-Джеймском парке, ночи, полные страсти и любви, встречи с друзьями и еженедельные ужины в «Ритц».       Даже невозможность растить собственных детей их не угнетала. Наоборот, они вдоволь насладились прелестями отцовства, когда нянчились с детьми Хастура и Мюриэль. В общем и целом они были счастливы настолько, насколько могут быть счастливы люди, которые вынуждены скрывать свои отношения в социуме.       — Азирафель, — мягко и негромко сказал Кроули, касаясь губами костяшек пальцев.       Мужчина лениво дернулся и приоткрыл один глаз. Он глубоко вздохнул и улыбка озарила его лицо.       — Я снова уснул! — Азирафель проморгался и сел ровнее, переплетая при этом их пальцы и прижимая их ближе к сердцу.       — И упустил Гусю, — хмыкнул Кроули.       — Что?! — Тут же он заметил перышко в рыжих волосах и засмеялся. — О боже, как там Мэри?       — Все хорошо, — широкая улыбка озарила лицо Тони. — Отделалась недовольным тычком в лоб. А вот я, — он нащупал на столе пульт от телевизора и щелкнул им, — пришел с новостями.       Кроули удобнее устроился подле ног любимого и повернулся к телевизору, прибавляя громкость. Он откинул голову назад, подставляясь под ласки Азирафеля и улыбнулся. Сколько бы лет ни прошло, они оставались все теми же любящими друг друга мужчинами.       Когда на экране появился Уильям, оба замерли. Его речь была твердой, решительной и судьбоносной. Каждое его слово отдавалось эхом в головах и, когда крестник закончил, Тони повернулся к Азирафелю.       Тот часто моргал, сдерживая слёзы. Но при этом он весь лучился счастьем и легкостью, словно с его плеч убрали тяжелый груз. Произошедшее, то, за что так долго боролся Уилл, все еще казалось чем-то ненастоящим.       — Какие планы на вечер? — Спросил Тони и развернулся, опираясь на колени. Теперь он находился на одном уровне с Азирафелем.       Тот пожал плечами и всхлипнул.       — Встретиться с тобой?       — Верно… Тогда, — Кроули сделал вид, что серьезно задумался. — Может быть, «Ритц»?       — Может быть «Ритц», — согласно кивнул Азирафель.       Он шумно выдохнул и притянул к себе Кроули, легко и трепетно целуя того в губы. Последние новости и горячая близость спровоцировали взрыв чувств. Слёзы потекли по щекам, а поцелуй стал глубже.       Им больше не нужно прятаться. Им не нужно скрывать свои чувства. Они теперь… свободны. Свободны от всех предрассудков и осуждений. И свобода эта ощущалась как глоток свежего воздуха.       Когда Уильям на одном из совместных ужинов рассказал всем о своей задумке, родные и близкие горячо его поддержали. Прошло немало времени с тех пор, но ожидание того стоило. Потому что тем вечером — после принятия закона — Азирафель впервые без страха понести наказание за свои действия взял Кроули за руку.       Они вышли из книжного, переплетая пальцы и глядя друг на друга так, словно в глазах напротив таился смысл жизни. Хотя… так оно и было.       — Я… — Сказал Кроули остановившись посреди улицы и поворачиваясь всем корпусом к Азирафелю. — Я хочу всему миру рассказать о том, как сильно люблю тебя.       Азирафель растаял от переизбытка чувств. Что-то внутри закоротило и он крепче сжал руки Тони.       — Скажи, — просто попросил он.       Рыжеволосый мужчина улыбнулся и склонился к уху Азирафеля.       — Так сильно, — шепнул он, — что словами не передать…       Мимо шли люди и бросали на них осуждающие взгляды. Кто-то ещё не знал об изменениях в законе, кто-то по сути своей не был лояльным человеком, но ни Кроули, ни Азирафеля это не волновало. Они пронесли свою любовь сквозь года, они добились принятия и свободы и скрываться дальше — было выше их сил.       Отстранившись от Фелла, Тони с довольным видом повел его дальше. Он снова чувствовал себя юнцом, который впервые, на пороге их с Хастуром агентства, увидел свою любовь. Да и Азирафель, не смотря на скрип в коленях, не ощущал себя старым. Ему было все также тридцать.       Рядом с Кроули он всегда будет молодым. Сколько бы лет не прошло, они всегда будут любимы, едины и наполнены чувствами, ради которых стоит жить. С этими мыслями они шли по улице, купаясь в лучах солнца и скрываясь вдали на закате дня.