на краю земли

      Порыв пронизывающего до костей ледяного ветра с диким воем сбросил с верхушек сосен белый покров инея, и Рюджин, ругнувшись, плотнее закуталась в утеплённое меховое пальто. Собаки шли медленно, спотыкаясь об успевший заледенеть снег. Взъерошенная шерсть стремительно индевела на жутком морозе. Казалось, что само дыхание мгновенно застывало в промёрзшем насквозь воздухе, кристаллами оседая на одежде, упряжи и собаках.       Сани с трудом пробирались сквозь снежное море. Иногда сугробы доставали собакам до холки, и тогда сани не приминали его, а прорезали острым носом, словно нож замёрзшее масло. Два или три раза старик останавливал упряжку, чтобы убедиться, что груз цел, и Рюджин чувствовала, как мороз пробирался к её сердцу. Её ресницы, щёки и губы обледенели настолько, что со стороны больше напоминали ледяную маску. Борода старика превратилась в кусок льда, и он напоминал Рюджин одного из тех скандинавских богов, о которых она читала, когда ещё могла достать книги. В другое время она бы сказала ему об этом, но сейчас дыхание приходилось беречь.       Прошёл примерно час, прежде чем старик наконец произнёс первое за день слово.       – Привал! – Крикнул он, поднимая правую руку.       Лес отозвался протяжным, застревающим в вершинах сосен воем. Бледный свет короткого, тусклого дня стремительно мерк, и сумерки окружали их, запирая в ловушке холода. Собаки заскулили, когда справа, в глуши, раздался ещё один вой – в разы громче и яростнее, чем тот, что они слышали всего минуту назад.       – Гонятся, – хрипло сказал старик. – Поверни собак к соснам. Их дрова хорошо трещат, звук их отгонит.       – Без тебя знаю, – огрызнулась Рюджин.       Когда они устроились на привал, собаки, продолжая скулить, сбились в кучу по ту сторону костра. Стоянка наполнилась звуками грызни. Кто-то из псов рычал, глядя в темноту, за плотную стену невысоких сосен. Рюджин наблюдала за этим, пока старик ставил на огонь кофейник с куском льда.       – Слишком уж они смелые, – заметил он.       – Добычи мало, – ответила Рюджин. – Олени ушли дальше обычно, кроликов они всех поели, так что теперь, кроме нас, никого и не остаётся.       – Без боя не возьмут.       – Без боя? У нас патронов пять, старик. Может, шесть, если я хорошо по карманам пошарю, а на этих, – она кивнула в сторону леса. – Не меньше сотни нужно. Если они голодные, то и никакая пуля не остановит.       – Огонь остановит.       Продолжая ворчать, старик взял с саней мешок с замороженной рыбой. Дневное безмолвие растворилось в темноте, и его место занял протяжный, пробирающий до внутренних органов вой. Он слышался всё ближе и ближе, и часто издалека в ответ доносились такие же завывания. Рюджин вглядывалась в окружающий стоянку мрак, но не видела ничего, кроме сияющих оранжевым цветом кругов, – волчьих глаз. Они горели, словно угли, со всех сторон постепенно окружая их плотным кольцом. Собаки волновались всё больше и больше, как вдруг старик с громким воплем схватился за палку. Одна из собак, визжа от боли, отпрыгнула в сторону леса.       – Какого хрена?! – Закричала Рюджин, подбегая к ним.       Шин ожидала, что отбившуюся от костра собаку немедленно разорвут, но она продолжала спокойно стоять у края леса, глядя на них умными карими глазами. Шестеро их псов жались к ногам старика, который продолжал сжимать в руке палку. Стоп, шестеро? А что это за пёс?       – Твою ж мать, так это волчица! – Пробормотала Рюджин.       – Дьявол это, а не волчица! Умудрилась рыбу из-под моего носа утащить!       – Это и щенок бы и сделал. Ты в последнее время в облаках витаешь.       – Пристрели её.       – Зачем? – Рюджин присела на одно колено, разглядывая волчицу. Она была больше обычных волков, а в шерсти преобладал красновато-коричневый оттенок. В прямом взгляде зверя плескалось что-то тоскливое. Так вели себя собаки, когда подползали к хозяину, чтобы выпросить лишний кусок мяса. – Нет, не волчица. Собака. Поэтому и огня не боится.       – Один хрен. Убей её и дело с концом.       – Убить? Нет, старик. Положи ружьё!       – Дура, – огрызнулся старик, но всё-таки опустил оружие. – И что ты с ней сделаешь? Не с собой же брать.       – Она и не пойдёт. В это время у них щенки рождаются. Они обычно далеко от логова не уходят, но тут, видимо, она ближе ничего не нашла. Дай-ка мне рыбу, пожалуйста.       – Ты что, её кормить собралась? Рюджин!       – Дай мешок, старик! Нам с тобой этого лосося с запасом хватит, а ей, – она кивнула в сторону волчицы. – Выбирать не приходится. Давай, старик.       – Добрая ты слишком. Она с тобой церемониться не будет. Встретитесь в следующий раз, и она даже не вспомнит, что ты её кормила. Вцепится в глотку и сожрёт как кролика.       – Ну, тогда я её и застрелю. Сейчас голодное время, у неё детёныши. Нельзя убивать животное только за то, что оно пытается выжить.       Волчица с любопытством наблюдала за тем, как Рюджин бросила на снег пару кусков красной рыбы. Собаки у ног старика заскулили, но так и не двинулись с места. Они жались друг к другу, угрожающе рыча, как будто всерьёз верили, что могут справиться со всей стаей сразу.       Когда волчица, поскулив на прощание, вернулась в лес, Рюджин села рядом со стариком. Длинные, задубевшие от холода пальцы зарылись в тёплую шерсть вожака упряжки. Он довольно зарычал, закрывая глаза.       – Выехали бы месяц назад, она бы всех в лес переманила.       – Да, с волками шутки плохи, – согласился старик. – Помню, вёз я груз лет пять назад, столкнулся с такой же. Сперва приходила на стоянку, потом одного за одним увела собак в лес. Там их волки и сожрали. Даже ремней не оставили.       – Природа, – пожала плечами Рюджин, наблюдая за кольцом глаз, окружающих их. – Они хотят выжить, мы хотим выжить. Это естественно. «Круг жизни» или как его там. Убей или будь убитым.       – И всё-таки ты не убила.       – Она не угрожала. Будь добрее, старик. В конце концов, в этих местах не мы хозяева.

***

      Уже второй день они со стариком ехали вдоль берега реки Макензи. Снег постепенно спадал, превращая землю в липкую коричневую грязь. Вода с грохотом ломала лёд, стремясь вперёд, к морю. Рюджин полной грудью вдыхала сырой запах весны, наслаждаясь каждым звуком. Холод наконец отступал, уступая место тёплому солнцу, и Шин представляла, как будет проводить вечера, лёжа в гамаке на веранде их дома у прииска. Она почти чувствовала жар лучей на своей коже, словно кошка щурясь от удовольствия.       Старик вёл собак, болтая с ними как со старыми друзья. Он говорил, что напьётся, как только вернётся в форт, и обещал дать им в два раза больше лосося и тюленьего жира. Рюджин только подшучивала над ним, говоря, что его сил вряд ли хватит, чтобы дойти до своей комнаты, но вдруг откуда-то справа донеслось тихое, протяжное скуление.       – Стой! – Крикнула она.       – Что? Что-то с упряжкой?       – Нет, я что-то слышу.       – Серьёзно? Это лес, Рюджин. У нас нет времени проверять каждый звук.       – Дай мне минуту.       Она попыталась сделать шаг по направлению к лесу, но старик окликнул её.       – Возьми ружьё, глупая. В этих же местах мы столкнулись с рыжей волчицей. Наверняка та стая всё ещё бродит где-то здесь.       Взяв ружьё, Рюджин свернула к небольшой поляне, засаженной невысокими соснами. Писк становился громче, но Шин не могла понять, откуда он исходит. Её окружало одинаковое коричневое месиво из грязи, гнили и деревьев. Вдруг где-то справа мелькнуло белое пятно. Кролик, – белый, лет двух или трёх, – болтался на верёвке, привязанной к наклонённой ели, а рядом с ним, скуля от страха, всем телом извивался волчонок. Он был серым и очень худым, но всё равно пытался бороться, рыча и клацая маленькими челюстями. Шерсть на его затылке встала дыбом, когда Рюджин протянула руку.       – Кажется, ты в ловушке, малыш, – пробормотала Рюджин, оглядывая установленный индейцами капкан. – Не думаю, что они хотели поймать именно тебя. Надеюсь, твоя мама не решит прийти сюда, чтобы помочь тебе. Не думаю, что я ей понравлюсь.       Волчонок замер, когда Рюджин приподняла его за загривок и легко перерезала верёвку на задней лапе. Она ожидала, что волчонок, как и все животные, повинуясь инстинкту, побежит в лес, в безопасность, но он остался на месте. Он стоял у сосны, глядя на неё снизу вверх большими чёрными глазами, будто осознавая собственную слабость перед кем-то больше и сильнее себя. Его маленькое тельце дрожало, и он прижался животом к земле, демонстрируя полную покорность. Вдруг из его маленького живота донеслось урчание.       – Да ты чертовски голоден, малыш. Ладно, – Рюджин подняла его на руки. Волчонок не сопротивлялся. – Посмотрим, что у меня есть.       Старик не выглядел удивлённым, только недовольно покачал головой.       – Он не щенок, Рюджин.       – Но он голоден, – возразила она. – И один. Если бы его мать была рядом, то не отошла бы от него, – достав из саней пару кусков рыбы, она положила их перед волчонком. – Он должен поесть и немного отдохнуть.       – А потом ты его отпустишь?       – Если захочет. Если нет, продам его кому-нибудь в форте. Людям сейчас нужны сильные собаки.       – Но он – не собака.       – Чёрт его знает, старик. Ты слышал, что говорили индейцы. В прошлом году зимы были холодными и голодными, и многие собаки убежали в лес. Может, его мать была собакой?       – А может и нет. Тебе пора перестать быть такой доброй, Рюджин. Север таких не любит.       – Я не добрая, старик, но животные не заслуживают злости. Они просто борются за жизнь.       – Это всё тот католический приют, в котором ты жила. Монашки запудрили тебе мозги.       – Они были старыми суками, старик, и единственное, чему я там научилась, – как уворачиваться от ударов.       Убедившись, что волчонок поел, Рюджин спрятала его под куртку. Почувствовав тепло, он свернулся клубком и закрыл глаза. Нынешнее поселение индейцев было всего в часе от этого места. Всего их было человек сорок, – мужчины, женщины, дети и старики. Они кочевали по этим местам ещё до того, как их отметили на карте, и сейчас зарабатывали, продавая таким, как старик и Рюджин, шкуры, мясо и хороших собак. Старик дружил с их вождём, – высоким мужчиной по имени Атохи. Кажется, на языке этого племени оно означало «лес».       Когда они добрались до посёлка, индейцы уже сидели у костра. Их собаки лежали у них ног, дети бегали вокруг, а женщины готовили еду. Казалось, будто всё шло своим чередом, но взгляд Рюджин упал на высокого блондина в распахнутой куртке. Он сидел, протянув ноги к огню, и хохотал так громко, будто хотел вызвать землетрясение. Шин видела таких по всех Аляске и Клондайку, и они никогда ей не нравились.       Самоуверенные, наглые идиоты без принципов.       Его сани стояли чуть поодаль, и Рюджин вздрогнула, заметив знакомый красно-коричневый оттенок. На санях лежала та самая волчица, а рядом пять её детёнышей. Щенок под курткой Шин заскулил, тыкаясь носом ей в грудь.       – Да, я подстрелил её неделю назад, – громко сказал парень, когда кто-то из индейцев спросил его о грузе. – Наткнулся на берлогу в земле. Она лежала там. Видели, какой у неё мех? Такой редкий оттенок, я просто не мог упустить эту возможность. А из щенков выйдет отличная шапка. Там был ещё один, серый, но я решил оставить его. Бедняга, наверное, уже сдох от голода       Рюджин чувствовала, как злость стремительно наполняла её тело, проникая в каждую клетку. Волчонок скулил под её курткой, пока она представляла, как разбивает лицо этого парня самым большим камнем, который может поднять. Казалось, будто вся ярость Севера в эту секунду проснулась в ней, свирепо требуя выхода.       – Рюджин, – позвал старик.       – Так нельзя… – пробормотала она, сжимая руки в кулаки. – Так, блять, нельзя, Хауи. Он… сколько он за неё получит? Пару долларов? Он…       – Я знаю, – старик коснулся её плеча. – Но это жизнь, она жестока. Ты ничего не можешь с этим поделать.       – Я убью его!       – Рюджин.       Одного его взгляда оказалось достаточно, чтобы Рюджин стихла. Она опустила голову, словно признавая поражения.       – Тебе только шестнадцать, ты ещё много не знаешь, но я уверен, что, когда ты повзрослеешь, из тебя выйдет толк. Ты добрая и умная, а это дорого ценится. По крайней мере, в местах получше этих.       – Спасибо, старик.       – Знаешь, что? Я принесу вам со щенком горячего супа. Ему нужно согреться. Да и тебе, честно говоря, тоже.       – Сперва покорми собак. Они заслужили хороший ужин.       Рюджин села прямо на землю, запуская руку под куртку. Её пальцы скользили по шерсти волчонка, пока он рычал от удовольствия. Кажется, он был в шаге от того, чтобы снова задремать. Рюджин знала, что ни собаки, ни волки не видят снов, но почему-то ей хотелось верить, что малышу приснится его логово, мама, братья и сёстры.       – Она была моей собакой, – сказал мужчина справа от неё, – коренастый и сутулый старик-индеец.       – Что?       – Она, – он кивнул в сторону шкуры. – Её звали Эч. Она жила с моим братом, а когда он умер, стала моей. Она сбежала год назад, прибилась к волкам.       – И что вы теперь будете делать?       – Ничего. Для меня она умерла в тот день, когда убежала в лес. Животное, один раз вкусившее свободу, навсегда останется животным. Такие обречены.       – Обречены, да? – Она распахнула куртку, показывая ему щенка. – А он? Он тоже обречён?       – Волки всегда бегут в лес. В Эч была волчья кровь, и она становилась сильнее разума. Этого щенка ждёт то же самое. Лучше избавься от него. К тому же он коротышка.       – Чёрта с два! Я сделаю из этого парня лучшую ездовую собаку на Аляске… слышите вы меня, чёрт возьми?! Он будет лучшим!       – Волки не ходят в упряжке, – покачал головой индеец.       – Плевать мне, ясно?! Он… я сделаю его лучшим! Слышишь меня, малыш? – Рюджин подняла щенка, утыкаясь носом в его нос. – Мы будем лучшими. Ты и я. Обещаю.

***

      Йеджи попала в форт Юкон в середине весны, когда пароход, прорезая острым носом лёд, причалил у совсем нового пирса. От него на несколько километров вперёд разрастался настоящий бревенчатый город, каждый квадратный сантиметр которого был наполнен людьми. Люди её отца, – пара надёжных парней, – тянули их чемоданы, пока тётя и дядя спорили с папой о том, кого нанять в проводники. Участок, который купил отец, располагался в нескольких десятках километров от форта, а недавний разлив реки, вызванный таяньем снега, только усложнял путь. Все, кого они спрашивали, говорили, что ни один здравомыслящий человек не согласится вести их в такую погоду, но тётя Йеджи, кажется, никогда не принимала отказов.       Она начала ворчать в ту же секунду, как они сошли с парохода. Её муж закатил глаза и демонстративно отошёл к своему брату, – отцу Йеджи, – оставив племянницу слушать её болтовню. Ей не нравились еда, которую подавали на пароходе, и их каюта, которая, по её словам, была больше похожа на склад. Ей не нравились другие пассажиры, которые не уступили ей дорогу даже не смотря на то, что их юбки были пышнее, чем у неё. Йеджи хотела ответить, что тётя могла бы надеть брюки, как она и другие девушки на судне, но это привело бы к долгой лекции о женственности. Выдержать её у Йеджи вряд ли бы получилось.       – Я просто хочу сказать, что, хоть это и дикие места, здешним людям необходимо иметь хотя бы какое-то представления о правилах этикета. Как можно не пропустить женщину?! С этого и начинается моральное разложение общества!       Йеджи боролась с желанием закатить глаза. Иногда, – вернее, почти всегда, – её тётя могла быть совершенно невыносимой.       – Куда мы идём, пап?       – Человек на пристани сказал, что есть один парень, который готов провести нас. Кажется, его зовут Хауи. Он обычно проводит время в местном салуне.       Отца не обманули. Как только он спросил о Хауи, к ним вышел коренастый, тощий старик с кустистой бородой. Жидкие седые волосы были зачёсаны назад. Он старался выглядеть джентльменом, но тётя всё равно пробормотала себе под нос что-то о том, как плохо выглядит его рубашка.       – Сопроводить вас? – Переспросил старик, когда отец объяснил ему, для чего они здесь.       – Да. Я купил участок уже давно, но так и не смог посетить его лично. До начала весны там работали мои племянники.       – Кажется, я знал их, но этот участок… ох… он так далеко, сэр. В обычное время до него можно добраться за полдня, но сейчас река разлилась, и из-за таяния снега всё в грязи, так что… думаю, это займёт неделю или около того. И то, если мои собаки справятся.       – Я слышал, у вас лучшая упряжка в этих местах.       – Да, но даже у лучших иногда не хватает сил идти против погоды. К тому же та упряжка, о который вы говорите, не моя, а моей компаньонки. Кайо, – её вожак, – лучший на Клондайке и Аляске.       – Мы хорошо заплатим, – сказал отец. – Я хочу оказаться там в этом месяце, чтобы сразу проверить всё, что оставили после себя племянники.       – Я не могу ничего обещать, сэр. Если моя компаньонка не согласится, вам придётся искать другого проводника.       – Разве вы не можете, не знаю, довезти нас на своей упряжке? – Спросил дядя.       – Вы любите лошадей, сэр?       – Конечно.       – Так вот, представьте, что вам предстоит очень долгая и тяжёлая дорога, и вам предлагают на выбор обычную лошадь и ту, что выиграла на скачках. Какую вы выберете?       – Ту, что выиграла на скачках, конечно.       – Так вот, упряжка моей компаньонки – лошадь, которая выиграла на скачках. Её собаки лучшие здесь. Мои тоже хороши, но для этого путешествия просто «хорошие» не подойдут. Понимаете?       – Но…       – Не спорь, Говард, – сказал отец. – Передайте ей, что мы хорошо заплатим.       – Можете сами ей это сказать. Я всё равно собирался домой, а она всегда там, – улыбнувшись, он надел шляпу и жестом пригласил всех за собой. – Её зовут Рюджин, и она… мягко говоря, своеобразная юная леди.       – В каком смысле?       – Ну, здесь, в форте, её считают мужчиной. Она молчалива и предпочитает собак людям, так что, если будете расспрашивать о ней, не услышите ничего хорошего. Обычно я с людьми не спорю, но тут скажу – не верьте слухам. Она лучше, чем о ней думают. Я знаю это, потому что ходил с ней с тех пор, как ей исполнилось четырнадцать, уже три года.       Йеджи соврала, если бы сказала, что не заинтересована. Они прошли от салуна к трёхэтажному зданию через три улицы. На коричневой вывеске красовалась белая надпись: «Гостиница Юта», а на двери висел листок с информацией о том, сколько номеров свободны.       Она попыталась пройти, но вдруг прямо перед ней возник волк. Он стоял в дверях, закрывая проход своим телом, и гулко рычал. Шерсть на загривке поднялась дыбом. Йеджи отскочила назад, а отец попытался достать револьвер, но Хауи успел взять его за руку. Через секунду дверь открылась, и на пороге появилась коренастая, худощавая девушка в белой рубашке. Чёрные волосы, постриженные примерно до челюсти, беспорядочно спадали вниз, почти закрывая лицо. Сдув пару прядей в сторону, она недовольно посмотрела на приезжих.       – Тише, Кайо, – сказала она, убедившись, что ни у кого из них нет оружия. – Кого ты привёл, старик?       – Они хотят, чтобы мы проводили их до участка.       – Пусть ищут других проводников.       – Это по дороге.       – Мы хорошо заплатим, – добавил отец.       – Не имеет значения.       Волк, – Кайо, – продолжал скалиться, и Йеджи отступила ещё на шаг назад.       – От тебя пахнет порохом, – объяснила Рюджин. – Ему такое не нравится.       – У меня нет оружия. На остановке парохода я стреляла по уткам, но это было три или четыре часа назад.       – Запах остался на одежде. Кайо, – волк послушно подбежал к девушке, устроившись у её ног. – Я не собираюсь загонять собак только из-за каких-то «чечакос».       – Это займёт всего на два дня больше, чем ты планировала.       – Я сказала «нет», старик. Берите больше упряжек. Справитесь за две-три недели.       – Мисс Рюджин, я хотел бы добраться до своего участка до конца месяца. Я бы даже сказал, что это жизненно необходимо. Я хорошо заплачу.       – Разве не будет лучше, если ты приедешь к Чэён и остальным пусть и на день-два позже, но с хорошей суммой денег в кармане? Этого хватит на материалы и всё, что вам ещё понадобится.       – Чёртов Змий, – ругнулась Рюджин. – Ладно, я согласна. Помоги им купить всё, что нужно. Мы с Кайо догоним вас где-то через полчаса.       Даже уходя, Йеджи кожей чувствовала злобный взгляд волка. Она не знала, в чём сумела провиниться, но была уверена, что не нравится ни Кайо, ни его своеобразной хозяйке. Что ж, поездка обещала получиться очень весёлой.