Посели во мне цветы жизни

Так грустно в трёхкомнатной квартире И плоские экраны уже не привлекают. Самый несчастный в мире — нервы, сигареты Немного алкоголя… Бывает.

(Нервы — «Курим»)

      — Что-то мы затухли, ребята! — громко провозгласил Щербаков, ударяя кулаком по столу, от чего беседующие люди вокруг замолкли и направили взгляды на Алексея.       Прошло не меньше трёх часов, и время уже подходило к полуночи. Щербаков, взгляд которого плыл, а язык заплетался, был совсем в зюзю. Шастун от него не отставал, хоть и выпил в разы меньше. Но с ним то всё понятно, он и в трезвом виде может творить всякую дичь.       Сабуров с женой не отлипали друг от друга. Прямо как подростки, что наконец-то выпорхнули из-под строго надзора родителей и дорвались друг до друга. Обнимались, целовались; спасибо, что хоть не совокупились прямо здесь, на этом столе.       В итоге уехали Сабуровы самые первые: видимо, дела у них наклёвывались поинтереснее, чем дружеские посиделки. Вслед за ними ушли Дима с Леной.       Арсений тоже не мог похвастаться своей выдержкой; налакался он прилично и тело своё контролировать перестал. Как назло, Антон сидел бок о бок с ним. Противостоять искушению невзначай коснуться его было невероятно трудно.       А Арсений даже и не пытался с ним бороться; то руку на плечо положит, то запястья дотронется. А сам движется всё ближе, прижимаясь.       Антон тоже ни в чём себе не отказывал. Не сдерживаясь, смеялся на весь посёлок, утыкаясь лбом ему в плечо. И, не видя сопротивления с его стороны, касался всё чаще.       Люба, что осталась единственной более или менее трезвой в этой компании, смотря на сияющую парочку, закатывала глаза. Но в душе только умилялась и самую малость завидовала. И зависть была эта не чёрной, а самой что ни на есть светлой и тёплой.       Она только не понимала одной единственной вещи: как Антон может быть не уверен во взаимности своих чувств, когда сам Арсений так светится рядом с ним.       — Сам ты затух! — обиженно воскликнул Антон. Он попытался встать, но ватные ноги сделать этого не дали. — Мы вот с Арсом прекрасно себя чувствуем! Правда ведь, Арс? — он повернулся к мужчине, мутными глазами смотря на него.       Арсений сквозь смех кивнул. Антон тоже кивнул, только намного резче и размашистей.       — Так давайте в картишки сыграем? — оперевшись руками о стол, громко предложила Люба.       — Отличная идея! — пьяно подмигнул Щербаков. — Серёж, у тебя есть?       — Конечно! — отозвался тот. Он выпрыгнул из-за стола и снова полез на чердак.       — Не на желания, я надеюсь? — протянул Арсений.       — Конечно, на желания, пенсионер! И на вопросы провокационные, — весело цокнул Антон, откидываясь на спинку дивана и растекаясь по нему огромной пьяной лужицей.       — А на что-ж ещё? Или ты на раздевание, Арс, хочешь? — хитро сощурилась Вика.       — Боже упаси! — воскликнул Арсений и замахал руками. Все за столом дружно расхохотались.       — Да чего ты переживаешь? — шуточно закатил глаза Антон. — Ты же у нас профессионал в любом деле, — он схватил Арсения за плечо и склонился к столу, обращаясь к всем за ним сидящим: — Он вас всех вынесет на раз два, я вам отвечаю.       — Как бы не так, — хмыкнула Люба. А Арсений вздохнул и отвернулся, смущённую улыбку скрыть стараясь.       Тем временем Серёжа, снова чихая, вылез сверху с колодой карт в руках. Он сел и, перетасовав карты, быстро раскидал по столу.       — Кто выигрывает, — Люба подняла палец вверх, — тот задаёт вопрос или загадывает желание проигравшему!       — Замётано! — выкрикнул Щербаков, веером раскладывая карты в руке, — Я хожу — у меня шестёрка.       Первая партия прошла очень быстро. Арсений, к счастью, вышел вторым. Ему не прельщала идея исполнять чьи-либо желания от слова «не хочу, не буду». Первой, ко всеобщему удивлению, вышла Люба. Сидела, бровки подняв, и взглядом надменным всех осматривала.       Антон вышел третьим, Серёжа четвёртым. А против звания дурака активно боролись Вика с Щербаковым.       С победным вскриком Лёша выложил на стол последнюю карту. Он поднял руки над головой и чуть не свалился со стула, громко ругнувшись.       Вике пришлось танцевать эротические танцы вокруг стула, пока Сережа абсолютно шуточно старался прикрыть её своей широкой спиной от мужских взглядов.       В следующем раунде первым выбыл Щербаков, а последним — Антон. Алексей злорадно смеялся, подбирая провокационный вопрос, так как желание Антон исполнять не захотел.       — Шастун, а были ли у тебя романы с пациентками? — хихикая, спросил Щербаков. При этом он играл бровями и кивал головой в сторону Любы, за что тут же получил от неё мощный подзатыльник.       — Мы не вместе! — хором прокричали Люба с Шастуном.       — Ладно! — пропищал Лёша, пытаясь спрятаться от всё новых ударов Любы, — Тем не менее вопрос всё тот же.       Антон посмотрел из-под бровей, склонив голову и хмыкнул.       — Было дело, — только и сказал он.       Арсений обернулся на парня, подавив в себе желание нахмуриться — старался не выдавать испытываемого интереса.       — Рассказывай, — снова стукнул по столу Щербаков.       — Да здесь и нечего особо рассказывать, — промямлил Антон нехотя. — Познакомился на вызове с девчонкой. Влюбился. Несколько месяцев мы с ней встречались, даже жили вместе. Вот расстались недавно совсем. Пам-пам-пам! Конец! История, достойная Оскара! Где мои овации?       У Арсения дыхание замерло. Неужто он сейчас говорит про ту самую девушку, к которой Арсений ревновал Антона уже не меньше месяца? Сердце забилось в ускоренном режиме только от одного слова «расстались», а затем рухнуло вниз от того, каким несчастным стал выглядеть в этот момент Антон.       Тот совсем погрустнел; поник головой, сгорбился. Взъерошил волосы и с тяжёлым вздохом вышел из-за стола. Накинул крутку поверх футболки и со словами «Я курить» скрылся за дверью.       Ненадолго повисло молчание, пока Вика не начала отчитывать стушевавшегося Щербакова.       — Вот зачем ты вечно не в своё дело лезешь, а? — причитала она, качая головой. Она встала и начала собирать грязную посуду со стола.       — Да откуда я знать-то должен был, что у него там всё насто-о-о-олько серьёзно? — оправдывался Лёша, разводя руками. Тем не менее вид у него был виноватый донельзя.       Арсений проводил Антона отрешённым взглядом, подвис. Соображалось туго из-за количества выпитого алкоголя, перепалка Вики с Лёшей полностью прошла мимо ушей. Когда все за столом утихли, погружаясь в свои мысли, Арсений кинул взгляд на дверь и, пошатнувшись, встал из-за следом стола.       — Ты куда? — прокряхтел Лёша, зевнув.       — Воздухом свежим… ик, — Арсений икнул пьяно, — подышать.       — С Антоном? — продолжил допытываться Щербаков. — С ним ты только куревом надышишься… Лёгкие пожалей!       — Лёш! — шикнула Вика. — Ты как ребёнок, ей-богу. Отцепись от человека.       Лёша начал бурчать, что ничего он не цепляется и что ему просто интересно. Арсений благодарно кивнул Вике — слишком резко, из-за чего та усмехнулась.       Арсений, пошатываясь, доплёлся до коридора, надел пальто, — совсем не факт, что своё, — и, выходя, ударился плечом об угол.       — Эй! — обиженно протянул он. — Не толкайся!       Кому это было адресовано, Арсений и сам не понял. Только сейчас он заметил, насколько всё-таки пьян.       Антон стоял у крыльца. Ежился от холодного ветра, пряча голову в плечи. Курил неспешно, выпуская изо рта клубы дыма. Его взгляд был направлен куда-то вверх, на небо. Взгляд был пустой — такого у него давно не было. То ли дело в алкоголе, то ли ещё в чем, но у Арсения сердце сдавило от этой картины. Будь он художником, назвал бы её «Одиноко одинокий курильщик в тёмной-претёмной ночи»       Нет, думает Арсений. Оригинальность — не его конёк.       Он медленно подошёл к парню. Его с головой накрыло чувство дежавю.       «— Тебя как будто подменили, — задумчиво проговорил Арсений, рассматривая профиль Антона.       — Ты так считаешь? — Антон усмехнулся, а затем откинул голову назад и выдохнул облако дыма.       — Да, — просто ответил Арсений. Он заворожённо смотрел на курящего Шастун. Была в этом всём особенная эстетика. Ночь, звезды, сигаретный дым.»       Как же давно это было.       Ещё тогда, стоя там, около пекарни, Арсений и подумать не мог, что этот необычный человечек, так сильно раздражающий своей детской непосредственностью, займёт все его мысли. Да что там мысли — займёт всё его сердце; все два предсердия и два желудочка.       Антон посмотрел на Арсения, но ничего не сказал. Наклонился слегка, внимательно всматриваясь в лицо напротив и хмурясь иногда.       — Арс, — хрипло позвал он.       — М?       — А ты знал, что у тебя глаза просто ахуенные? — спросил он с самым серьёзным выражением лица. Антон тоже был в хлам.       — Не-е-е, — начал отмахиваться Арсений.       — Голубые такие, — он потушил сигарету и мягко положил ладонь на Арсову щеку. — Когда солнце светит, они у тебя светлые-светлые, а в тени на лазуриты похожи. Прекрасные глаза.       Если бы не алкоголь, то Арсений бы смутился, порозовел бы наверняка. Но сейчас эта функция у него отключилась. Потому что он только улыбнулся и склонил голову на бок.       — У тебя лучше. Мне всегда нравился зелёный. Он мирный такой, добрый что-ли.       Антон цокнул и убрал руку с щеки.       — Не ценитель ты прекрасного, Арс. Я бы в твои глаза всю жизнь смотрел.       — Всю жизнь — это долго.       — Несколько жизней, — вкидывает Антон, сощурившись.       — Мои глаза не стоят того, Шаст, — Арсений трагично всхлипнул.       — Твои глаза стоят всего.       — Ты их переоцениваешь, — смеётся нервно. — У тебя фетиш на голубой цвет?       — У меня фетиш на глаза, — серьёзно говорит Антон.       — На голубые?       — На твои.       Нет. Такие слова заставляют смутиться даже через толстенную стену бушующего в крови алкоголя. Арсений отводит взгляд, опускает голову вниз.       — А твои глаза меня всегда успокаивают. Как валерьянка, — откровенничает в ответ Арсений, не осмеливаясь заглянуть Шастуну в лицо. Он водит ногой по земле, рисуя неизвестные узоры; ковыряет землю.       — Валерьянку коты любят. Мне как-то Алёна рассказывала, что оставила на столе несколько таблеток, а Гена, говнюк, их все сожрал, прикинь, — Антон прыснул. — Своего не упустит. Хороший кот. Весь в меня.       Арсений поморщился. «Алёна»,       произнесённая Антоном, неприятно сдавила грудь. Как будто ему напомнили о том, что долгое время пытаешься забыть, и самое обидное, что это сделать уже почти получилось.       — Ты чего? — заметив Арсовы поджатые губы, спросил Антон. — Имеете что-то против котов-воришек? Если так, то почему я с вами до сих пор общаюсь?       Арсений невольно усмехнулся. Вот оно — любимое и родное ребячество.       — Я уверен, что не будь у тебя аллергии, ты бы этого котейку никакой Алёне бы не отдал.       «Алёна». Арсений набрал в грудь как можно больше воздуха и слабо тряхнул головой, чтобы избавить её от ненужных мыслей. Со стороны это выглядело так, словно он постарался откинуть уже изрядно отросшую чёлку с глаз.       — Не будь у меня аллергии, — как-то грустно шмыгнул Антон носом, — Со мной бы жило пять собак, кот и обезьянка.       — Обезьянка? — выгнул бровь Арсений.       — Ну да, — пожал плечами Антон. — Мистером Нильсоном назвал бы.       Ни Антон, ни Арсений, больше ничего не говорили. Последний смотрел в чёрное небо, усыпанное звёздами. Вот там ярче всех светится Арктур, в другой стороне мерцает Вега. Несложно разглядеть и большую медведицу, а рядом с ней отчётливо виден Лев. Арсений всё вдыхал ночной морозный воздух, не обращая внимание на примесь никотина в нём.       Арсений любовался звёздами, и даже не замечал, что всё внимание Антона сконцентрировано только на нём. Он смотрел без своей привычной улыбки чеширского кота — смотрел серьёзно, как будто размышлял о чём то насущном. Для него мерцание звёзд — ничто, по сравнению с переливами бликов в Арсовых глазах.       Странное время — ночь. Одна ночь — маленькая жизнь. Природа замирает, вместе с собой останавливает и стрелки часов — ведь даже их тиканья не слышно. Пока кто-то видит седьмой сон, кто-то пьёт холодный чай на кухне в полумраке и смотрит на мигающую лампочку пустым взглядом. Кто-то прижимается к любимому человеку, стараясь отогреться и получить немного тепла чужого тела. Кто-то корпит над учебниками, проклиная учёбу и собственную лень.       А Арсений с Антоном наслаждались умиротворением и ночной красотой. И самое удивительное то, что каждый из них эту красоту находил в совершенно разных вещах.       Из домика доносились тихие, едва различимые голоса. Арсений, наконец заметив чужой взгляд, медленно повернул голову к Антону. Долго смотрели друг на друга, и между ними как будто бы шёл диалог, слышный только им двоим.       — Арс, — тихо шепнул Антон.       — М? — промычал в ответ Арсений.       — Мы дураки.       — Я знаю.       Снова повисло молчание. Никто из них не осмеливался отвести взгляд — как и сделать единственный шаг навстречу.       — Тебе не надоело играть в эти игры? — первый прервал тишину Шастун. — Мы же оба понимаем, что к чему. Зачем мучить друг друга?       Арсений улыбнулся снисходительно.       — Игры? Но тебе же это нравится, — хмыкнул хитро. — Антон, вся твоя жизнь — сплошная игра. С загадками. И решать их тебе в удовольствие. Тебе не привыкать.       — Нравится… — задумчиво повторил Антон, перекатывая слово на языке. — Но с тобой не хочется загадок.       Между ними было не больше тридцати сантиметров. Арсений глядел на Антона снизу вверх из-за разницы в росте. Щурился и качал головой.       — Ну так давай, действуй! Тебе нужно только лишь сделать шаг, — он окончательно перешёл на шепот. — Что же тебя останавливает?             Антон ничего не ответил. Только дыхание его стало тяжелее, реже. Взгляд его то и дело спускался ниже, а сам он часто облизывал обветренные губы.       — Дело принципа, так ведь? Никому не хочется проигрывать. А ты будешь терпеть, пока тебе крышу не сорвёт. Ну хорошо, давай будем играть по твоим правилам… — он хотел было сделать шаг назад, но не смог. Антон крепко ухватился за его запястье и притянул ближе к себе.       — Заткнись.       — А ты заткни, — нашёл время ехидничать.       — Ты пьяный, Арс. Ерунду несёшь, — шипит Шастун. — Ты тоже, Шаст, — едко передразнивает Попов. — Пьяный, всмысле, — сконфуженно добавил он, заметив полыхающий в глазах напротив огонь. От этого зрелища пальцы на ногах поджимались, а всё нутро только и стремилось к тому, чтобы податься вперёд.       Антон смотрит испепеляющим взглядом в пышущую злобой мордашку.       И сдаётся.       За секунду сокращает то расстояние, преодолеть которое им не удавалось больше месяца. Врезается в чужие губы своими. Арсений вздыхает неверующе; он не думал, что Антон всё-таки решиться сделать это. Но всё же не медлит ни единой секунды — отвечает, призывно раскрывая рот.       Антон терзает его губы; мнёт, прикусывает, оттягивает. Целует жадно и требовательно, но при этом поцелуй не углубляет. Рукам своими обхватывает за талию, пальцами отчаянно сжимая ткань пальто. Арсений же перемещает руки на плечи, ладонями обхватывает шею, притягивает ближе к себе; вдавливает, впечатывает его губы в свои.       В этом поцелуе всё — все те чувства, которые они старательно прятали друг от друга. Всё то, что они успели натерпеться от своей же игры, выходило из них с жаркими касаниями и тягучим мычанием. Арсений прижимался к разгорячённому телу, жмурился отчаянно до звёздочек перед глазами, будто не веря в происходящее. Будто Антон — всего лишь проделка его больного сознания, и стоит только хоть чуточку расслабиться, как эта проделка исчезнет, испариться.       Поцелуй выходил со вкусом алкоголя, со сладким вкусом долгожданной победы. А в груди — гордый рык.       Странное всё-таки время — ночь. Именно ночью мы скажем то, что давно хотели. Ночью мы сможем с лёгкостью сделать то, о чём грезили месяцами. День — рамки. Ночь — свобода.       И оставалось только уповать на то, что ночь скроет двух задыхающихся друг в друге мужчин от любопытных глаз.

***

      Антон с Арсением буквально вваливаются в квартиру. Скидывают обувь, верхняя одежда летит на пуфик у двери. Они отлипнуть друг от друга не могут — сплелись в единый комок и разлепляться не намерены. Оба пьяные вдрызг, покачиваются, спотыкаются, но не хотят прекращать поцелуй. Будто бы отыграться хотят за все дни, которые не могли позволить себе подобных непотребств.       К Арсению домой они приезжают не сговариваясь. Арсений, даже не стараясь придумать причину своего ухода, сумбурно и торопливо прощается с Серёжей и уже у своей машины обнаруживает пьяно ухмыляющегося Шастуна.       Снося всё на своём пути и ударяясь об каждый угол, они с горем пополам добираются до спальни. Сразу падают на кровать, сминая под собой покрывало. То ли алкоголь тому виной, то ли долгожданная близость, но у Арсения буквально фейерверки перед глазами взрываются от страстных прикосновений Антона.       Антон выцеловывает длинную шею, не оставляя на коже ни одного сухого сантиметра. Арсений, выпуская воздух сквозь зубы, откидывает голову назад, предоставляя больший доступ, а сам сжимает чужие лопатки. Антон лёг на него, придавил всем своим весом, и лижется-лижется-лижется. Оттягивает ворот джемпера, прикусывает кожу на ключице, тут же зализывает, извиняясь.       В спальне царит мрак, полная темень, и Антон с Арсением могут ориентироваться разве что только на слух и прикосновения. Но это не мешало — наоборот, усиливало все ощущения в несколько тысяч раз. Арсений представить себе не мог, что возможно чувствовать столько всего сразу. Везде, с каждой стороны: на вкус, на головокружительный запах, на искрах под кожей, внизу живота, под рёбрами. В ещё не успевшем ничего понять сердце.       Когда Антон стягивает с него джемпер и льнет губами к соскам, втягивая их в себя, Арсений понимает, что сдерживаться у него уже сил никаких нет; тихо стонет, выгибаясь дугой.       Антон медленно поднимает мутный взгляд на Арсения. Тот весь съёживается в смущении, краснеет. Антон ухмыляется — вот она, эрогенная зона — и вновь припадает губами к соскам, вырывая из чужого рта судорожные вздохи и тихие постанывания.       Арсений всё старается перехватить инициативу, тянется руками к чужой ширинке, слепо тычется губами в шею, за ухо, в линию челюсти, в нос. В конце концов Антон отстраняется от его груди и сам уже расстёгивает сначала свою ширинку, а затем стягивает с Арсения штаны вместе с бельём до колен.       Небольшой налитый кровью член стукнулся о живот, оставляя на нём прозрачные капли смазки. Антон сразу обхватил его ладонью и медленно, тягуче провел пару раз вверх-вниз, особенно сильно сжимая головку. Арсений сдавленно мычит, и цепляется пальцами в простынь, сминая её под собой. Антон и себя не оставляет без внимания: стягивает боксеры и, обхватывая ладонью сразу два ствола, начинает быстро надрачивать.       Комната наполняется хриплым дыханием, тяжёлыми выдохами и редкими стонами. Антон практически вжимает Арсения в матрас, придавливая своим худым, но всё-таки имеющим вес тельцем.       А Арсений забывает обо всём. В голове только густая пелена возбуждения и желания, всё тело горит от жарких касаний и чужого тепла. Мир перед глазами плывёт в далёкие края, а Арсений плывёт вместе с ним. Он пропадает, растворяется в темноте, с надрывным стоном изливаясь в чужую ладонь.       Спустя секунду Антон полностью валится на него сверху, утыкаясь носом в шею. Вся прежняя энергия и прыть мигом улетучивается, оставляя в теле только сладкую истому и приятную вялость.       Оба молчат — сил на то, чтобы раскрыть хотя бы рот, совсем не осталось. Арсений дышит прерывисто, не раскрывая глаз, отдышаться не может. И только спустя несколько минут он приходит в себя. В нос лезут взмокшие кудри, а от них всё так же пахнет сиренью. Арсений утыкается в них — как давно мечтал.       — Шаст, — мычит он едва слышно.       Антон не отвечает.       Арсений хмурится и прислушивается — но слышит только ровное сопение. Антон вырубился у него на груди.       Попов расплывается в пьяной улыбке, ощущая бесконечный прилив счастья; тот самый Антон Шастун, который ещё пару недель назад казался недостижимой мечтой, прекрасным сном, далёкой и яркой звездой, лежет сейчас на нём, храпит тихонечко, щекочет дрожащими ресницами щеку.       Арсений аккуратно кладёт руку на его спину, поглаживая выпирающий позвоночник. Оба они потные, грязные, липкие, но на всё это уже глубоко плевать. Арсений в последний раз вбирает носом слабый аромат сирени и закрывает глаза, погружаясь в глубокий и спокойный сон.       И как же хочется, чтобы больше ничего в этой жизни его не тревожило. Чтобы вот так вот лежать, гладить, целовать.       Но жизнь — та ещё сука. Не даст насладиться собой.