Ветер, кровь и серебро

Сон, а может быть и настоящий морок Костика, намертво засел у Игоря в голове и не отпускал, так что Гром с утра пораньше растолкал Прохора и велел немедля сыновью комнату привести в надлежащий вид: свежего воздуха впустить, пыль и сор истребить, паутину по углам прибрать и свежей периной узкую кровать заправить. — Нечего мальчонке коряжиться на сундуке, когда комната ничейная стоит, — бубнил про себя Игорь, а внутри думалось совершенно другое. Тем паче, что Костик дозволение дал. Сам же Игорь, подсвечивая себе тоненькой лучиной, чтобы не ломануться в потёмках, спустился в погреб. Оставив светец на бочке, он рыскал по углам, совсем запамятовав, куда от греха подальше Матвей Ефимович схоронил его боевое облачение. В самом дальнем углу нашелся неподъёмный сундук, а внутри — заботливо замотанный в тряпицы доспех. Поддоспешник, явно выстиранный от крови и грязи, кое-где зашитый тонкими, чужими стежками. Шлем луковкой с сеткой бармицей, защищающей шею, совсем ссохся изнутри, раньше мягкая кожа изнанки позволяла ему садиться на голову плотно и чётко. Теперь же надеть его не представлялось возможным, пришлось сдвинуть на самое темя и завязать узелок под подбородком, чтобы не съехал. Не по мне шелом, не по мне стал, подумалось Игорю. Помятая местами кольчуга и наборный пояс, позвякивающие звеньями при каждом движении, тоже были здесь. В самом низу тускло блеснул меч, подняв его на уровень глаз, Игорь тяжело вздохнул, заметив, как он потускнел, будто бы загрустил без дела. Привычная тяжесть, которую он ощутил, забрала множество чужих жизней за последние годы и чуть не отняла по дурости Княжескую, которую он на присяге обещал защищать ценой своей. Закрепив перевязь с ножнами на поясе, чтобы сподручнее было тащить весь скраб наверх, Гром хотел было уже уходить, но что-то на дне сундука привлекло его внимание. Фибула сотенного головы, погнутая, помятая, истоптанная, как и его честь с достоинством, укоряюще глядела с самого дна. В неверном, трепещущем свете и окружающем полумраке казалось, что лапа, пожалованная князем, когда Гром стал командовать собственной сотней, сжимается и разжимается, выпуская когти и силясь дотянуться до Игоря, снова вернуть его в гридницу к остальным дружинникам, громкому, многоголосому мужскому перекличу и хохоту, тихим, тоскливым песням на привалах и бешеному рёву битвы. Когда не разбираешь уже, где свои, а где чужие, когда всем своим естеством ощущаешь тонкое, холодное касание смерти и жажда жизни как никогда ярко разгорается в сердце. Но это самое сердце не откликнулось на зов. Много лет назад Игорь желал ратного подвига и насмехался над умудрёнными сединами волками, готовыми бесконечно отсиживаться за стенами города при осаде. Горячка боя манила его, напаивала, околдовывала так, что с каждым разом он хотел ещё и ещё. Но затем, ощутив горечь истинной потери, осознав, почему так горько рыдают жены над своими убитыми на поле брани, подвиг как поступок перестал его манить. Холодная голова и упорная, кропотливая работа, дело, которое он должен выполнить хорошо — вот, чем стала для него служба. Подвигом ведь является не то, что чужую положил сотню, подвиг — что полностью сохранил свою. Теперь же, вновь обретя дом на поле битвы не тянуло вовсе. Если все его знания, опыт и ум позволят вовсе избежать кровопролития, тогда он все силы свои положит на то, чтобы так и было. Грозная фибула, бывшая знаком воинской доблести, его гордость, теперь стала лишь куском мятой меди, безжизненным и пустым. Грустно улыбнувшись этой мысли, Игорь поудобнее подхватил все находки на руки, за полгода совсем отвык от такой тяжести, и тяжеловесно стал подниматься наверх к свету дня. Громыхнув этим добром, он понёс всё в дом, чтобы привести в порядок. Негоже, чтобы всё это лежало мёртвым грузом в богом забытом сундуке. Истинно отпустив своё прошлое занятие, Игорь без опаски мог взяться за меч и снова усесться за починку доспеха. Прохор накрыл на стол, выставил любимый Игорем квас, принёс многочисленные тряпки, оселок, бутылку яблочного уксуса и целый таз чистой воды. Лёша, давно уже проснувшийся, но всё ещё заспанный, с любопытством поглядывал за медитативными, внимательными и даже какими-то ласковыми движения мужчины. Любовно оглядев лежащий на коленях широкий меч, Игорь взялся за оселок, сводя наждаком крохотные щербинки и выбоинки. Небольшим ножиком вычистив сор из кованной, приукрашенной рукоять всякий мелкий сор, он с каждым мгновением замечал, как сталь становится будто светлее и всё больше играет на солнце. Поднявшись с лавки, он, отойдя подальше от стола на свободную половину комнаты, рубанул со всего маху воздух наискосок, от левого плеча и до носка правой ноги, затем наизлёт обратно наверх, будто добивая представшего перед мысленным взором врага. Круглый щит, к которому привыкла рука, остался где-то в чужих степях, истоптанный и расколотый. Из потока воспоминаний его вырвал восхищенный чужой вздох, Лёшка огромными, очарованными глазами смотрел за чужой силой, сдерживаемой чёткими, отработанными годами ударами. — Хочешь также уметь? — улыбнувшись, Игорь вернулся обратно на лавку и подхватил шлем, бряцнувший тонкой сеткой. — Иди сюда. Подлетев со своего места и прошлёпав босыми ногами по полу, Лёша подошёл ближе и почувствовал, как голову пригибает к земле под тяжестью шлема. Острый край закрыл глаза, он буквально провалился в шлем и вцепился к него руками, чтобы ни в коем случае не уронить. — Тяжело? — усмехнулся Гром, придерживая тяжесть и расправляя сетку по детским плечам. — Ага, — кивнул Лёша. — Тоже драться на мечах хочу. И на коне сам ездить хочу. И… — не успел продолжить он, как его живот громко заурчал, отчего мальчишка застеснялся, опуская глаза. — И есть хочешь. Сначала еда, потом боевая наука. Запомни, кто хорошо ест, у того силы меч поднять имеются, — потрепав его по волосам, Игорь и сам приступил к трапезе. — Вокруг да около ходить не буду, не уважаю я такого, так что и ты не юли. Лёш, ты мне скажи только честно, любо тебе здесь? Я сейчас спрашиваю, не как у глупого беспризорника, которому податься некуда, и он прибивается туда, где кусок хлеба подают, а как у того, кто станет мне названым сыном и назовёт меня тятей. Не прямо сейчас, но в будущем, — под конец голос его стал совсем тихим, полным трепещущей, робкой надежды на лучшее. Лёшка отложил в сторону ложку, задумчиво утёр губы рукавом рубахи и вдруг подвинулся по лавке ближе к Игорю, тепло и уютно приваливаясь к его плечу. Потёршись затылком, мальчишка поднял на Грома ясные, огромные как блюдца глаза и также тихо ответил: — Здесь хорошо, — выдохнул он, будто сознавался в страшной тайне, которую никому-никому до этого не рассказывал. Ведь если расскажешь, таинство развеется и начнётся настоящая жизнь с тяготами и невзгодами. — С тобой и с Юлей, — ещё тише добавил он, но вдруг затараторил, начиная перечислять всех, кто мало-мальски заботился о нём в последнее время: — И с Вадимом, и Матвеем Ефимовичем, и Прохором, и Димой, и даже Третьяной. — Вот и умница, — приобняв Лёшу, Игорь склонился к нему, тайком, незаметно для мальца, прижался губами к его темени и начал баюкать, покачиваясь из стороны в сторону, как качал ночью, успокаивая и оберегая чужой сон. — Давай ешь, и доставай приличную одежку, которую вы с Прохором покупали. Не успел Игорь договорить, зачем же мальцу нужно прихорашиваться, как их разговор прервали: — Игорь Константинович, — на пороге появился Матвей Ефимович, бережно держа в руках красный кафтан с чёрной оторочкой. — Всё готово. Неужто к Князю на поклон пойдёшь? — Не на поклон, дело у меня к нему есть, разговор важный, — оглаживая усы и короткую бородку, поправил Игорь, внимательно глянув на мужчину. — Да и Алексея пора пред его очи представить. — Я и пойду? — пискнул Лёша. — И ты, — согласно кивнул Гром. — Поэтому не мешкай, ешь и моську свою умывай, — ткнув в грязный нос, добавил Игорь. Матвей Ефимович, так и замерший при входе, умильно смотрел на эту картину и мог только диву даваться, как же этим двоим повезло. Судьба, сыгравшая ужасающую злую шутку с Игорем всё же смилостивилась, не зря ночами он молился Луне матушке и отцу Волку, чтобы в этот дом вернулось благополучие, не зря позволил тогда Юлии Викторовне наводить здесь свои порядки. Во взгляде Игоря читались невообразимое спокойствие и благодушие, просьба ничего не говорить, чтобы не спугнуть мгновение счастья. Сборы не заняли много времени, они всё же не девицы, чтобы подбирать колечки и бирюльки, поэтому скоро оказались у княжьего двора. Стражники сначала не признали Грома, посвежевшего и будто даже помолодевшего. Игорь, накинувший на плечи лёгкий кафтан, одной рукой придерживал привычно мерно бьющий по бедру при каждом шаге меч, в другую же ему вцепился Лёша, поглядывающий на всё вокруг боязно, но с интересом. Распорядок дня Сергея Игорь знал прекрасно, потому был уверен, что тот сейчас у себя в тереме вместе с дьяками занимается прошениями от артелей, разбором поклёпов от торгашей и прочими несомненно важными, но крайне утомляющими бумажными заботами. Хмуро глянув на Грома с высоты ворот, стража останавливать его не стала, только один из них отправился поперёд гостей, предупредить о встрече, которую князь несомненно ждал. После того ночного бунта они больше не пересекались, если не брать в расчет праздник инициации. А им много чего следовало обсудить, все же, его пост сотенного головы завис в воздухе, по сути сейчас ничейный. Понятное дело, что Сергей быстренько назначил нового главу, но всё же по разговорам, что долетали до Игоря, сотню как величали Громовской, так и величают. Да и с самим жильем Игоря тоже нужно было решить, раньше его достаток составляло княжеское жалование вместе с долей хабара, которая причиталась ему как сотнику. Накоплений за годы службы у него было достаточно, чтобы неплохо прожить годик-другой, но теперь в его доме голодных ртов прибавилось, да и Юля на воде и хлебе сидеть не будет, куда он зазнобу свою приведёт? В нищету и бедность? Нет, не бывать этому. Игорь не сомневался в том, что князь точно найдёт ему место по потребностям и способностям, тем более, провинившийся Гром, признающий свою вину, был товаром штучным, такого надо было брать в оборот тепленьким. — Здрав будь, князюшка, — Игорь пренебрёг поясным поклоном, уважительно склонив только голову и приложив кулак к сердцу, нервно забившемуся в груди. Лёша, выглянувший из-за него, отвесил такой поклон, что чуть носом не клюнул в пол. — Все вон, — Сергей лёгким кивком головы выпроводил дьяка и просителя, одного из купцов, кажется, Венцова. Юля рассказывала про него, набивающегося в друзья её отцу. Он было встал, возмущённый, что его прервали, но до этого расслабленный князь перевёл на него взгляд и улыбнулся так остро, будто готов был прямо сейчас показать, где чьё место. — Потом, — только и сказал он, подтверждая, что на этом разговор окончен. Когда комната опустела от лишних глаз и ушей, Сергей поднялся со своего места и подошёл ближе, с интересом разглядывая своих гостей. — Вот он, значится, каков громовский хвостик, — по-птичьи склонив голову к плечу, мужчина повнимательнее присмотрелся к Лёшке. — Проходите, гости. Вы по делу или просто так мимо проходили? — не смог не съехидничать он. — По делу, — весомо заявил Игорь, усаживаясь напротив князя и выкладывая на стол волчью фибулу. — Думаю, ты и так новую приказал сделать, чтобы новый голова руки об эту не марал, но не по чести мне её у себя хранить. Откинувшись в резном кресле, князь смотрел на фибулу как на подколодную змею, готовую вот-вот его укусить. Он играл желваками на бледном, скуластом лице. Видимо, где-то там князь всё же хранил надежду, что жизнь сможет вернуться на круги своя. Задумчиво наматывая на указательный палец рыжие волосы, Сергей молчал, чем крепко пугал затаившего дыхание Лёшку. Для него Князь был фигурой невиданной, далёкой и почти легендарной. Он видел его на празднествах, красивого, величественно, обычно конного, возвышающегося надо всеми. Игорь был не из пугливых да и князюшку своего знал как облупленного, даром, что молочные братья, вместе росли. Потому просто ждал, прекрасно зная об этой привычке, сохранившейся с детства. Маленький Серёжа, сидевший над артельными книгами или грамотой, также накручивал волосы, за что и получал по рукам. И сидели они вдвоём битые: Гром за кляксы и ужасный почерк, а Серёжа за космы. — Ты для себя уже всё порешил, верно? — подвигая к себе фибулу, поинтересовался Сергей. — Деваться некуда, конечно решил, — пожал плечами Игорь и слегка дёрнул ворот сотенного кафтана. — Да и в кафтане этом ты меня, почитай, последний раз видишь. На службу к тебе пойду, верным в делах и мыслях буду, но здесь, — он ткнул указательным пальцем в стол. — Ни ногой в походы. Малышню на смотрах отбирать — за милую душу, совет какой дать — я рядом буду. Но мечом махать больше не стану. — И какой же первый будет твой совет? — устало потерев лицо, спросил Сергей. — Мою сотню ты Димке и так негласно передал? Вот и правильно, его мужики знают, артачиться не будут, выкормыш всё же мой, маячу я за его плечом до сих пор. И вот что скажу, к Вадиму, обожжённый который, ты присмотрись. Годик-другой, ставь десятником, не пожалеешь, да и Дубину он подспорьем хорошим станет. — Своих продвигаешь? — Отчего же нет? — не стал отпираться Игорь. — Только я в них, как в себе, уверен, потому и продвигаю. Из-под стола донеслось жалобное, писклявое мяуканье, вытянув трубой тонкий крысиный хвостик, в штанину Игоря впился крохотный котёнок. Цепляясь коготками, он карабкался вверх к человеческому теплу, пока не залез на колени. Подхватив тщедушное тельце, мужчина сунул его Лёшке, тут же сползшему на пол вместе с животинкой, он принялся наглаживать его и что-то ласково приговаривать. — Забирайте, у меня полный терем, кошка окатилась недавно, девать некуда, — махнул рукой Сергей. — Твой теперь? — Мой, — кивнул Гром. — Если всё, как я задумал, выйдет, к шаманке в конце лета пойду ритуала просить, чтобы породниться. Лёша, спроси, как его зовут. И что нужно сказать? — поднимая мальчонку на ноги и за плечики поворачивая лицом к князю, велел Игорь. — Спасибо, — прижав котёнка к себе, засиял от счастья Лёшка. — Мурчеслав, дочка моя всем им имена по умениям придумала, — довольно ответил Сергей и вернулся к разговору с Игорем. — А как ты задумал? Посвяти меня, а я пока подумаю, что делать с тобой. — Да во что здесь посвящать? И рассказывать нечего, — хмыкнул Игорь. — Коли найдёшь мне пристанище, жалование вновь появится, выкуп для невесты накоплю, после праздника, может, сватов засылать буду, а там уже и повеселимся-то, на свадебке. — Снова женатым волков стать захотел? Кто ж невеста? — стараясь держать лицо и не выдать волнения, спросил Сергей. Подобный заговор Игорь мог и не простить, но раз такой благодушный пришёл, значит, уже поостыл и рубить с плеча не будет. — А то ты не знаешь, — впервые за последнее время Гром улыбнулся ему широко и открыто, чуть поиграл бровями и продолжил: — Знаю я и о договоре с Пчёлкиным, и о споре твоём с Ольгой, всё ведаю. Дурные методы у тебя, да только ты мне такую службу сослужил, о пользе которой и помыслить не можешь. Полюбился я ей искренне, как и она мне, так что, может, и породнятся Громы с Пчёлкиными тебе на радость. — Ай да Гром, ай да сукин ты сын, — повеселев, ответил в тон князь. — Хочешь, сватом сам пойду? — Да не, князюшка, насильно не хочу, по любви, чтобы всё было, нужно. А тебе точно не откажут, поэтому не обессудь. Я с ней на празднике объясниться хочу, так что ты на него казны не жалей, делай, чтобы с размахом, скоморохами и плясками всё было.